Исполинское радио

Управляющий

Сигнал тревоги раздался в шесть часов утра.

В квартире на первом этаже, которую управляющий домом Честер Кулидж по своему служебному положению занимал бесплатно, звонок этот был еле слышен, но Честер сразу проснулся: он и во сне не переставал слышать, как стучали и подрагивали механизмы, обслуживающие дом, и малейшие перебои в их работе ощущал, как перебои собственного сердца. Не зажигая света, он быстро оделся и побежал к черной лестнице через вестибюль, едва не споткнувшись по дороге о корзинку из-под персиков, в которой топорщились увядшие гвоздики и розы. Отшвырнув корзинку, он легко сбежал по чугунной лестнице вниз и зашагал по коридору подвала, похожего на катакомбы. С каждым шагом звон становился все слышнее. Честер приближался к помещению, где стояли насосы. Звонок означал, что бак на крыше почти совсем опорожнился и что механизм, регулирующий подачу воды, перестал действовать. Честер включил запасной насос.

В тишине подвала было слышно, как в шахте грузового лифта, спускаясь с этажа на этаж, погромыхивала кабина с молочными бутылками. Для того чтобы запасной насос наполнил бак, понадобится час. Честер решил не будить мастера — надо было только время от времени поглядывать на водомер. Он поднялся к себе и стал бриться и умываться в ожидании завтрака. Кое-кто из жильцов переезжал сегодня на новую квартиру, и, прежде чем сесть за стол, Честер посмотрел на барометр и увидел, что стрелка пошла вниз, а когда взглянул в окно, вдоль всех восемнадцати этажей, на небо, оно показалось ему почти черным. Честер любил, чтобы в дни переездов было сухо и ясно. В прежнее время переезды всегда совершались первого октября, и можно было рассчитывать на хорошую погоду; теперь не то — жильцы переезжают и в дождь и в снег. Бествики переезжали в другой дом, а Негусы перебирались в их квартиру. Больше переездов в тот день не предвиделось. Честер пил свою первую чашку кофе под разговоры жены о Бествиках; их отъезд вызвал у нее какие-то воспоминания и сожаления. Честер не отвечал на ее вопросы, да она и не ждала, чтобы он разговаривал с ней в этакую рань. Она беспечно болтала о том о сем — для того лишь, как она сама себе говорила, чтобы слышать собственный голос.

Честер с женой прибыли в Нью-Йорк из штата Массачусетс двадцать лет назад. Это она придумала переехать. Болезненная и бездетная, миссис Кулидж решила, что в большом городе ей будет веселее, чем в Нью-Бедфорде. Они обосновались в восточной части Нью-Йорка, на одной из Пятидесятых улиц, и она была всем довольна. Она ходила в кино и по магазинам, а один раз ей даже посчастливилось увидеть своими глазами персидского шаха. Единственное, что ей не нравилось в Нью-Йорке, это то, что здесь ее любвеобильное сердце почти не находило себе применения.

— Бедная миссис Бествик, — говорила она. — Как мне жалко эту женщину! Это ты мне сказал, что они отправили детей к бабушке, пока устроятся на новом месте, да? Как бы я хотела им помочь! Толи дело в Нью-Бедфорде — я могла бы пригласить ее к обеду, например, или дать ей с собой корзиночку с вкусной едой. Ты знаешь, кого она мне напоминает из Нью-Бедфорда? Феннеров — две сестры, помнишь? У них тоже бриллианты величиной с орех, а в доме ни электричества, ни ванны. Они еще ходили к Джорджиане Батлер купаться.

Честер не смотрел на жену, но одно ее присутствие воодушевляло и радовало его, ибо он был убежден, что она необыкновенная женщина. Все — и то, как она готовит, и то, как убирает комнату, и то, как она помнит всякую мелочь, и ее мудрое отношение к миру, который она принимает таким, как он есть,— все это указывало на то, что жена его — личность просто гениальная. И сейчас маисовую лепешку, которую она испекла ему на завтрак, он жевал с чувством, близким к благоговению. Он знал наверное, что никто на свете не мог бы испечь маисовую лепешку так хорошо, как его жена, и что во всем Манхэттене никто даже и не догадался бы именно в это утро испечь маисовую лепешку.

После завтрака он закурил сигару и принялся думать о Бествиках. Дом, которым он управлял, пережил несколько эпох, и теперь по всем признакам для него начиналась еще одна новая эпоха. С 1943 года он стал делить жильцов на «постоянных» и «потолковых», то есть на тех, кто оставался в доме все равно, как бы ни повышалась арендная плата, и на тех, кто неминуемо должен был съехать, едва эта плата превысит определенный предел, потолок. Владельцы недавно добились разрешения поднять арендную плату, и он знал, что это поведет к тому, что несколько жильцов из «потолковых» будут вынуждены расстаться со своими квартирами. Первыми уезжали Бествики, и Честер жалел об этом не меньше жены. Мистер Бествик служил в каком-то агентстве. У миссис Бествик была общественная жилка, она имела звание «капитана» Общества Красного креста, вела большую работу в «Обществе борьбы с полиомиелитом» и в скаутской организации для девочек. Никто не знал точно, сколько зарабатывает мистер Бествик, но для обитателя этой части города заработок его был явно недостаточен, и это знали все — хозяин винной лавки и мясник, швейцар и рабочий, который приходил мыть окна. В Кредитном банке уже год как знали об этом. В последнюю очередь признали этот факт сами Бествики. Мистер Бествик ходил в высокой фетровой шляпе, просторном пиджаке, узких брюках и белом плаще. Каждый день, в восемь часов утра, он отправлялся на работу, и по его ковыляющей походке можно было подумать, что ему тесны его английские полуботинки.

Когда-то Бествики были богатые люди, и, донашивая старые платья, миссис Бествик все еще щеголяла в бриллиантах с орех величиной. Семейство Бествиков — у них было две дочери — ни разу не доставило Честеру ни малейшей неприятности.

Примерно месяц назад миссис Бествик как-то под вечер позвонила Честеру и попросила его подняться к ним. Нет, нет, ничего срочного, пояснила она тут же своим приятным голосом. Но она очень хотела бы с ним поговорить, если можно. Миссис Бествик была худенькая, чересчур худенькая женщина с великолепной грудью и очень грациозная. Она встретила Честера приветливо, как всегда, и провела в гостиную, где на диване сидела женщина постарше.

— Познакомьтесь, Честер, это моя мать, миссис Даблдей, — сказала миссис Бествик. — Мама, это Честер Кулидж, наш управляющий.

Миссис Даблдей сказала, что она очень рада, и пригласила его сесть. Честер слышал, как в одной из спален старшая дочь Бествиков пела:

Да здравствует Чейпин,

Спенса — долой!

Повесим мисс Хьюит

Вниз головой![11]

Честер бывал во всех гостиных своего дома, и гостиная Бествиков нравилась ему больше остальных. Вообще же все квартиры в этом доме казались ему некрасивыми и неуютными. А жильцы, проходившие с важным видом по вестибюлю мимо него, — какими-то обездоленными. Ведь они лишены простора, света, покоя, тишины, уединения — всего, что дает человеку право называть свой дом замком. Честер знал, как тщательно маскируют они эти лишения. Взять хотя бы вентилятор, которым они надеются развеять кухонные запахи. Городская квартира не особняк, и если в одном конце ее жарится лук, вы не можете не знать об этом в другом. У всех у них на кухне установлены вытяжные трубы, но в городской квартире, сколько ни старайся, никогда не будет пахнуть так, как в домике, который стоит среди леса. Все гостиные казались Честеру слишком высокими, узкими и темными и совершенно не защищенными от шума и грохота. И он знал, с какой неутомимой энергией, не жалея ни времени, ни денег, женщины рыщут по мебельным магазинам и думают, что, если они сменят ковры и столики, заменят старые лампы новыми, жилище их будет наконец походить на дом, о котором они мечтали всю жизнь. Миссис Бествик удалось осуществить свою мечту в большей мере, чем другим, — так казалось Честеру. Впрочем, может быть, Честеру так казалось именно оттого, что ему нравилась сама миссис Бествик.

— Вы слышали о новой арендной плате, Честер? — спросила она.

— Я ничего не знаю ни об арендной плате, ни о договорах, — солгал Честер. — Всем этим ведают в правлении.

— Нам повысили плату, — сказала миссис Бествик, — а мы столько платить не намерены. Я подумала, что, быть может, вы знаете о какой-нибудь менее дорогой квартире в этом же доме.

— К сожалению, миссис Бествик, ничего такого нет, — ответил Честер.

— Ну что ж, — сказала миссис Бествик.

Он чувствовал, что она не высказывается до конца. Должно быть, надеется, что он сам предложит поговорить в правлении и убедить дирекцию, чтобы она позволила Бествикам, как старым испытанным жильцам, занимать квартиру на прежних условиях. Но миссис Бествик, очевидно, не хотела поставить себя в неловкое положение и просить его о помощи, а у Честера хватило такта промолчать и не говорить, что его влияние ничтожно и что он не может замолвить за нее слово.

— Я слышала, будто Маршалл-Кейвисы имеют какое-то отношение к компании, — сказала миссис Даблдей.

— Верно, — подтвердил Честер.

— Я училась в Фармингтоне с миссис Кейвис, — сказала миссис Даблдей дочери.—Что, если мне поговорить с ней?

— Миссис Кейвис здесь почти не бывает, — ответил Честер. — За все пятнадцать лет, что я тут работаю, я еще ни разу в глаза не видел кого-нибудь из них.

— Да, но все же они — хозяева этого дома, — возразила миссис Даблдей.

— Дом принадлежит «Маршалл-Кейвис корпорейшн», — сказал Честер.

— Сьюзи Кейвис была помолвлена с Бентоном Таулером, — продолжала миссис Даблдей.

— По-моему, сами они мало имеют отношения к дому, — сказал Честер. — Не знаю, но мне кажется, что они даже и не живут в Нью-Йорке.

— Спасибо, Честер, — сказала миссис Бествик.— Я просто думала, может быть, есть свободные квартиры.

Когда звонок зазвонил второй раз — это значило, что бак на крыше наполнился, — Честер прошел через вестибюль, спустился по чугунной лестнице в подвал и выключил насос. Стенли, домовый слесарь, уже проснулся и возился у себя в комнате, и Честер сказал ему, что, очевидно, задвижка на крыше перестала работать, и нужно поглядывать на водомер. В подвале начался день. Принесли молоко и газету; Делейни, швейцар, принялся вытряхивать мусорные ведра, стоявшие у черного хода; одна за другой стали появляться кухарки и уборщицы. Они звонко здоровались с Ферари, лифтером служебного лифта, и Честер — в который раз — подумал, насколько учтивее люди в подвале, чем в вестибюле.

Было без чего-то девять, когда Честер позвонил в правление. Ответила секретарша с незнакомым голосом.

— В баке с водой испортилась автоматическая задвижка, — сказал он. — Нам приходится пользоваться ручной. Пришлите аварийную команду.

— Аварийная команда находится сейчас в другом доме,—ответил незнакомый голос. — Они вернутся не раньше четырех.

— Но ведь у нас авария, черт возьми! — кричал Честер. — У меня тут больше двухсот ванн. Чем наш дом хуже домов на Парк-авеню? Если в ваннах не будет воды, я скажу всем, чтобы жаловались вам, а не мне. Понятно? Сегодня у нас переезжают, мы тут со слесарем и без того с ног сбились — не можем же мы торчать целый день у насоса.

Лицо его покраснело. Голос разносился по всему подвалу. Он повесил трубку. Он не заметил, как в пылу разговора обжег себе губы сигарой. А тут еще подошел Ферари с новой неприятностью. Переезд Бествиков задерживается. Грузовая машина агентства по перевозке, с которым они сговаривались, везла этой ночью груз из Бостона на юг и по дороге сломалась.

Ферари поднял Честера на служебном лифте, и он очутился у черного хода в квартиру девять «Е».

Миссис Бествик открыла ему дверь сама. Она держала чашку кофе в руке, и Честер заметил, что чашка надтреснута, а рука чуть-чуть дрожит.

— Какая досада с машиной, Честер, я так расстроена, — сказала миссис Бествик. — Я прямо не знаю, что делать. У меня все готово, — и она показала на ящики с посудой, заполнившие всю кухню.

Она провела Честера через коридор в гостиную, в которой уже не было ни ковров, ни штор, ни картин.

— Все готово, — повторила она. — Мистер Бествик ждет меня в Пеламе. Мама увезла детей к себе.

— Напрасно вы не посоветовались со мной насчет агентства,—сказал Честер. — Не думайте, что я получаю комиссионные, просто я бы связал вас с какой-нибудь солидной конторой, и, главное, за те же деньги. Люди думают сэкономить на переезде и связываются с каким-нибудь второразрядным агентством, а в конце концов ничего не выгадывают. Миссис Негус — из первой «А», — она хочет внести свои вещи как можно скорей, прямо с утра.

Миссис Бествик ничего не сказала в ответ.

— Мне очень жаль с вами расставаться, миссис Бествик, — сказал Честер, испугавшись, что был слишком резок. — Я буду скучать, ей-богу. И по мистеру Бествику и по девочкам. У нас мало таких жильцов, как вы. За все восемь лет, что вы здесь прожили, вы, по-моему, ни разу ни на что не пожаловались. Увы, миссис Бествик, не те времена! Все с ума посходили, что ли. Цены растут так, что никаких денег не хватит. Я-то помню время, когда в нашем доме жили люди — ни богатые, ни бедные. А теперь — одни богачи. И если б вы знали, миссис Бествик, на что только не жалуются жильцы! Вы б не поверили. Третьего дня, представьте себе, звонит соломенная вдова из седьмой «Д», и, как вы думаете, что ей у нас не нравится? Стульчак, видите ли, ей мал.

Шутка не развеселила миссис Бествик, она едва улыбнулась — чувствовалось, что голова ее занята другим.

— Ну что ж, я сейчас спущусь к миссис Негус и скажу ей, что произошла небольшая заминка, — сказал Честер.

Миссис Негус, которая готовилась занять квартиру миссис Бествик, брала уроки музыки. Ее дверь выходила прямо в вестибюль, и под вечер было слышно, как она разыгрывает гаммы. Она никак не могла овладеть инструментом и выучила всего несколько пьесок. Уроки музыки были новым занятием для миссис Негус. Когда она только въехала в дом, в начале войны, ее звали Мэри Томз, она тогда поселилась вместе с миссис Лассер и миссис Добри. Честер подозревал, что миссис Лассер и миссис Добри женщины легкого поведения, и, когда Мэри Томз к ним присоединилась, он почувствовал беспокойство за ее судьбу — уж очень она была молода и хороша собой. Он тревожился напрасно: легкая жизнь ей ничуть не повредила. Она прибыла бедной девушкой, в суконном платьишке, а к концу года у нее оказалось столько мехов, сколько никому не снилось, и она была беспечна как птичка. Мистер Негус начал ее посещать на следующую зиму. Первая же встреча — случайная, как полагал Честер, — изменила весь ход дальнейшей жизни мистера Негуса. На вид это был человек бывалый и немолодой, и Честер обратил на него внимание из-за его манеры прятать нос в воротник пальто и надвигать шляпу на самые глаза, когда он шел через вестибюль в квартиру один «А». Как только мистер Негус сделался постоянным посетителем Мэри Томз, она дала отставку всем прочим своим знакомым. Один из них, французский офицер, моряк, оказался менее покладистым, чем другие, и пришлось позвать швейцара и полицейского на помощь. Затем мистер Негус указал миссис Добри и миссис Лассер на дверь. Мэри Томз здесь была ни при чем, и она даже старалась достать для своих подруг квартиру в этом же доме. Мистер Негус, однако, был непоколебим, и в конце концов старшим приятельницам Мэри Томз пришлось собрать свои пожитки и переехать на Пятьдесят восьмую улицу. Когда они съехали, был вызван декоратор, и всю квартиру отделали заново. Вслед за декоратором прибыли рояль, пудели, подписка на «Клуб ежемесячной книги» и, наконец, сварливая ирландская служанка. В ту зиму Мэри Томз и мистер Негус съездили в Майами и там поженились, но мистер Негус, даже сделавшись законным мужем, проходил через вестибюль крадучись, как человек, который стыдится своего поведения. А теперь Негусы собирались перенести свои пенаты в квартиру девять «Е». Честер не думал, чтобы они задержались там надолго. Поживут год-другой, а потом миссис Негус захочется переехать в надстройку. А оттуда — в какой-нибудь фешенебельный дом на Пятой авеню. Впрочем, какое ему до этого дело?

Честер позвонил, и миссис Негус, по-прежнему хорошенькая как картинка, открыла дверь.

— Здрасте, Чет, — приветствовала она его. — Заходите. А я думала, что вы раньше одиннадцати меня туда не пустите.

— Там, возможно, произойдет задержка, — сказал Честер. — Машина за вещами той дамы еще не прибыла.

— А мне какое дело, Чет? Мне необходимо поставить туда свое барахло, вот и все.

— Что ж, если за ней не приедут до одиннадцати, я попрошу Делейни и Макса, они вдвоем снесут ее вещи вниз.

— А, Чет! — сказал мистер Негус.

— В чем это у тебя штаны, мой милый? — спросила миссис Негус.

— Ни в чем, — сказал мистер Негус.

— А это что? — спросила миссис Негус. — Видишь, пятнышко?

— Слушай, — сказал мистер Негус, — я их только что получил из чистки.

— Ну и что ж, ты, может быть, за завтраком ел варенье, — возразила миссис Негус, — и сел на него. То есть, я хочу сказать, капнул вареньем на штаны.

— Да не ел я никакого варенья, — сказал он.

— Ну, значит, масло, — настаивала она. — Очень уж бросается в глаза.

— Так я позвоню, — сказал Честер.

— Выкиньте ее барахло оттуда, Чет, — заявила миссис Негус, — я вам дам за это десять долларов. Ведь с двенадцати часов ночи хозяйка этой квартиры — я, почему же мне нельзя поставить там свои вещи?

Миссис Негус взяла салфетку и начала тереть ею пятно на брюках мистера Негуса. Честер вышел и закрыл за собой дверь.

Когда Честер спустился в подвал, он услышал, как у него в конторе звонит телефон. Он снял трубку. Прислуга из пятой «А» сообщила, что у жильцов над ними ванна перелилась через край. Телефон звонил почти безостановочно. Прислуга и жильцы жаловались на неполадки — там окно не закрывается, там никак не откроешь дверь, кран протекает, раковина засорилась. Честер взял инструменты и сам занялся починкой. Жильцы по большей части держались уважительно и мило, но соломенная вдова из квартиры семь «Д» потребовала его к себе в столовую и набросилась на него.

— Вы здешний дворник? — спросила она.

— Я управляющий, — отвечал Честер. — Я пришел сам, потому что мастер занят.

— Словом, я хочу поговорить с вами о черном ходе, — сказала она. — По-моему, в этом доме недостаточно поддерживается чистота. Моя служанка утверждает, что она видела на кухне чуть ли не таракана. У нас никогда не было тараканов.

— Это очень чистый дом, — сказал Честер. — Это один из самых чистых домов в Нью-Йорке. Делейни моет черную лестницу через день, и мы при всяком удобном случае красим ее. Когда-нибудь, когда у вас будет время, спуститесь ко мне в подвал. Я за ним слежу не меньше, чем за вестибюлем.

— Я говорю не о подвале, — сказала женщина, — а о черном ходе.

Честер боялся, что вот-вот взорвется, и поспешил вернуться к себе в контору. Ферари доложил, что аварийная команда прибыла и отправилась на крышу вместе со Стенли. Честер был недоволен тем, что они не явились сперва к нему. Ведь он как-никак управляющий и несет ответственность за все, что здесь происходит: прежде чем приступить к работе в его владениях, им следовало бы с ним посоветоваться. Он поднялся в надстройку «Д» и вышел по черной лестнице на крышу. Северный ветер завывал среди телевизионных антенн, и на соляриях кое-где еще лежал снег. Шезлонги и столики были накрыты брезентом, а на стене одного из соляриев висела вся заледенелая соломенная шляпа. Честер подошел к баку и высоко на чугунной лесенке увидел двух человек в комбинезонах. Они возились с задвижкой. На той же лесенке, двумя-тремя перекладинами ниже, стоял Стенли и подавал им инструмент. Честер подошел к ним и принялся помогать советами. Они слушали его почтительно, но, когда он спускался с лесенки, один из рабочих тихо спросил Стенли:

— Это ваш дворник?

Проглотив обиду — второй раз в этот день! — Честер подошел к самому краю крыши и стал глядеть оттуда на город. Справа виднелась река, вдоль нее, по течению, плыл грузовой пароход. На палубе и в иллюминаторах в неясном свете дня мерцали огни. Он держал путь в океан, но Честеру этот пароход с его огоньками и тишиной напоминал уютный одинокий домик, затерявшийся среди лугов. Маленький домик, уносимый течением. Ни один пароход, подумал Честер, не сравнится с моими владениями. У меня под ногами тысячи артерий, пульсирующих паром, десятки миль водопроводных труб и больше сотни пассажиров, любой из которых, быть может, в эту самую минуту замышляет самоубийство, кражу или поджог. Огромная ответственность лежит на Честере — куда до него капитану какого-то грузового суденышка!

Когда Честер снова спустился к себе в подвал, позвонила миссис Негус — справиться, отбыла ли миссис Бествик. Он сказал, что позвонит ей, и повесил трубку. Десять долларов миссис Негус, казалось бы, обязывали Честера выжить миссис Бествик как можно скорее, но ему не хотелось усугублять ее и без того трудное положение, и он с грустью вспомнил, как хорошо она держала себя все время, пока занимала эту квартиру.

Ненастная погода, мысль о миссис Бествик и воспоминание о том, как его дважды назвали дворником, — все это нагнало на него тоску, и он решил для бодрости пойти почистить обувь.

Но у чистильщика в это утро было пустынно и тихо.

— Мне шестьдесят два года, — сказал Бронко, печально склонившись к ногам Честера, — а я думаю черт знает о чем. Может быть, это оттого, что я все время имею дело с подметками да с каблуками, как по-вашему? Или запах гуталина так действует, а?

Он густо намазал полуботинки Честера и принялся чистить их жесткой щеткой.

— Вот и моя старуха так говорит... — продолжал Бронко. — Она считает, это оттого, что я все время вожусь с этой дрянью. А я весь день только и думаю, что о женщинах, — печально заключил Бронко, — любовь, любовь и любовь. Тьфу, мерзость! Смотрю, например, фотографию в газете: сидит парочка, ужинает. Хорошие, чистые молодые люди, а у меня в голове совсем не то. Или, скажем, заходит дама, просит надбить каблуки. Я ей: «Да, мадам», «Нет, мадам», «Завтра будет готово, мадам», а у самого в голове такое, что и сказать стыдно. Но если это от обуви, так что ж мне делать? Я больше ничем ведь не могу зарабатывать. Для такой работы, как ваша, нужно ведь быть и маляром, и плотником, и дипломатом, и нянькой. Завидую я вам, Честер. Заела где-то оконная рама. Или пробки перегорели. Вас зовут, просят починить. Хозяйка открывает дверь. Она одна. В ночной рубашке. У нее... Бронко умолк и принялся энергично работать бархоткой.

Вернувшись от чистильщика и узнав, что фургон миссис Бествик так и не пришел, Честер сейчас же поднялся в девятую «Е» и позвонил с черного хода. Никто не открывал. В квартире было тихо. Он позвонил несколько раз и наконец открыл дверь своим ключом. И в эту же минуту миссис Бествик вошла в кухню.

— Я не слышала звонка, — сказала она. — Я так расстроилась из-за этого фургона, что не слышала звонка. Я была в угловой комнате.

Она опустилась на стул возле кухонного стола. Лицо у нее было бледное и озабоченное.

— Не унывайте, миссис Бествик,— сказал Честер. — Вам понравится Пелам — вы ведь в Пелам переезжаете? Там деревья, птицы. Девочки начнут поправляться. И у вас будет хорошенький домик.

— Очень маленький, Честер, — сказала миссис Бествик.

— Я, пожалуй, скажу рабочим, чтобы они взяли ваше бара... ваши вещи и снесли их во двор, — сказал Честер. — Они будут там в полной сохранности. А если пойдет дождь, я позабочусь, чтобы их как следует покрыли брезентом. А что, миссис Бествик, чем ждать, почему бы вам не поехать прямехонько в Пелам? — спросил он. — Я тут за всем присмотрю. Почему бы вам не сесть в поезд и не поехать в Пелам?

— Нет уж, я подожду, Честер, спасибо, — сказала миссис Бествик.

Где-то заревела заводская сирена, возвещающая полдень. Честер спустился и стал осматривать вестибюль. Ковры и пол чисты; стекла на эстампах, изображающих скачки, блестят. Затем он постоял под навесом и убедился, что медные подпорки натерты до блеска, что резиновый коврик вымыт и что прочный навес — не в пример другим — выдержал напор зимних ветров.

— Доброе утро, — окликнул его изысканно учтивый голос.

— Доброе утро, миссис Вардсворт, — ответил Честер и только после того, как ответил, понял, что это была не миссис Вардсворт, а Кэйти Шей, ее пожилая служанка. Ошибиться было не мудрено, так как Кэйти была в старой шляпке и пальто миссис Вардсворт и благоухала ее духами — последними каплями из выброшенного флакона. В полумраке навеса старая женщина казалась тенью своей хозяйки.

К подъезду задним ходом подъехал фургон — фургон миссис Бествик. Честер повеселел и пришел к завтраку с хорошим аппетитом.

Миссис Кулидж не села с ним за стол, и он догадался по лиловому платью, что она собирается в кино.

— Женщина из седьмой «Д» назвала меня дворником, — сказал Честер.

— А ты не расстраивайся, Честер, — сказала миссис Кулидж. — Когда я подумаю о всех твоих заботах, обо всем, что тебе нужно делать, мне кажется, ни у кого нет столько работы. Да ведь в любую ночь может вспыхнуть пожар, а кто, кроме тебя и Стенли, знает, где кишка? А потом лифт, электричество, газ, котел... Сколько ты говорил, сожгли в этом котле прошлой зимой, Честер?

— Больше ста тысяч галлонов, — сказал Честер,

— Подумать только! — сказала миссис Кулидж.

Переезд был в самом разгаре. Рабочие сказали Честеру, что миссис Бествик все еще наверху. Он закурил сигару, сел за свой рабочий стол и услышал, как кто-то поет:

У моей крошки

Дивные ножки.

Песня, сопровождаемая смехом и аплодисментами, доносилась из дальнего конца подвала, и Честер пошел на голос.

Он прошел по темному коридору до самой прачечной. В большой, ярко освещенной комнате пахло газовой сушилкой. На гладильных досках валялись бумажки от бутербродов и банановая кожура. Ни одна из шести прачек не работала. Посреди комнаты две девушки отплясывали вовсю, одна — в шелковой комбинации, присланной для стирки, другая — завернувшись в грязную скатерть. Остальные хлопали в ладоши и смеялись. Честер раздумывал, следует ли прерывать веселье, но тут зазвонил телефон, и он поспешил к себе в контору. Это была миссис Негус.

— Гоните эту стерву, Честер,—сказала она.— С двенадцати часов ночи квартира — моя. Сейчас я туда поднимусь.

Честер попросил миссис Негус обождать его в вестибюле. Она была в коротком меховом пальто и темных очках. Они вместе поднялись в девятую «Е», и он позвонил в парадную дверь. Он стал было знакомить дам, но миссис Негус так увлеклась туалетным столиком, который выносили рабочие, что забыла поздороваться, и сказала:

— Шикарная штучка.

— Спасибо, — сказала миссис Бествик.

— Продавать не собираетесь? — спросила миссис Негус.

— Боюсь, что нет, — сказала миссис Бествик. — Мне, право, совестно, что я оставляю квартиру в таком состоянии, — продолжала она. — Но я не успела вызвать уборщицу.

— Это неважно, — сказала миссис Негус. — Я все равно буду делать ремонт. Я просто хотела перетащить свои вещи.

— Почему бы вам не поехать теперь, миссис Бествик? — спросил Честер. — Фургон уже пришел, а я присмотрю за погрузкой.

— Да, да, Честер, я скоро поеду, — сказала миссис Бествик.

— Недурные у вас камешки,— заметила миссис Негус, глядя на кольца миссис Бествик.

— Спасибо, — сказала миссис Бествик.

— Давайте вместе спустимся, миссис Бествик, я вам вызову сейчас такси, а там займусь и погрузкой.

Миссис Бествик надела пальто и шляпу.

— Наверно, следовало бы рассказать вам о разных здешних мелочах, — сказала она миссис Негус. — Но я вдруг все позабыла! Я рада, что познакомилась с вами. Надеюсь, что вам в этой квартире будет так же хорошо, как было нам.

Честер открыл дверь и пропустил ее в коридор.

— Сейчас, Честер,— сказала она.— Одну минутку.

Честер испугался, что она расплачется, но она всего-навсего открыла сумку и стала сосредоточенно в ней рыться.

Честер понимал, что дело не только в том, что она вынуждена расстаться с привычной обстановкой и ехать куда-то в новые места; ей было больно покидать дом, где ее манера говорить, весь ее облик, ее старые костюмы и бриллиантовые перстни все еще доставляли ей какую-то видимость почета и уважения; это была боль перехода из одного класса в другой, и боль была тем сильнее, что переходу этому так никогда и не суждено завершиться. Где-нибудь в Пеламе она непременно встретит соседку, которая тоже училась в каком-нибудь Фармингдейле или в Фармингтоне; подружится с кем-нибудь, у кого тоже бриллианты размером с лесной орех, а перчатки дырявые.

Она простилась с лифтером и швейцаром в вестибюле. Честер вышел вместе с нею, думая, что она простится с ним на крыльце, и уже готовился еще раз сказать, что у них было мало таких хороших жильцов, однако она повернулась к нему спиной и без единого слова быстро зашагала к перекрестку. Ее небрежность удивила и задела Честера, и он все еще смотрел ей вслед с возмущением, когда она вдруг повернулась и пошла назад.

— Боже мой, Честер, с вами-то я и не простилась! — сказала она. — Прощайте и спасибо, и проститесь от моего имени с миссис Кулидж. Передайте миссис Кулидж большой, большой привет.

И ушла.

— А что, пожалуй, может еще и разгуляться! — сказала Кэйти Шей, выходя на крыльцо.

В руках у нее был кулек с крупой. Как только Кэйти перешла улицу, ютившиеся под мостом Куинсборо голуби узнали ее, и стая, словно взмытая ветром, закружилась над ней. Кэйти слышала шум крыльев и видела, как в лужицах стало темно, оттого что птицы заслонили небо, но, казалось, не обращала на них никакого внимания. Мягкой и сильной походкой няньки, окруженной назойливыми детьми, шагала она между ними и даже тогда, когда голуби опустились на тротуар и стали тесниться у ее ног, не сразу принялась кормить их. Наконец она стала раскидывать желтую крупу — сперва старым и немощным, которые топтались у края, а затем остальным.

Рабочий, сошедший с автобуса на перекрестке, увидел стаю птиц и старуху, стоящую среди них. Он раскрыл свою бутербродницу и вытряхнул на тротуар несколько корочек. Кэйти тотчас подскочила к нему.

— Я просила бы вас не кормить их, — сказала она резко. — Видите ли, я живу вон в том доме и наблюдаю за ними, так что у них все есть. Я им насыпаю свежей крупы дважды в день. Зимой — кукурузу. Я трачу на них девять долларов в месяц. Они у меня получают все, что нужно, и я не хочу, чтобы их кормили посторонние.

И носком ботинка скинула корки в водосток.

— Я меняю им воду два раза в день и зимой смотрю, чтобы она не затянулась льдом. Но я не хочу, чтобы их кормили посторонние. Вы, надеюсь, меня понимаете.

Она повернулась спиной к рабочему и вытряхнула остатки из кулька. Чудная, подумал Честер, совсем чудная. Впрочем, кто из них чуднее, неизвестно — она ли, кормящая этих птиц, или он, глядящий на то, как она их кормит?

Кэйти была права: начало проясняться. Тучи исчезли, и Честер увидел в небе просвет. Дни заметно стали прибывать. А сейчас, казалось, день мешкает и никак не хочет уйти. Честер вышел из-под навеса, чтобы полюбоваться на прощание вечерним светом. Заложив руки за спину и закинув голову, он стоял и смотрел. В детстве его учили, что за облаками скрыт град господень, и даже теперь, взрослый, он испытывал к низко нависшим тучам любопытство ребенка, который думает, что ему вот-вот удастся заглянуть через какую-нибудь щелочку в жилище святых и пророков. Но дело было не только в привычке благочестивого детства. Он не мог уловить смысл только что окончившегося дня, и небо, казалось, обещало растолковать ему этот смысл.

Почему этот день оказался таким бессмысленным? Почему он ничем не наполнен? Почему Бронко, и Бествики, и Негусы, и соломенная вдова из квартиры семь «Д», и Кэйти Шей, и прохожий, почему они в сумме составляли нуль? Потому ли, что Бествики, и Негусы, и Честер, и Бронко ничем не могли помочь друг другу? Или потому, что старая дева не дала покормить голубей прохожему? Почему? Почему? — вопрошал Честер, вглядываясь в голубое небо, словно надеясь прочитать в нем ответ. Но небо сказало ему только то, что зима идет на убыль, что долгий день окончен, что уже вечереет и пора домой.