Исполинское радио

Приключение на Саттон-Плейс

В воскресенье утром Дебора Теннисон ждала у себя в детской, когда отец подаст ей условный сигнал и можно будет вбежать к родителям в спальню. Ждать пришлось долго, потому что накануне у них до поздней ночи сидел гость — нужный человек из Миннеаполиса, — и они много пили. Но вот отец подал сигнал, и девочка с радостным визгом побежала по коридору, натыкаясь в темноте на стены. Отец взял ее на руки и поцеловал; потом она подошла к постели, где еще лежала мать.

— Здравствуй, моя милая, здравствуй, мое золото,— сказала мать. — Руби тебя покормила? Ты сыта?

— Сегодня такой хороший день,—сказала Дебора. — Бо-же-ственный!

— Пожалей мамочку, — сказал Роберт, — мамочка сегодня с похмелья.

— Мамочка сегодня с похмелья, — повторила Дебора и погладила мать по лицу.

Дебора была прелестная девочка с волнистыми волосами, отливающими золотом и серебром. Ей еще не исполнилось трех лет. Она росла в большом городе, и ее ухо привыкло к таким словам, как «похмелье», «коктейли». Родители целый день пропадали на службе, и Дебора обычно видела их только по вечерам, когда ее приводили прощаться на ночь. У них всегда бывали гости, и они всегда пили. Деборе давали в руки блюдо с копченой семгой, и она обносила им гостей. Коктейли прочно вошли в ее сознание, как необходимая ось, вокруг которой вращается жизнь взрослых. Из мокрого песка она лепила рюмочки и, разглядывая книжки с картинками, ни на минуту не сомневалась, что все изображенные там чашки, бокалы и стаканы наполнены коктейлями и виски.

В ожидании завтрака Теннисоны читали «Таймс». Дебора разложила на полу воскресное приложение к газете и занялась сложным фантастическим ритуальным действом, на который ее родители перестали уже обращать внимание — таким оно сделалось привычным. Она делала вид, что надевает платья и драгоценности, изображенные в газетных рекламах. Кэтрин возмущалась ее жадностью и вульгарным вкусом; и тем не менее, монолог девочки, звонкий и простодушный, казался частью прелестного солнечного утра.

— Надень туфли, — приказывала она себе и делала вид, что обувается. — И накидку из норки.

— В накидке будет жарко, деточка, — вмешалась Кэтрин. — Надень лучше боа.

— Надень боа, — повторила Дебора.

Вошла прислуга с кофе и апельсиновым соком и сказала, что миссис Харли уже ждет. Роберт и Кэтрин поцеловали Дебору и пожелали ей весело провести время в парке.

Миссис Харли приходила каждое утро и занималась с Деборой весь день — для постоянной няни в квартире у Теннисонов не было места. Миссис Харли была вдовой. При муже она ни в чем не нуждалась и жила в свое удовольствие, но капитала у них не было, и после его смерти ей пришлось идти в няньки. Она говорила, будто любит детей и будто всегда мечтала иметь ребенка; на самом же деле это было не так. С детьми ей было скучно, они ее раздражали. Впрочем, сейчас, когда она спускалась с Деборой, можно было и не заметить горькой складки у нее на лице, просто — добрая, темная женщина.

—- Какое чудесное утро, не правда ли?—сказала она лифтеру и швейцару с чисто ирландской приветливостью и благожелательством. — Просто божественное.

Миссис Харли и Дебора дошли до небольшого парка на берегу реки. Они шли, взявшись за руки, похожие на слащавую аллегорию, изображающую Зиму и Весну — старушка во всем черном и сияющий красотою ребенок. Прохожие, глядя на них, улыбались. Кто-то даже спросил:

— Где вы раздобыли такую очаровательную девочку?

Миссис Харли не без удовольствия принимала эти комплименты. Она и сама подчас гордилась Деборой. Впрочем, отношения, которые у них установились, были гораздо сложнее, чем могло показаться.

Они довольно часто ссорились, когда бывали одни, причем ссорились, как взрослые люди — с тонким учетом слабостей противника. Дебора никогда не жаловалась на миссис Харли; казалось, она уже достигла печальную необходимость соблюдения внешних приличий. У девочки не было обычая делиться впечатлениями прожитого дня, и она никогда никому не рассказывала, где была и что делала. Миссис Харли пользовалась этим, и, таким образом, у них были свои секреты от всех.

Все время до пяти часов вечера им полагалось проводить на воздухе, но иногда к концу зимы в более, чем обычно, ненастную погоду, миссис Харли вместо прогулки шла со своей воспитанницей в кино. Дебора сидела, притаившись в темном зале, не жалуясь и не плача. Время от времени она вытягивала шею, чтобы взглянуть на экран, но большей частью сидела, не поднимая головы, и прислушивалась к музыке и разговорам. Была у них и вторая тайна — совсем уж безобидная, по мнению миссис Харли. Дело в том, что миссис Харли иногда подбрасывала Дебору на часок-другой приятельнице Теннисонов, Ренэ Холл. Это случалось обычно в воскресные утра, иногда, впрочем, и в будни, после обеда. Миссис Харли не видела тут особенного греха, но об этих незначительных отступлениях от режима Теннисонам ничего не рассказывала. От того, что они не узнают, их не убудет, рассуждала она. Когда Ренэ брала к себе Дебору в воскресенье, миссис Харли шла в церковь, к поздней обедне, — что ж такого, если старуха сходит в храм божий, помолиться за своих покойников!

Миссис Харли уселась на одной из скамеек парка. Солнце приятно припекало ее старые ноги. Воздух был так прозрачен, что вся перспектива как-то сместилась, и река имела необычный вид. Казалось, остров Благоденствия был совсем рядом — можно камень зашвырнуть, — а мосты, благодаря игре света, придвинуты ближе к центру города. Пароходики шли вверх и вниз по течению, разрезая воду и оставляя терпкий и сырой запах, напоминающий запах земли, поднятой плугом. В парке никого не было, кроме них да еще одной няни с ребенком. Миссис Харли послала Дебору поиграть на песочке. Дебора нашла мертвого голубя.

— Голубь спит, — сказала Дебора, и наклонилась, чтобы потрогать его крылышко.

— Не трогай грязную дохлую птицу!—крикнула миссис Харли.

— Хорошенький голубок, он спит, — сказала Дебора. Лицо ее вдруг омрачилось, на глаза навернулись слезы. Она стояла, скрестив руки на груди и наклонив голову, как забавная пародия на миссис Харли, изображающую «горе»; однако скорбь в ее голосе и выражении лица была неподдельна и шла из самого сердца.

— Оставь грязную дохлую птицу! — повторила миссис Харли, вставая, и отшвырнула голубя ногой. — Иди, поиграй в песочек, — сказала она Деборе. — И что это за ребенок! У самой в комнате стоит игрушечная коляска — верно, за нее не меньше двадцати пяти долларов отвалили родители, — а она, знай себе, с дохлыми птицами возится! Поди посмотри на реку. Вон пароходики идут! Да не лезь на перила, слышишь, а то упадешь. Течение здесь знаешь какое — и косточек твоих не соберут!

Дебора послушно отправилась к реке.

— Ну вот, — заговорила миссис Харли, обращаясь к соседке. — Ну вот, мне уж скоро шестьдесят, из них сорок я прожила в собственном доме, а теперь сижу как бездомная здесь на скамейке, так вот и провожу воскресное утро, а родители девчонки спят себе на своем десятом этаже, никак не очухаются от вчерашнего.

Няня, к которой обратилась миссис Харли, была женщина воспитанная, родом из Шотландии, и не захотела поддерживать разговор. Миссис Харли умолкла и стала напряженно смотреть на ступени, ведущие в парк из Саттон-плейс; там с минуты на минуту должна была появиться Ренэ Холл. Вот уже месяц, как у миссис Харли установились особые отношения с Ренэ.

Ренэ познакомилась с миссис Харли и Деборой у Теннисонов, куда ее ввел один из деловых знакомых Кэтрин. Теннисоны стали приглашать Ренэ к себе на коктейли. Она умела держаться в обществе, была забавна и, что особенно импонировало Кэтрин, хорошо одевалась. Жила она где-то поблизости, никогда не обижалась, если ее приглашали в последнюю минуту, не уведомив заранее, и к тому же мужчины находили ее привлекательной. Она была актрисой, имела какое-то отношение к радио, и ее присутствие оживляло вечеринки — вот все, что о ней знали Теннисоны.

Когда Ренэ пришла к ним первый раз, Дебору привели проститься на ночь с родителями и посадили рядом с ней. Актриса и заброшенный ребенок почувствовали необъяснимое влечение друг к другу. Ренэ позволила девочке играть своими мехами, бусами и браслетками. Она была с ней ласкова потому, что сама об эту пору очень нуждалась в человеческой ласке.

Это была мягкая, добродушная, легкомысленная женщина лет тридцати пяти. Ей хотелось думать, что жизнь, которую она ведет сейчас, всего лишь увертюра к другой жизни — прекрасной, правильной и даже чуть-чуть буржуазной. Эта новая жизнь должна будет наступить то ли в начале следующего года, то ли через год; впрочем, Ренэ становилось все трудней и трудней тешить себя этой надеждой. Она стала замечать, что всякий день, когда она не пьет, она чувствует себя утомленной. Если она не пила, она впадала в уныние, а когда впадала в уныние, начинала ссориться с метрдотелями и парикмахерами, придираться к посторонним в ресторанах, требовать, чтобы они перестали пялить на нее глаза; иной раз она даже имела неосторожность ссориться с теми мужчинами, которые платили ее долги. Она знала, что характер у нее невозможный, но от случайных знакомых, вроде Теннисонов, искусно скрывала свои недостатки, так же, впрочем, как скрывала от них кое-какие факты своей биографии.

Второй раз Ренэ пришла к Теннисонам через неделю. Услышав ее голос, Дебора улизнула от миссис Харли и ринулась в переднюю. Восторженная любовь ребенка взволновала Ренэ. Они снова уселись на диване. Ренэ была вся в мехах, на шляпке у нее высилась гора искусственных цветов. Девочке артистка казалась первой красавицей в мире.

Ренэ сделалась частой гостьей у Теннисонов. В доме шутили, что она приходит не к ним, а к Деборе. Ренэ всегда хотелось иметь детей, и теперь вся ее тоска по неродившимся детям сосредоточилась на сияющем личике Деборы. У Ренэ появилось чувство собственности по отношению к ребенку. Она покупала ей дорогие игрушки и наряды. «Вы ее показывали зубному врачу? Кто ее наблюдает? Почему вы не запишете ее в детский сад?»—теребила она Кэтрин. А однажды имела бестактность намекнуть, что Дебора слишком мало видит родителей и что у девочки из-за этого может развиться чувство собственной неполноценности.

— В банке на ее имя лежит восемь тысяч долларов, — сказала Кэтрин.

Она рассердилась. Ренэ продолжала присылать Деборе затейливые подарки. Дебора называла всех своих кукол и все радости, какие выпадали ей в жизни, именем Ренэ, и несколько ночей кряду плакала в кроватке, взывая к ней, требуя, чтобы к ней пришла Ренэ. Роберт и Кэтрин решили прекратить знакомство с Ренэ. Они перестали ее приглашать.

— Мне с самого начала, — говорила Кэтрин,— чудилось в ней что-то скользкое, двусмысленное.

А Ренэ дважды звонила им, приглашала на коктейли, но Кэтрин оба раза говорила: нет, спасибо, мы никак не можем, у нас у всех насморк.

Ренэ понимала, что Кэтрин лжет, и решила забыть Теннисонов во что бы то ни стало. Она тосковала по девочке, но, если б не случай, наверное, так бы и не встретилась с ней никогда. Однажды вечером, соскучившись в гостях, она довольно рано вернулась домой. Из телефонного бюро, услугами которого она пользовалась, так как боялась пропустить какой-нибудь важный звонок, ей сообщили, что звонила некая миссис Уолтон и оставила свой телефон.

«Уолтон... Уолтон... Уолтон», — повторяла про себя Ренэ и вдруг вспомнила, что некогда у нее был любовник с такой фамилией. Это было лет восемь-девять назад. Как-то к нему из Кливленда приехала мать, и они пошли втроем в ресторан. Она отчетливо помнила тот вечер. Уолтон выпил лишнее, а его мать отвела Ренэ в сторонку и стала говорить, что Ренэ, по ее мнению, имеет на него благотворное влияние — не может ли она воздействовать на него, чтобы он бросил пить и хотя бы изредка ходил в церковь?

В конце концов Ренэ рассорилась с Уолтоном из-за его пьянства и больше уже с ним никогда не встречалась. Может быть, он заболел или спился, а может, собрался жениться. Она никак не могла сообразить, сколько ему должно быть сейчас лет, потому что тридцатые годы смешались в ее памяти, и она уже не помнила, что было в начале этого десятилетия, что — в конце. Ренэ набрала номер и попала в гостиницу. Подошла миссис Уолтон и ответила тонким, надтреснутым старческим голосом.

— Билли умер, Ренэ, — сказала она. И всхлипнула.— Я так рада, что вы позвонили. Похороны завтра. Я бы очень хотела, чтобы вы пришли. Я чувствую себя такой одинокой.

На другой день Рэнэ надела черное платье и отправилась в похоронное бюро. Подобострастный швейцар, в черных перчатках, с лицом, на котором было написано горе, такое глубокое и безысходное, какого Ренэ в жизни не доводилось испытывать, встретил ее в дверях салона. Затем она поднялась на лифте в молельню. Электрический орган исполнял «Какое прекрасное утро»[15]. Ренэ хотела посидеть минутку и собраться с силами, прежде чем встретиться с миссис Уолтон, но тут же увидала ее в дверях. Женщины обнялись, и миссис Уолтон представила Ренэ своей сестре, миссис Хэнлейн. Кроме них троих, не было никого. В другом конце комнаты, в гробу, осененное скудными гладиолусами, лежало тело ее бывшего любовника.

— Он был так одинок, дорогая Ренэ, — сказала миссис Уолтон, — так ужасно одинок. Он умирал в одиночестве, в меблированной комнате, понимаете.

Миссис Уолтон заплакала. Миссис Хэнлейн тоже всплакнула. Пришел священник, и началась панихида. Ренэ опустилась на колени и пыталась вспомнить «Отче наш», но дальше «...на земле, яко на небеси» у нее не пошло. Она заплакала, но не оттого, что вспомнила с нежностью своего любовника: о нем она не думала годами и теперь, напрягши память, могла вспомнить лишь то, что он иногда подавал ей завтрак в постель и сам пришивал себе пуговицы. Она плакала о себе; плакала, потому что боялась, что и сама может умереть так вот, ночью, одна; плакала потому, что у нее души родной не было на свете, потому что хорошо понимала, что эта ее отчаянная и пустая жизнь — не увертюра, а финал; плакала, потому что, куда бы она ни кинула взор, всюду проступали жесткие, грубые очертания гроба.

Все три женщины вышли из молельни вместе, и безутешный швейцар проводил их до лифта. Ренэ сказала, что не может ехать с ними на кладбище, так как ее ждут в одном месте. Ее руки дрожали от страха. Она поцеловала миссис Уолтон и села в такси. Доехав до Саттон-плейс, она вышла и спустилась в скверик, где обычно в это время гуляли Дебора и миссис Харли.

Дебора первой заметила Ренэ. Радостно выкрикнув ее имя, она побежала ей навстречу, карабкаясь по лестнице и становясь на каждую ступеньку обеими ногами. Ренэ взяла ее на руки.

— Милая Ренэ, — лепетала девочка, — милая, хорошая Ренэ.

Они обе уселись на скамейке рядом с миссис Харли.

— Может быть, вам надо в магазин? Я бы могла взять Дебору к себе на часок-другой.

— Право, я не знаю... как-то не совсем... —- замялась миссис Харли.

— Я возьму ее к себе, а вы заходите за ней в пять часов, — сказала Ренэ. — Можете быть совершенно покойны. Мистер и миссис Теннисон ничего и знать не будут.

— Разве что так, — сказала миссис Харли. И с того дня миссис Харли стала выкраивать для себя по нескольку часов в неделю.

К половине одиннадцатого миссис Харли поняла, что Ренэ уже не придет; она очень огорчилась: ей так хотелось побывать в церкви в это утро! Она вспоминала латинские слова, колокольный звон и это удивительное чувство очищения и возрождения, которое охватывало ее всякий раз, когда она вставала с колен. Она с горечью принялась думать о том, что Ренэ Холл нежится в постели, между тем как она по ее милости не может сходить в церковь и как следует помолиться. Утро было на исходе, все больше и больше детишек прибывало в парк. Миссис Харли время от времени выискивала глазами желтое пальтишко Деборы.

Девочка немного ошалела от утреннего летнего солнца. Она нашла несколько сверстников и стала с ними бегать. Они прыгали, пели и кружились вокруг песчаной кучи, как ласточки, без всякой видимой цели. Дебора немного отставала от других, потому что еще не совсем владела своими движениями, и иногда от усердия валилась на спину. Миссис Харли позвала ее, девочка послушно подбежала к ней и, прислонившись к ее старым коленям, принялась болтать о каких-то мальчиках и львах. Миссис Харли спросила ее, не хочет ли она навестить Ренэ.

— Я хочу жить у Ренэ, — сказала девочка.

Миссис Харли взяла ее за руку. Они поднялись по ступенькам, ведущим из сквера на улицу, и пошли пешком к дому, в котором жила Ренэ. Миссис Харли позвонила наверх по внутреннему телефону и через несколько минут услышала сонный голос Ренэ. Пускай приводит девочку, сказала она, она с удовольствием побудет с ней часок. Миссис Харли поднялась с Деборой на пятнадцатый этаж и там с ней простилась. Ренэ была в утреннем капоте, отделанном перьями; в окнах были спущены шторы.

Ренэ закрыла дверь и взяла девочку на руки. У Деборы были мягкие волосы и нежная кожица, и вся она благоухала утренней свежестью. Ренэ целовала ее, щекотала и дула ей за шиворот, так что Дебора чуть не задохлась от смеха. Потом Ренэ подняла шторы, и стало немного светлее. В комнате было не убрано и пахло кислым. Всюду стояли рюмки из-под виски, по всем столам были разбросаны пепельницы, из которых вываливались окурки, а в почерневшей серебряной вазе торчали сухие, увядшие розы.

Ренэ сговорилась на тот день завтракать с кем-то из приятельниц.

— Меня ждут к завтраку,—сказала она Деборе. — Сейчас я приму ванну, потом оденусь, а ты будь умницей. — Она дала Деборе свою коробочку, где у нее хранились бусы, кольца и браслеты, и открыла кран. Дебора тихо сидела за туалетным столиком, надевая одно за другим ожерелья и клипсы. Ренэ вышла из ванны и не успела еще одеться, когда зазвонил звонок. Накинув на плечи халат, она поспешила в гостиную. Дебора побежала за ней. В комнате стоял мужчина.

— Я еду в Олбани, — сказал он Ренэ. — Почему бы тебе не уложить свои вещички и не поехать со мной? А в среду я привезу тебя назад.

— Я бы с удовольствием, милый, — сказала Ренэ. — Но я занята. Я завтракаю с Хэлен Фосс в «Плазе». Я, кажется, через нее могу получить работу.

— Отмени завтрак, — сказал мужчина, — и поедем!

— Невозможно, мой милый, — сказала Ренэ. — Приезжай в среду.

— Чье дите? — спросил мужчина.

— Это девочка Теннисонов. Мне ее подкидывает их няня на то время, что она уходит в церковь.

Мужчина энергично обнял Ренэ, поцеловал ее и ушел, сговорившись встретиться с ней в среду вечером.

— Это был твой богатый и противный дядюшка,— сказала Ренэ девочке.

— У меня есть подруга, — сказала девочка. — Ее зовут Марта.

— Да, да, конечно, у тебя есть подруга, которую зовут Марта,—сказала Ренэ.

Она вдруг заметила, что Дебора насупилась и что на глазах у нее выступили слезы.

— Что такое, деточка? — спросила она. — Что случилось? Ну, не надо, милая, ты лучше посиди вот тут на диванчике и послушай радио. А я займусь своим личиком.

Она вышла в спальню и уселась за туалетный столик.

Через несколько минут снова раздался звонок. На этот раз пришла миссис Харли.

— Хорошо пели?—спросила ее Ренэ. — Сейчас я одену Дебору.

Она стала искать ее пальто и шапку, но на том месте, куда она их положила, их не было. И самой Деборы не было. У Ренэ жестоко забилось сердце. Она прошла в спальню.

— У меня прямо вся душа оживает, как я побуду в церкви, — говорила между тем миссис Харли.

Ренэ с ужасом подумала об окнах. В спальне окно было открыто настежь. Она посмотрела вниз, вдоль пятнадцати этажей. Был виден кусок тротуара, навес над подъездом; на обочине стоял швейцар и свистел проезжавшему мимо такси, да какая-то блондинка прогуливала пуделя. Ренэ вернулась в гостиную.

— Где же Дебора?—спросила миссис Харли.

— Я одевалась, — сказала Ренэ, — она была здесь всего минуту назад. Должно быть, выбежала незаметно. Она могла и сама открыть дверь.

— Что? — закричала миссис Харли. — Вы даже не знаете, где она?

— Ах, ну пожалуйста, не волнуйтесь, — сказала Ренэ. — Никуда она не денется. Ведь она могла спуститься только на лифте.

Ренэ вышла через черный ход и вызвала служебный лифт. Она с ужасом поглядела вниз, на стремительно сбегающие грязно-серые бетонные ступени лестницы. Она стала прислушиваться, наклонившись к лестничной клетке, но до ее ушей доносилось одно шипение газа из кухонь, да чей-то голос, распевающий:

Я — солдат великой армии Христа,

Я — солдат великой...

Ведра со зловонными помоями заполняли служебный лифт.

— У меня в квартире была маленькая девочка,— сказала она лифтеру. — Она пропала. Поищите ее, пожалуйста.

Затем она побежала в переднюю и вызвала пассажирский лифт.

— Как же, видел, — сказал лифтер. — Я сам спустил маленькую девочку минут десять назад. В желтом пальто.

От лифтера пахло виски.

— Я сейчас! — крикнула Ренэ миссис Харли.

Затем вбежала в квартиру за сигаретами.

— Не желаю я здесь торчать одна,—сказала миссис Харли.

Ренэ силой усадила ее в кресло, затем закрыла дверь и спустилась на лифте.

— Я и сам подумал, как это такая маленькая девочка и—одна! — сказал лифтер. — Я подумал, наверное, ее кто-нибудь ждет внизу, в вестибюле.

На Ренэ снова пахнуло виски.

— Вы пьяны, — сказала она. — Если б вы не были пьяны, этого не случилось бы. Разве вы не понимаете, что ребенка в таком возрасте нельзя оставлять одного? Разве вы не знаете, что на работе не пьют?

Лифт остановился на первом этаже, и лифтер с шумом распахнул двери. Ренэ побежала в вестибюль. Она с отвращением смотрела на зеркала, на электрические свечки и на швейцара с его замасленным галстуком-бабочкой.

— Да, как будто видел, — сказал швейцар.— Вроде и в самом деле какая-то маленькая девочка проходила. Я как-то не обратил внимания. Я стоял вон там, такси вызывал.

Ренэ выскочила на улицу. Девочки не было. Она побежала в сторону реки. Ощущение бессилья и растерянности овладело ею. В городе, в котором она жила вот уже пятнадцать лет, она вдруг словно заблудилась. Автомобили и автобусы заполнили всю улицу. Ренэ встала на перекрестке и, сложив руки рупором, принялась кричать:

— Дебора! Де-бо-ра!

Теннисоны собирались в гости и уже одевались, когда позвонил телефон. Роберт взял трубку. Кэтрин услышала голос Ренэ из трубки:

— ...ужасно. Боб, конечно, и я не должна была...

— Вы говорите, миссис Харли оставила ее с вами?

— Да, да. Это ужасно, я знаю. Я искала ее повсюду. Миссис Харли сейчас тут, у меня. Сказать ей, чтобы пришла?

— Нет.

— Позвонить в полицию, может быть?

— Нет, — сказал Роберт.—Я сам позвоню в полицию. Как она была одета?

Роберт повесил трубку и позвонил в полицию.

— Я буду ждать вас, — сказал он. — Пожалуйста, приезжайте поскорее.

Кэтрин стояла в дверях ванной. Она подошла к Роберту. Он обнял ее и прижал к груди. Она заплакала. Затем высвободилась из его объятий и села на край постели. Он подошел к раскрытому окну. По улице проезжал грузовик, на крыше которого было выведено: «компания ковры комфорт». В соседнем дворе играли в теннис, а какая-то старушка ножом срезала ветки бирючника. На ней была круглая шляпа и тяжелая, до пят, шуба. По проворству, с каким она орудовала ножом, то и дело озираясь, не смотрит ли кто, он вдруг понял, что она ворует. Нарезав себе большой пучок зеленых веток, она запихнула их в сумку и торопливо пошла прочь.

Раздался звонок. В дверях стояли сержант полиции и сыщик. Они сняли шляпы.

— Да, тяжелая история, — сказал сержант, — тем более — мать. Давайте еще раз пройдемся по данным, мистер Теннисон. Наши сотрудники уже принялись за поиски. Вы говорите, что она одна спустилась на лифте примерно час назад, так?

Он еще раз выверил все факты.

— Я не хочу вас пугать, — сказал он, — но известно ли вам о ком-либо, кто мог быть заинтересован в похищении вашего ребенка? Необходимо учесть все возможности.

— Да, — сказала Кэтрин неожиданно громко. Она встала и принялась расхаживать по комнате. — Пусть это и глупо, но подумать все же надо и о таком варианте. Весьма возможно, что ее похитили. В последнюю неделю я дважды видела эту женщину поблизости от нашего дома, и мне показалось, что она меня выслеживает. Тогда я еще ничего такого не думала. Но потом она написала мне письмо. Ах, да вы же не знаете! Дело в том, что до миссис Харли за Деборой ходила некая миссис Эмерсон. Я с ней поссорилась из-за воспитания девочки, и в пылу спора она мне сказала... я тебе нарочно не говорила об этом, мой милый, потому что не хотела волновать зря, да и не придавала особенного значения... Так вот, когда мы с ней поссорились, она сказала, что я потеряю своего ребенка. Я постаралась об этом забыть, думала: просто сумасбродка. Мало ли чудаков? Потом раза два на этой неделе я ее видела на улице, и мне показалось, что она меня выслеживает. Она живет в гостинице «Принцесса». Это на Вест-сайд. Во всяком случае, она там проживала когда-то.

— Я поеду туда, — сказал Роберт. — Я сейчас достану машину.

— Я вас подвезу, мистер Теннисон, — сказал сержант.

— Хочешь ехать с нами? —спросил Роберт, обращаясь к Кэтрин.

— Нет, нет, мой милый, — сказала Кэтрин. — Ты за меня не беспокойся.

Роберт надел шляпу и вышел с сержантом.

— Я так огорчен, мистер Теннисон, — сказал лифтер. — Все мы так ее любили! Я позвонил жене, и она тотчас отправилась в церковь святого Иоанна и поставила свечку.

Перед домом стояла полицейская машина. Роберт с сержантом сели в нее и отправились в западную часть города. Роберт поворачивал голову из стороны в сторону. Навязчивая картина гибели Деборы преследовала его. Воображение рисовало ему катастрофу в образе аляповатых, скверно нарисованных плакатов, призывающих к соблюдению правил уличного движения. Он видел человека, несущего бездыханное тельце на фоне такси с предохранительной решеткой; он видел удивление и ужас на личике, которому до сих пор ужас был неведом; он слышал громкие автомобильные гудки, пронзительный визг тормозов; он видел, как из-за горы внезапно возникает машина. Он с усилием заставил себя оторваться от этих страшных образов и взглянуть на залитую солнцем улицу.

Становилось жарко. Стайка стремительных облаков пролетела низко над городом, слегка коснувшись его своею тенью, и темные пятна быстро перебегали с одного дома на другой. На улицах было многолюдно. Сейчас Роберт рассматривал город только с одной точки зрения — смертельной опасности, которую тот в себе таил. Он видел все, как в негативе, и прекрасный летний день заслонялся для него видениями открытых люков, зияющих пропастей и крутых, скользких ступеней, спускающихся в подвалы.

Центральный парк, его зелень, толпы гуляющих казались ему кощунством. Гостиница «Принцесса» помещалась в унылом переулке, ответвляющемся от одной из Семидесятых улиц. Они вступили в затхлый вестибюль. При виде полицейского, портье насторожился. Он взглянул на доску, куда вешали ключи, и сказал, что миссис Эмерсон дома. Пусть поднимутся прямо к ней.

Старик-лифтер повез их в золоченой клетке лифта.

Они постучались, и миссис Эмерсон сказала: «Войдите!» Роберт не был знаком с ней. Он только видел ее, когда она стояла в дверях детской, пока Дебора прощалась с родителями на ночь. Теперь он вспомнил, что она англичанка и что его когда-то поразил ее голос — изысканный, с какой-то затаенной тревогой.

— Ах, это вы, мистер Теннисон,—сказала она, узнав его.

Сержант резко спросил ее, где она провела утро.

— Не волнуйтесь, миссис Эмерсон, — сказал Роберт. Он боялся, как бы с ней не сделалась истерика: тогда уже ничего нельзя будет узнать. — Сегодня утром пропала наша Дебора. Мы думали, может, вы что-нибудь знаете. Миссис Теннисон говорит, вы написали ей письмо.

— Ах, какая беда, — сказала она своим мягким, негромким голосом, исполненным достоинства. — Да, да, конечно, это я ей написала письмо. Мне открылось во сне, что вам сейчас особенно нужно беречь вашу девочку, что иначе вы ее можете потерять. Я ведь толковательница снов — это моя профессия. Когда я уходила от миссис Теннисон, я говорила ей, чтобы она хорошенько присматривала за дочерью. Как-никак, ребенок родился под этой ужасной новой планетой, Плутоном. Я была на Ривьере, когда ее впервые открыли, в тридцать восьмом году. Мы все знали, что должно свершиться что-то ужасное. Я очень любила девочку, — продолжала она, — и сожалею о своем разрыве с миссис Теннисон. Эта девочка отмечена огнем — медленным, потаенным огнем. Я изучила ее ладонь досконально. Я ведь с ней провела немало времени. У нее длинная линия жизни, уравновешенная натура и ясная голова. Правда, имелись кое-какие признаки опрометчивости — тут-то и нужен был родительский глаз. Я видела бездну, нависшую опасность, риск. Потому-то я и написала миссис Теннисон такое письмо. За эту свою услугу я не взяла с нее денег.

— Отчего вы поссорились с миссис Теннисон? — спросил сержант.

— Мы понапрасну тратим время,—сказал Роберт. — Совершенно напрасно. Едемте назад.

Он встал и вышел из комнаты, и сержант последовал за ним. Они ехали долго. Воскресные толпы, скопляясь на перекрестках, поминутно задерживали их. Перед домом прогуливался сыщик.

— Поднимитесь к жене, — сказал он Роберту.

Ни швейцар, ни лифтер с ним больше не заговаривали. Он вошел к себе в квартиру и позвал Кэтрин. Она сидела в спальне, у окна. На коленях у нее лежала черная книга. Это была библия. Какой-то их приятель спьяну стащил ее в гостинице и подарил им. Они ее почти никогда и не раскрывали — разве что понадобится какая-нибудь цитата. За окном виднелась река — широкая, яркая полоса света. В комнате было очень тихо.

— Ну, что миссис Эмерсон? — спросила Кэтрин.

— Чепуха. Смешно было даже думать, что она способна обидеть ребенка.

— Ренэ звонила опять. Она отвезла миссис Харли домой. Она просит позвонить, когда мы найдем Дебору. Я не хочу больше видеть Ренэ.

— Еще бы!

— Если с Деборой что случится, я не прощу себе, — сказала Кэтрин.—Я не прощу себе никогда. Мне все кажется, будто мы принесли ее в жертву. Я только что читала про Авраама.

Она открыла библию и прочла вслух:

— «Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе. Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения и, встав, пошел на место, о котором сказал ему бог».

Она закрыла книгу.

— Чего я боюсь, это—сойти с ума. Я все время твержу про себя номер нашего телефона и адрес. Ведь это же бессмысленно, правда?

Роберт положил руку ей на лоб и погладил ее по голове. Ее темные волосы были расчесаны на косой пробор, как у девочки.

— Боюсь, что я схожу с ума, — повторила Кэтрин.— Ты знаешь, что я чуть не сделала, когда ты ушел? Я хотела взять ножик, острый ножик, открыть шкаф и порезать все свои платья. Я хотела искромсать их в клочья. Потому что они все такие дорогие. Ведь это бессмысленно, правда? Нет, нет, конечно, я не сошла с ума. Я все понимаю. Ты знаешь, у меня ведь в детстве умер братишка. Его звали Чарлз, Чарлз младший. Его назвали в честь отца, умер он от какой-то болезни (не знаю, какой), когда ему было два с половиной года — столько, сколько Деборе сейчас. Конечно, маме с папой было тяжело, только у нас совсем другое. Я тут сидела и все думала. Я знаю, что я кругом виновата. Я была скверной матерью и скверной женой, и это мне наказание, я знаю. Я нарушила все клятвы, ни одного обета не сдержала. Девочкой я давала себе обеты в новолуние и когда выпадал первый снег. И всегда их нарушала. Но я говорю так, точно мы ее потеряли, но ведь мы не потеряли ее, правда? Они ведь найдут ее, полицейский сказал, что найдут.

— Конечно, найдут, — сказал Роберт.

В комнате стало темно. Низкие тучи совсем уже спустились на город. Слышно было, как дождь бьет в стены и окна.

— Она лежит на улице под дождем! — вскричала Кэтрин, забившись в кресло и закрыв лицо руками. — Она лежит под дождем!

— Они найдут ее, — сказал Роберт. — Дети часто убегают. Я читал несколько случаев в «Таймсе». Такие истории бывают со всеми. Дочка моей сестры, например, упала с лестницы. У нее была трещина в черепе. Думали, не выживет.

— Да, правда, ведь и с другими такое бывает? — спросила она, подняв лицо к мужу. Дождь прекратился внезапно, оставив после себя пронзительную свежесть, словно кто-то разбил на улице бутыль с нашатырным спиртом. Роберт видел, как дождевые тучи потушили блеск реки. — Я хочу сказать, что у всех бывают болезни, несчастные случаи, — сказала Кэтрин,— а нам до сих пор так везло. Ты знаешь, Дебора ведь не обедала. Она будет ужасно голодна. Она с утра ничего не ела.

— Я знаю.

— Милый мой, ты иди, — сказала Кэтрин,— тебе будет легче.

— А ты что будешь делать?

— Я уберу гостиную. Мы вчера оставили окна настежь, и теперь всюду такая копоть. Ступай. Я ничего! — Она улыбнулась. Лицо ее распухло от слез. — Пойди на улицу, тебе будет легче, а я займусь уборкой.

Роберт снова спустился. Полицейская машина стояла перед домом. К Роберту подошел сержант, и они перекинулись несколькими словами.

— Я собираюсь еще раз прочесать ближайшие улицы, — сказал сержант. — Хотите пойти со мной?

Возле их дома стояло полуразрушенное здание пивоварни, которую бросили еще в эпоху сухого закона. Тротуаром завладели окрестные собаки, и он был весь усеян испражнениями. Рядом, за пивоварней, находился гараж с выбитыми стеклами в подвальных окнах. Полицейский сунул фонарь туда, где не было стекла. Роберт вздрогнул, увидев солому и обрывок пожелтевшей бумаги: цвет пальто, в котором ушла Дебора. Он промолчал. Вдали шумел вечерний город.

Они поравнялись с трущобами, довольно зловещими на вид. На подъезде висела надпись: «Добро пожаловать, Джерри!» Железные ворота в подвал были распахнуты. Полицейский сверкнул фонарем вдоль крутой лестницы. Ничего, кроме выщербленных ступеней. Какая-то старуха подозрительно косилась на них с крыльца соседнего дома.

— Там нет моего Джимми! — завизжала она.— Вы его не найдете.

Кто-то раскрыл окно и крикнул ей сверху, чтобы она заткнулась. Старуха была пьяна. Полицейский не обратил на нее никакого внимания. Он методически заглядывал во все подвалы. В следующем доме не было ни лестниц, ни дворов.

Роберт услышал полицейскую сирену. Он остановился и задержал своего спутника.

— Садитесь, мистер Теннисон, — крикнул шофер. — Мы ее нашли. Она у нас в участке. — Сирена снова завизжала, и они поехали, лавируя между машинами.— Мы нашли ее на Третьей авеню, — сказал полицейский. — Она сидела перед антикварным магазином и жевала корочку. Должно быть, кто-то дал ей хлеба. Она не голодная.

Дебора ждала его в участке. Он обхватил ее голову обеими руками, опустился перед ней на колени и стал смеяться. Глаза его сверкали.

— Где ты была, Дебора? Кто дал тебе хлеб? Где ты была? Где ты была?

— Тетя дала мне хлеба, — сказала она. — Я искала Марту.

— Какая тетя, Дебора? Где ты была? Кто такая Марта? Где ты была?

Он знал, что она ему никогда не ответит на эти вопросы и что он никогда в жизни не узнает, где она была и кто такая Марта. Ее сердечко билось об его ладонь, а он все продолжал спрашивать:

— Где ты была? Кто дал тебе хлеба? Кто такая Марта?