На возвращение Тимофея Петровича ребята больше не надеялись. Слушая по радио военные сводки, они приходили в отчаяние. Юрась вырвал из учебника географии карту и отмечал на ней крестиками города, занятые немцами. Получалось, что Зоричи уже несколько дней находятся в немецком тылу.
Юрась не мог себе представить, что в деревне, всего в шести километрах от дома, хозяйничают фашисты. Его удивляло, что не было слышно ни выстрелов, ни взрывов. Значит, Зоричи немцы заняли без боя.
На десятый день войны перестал работать приемник и кончились продукты. Оставаться дольше в лесу стало невозможно.
— Давай собираться, — сказал Юрась. — Стемнеет, пойдем в Зоричи.
— Ты же говоришь, там немцы!
— Пойдем в темноте. Проберемся задами к тете Сане, у нее все узнаем. Может, в Зоричах и нет немцев.
— Кто это — тетя Саня?
— Школьная сторожиха. Зимой в пургу я у нее ночевать оставался…
Вечером ребята вышли из дому. Как всегда, Юрась хотел положить ключ под ступеньку, но неожиданно вбежал обратно в дом. Он нашел школьную тетрадку, вырвал из нее страницу и поспешно написал:
"Батя! Мы ушли в Тизотиритичи, к титетите Тисатине. Ю."
Завернув ключ в записку, он спрятал его под крыльцо.
— Пошли! — сказал Юрась шепотом, точно кто-то мог их подслушать. — Иди тихо, не разговаривай. Боюсь, чтобы в Зоричах собаки нас не облаяли…
Всю дорогу они молчали. Моросил дождь, одежда ребят намокла, чавкала под ногами дорожная грязь.
Деревня была словно вымершей — такая царила в ней тишина. Дома стояли слепые — в окнах не было света, казалось, там нет и людей.
Они миновали узенькую кривую улочку и остановились возле небольшого дома. Юрась осторожно влез на завалинку и, стоя на коленях, приложил ухо к ставням.
— Света нет… никого не слышно, — прошептал он.
— Наверно, спит, — также шепотом сказал Владик.
— Постучимся…
Они поднялись на крыльцо. Юрась неуверенно стукнул в дверь. В доме было по-прежнему тихо. Юрась стукнул еще раз. Теперь ему почудился в сенях шорох. Забыв об осторожности, он ударил в дверь кулаком. Владик зажмурился и от страха втянул голову в плечи. Юрась отчетливо услышал скрип половицы в сенях и ощутил дыхание человека, стоящего по ту сторону двери.
— Тетя Саня!.. — позвал он тихонько.
— Кто тут? — послышался испуганный шепот.
— Это мы, тетя Саня… Я… Юрась…
— Господи! — дверь открылась так быстро, точно школьная сторожиха все время держала руку на крюке. — Господи! Откуда ты? Кто это с тобой? Входите скорее!
Ребята вошли в сени. Тетя Саня поспешно захлопнула дверь, стало совсем темно.
— Запретили нам немцы жечь огонь, — сказала она. — Придется тайком…
Тетя Саня чиркнула спичку и сняла с полки медный подсвечник. В неярком, колеблющемся свете Владик увидел пожилую женщину с очень бледным лицом. Мерцающий свет свечи отражался в зрачках ее больших черных глаз, и от этого они казались еще больше.
Мальчики вошли в кухню, и тетя Саня поспешно сунула свечу под стол.
— Так с улицы не заметят, — объяснила она и вдруг, точно до нее только сейчас дошло, кто к ней пришел, всплеснула руками и тихо запричитала:
— Да откуда же ты взялся, Юрась? Отец-то где? Как же это он не отправил тебя отсюда? Что кругом делается! Партийных расстреливают! Председателя сельсовета нашего арестовали. Батька-то твой где? Как же он тебя, дите беззащитное, оставил?
— Значит, у вас немцы? — испуганно спросил Юрась.
— Самих-то гадов нет! Вчера ушли. Заместо себя оставили старосту да полицая.
Юрась не понял:
— Староста, полицай? Это кто такие?
— Полицай — вроде, значит, как полицейский при царе. А самый главный гад — староста. Сиволоб ему фамилия… Лютует! Все вынюхивает про партийных… А ты мне так и не сказал, где батька-то.
— В тюрьме батя, — сказал Юрась, и голос его дрогнул.
— В тюрьме? Значит, не удалось ему скрыться? Где же они поймали его, псы фашистские?
— Его не фашисты в тюрьму посадили…
— А кто же?
Горло Юрася сжалось, губы его дрогнули, он не мог заставить себя ответить.
Тогда Владик сказал:
— Его по ошибке в тюрьму посадили… Еще до немцев. Мы теперь ничего не знаем… совсем не знаем, где дядя Тима…
Забыв об осторожности, тетя Саня вдруг закричала:
— Какая же змеюка подняла на него руку?! На такого человека! Он жизни своей, здоровья для советской власти не щадил! А его в тюрьму! Свои же! Ну, погоди! Погоди!
Было непонятно, кому грозит тетя Саня. Черные глаза ее сверкали таким гневом, что Владик робко пробормотал:
— Не надо так кричать… Могут услышать…
— Молод меня учить! — вскинулась тетя Саня. — Я тебя и знать не знаю. Кто ты есть?
— Это Владик, — сказал Юрась. — Его папа — полковник Красной Армии.
— Выходит, и его отец партийный?
— Конечно…
— Да что же я буду с вами делать? Он же, ехидна, сразу вас схватит. Чтобы видели фашисты, что он им, как пес, служит! Иуда лысая!
— Про кого вы, тетя Саня? — спросил Юрась.
— Да все про него, про Сиволоба! Уж я-то его хорошо знаю!
— Откуда же он взялся, тетя Саня?
— Местный он. Его еще в тридцатом году судили. Он, косоротый бес, колхозный амбар с хлебом поджег. Там его и схватил муж мой покойный. Теперь он мне попомнит!
— Его расстрелять надо было! — сказал Юрась.
— И верно, промашку дали — в живых змею оставили. А теперь он вволю натешится. Как же мне уберечь-то вас? Он ведь, тарантул носатый, так по хатам и рыщет, так и вынюхивает…
— А вы его не пускайте, вот и все! — сказал Юрась.
— Как ты его не пустишь, коли он староста? Его к нам фашистский офицер на мотоцикле с пулеметом привез. Привез и речь нам сказал: "Вот вам, — говорит, — староста. Приказываю слушаться его. Если убьете этого доброго человека, ваша деревня будет сожжена, а все мужчины расстреляны!" Протявкал и уехал, а Сиволоб-то остался. Остался на горбу нашем. Теперь лютует! И полицай с ним. Партийных всё доискиваются. Да не только что самих коммунистов, а и жен и детей ихних. Объявление вывесили, — дескать, кто будет скрывать коммунистов и евреев, тому — расстрел.
— У меня мама еврейка, — тихо сказал Владик.
Тетя Саня охнула и всплеснула руками. Ее волнение Юрась понял по-своему.
— Мы не знали, — виновато сказал он. — А то бы мы не пришли к вам… Вы не бойтесь, мы никому не скажем, что к вам заходили… Мы сейчас уйдем.
Тетя Саня вскочила и, не заботясь о том, что ее могут услышать на улице, закричала:
— Вот стукну по маковке, ты и поумнеешь! Забудешь меня учить! Берите по куску хлеба и лезьте на чердак. И чтоб до утра духу вашего не слыхала! А утром придумаю, что с вами делать, как вас сохранить…
По шаткой скрипучей лесенке ребята взобрались на чердак.
— Там в углу мешки лежат, подстелите, — напутствовала их тетя Саня. — О балку не стукнитесь!
Они растянулись на мешках и оба тяжело вздохнули. "Что же делать дальше? Жить до конца войны на чердаке у тети Сани? А вдруг война протянется все лето? Не сидеть же безвылазно на чердаке два-три месяца!" Много тревожных мыслей одолевало мальчиков, но в конце концов они заснули так крепко, что не слыхали ни предутренней голосистой переклички петухов, ни возни тети Сани, которая брякала подойником, направляясь на рассвете доить Краснуху.
Спросонья мальчики не сразу поняли, где они находятся. Но вот заскрипела чердачная лесенка — и в проеме показалась голова тети Сани.
— Проснулись, сыночки? Слезайте потихоньку. Выпейте молочка парного с хлебушком…
Мальчики спустились в кухню. Единственное оконце, выходящее во двор, было плотно завешено.
— Покушайте молочка, небось давно не пили! — тетя Саня глядела на ребят, подперев голову широкой загорелой ладонью.
Юрась придвинул к себе кружку, но, едва он поднес ее ко рту, стукнула калитка.
— Сиволоб, наверно! — сказал испуганно Владик.
Тетя Саня слегка приподняла занавеску и тут же отдернула ее целиком.
— Вот он! — вскрикнула она, бросившись в сени. — Господи! А вы говорили!..
Юрась и Владик подбежали к окну и увидели торопливо шагавшего по двору… Тимофея Петровича.
— Батя! — закричал Юрась и выскочил вслед за тетей Саней.
Тетя Саня уже открыла дверь, и Юрась повис на шее отца.
— Татусь! Татусь! — повторял он, целуя колючие впалые щеки отца. — А я думал… я думал!.. — Слезы застилали ему глаза. — Ты пришел… я знал, что ты придешь…
Исхудавший, постаревший Тимофей Петрович, крепко прижимая к себе Юрася, гладил дрожащей рукой взлохмаченные волосы сына.
— Иди, иди, Петрович, в комнату, — сказала тетя Саня. — Неосторожно ты… среди бела дня по деревне…
Они вошли в кухню, и тут тетя Саня вдруг заплакала.
— До чего же тебя довели… На себя не похож. Тут Юраська глупости разные говорил: будто тебя наши в тюрьму посадили. Как же это ты у немцев оказался? И ходишь среди бела дня, ровно несмышленыш. Ребята и те догадались ночью прийти, а ты… Не знаешь разве, что теперь с партийными делают?
Бледное лицо Тимофея Петровича совсем побелело.
— В тюрьме я действительно был, — проговорил он с трудом. — Об этом — потом. Не думал я, сынок, что так с тобой встречусь… И Владика не думал здесь увидеть… Как это получилось, что Спивак не эвакуировал вас? Он же мне слово дал…
Перебивая друг друга, Юрась и Владик рассказывали Тимофею Петровичу о своих приключениях: как они добирались домой, как узнали о войне, как ходили в Гладов.
— А потом, когда нас остановили у тюрьмы, — рассказывал Юрась, — я тебя увидел в окне… за решеткой…
— Значит, ты меня тогда видел?
— Видел… Кто тебя посадил в тюрьму? За что?
— Об этом потом, сынок. Но почему же Спивак не эвакуировал вас? Как он мог забыть свое обещанье?!
— Мы от него сбежали! — ребята поведали, что случилось с ними после возвращения из Гладова.
Тимофей Петрович слушал, низко опустив голову. Когда он поднял глаза, Юрась увидел, что отец с трудом сдерживает гнев.
— Как же ты посмел, — заговорил Тимофей Петрович, — как же ты посмел ослушаться Якова Максимыча? Ты знаешь, что значит ослушаться приказа во время войны? Отвечай! Молчишь? Нечего сказать?
— Есть, есть что сказать! Есть… — слезы застилали глаза Юрася. Он никак не мог справиться с волнением. — Мне есть что сказать! Я не мог… не мог оставить тебя…
— Грех тебе, Петрович, — вмешалась тетя Саня. — За что попрекаешь? За любовь сыновью?..
— Ну, хорошо, хорошо, — Тимофей Петрович старался говорить спокойно. — Потом разберемся. А тут еще Владик… С ним-то как быть? Ведь он… Стоит на него посмотреть… Немцы сразу догадаются, что он…
Тетя Саня, которая все время не отрывала глаз от узкого просвета в оконной занавеске, прервала испуганным шепотом Тимофея Петровича:
— Сиволоб! Староста! И полицай с ним! Не иначе, проследили тебя, Петрович! Теперь и мне конец!..
— Владик — на чердак! Живо! Замри там! — приказал Тимофей Петрович. — А ты, Юрась, пойди в горницу, посиди…
— А тебя куда? — тетя Саня проворно откинула крышку подпола.
— Не надо, Александра Ниловна, — сказал Тимофей Петрович. — Меня не тронут. Да, может, они и не к вам…
— Как не тронут? Партийцев всех забирают! Так и есть, сюда повернули!
— Ну и ладно. — Он придвинул к себе не допитую Юрасем кружку молока.
Тимофей Петрович казался спокойным, но тетя Саня заметила, как дрожит в его длинных сильных пальцах горбушка хлеба.
Распахнув дверь, староста без стука вошел в дом и остановился на пороге. За спиной его маячила голова полицая.
— Здравствуйте, люди добрые! — приветствовала их Александра Ниловна. — Может, молочка желаете парного?
— Здравствуйте и вам! — не глядя на нее, буркнул Сиволоб. — С молочком обожди! — он шагнул к Тимофею Петровичу, который продолжал сидеть, прихлебывая молоко. — Кто таков? Документы!
— Без документов знаю, что краснопузый! — злобно сказал полицай. — Марченко это. Лесник! Известный коммунист! — Полицай снял с плеча охотничий карабин.
Тимофей Петрович вспомнил: этого парня из соседней деревни он задержал зимой за кражу леса, и вора осудили на два года тюрьмы.
— Собирайся! — приказал староста. — Пойдешь снами. И ты, старуха, собирайся. Мы тебе категорично объясним, как скрывать коммунистов!
Тимофей Петрович встал и сунул руку в карман пиджака.
— Руки вверх! — заорал полицай, наставляя карабин.
Тимофей Петрович поднял руки и сказал покорно:
— Зря, Панове, испугались. Хотел документы свои показать. Чтобы ясно все было, значит…
— Каки таки документы? Где твои документы?
— В пиджаке…
— Скидывай пиджак и отходи в угол! — приказал староста.
Стоя под прицелом полицая в углу, Тимофей Петрович наблюдал, как Сиволоб шарит по карманам его пиджака.
— В левом, пан староста, — сказал он, — документы в левом кармане.
— Молчать! — угрожающе крикнул полицай и сдвинул на затылок засаленную фуражку.
Сиволоб нацепил на тонкий хрящеватый нос очки и положил бумаги на стол. Читал он долго, старательно, и бледные кривые губы его при этом все время шевелились. Наконец он прочел последнюю строчку, обнюхал печати, подписи и уставился на Тимофея Петровича так, точно перед ним был не человек, а призрак.
— Отпускай руки, пан Марченко, — выдохнул он наконец. — А ты, Гармаш, убери свою оружию. Не подлежит пан лесник задержанию…
— То есть как не подлежит? — возмущенный полицай недоверчиво посмотрел на старосту.
— Не подлежит, и все! — сказал Сиволоб. — Есть у него надлежащие документы… Немецкому командованию лучше знать, кого задерживать, кого нет…
— Да коммунист же он, знаю, что коммунист! — стоял на своем полицай.
Староста ехидно усмехнулся:
— Молод ты еще, парень. Коммунисты — они тоже разные бывают. Может, он в партию по специальному заданию пролез! Понял? Не нашего ума это дело. А только господа немцы разрешили ему проживать на старом месте. Полное, значит, доверие оказано ему от новых властей.
Теперь и полицай вытаращил глаза на Тимофея Петровича. А Тимофей Петрович подошел к столу, сел на лавку и стал прихлебывать молоко.
Если Сиволоб и полицай смотрели сейчас на лесника как на чудо из чудес, то тетя Саня смотрела на него с нескрываемым гневом. Она не верила своим ушам: предатели, которые при слове "коммунист" впадают в бешенство, не трогают почему-то старого большевика Марченко. Ясное дело, Марченко переметнулся к фашистам, отрекся от партии, от советской власти. Значит, не зря наши посадили его в тюрьму! Видно, было за что! Да и кто его знает… Всего год, как появился здесь…
— В случае чего, прошу до меня, пан Марченко, — сказал Сиволоб. — Хорошему человеку мы завсегда пойдем навстречу…
— Спасибо на добром слове, пан староста, — отвечал Тимофей Петрович. — Может, завтра и загляну к вам — узнать, что к чему…
На прощанье Сиволоб и полицай долго трясли руку Тимофею Петровичу. Уходя, староста взглянул на хозяйку и недобро усмехнулся:
— На этот раз выскользнула из петли! Ну ничего, за мной не пропадет… — И, толкнув плечом дверь, Сиволоб вышел из дома. Полицай последовал за ним.
Александра Ниловна молча убрала со стола кружки, недопитую крынку молока и размашисто вытерла тряпкой стол.
Из горницы показался Юрась. Лицо его было бледно, в глазах застыл ужас.
— Теперь можно и Владика позвать, — сказал Тимофей Петрович, не глядя на Юрася.
— Успеете, пан Марченко! — отрезала тетя Саня. — Успеете… Сначала хочу послушать, как это понимать?
— Что понимать?
— Дураком не прикидывайся. Дурака от подлеца я завсегда отличу С закрытыми глазами! Ответь мне, что за бумаги у тебя от немцев? За какие заслуги тебе такое доверие? Другим партийцам — петля да пуля, а тебе — почет и уважение. И хочу я знать, за что тебя советская власть в тюрьму посадила?
— Много вопросов задаете, Александра Ниловна. А ответ на все ваши вопросы будет короткий… Уж не знаю, понравится ли…
— Давай, давай, говори…
— Мой ответ таков: жить всякий человек хочет… Умный человек и при немцах уцелеет… фашисты тоже люди…
Тимофей Петрович говорил сбивчиво, отводя глаза от горящего взгляда тети Сани.
— Так, значит… — на лице ее выступили красные пятна. — Умный человек, говоришь, и при немцах уцелеет? Так вот я тебе при сыне твоем скажу: подлец ты, и нет тебе другого названия! Жаль, не успела тебя советская власть угнать куда следует… И чего ты расселся здесь? Ступай!
В гневе Александра Ниловна не слыхала, как кто-то вошел на крылечко и трижды отрывисто постучал в дверь.
— Я открою, — поспешно сказал Тимофей Петрович. Он хотел прервать этот тягостный разговор. Александра Ниловна продолжала сидеть, словно у нее не было сил подняться.
— Здравствуйте, Катюша, — донесся возглас Тимофея Петровича.
"Катенька пришла, — подумала с облегчением тетя Саня. — Сейчас же все ей расскажу, чтобы знала, с кем имеет дело!"
— Это вы?! Ой, боже ж мой! Если немцы увидят вас!..
Теперь Юрась тоже узнал голос Катерины Васильевны. Племянница Александры Ниловны работала в сельском клубе.
— Немцы знают, что я здесь, не волнуйтесь. — Тимофей Петрович говорил спокойно, точно речь шла о самых обычных вещах. — Я решил остаться у немцев. Вы не скажете мне, какая завтра будет погода?
"Ишь подлец, на погоду разговор отводит! — вознегодовала тетя Саня. — Сейчас Катенька покажет ему погоду!"
К ее удивлению, Катя, ни о чем не спрашивая больше Тимофея Петровича, с какой-то удивительной степенностью, отчетливо выговаривая каждое слово, ответила:
— Вы спрашиваете, какая завтра будет погода? Это как бог даст. Сегодня поживем — завтра увидим.
Совсем не такого ответа ожидала Александра Ниловна.
— Катерина, иди сюда! — крикнула она сердито.
— Иду! Здравствуйте, тетя Саня. — Она вошла стремительно, глаза ее сияли. — Забежала узнать, как вы живете, что нового, и вдруг — товарищ Марченко здесь!
— Где ты увидела товарища Марченко? — перебила тетя Саня. — Это пан Марченко! А уж коли товарищ, то не тебе, а немцам! И вот что я вам скажу, пан Марченко: мне в хате сидеть недосуг. У меня свои дела, у тебя — свои… Так что вот тебе бог, а вот — порог! Забирай ребят и ступай. — Она взглянула на Юрася. — Смотри, что с сыном-то делается! Лица на нем нет…
— Александра Ниловна, — смиренно заговорил Тимофей Петрович. — Просьба у меня к вам… Мы с Юра-сем сейчас пойдем домой… А вот Владика днем я не могу взять с собой… Нельзя, чтобы о нем узнали… Мать — еврейка, отец — полковник Красной Армии, коммунист. Если новые власти о нем узнают, погибнет мальчишка…
— Смотри, какой жалостливый!.. Чего тебе от меня-то надо?
— Пусть он до вечера у вас побудет…
— До вечера? А потом что?
— Вечером я приду за ним, — неожиданно сказала Катя. — Переправлю в надежное место…
— Ладно… Тебе, Катерина, верю, тебе отдам мальчонку… Хоть и глупа еще, а никого не продашь, не выдашь!
— Тогда мы пойдем. — торопливо сказал Тимофей Петрович. — Пошли, Юрась, о многом нам поговорить надо. Столько дней не виделись…
Юрась поднялся с лавки и, сгорбившись, точно на плечи его давила невидимая сила, пошел к двери. Он вышел из дома ни с кем не попрощавшись, ни на кого не взглянув.
Они шли по безлюдной деревне: впереди — Юрась, за ним — Тимофей Петрович. С тоской смотрел он на заросший затылок мальчика, на его безвольно опущенные плечи и с тревогой ждал, когда же Юрась начнет задавать неизбежные вопросы.
Они вышли за деревню. Тимофей Петрович ускорил шаг и поравнялся с сыном, надеясь, что тот заговорит первый. Но Юрась смотрел себе под ноги и шел, словно не замечая, что рядом идет отец.
Это упорное молчание смущало Тимофея Петровича. Он понимал, что рано или поздно тяжелый разговор состоится. И по своей привычке всегда наступать, не прятаться от опасности, Тимофей Петрович заговорил сам.
— Потолкуем, сынок. Мы с тобой не виделись столько дней… таких дней!
Юрась молча ускорил шаг.
— Конечно, ты хочешь знать, почему меня арестовали, — продолжал Тимофей Петрович, делая вид, что не замечает враждебного молчания сына. — Понятно! А как же иначе? Ты должен это знать… — Речь его была нескладна, и он почему-то старался во что бы то ни стало идти в ногу с Юрасем. И то, что он никак не мог приноровить свой размашистый шаг к коротким шагам сына, еще больше мешало Тимофею Петровичу говорить спокойно и убедительно. — Понимаешь, произошло недоразумение… ошибка… Меня приняли за другого. Посадили в тюрьму… чтобы выяснить. А тут — война… Ну, пришли немцы… всех выпустили… и меня тоже… Ты слушаешь?
— Слушаю…
— Ну вот… немцы освободили меня… я пришел домой… Нашел твою записку… сразу поспешил к Александре Ниловне… Что же ты молчишь? Тебе что-нибудь не понятно?
— Не понятно…
— Что же?
— Почему тебя немцы не тронули? Они коммунистов не отпускают. Тетя Саня говорит, в Зоричах фашисты всех коммунистов забрали…
— Мало ли что она говорит… Сам же видишь, меня отпустили…
— А почему староста говорил, что ты… в партию пролез? Что немцы тебе доверяют?..
— А что мне с ним спорить? Пусть болтает! Лишь бы меня не трогал!
— Ты сказал, что и с фашистами можно жить…
— А ты откуда знаешь, что нельзя?
— Откуда? От тебя! Разве не ты мне говорил, что хуже фашистов никого на свете нет!
— Поживем — увидим… И прошу тебя ни с кем не говорить обо мне. О том, что я… был коммунистом… Это сейчас ни к чему. Понял? — Голос Тимофея Петровича стал твердым. — Я спрашиваю, ты понял меня? И еще: я запрещаю тебе отлучаться из дому. В Зоричи не ходи!..
Впервые Юрась взглянул отцу в глаза. В этом взгляде были растерянность и недоумение.
Тимофей Петрович отвел глаза в сторону.
— А почему ты Владика оставил в Зоричах? — сказал мальчик совсем тихо. — Чтобы фашисты его схватили за то, что его отец коммунист?.. — голос Юрася сорвался.
Тимофей Петрович положил на плечо сына тяжелую руку.
— За Владика не тревожься, вечером он снова будет у нас. Его приведет Катя. Но запомни: никто, ни одна душа не должна знать, что он живет в нашем доме! Иначе ему придется уйти от нас. Запомни это. Ну, вот мы и пришли. Живы и невредимы! Надеюсь, и дальше-все будет хорошо!
В тот же вечер Катя привела к ним Владика.
— Пока живите в шалаше. Еще раз напоминаю: без моего разрешения Владик не должен появляться в доме, — приказал Тимофей Петрович.
Растерянный Владик стоял опустив голову, стараясь не расплакаться. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким и беззащитным.
— Пойдем! — Юрась сердито дернул его за руку. — Пойдем в шалаш. Нечего нам здесь делать!
Со дня возвращения Тимофея Петровича прошло две недели. За это время Владик ни разу с ним не встретился. Он помнил запрет и в доме не появлялся. Юрась же приходил в дом только за едой.
Несколько раз Юрась отправлялся, как он говорил, "в разведку". Пробравшись почти к самому дому, он прятался в кустах. Он видел, как приходил Сиволоб, как полупьяный полицай Гармаш развязно хлопал отца по плечу и чему-то смеялся. И отец тоже хлопал полицая по плечу и тоже смеялся.
Несколько раз он видел Екатерину Васильевну. Она всегда приходила с небольшой корзинкой. С такими корзинками местные колхозницы и ребята ходили в лес за грибами. Екатерина Васильевна оставалась в доме всего несколько минут, но вскоре она совсем перестала появляться. Юрася это почему-то огорчило. Однажды, придя в дом за хлебом, он не выдержал и спросил:
— Почему не приходит больше Екатерина Васильевна?
Тимофей Петрович вздрогнул:
— Откуда ты знаешь, что она раньше приходила?
— Видел… — неопределенно ответил Юрась. Он не мог обманывать отца, но и сказать правду, признаться, что он тайно следит за ним, тоже не хотел. Чтобы уйти от ответа, он спросил: — А вдруг ее немцы арестовали?
— Катя не приходит, потому что переехала в Гладов. Поступила там на работу… Машинисткой в полицейское управление.
Юрась всегда считал, что "полицейский" — бранное слово. И вот, оказывается, Екатерина Васильевна служит теперь в полиции, — значит, она заодно с теми, кто убивает коммунистов и комсомольцев. Потому, видно, она и к отцу ходила: все предатели заодно!
И вдруг он вспомнил:
— Она знает, что Владик у нас! Знает, что он… она его выдаст!
— Не выдаст…
— Почему? Откуда ты знаешь?
— Побоится… Сама же привела его к нам. Если немцы пронюхают об этом, у нее тоже будут неприятности…
— Все равно она предательница! Вернутся наши, они ей покажут.
Тимофей Петрович понял: угроза относилась и к нему. Он повел широкими плечами и сердито проговорил:
— Прошу тебя, нет, не прошу, а приказываю: перестань за мной шпионить! Понял? — И, не дожидаясь ответа, ушел в дом…
Юрась не торопился возвращаться в шалаш. Он лежал в кустах и раздумывал: говорить или нет Владику об Екатерине Васильевне? Владик тоже испугается, что она его выдаст. "Надо рассказать", — решил он и вдруг увидел сквозь кусты, что Тимофей Петрович вышел из дому и уселся на высокий дубовый пень.
Тимофей Петрович сидел опустив голову, бессильно свесив меж колен большие руки. Он казался сейчас таким одиноким и несчастным, что Юрасю вдруг стало его жаль. Но чувство это мгновенно исчезло: в памяти возникла сцена в доме тети Сани, когда староста Сиволоб тряс отцу руку и отец улыбался изменнику…
Посидев немного, Тимофей Петрович поднялся и направился по тропинке, проходившей у самого "наблюдательного пункта". Он остановился так близко, что Юрась заметил, что лицо его внезапно стало настороженным. Послышались чьи-то шаги. Навстречу отцу шел старик нищий. Он опирался на толстую суковатую палку, через плечо его висела сума. Нищий снял замызганный картуз и поклонился.
— Здоровья пану Марченко!
Тимофей Петрович удивился:
— Не припомню, где встречались…
— Это не беда, — сказал весело старик. — Может, мы и вовсе не встречались. Скажи лучше, как пройти до деда Кручины.
— Не знаю, — отрывисто сказал Тимофей Петрович.
Юрась удивился: отец отлично знал, где живет почтальон Кручина.
— Не знаешь — и не надо, — сказал нищий так же весело. — Всего человеку знать не можно. — И вдруг ни с того ни с сего спросил:
— Вы не скажете мне, какая завтра будет погода?
— Вы спрашиваете, какая завтра будет погода? — услышал Юрась ответ отца. — Это — как бог даст. Сегодня поживем — завтра увидим.
— Так-то лучше, — непонятно к чему сказал старик. — Я к тебе от Греты.
— Пойдем в дом, — приветливо сказал Тимофей Петрович.
— Не время, голубь, гостевать мне, — отвечал старик. — Перевяжу обувку да и пойду дальше. Мне еще до Кручины надо.
Он отошел в сторону, прислонился к дереву и стал переобуваться. Теперь до Юрася долетали только отдельные слова нищего:
— Грета велела предупредить… проверяют… из себя он, значит, такой…
Старик переобулся, перекинул за спину суму. По жестам отца Юрась догадался: Тимофей Петрович показывал путь к почтальону Кручине.