Испытание

КТО ОН?

Все прошло благополучно, никто не сбился. Выпущенные из лагеря военнопленные жили теперь в Зоричах, работали в поле и ждали приказа об уходе в лес.

— А почему вас не освободили, дядя Егор? — спросил Юрась.

— Значит, не пришло время. Наше дело партийное: где прикажут, там и находимся. Да и с тобой расставаться жаль, — усмехнулся Кротов, и было непонятно, говорит он всерьез или шутит. — Давай уж вместе отсюда…

— Но когда же? Когда?

— Скоро. Потерпи. Хочу тебя спросить: почему батька твой вести о себе не дает? Ни разу не пришел к проволоке. И на площади Соборной не показывается…

Плечи Юрася вздрогнули.

— Нет у меня отца, — с трудом выговорил он.

— То есть как это нет? Ты же сам говорил, что отец у тебя в Зоричах.

Юрась не выдержал. Глотая слезы, он рассказал все.

— Горькое горе при живом отце сиротою быть. Не знаю я, чем тебя и утешить. Скажу только еще раз: держись за Егора Кротова.

Весь этот день Кротов не отходил от Юрася. Но мальчик словно не замечал своего нового друга, думая о чем-то своем. Горестное выражение его лица не давало Кротову покоя.

— Есть у меня задумка, не знаю, говорить ли тебе…

— Как хотите… — вяло сказал Юрась.

— Дело рисковое, брат, — Кротов пытался возбудить в мальчике любопытство. — Могут и прикладом огреть.

— Что я должен сделать? — оживился Юрась.

— Упасть.

— Как — упасть?

— Обыкновенно. В общем, так… Кусты по дороге в Гладов помнишь?

— Где проселочная дорога пересекает шоссе?

— Точно. От тебя требуется немало… Повторяю, можно получить прикладом… Нет, не буду я тебя в такое дело ввязывать…

— Вы мне не доверяете, да? Думаете, если у меня отец…

— Замолчи! И чтобы я не слышал такое! Завтра пойдешь в колонне последним. Будешь толкать телегу вместе с Азаряном. Позади вас будет только один конвойный. Шагов за пять до перекрестка — падай! Ясно, к тебе подбежит конвойный. Задержи его любым способом. Всего на одну минуту! Скажи, что нога подвернулась или голова закружилась, короче, говори что хочешь, лишь бы отвлечь немца…

— А что потом? Я упаду, а потом, что будет?

Кротов укоризненно хмыкнул:

— Когда надо, узнаешь. А сейчас скажу одно: если пройдет все гладко, значит, мы и в плену — солдаты, и в плену сражаемся!

— Я сделаю все, что нужно, — сказал Юрась и добавил. — А насчет приклада мне батя… мне один человек говорил, что от отбивки коса только острее становится…

Как всегда, телегу сзади подталкивали два заключенных. На этот раз вместо Кротова рядом с Юрасем был Азарян. Юрась не сразу признал его, — он впервые увидел Азаряна без повязки. Лишь теперь можно было понять, как измучен и истощен этот человек. Даже свалявшаяся под повязкой черная борода не могла скрыть его страшной худобы. Только кровоточащая рана на лбу да большие черные глаза делали живым это землистосерое лицо.

— У вас кровь над бровями, — испуганно сказал Юрась, толкая телегу. — Надо перевязать.

— Не надо! — Азарян скосил на мальчика блестящий круглый глаз. — Прошу тебя, молчи. Не обращай внимания…

Юрась умолк. Он слышал за собой цоканье сапог конвойного. От усталости, голода и непосильной работы пленные по дороге в Гладов часто валились с ног. Первым к упавшему подбегал долговязый конвойный Краус. Он ударял пленного прикладом, выкрикивая одну и ту же фразу:

— Не лежи на земле, получишь насморк!

Юрась оглянулся, — за его спиной шел Краус.

До перекрестка дорог, где начинались кусты, оставалось немного. Вот уже показались две трепещущих осинки, а вот и деревянный настил через ров. Отсюда до проселочной дороги всего несколько метров. Через минуту надо падать! Юрась попытался найти взглядом Кротова. Но тот шел далеко впереди. Вот и проселочная дорога. По ней тихо движется грузовик. Должно быть, водитель ждет, когда пройдут пленные, чтобы выехать на шоссе. Пора!

Юрась упал прямо под ноги Крауса. От неожиданности фашист дернулся в сторону, но, тут же поняв, что случилось, стукнул мальчика прикладом по спине. Удар был несильным, немца отвлекло непредвиденное событие: с проселочной дороги на шоссе въехал грузовик и остановился, заслонив от конвойного остальных пленных.

— Буду стрелять! — заорал Краус, бросаясь к водителю, но, вспомнив о мальчишке, кинулся обратно. — Вставай! — И он снова ударил его прикладом.

Юрась медленно поднялся с земли.

— Голова закружилась, — сказал он по-немецки.

По-прежнему на шоссе тарахтел грузовик. Краус, тряся автоматом, заорал водителю грузовика:

— Прочь с дороги!

Машина рванулась с места, пересекла шоссе и покатила дальше. Лица шофера Юрась не успел разглядеть. Он увидел только надвинутую на лоб кепку, из-под которой выбивался буйный рыжий чуб.

— Догоняй телегу! — приказал Краус. — Бегом! Ну!

Юрась затрусил по дороге. За спиной он слышал тяжелое дыхание немца. Настигнув телегу, мальчик облегченно вздохнул.

— Молодец… — услышал он негромкий голос рядом с собой. — Это не был голос Азаряна. Вместо него телегу толкал учитель. — Молодец… — Учитель понял немой вопрос в глазах Юрася и прошептал: — Азарян бежал…

Груженные кирпичом носилки казались в этот день Юрасю легкими! Еще бы! Азарян бежал! Мальчик смоттрел на конвойных, а в голове было одно: Азарян бежал! Он видел купающихся в пыли воробьев, но думал об одном: Азарян бежал! И это он, Юрась, помог ему!

Больше всего мальчику хотелось поделиться своим радостным чувством с дядей Егором, но Кротов работал далеко, в паре с учителем. Наблюдая за ним, Юрась видел, что и дядя Егор сегодня не похож на себя. С лица его не сходила улыбка, он легко передвигался и время от времени покручивал отросшие в лагере усы.

"Неужели он не подойдет ко мне?" — огорчался мальчик.

В полдень, когда солнце жгло с особой яростью, перед Юрасем неожиданно оказался Кротов. Юрась с трудом узнал его. Глаза дяди Егора сверкали, кулаки были крепко сжаты, ходуном ходили желваки на обтянутых скулах.

— Вот он, гад! Бандюга!

— Кого вы, дядя Егор?

— Вон он, крышу чью-то разоряет!

На крыше одноэтажного домика с выбитыми окнами, видимо, брошенного хозяевами, Юрась увидел какого-то человека. Человек сдирал с крыши листы ржавого железа.

— Кто это? — спросил Юрась.

— Тот самый! Хозяин мой ласковый!

Человек на крыше повернулся к ним лицом.

— Это он! — приглушенно выкрикнул Юрась. — Он! Он! Ему удалось бежать!

— Ты что, с ума спятил? Чего кричишь? Смотри, унтер идет! — они начали поспешно складывать кирпич в штабеля.

— Обознались вы, дядя Егор, — сказал Юрась. — Перепутали…

— Чего это я перепутал?

— Это не тот, который вас выдал…

— Да мне ли его не знать?

— Обознались! Я его сразу узнал! Это политрук! Которого мой отец выдал. Это он! Спасся!

— Никак ты бредишь?

— Он это, он! Я даже шрам его разглядел на подбородке!

Кротов выронил из рук кирпич. Сейчас он вспомнил: на подбородке того парня тоже был шрам!

— Будешь ты работать, свинья ленивая?

Унтер схватил выпавший из рук пленного кирпич и ткнул им в грудь Кротова.

— Не тычь, скотина, — сказал Егор. — Холера чумная!

Пленные в ужасе замерли.

— Что он сказал? — фашист взглянул на Юрася. — Переведи!

— Он говорит, что у него закружилась голова, и поэтому он выронил кирпич.

— Держи! — унтер ткнул еще раз кирпичом Кротова и отошел к дереву, под которым укрывался от зноя.

Пленные облегченно вздохнули.

Работая, Юрась теперь не отрывал глаз от крыши. Его терзало сомнение: кто же этот человек? Предатель или герой, сбежавший из гестапо?

Юрась взглянул на Кротова. Кротов укладывал кирпичи и что-то говорил учителю. Тот поглядывал то на крышу, то на Юрася.

Пленные начали нагружать телегу. Неожиданно раздались крики и немецкая ругань: солдаты волокли из развалин заключенного; истощенный голодом и непосильной работой, он забился в какой-то закуток и заснул. Охранники нашли его и сейчас с криком тащили к своему начальнику.

Услышав шум, человек со шрамом скатился с крыши и через минуту показался на площади. Его разбирало любопытство: кого бьют немцы?

Теперь Юрась и Кротов могли хорошо рассмотреть его.

— Политрук! — прошептал Юрась.

— Предатель! — прохрипел Кротов.

Груженную кирпичом телегу потащили к тюрьме. Путь туда и обратно занимал не меньше двух часов.

Телегу тянули молча. Не было сил говорить. Но Кротов, превозмогая усталость, тяжело дыша, спросил:

— Можешь ты ручаться, что этот гад на крыше — тот самый политрук, что был ночью у твоего батьки?

— Точно, дядя Егор. Он!

— И я тебе с полным ручательством говорю: это тот подлец, что предал меня фашистам…

Когда они вернулись на площадь, на крыше уже никого не было. Но оба они — и Юрась и Кротов — все время следили, не появится ли снова человек со шрамом…

Перед возвращением в лагерь унтер-офицер, как всегда, выстроил пленных для пересчета. Фашист знал, что измученные, голодные люди еле держатся на ногах. Чтобы продлить их мучения, он считал нарочно медленно, иногда сбивался со счета и начинал все сначала. Дойдя до шестнадцатого, он остановился, не торопясь набил трубку, раскурил ее и, прежде чем продолжать счет, сделал несколько затяжек. Стоявшие ближе к унтеру пленные жадно вдыхали сладкий медовый запах табака. Многие из них за одну затяжку готовы были бы отдать последний кусок хлеба.

Гитлеровец знал, как страдают курящие пленные, и придумал для себя забаву. Пересчитывая заключенных, он пускал каждому в лицо струю дыма. Глядя, что многие открывают рот, чтобы вдохнуть в себя табачный дым, немцы ржали от удовольствия.

Юрась стоял в шеренге последним. Кротов толкнул его локтем, и тогда мальчик увидел, что человек со шрамом появился снова. Он стоял у калитки дома и, ухмыляясь, смотрел, как фашист издевается над пленными…

Унтеру надоело забавляться, он сунул трубку в карман и, тыча каждого пленного кулаком в грудь, выкрикивал:

— …Двадцать шесть! Двадцать семь! Двадцать восемь! Двадцать… — тут он внезапно умолк, точно кто-то сунул ему в глотку кляп Двадцать девятый — Юрась — оказался в шеренге последним. А утром он вывел из лагеря тридцать человек. Значит, кто-то сбежал?!

Немец позеленел. Он ясно представил себе, что будет. Он пригонит пленных в лагерь, часовые у ворот пересчитают их и обнаружат, что пленных двадцать девять, а не тридцать. Тогда его, унтер-офицера Карла Бегальке, разжалуют в рядовые и отправят в штрафной батальон.

Он снова начал пересчитывать пленных. Но нет, по-прежнему последний двадцать девятый — этот мальчишка.

Фашист тупо уставился в землю: подымать тревогу или нет? Кто именно сбежал, ему было безразлично, в лагере не было никаких списков. Пленных пересчитывали, как баранов в стаде — по головам.

Кротов чуть заметно нагнулся к Юрасю и прошептал:

— Скажи усатому черту, что я хочу сделать важное заявление, переводи все точно. Слово в слово.

— Господин унтер-офицер! — выкрикнул в гнетущей тишине Юрась. — Пленный Кротов хочет сделать важное заявление.

Фашист встрепенулся:

— Какой Кротов? Какое заявление?

— У меня заявление, — сделал шаг вперед Кротов. — Известно ли господину унтер-офицеру, что сбежал один пленный?

Юрась перевел слова Кротова.

— Известно! И вы все за это ответите! — заорал унтер. — Каждый третий будет расстрелян!

— А если я скажу, где беглец?

Немец обрадовался: угроза расстрела сделала свое дело!

— Если скажешь, куда скрылся пленный, и он будет обнаружен, никто из вас не пострадает. А тебе я дам три сигареты.

— Переведи ему, — обратился к Юрасю Кротов. — Господин унтер-офицер, сбежал вон тот парень, что стоит сейчас напротив, у ворот, и скалит зубы!

Немец стремительно обернулся.

Человек со шрамом не слышал, что говорил Егор, но он испугался свирепого взгляда фашиста, устремленного на него. На всякий случай он юркнул в калитку.

— Догнать! — заорал унтер и тут же понял, что пленный лжет. Человек был чисто одет, стоял на виду, не опасаясь немцев.

Рот унтера перекосился, на висках набухли синие жилы. Он двинулся на Кротова.

— Переведи быстрее! — просипел Егор. — Говори: "Господин унтер-офицер может не тревожиться. Беглого поймают, и в лагерь вернется ровно тридцать человек. Тридцать ушло, тридцать пришло! Порядок!"

— Что хрюкает эта свинья? Пусть берет лопату и роет себе могилу!

— Господин унтер-офицер! — голос Юрася срывался от волнения. — Он говорит, что сейчас солдаты приведут беглеца, и тогда в лагерь вернется тридцать человек. И у вас не будет никаких неприятностей! Тридцать ушло, тридцать пришло. Порядок!

Бегальке понял. Ну конечно! Как он сам не догадался?! Важно пригнать в лагерь тридцать пленных. Лишь бы сошелся счет!

Два охранника, не скупясь на пинки, притащили парня со шрамом. Ничего не говоря, немец с размаху саданул его кулаком по скуле.

— Не худо! — пробормотал Кротов. — Это задаток. Полностью получишь от меня…

— За что? — выкрикнул парень, хватаясь за скулу.

— Подойди сюда! — крикнул унтер Юрасю.

Юрась подошел.

— Пусть скажет, кто ему помог бежать?

Юрась перевел, но человек со шрамом трясся от страха, не понимая, чего от него хотят.

— Молчишь?! — немец снова ударил его. — Повтори вопрос. И предупреди: если будет молчать, я вырву его поганый язык и скормлю собакам!

Юрась повторил вопрос.

— Ниоткуда я не бежал! — заскулил парень. — Меня господин комендант знает! Меня в гестапо знают, я сам — за новый порядок!

Из всех этих слов немец уловил только знакомое слово "гестапо.

— Что он бормочет про гестапо? — спросил гитлеровец.

Юрась, не задумываясь, пояснил:

— Боится попасть в гестапо!

— Ага! Заговорил! Спрашивай, куда он хотел бежать, где хотел скрыться?

— Да чего мне бежать? — хлюпая разбитым носом, заныл парень. — Я же не пленный, не партийный, не партизан!

— Что он говорит про партизан?

— Говорит, что в местном лесу есть партизаны…

Унтер разинул рот. Оказывается, этот тип связан с партизанами! Вот повезло! Надо срочно сообщить начальству об аресте большевика, связанного с партиза; нами. И уж тогда командование отметит заслуги Карла Бегальке! Скорее всего, его произведут в фельдфебели! Лишь бы начальство не узнало про обман.

— Становись! — приказал он парню.

Обмякший от страха парень встал в строй рядом с Кротовым. Довольный немец расправил усы. В лагерь вернется тридцать пленных. Тридцать ушло, тридцать пришло. Порядок!

Парень шагал рядом с Кротовым. Он не узнал в этом изможденном человеке путника, который несколько недель назад доверил ему свою жизнь.

— Ты им объясни… — приставал он к Кротову. — Напутали они… Я жаловаться буду… Разве это порядок — хватать без разбору…

Егор молча усмехался и только один раз сказал:

— Это и есть новый порядок. Шагай веселей!

Колонна подошла к лагерю. Часовые открыли ворота и приняли по счету пленных. Когда ворота захлопнулись, Кротов спросил предателя:

— Тебя как звать-то?

— Степан. Степан Щур…

— Хорошее имя! Был Степан Разин — вольный казак. Еще был Степан Халтурин, за свободу голову сложил. Ты вот тоже живешь на свете, Степан Щур. — И неожиданно добавил: — Спать будешь в нашем бараке. Идем.

Юрась пошел было за ними, но Кротов остановил его:

— Нынче на твое место гостя дорогого уложим. Ты уж переночуй на свежем воздухе. Ничего не поделаешь, гостю завсегда надо уступать лучшее место.

Утром унтер-офицер Бегальке докладывал коменданту лагеря:

— Господин капитан! В бараке номер один сегодня ночью повесился военнопленный. Какие будут распоряжения?

Комендант пожал плечами:

— Выкиньте на свалку!

Карл Бегальке был разъярен. Он не верил, что пленный повесился, хотя труп его болтался на поясе, перекинутом через балку у входа в барак. Нет, конечно, его прикончили сами русские. Но кто? Почему?

Сегодня Бегальке также узнал, что в конце недели лагерь перейдет в ведение политической полиции. Это означало, что он, унтер-офицер Бегальке, снова окажется в танковой бригаде. Тем более, что рана его на ноге совсем зажила. Говорят, что у русских появились неплохие противотанковые пушки, от которых не спасает никакая броня. Было от чего прийти в дурное настроение. Сжимая короткую тяжелую дубинку, он шнырял по лагерю, выбирая очередную жертву.

Кротов, Юрась и учитель сидели в это время у повозки с бочкой. Здесь можно было спокойно поговорить: часовые стоят далеко. Поодаль, радуясь короткому отдыху, сидели другие пленные.

— Думают о нас на воле, думают, — говорил Кротов. — Долго мы здесь не задержимся…

— Вот разобьем Гитлера, и приеду я, Егор Егорович, к вам в гости, — сказал учитель. — Будет нам о чем вспомнить…

— Не гостем, а братом будешь, милый ты человек! Вот и Юраська ко мне приедет! Приедешь?

— Если мама позволит… Где-то мы с мамой будем жить?

— Отца, значит, не считаешь, вычеркнул из своей жизни? — спросил Кротов.

Мальчик опустил голову.

— Кажется, ты сделал поспешные выводы, — сказал учитель.

Юрась поднял на учителя глаза.

— Подлец-то признался нам, — сказал Кротов. — Верно, это он тогда приходил к твоему батьке… Политруком, упырь, прикинулся.

— Зачем же он приходил?

— В том-то и дело! Приходил твоего отца проверить. Нет, значит, твоему родителю полного доверия. Вот фашисты и подослали провокатора: если, мол, укроет политрука, — значит, с большевиками заодно. Во как дело-то может одернуться!

— Но отец же не знал… Он думал, это настоящий политрук… И он его выдал… избил…

— А вдруг знал? — спросил учитель.

— Знал! По всему видать — знал! Вот и дал ему прикурить! Нет, Юраська, тут дело не так просто. Дай срок, все выясним. Не торопись от отца отрекаться!

— Смотрите, унтер! — встревожился учитель. — И переводчик с ним.

— Пойдем от греха, — сказал Егор. Но едва они поднялись, как услышали окрик переводчика:

— Оставаться на месте!

Они замерли: приказ сулил недоброе. Немцы приближались, и переводчик продолжал выкрикивать:

— Оставаться на месте! Оставаться на месте!

Унтер-офицер остановился перед Кротовым. Этот пленный был ему сейчас особенно ненавистен. Он наверняка причастен к смерти парня со шрамом. Из-за него Бегальке не получит чин фельдфебеля.

Кротов выдержал взгляд унтера. В серых запавших глазах пленного не было ни страха, ни покорности. Это привело Бегальке в ярость. Он мог бы без всяких разговоров пристрелить пленного. Но нет! Прежде он сломит его, заставит делать все, что захочет.

Фашист перевел взгляд на учителя.

— Юде? [4] — спросил он свирепо.

Ничего не ответив, учитель снял очки и старательно начал протирать их пальцами.

— Молчишь! — размахнувшись, унтер ударил его кулаком в лицо. Учитель упал.

— Не смейте! — рванулся Юрась, но Кротов с силой оттолкнул его в толпу пленных.

Унтер вскинул голову. Он не понял, что крикнул мальчишка, но почувствовал в возгласе протест, неповиновение. Фашист обвел глазами пленных. Сейчас он покажет русским, что они бессловесные твари, что немецкий солдат может заставить их делать все, что захочет!

— Подними! — крикнул фашист Кротову и пнул учителя сапогом в лицо. Кротов помог учителю подняться. Боясь упасть снова, учитель обнял Кротова за плечи.

— Держись, Борисыч… — мягко сказал Кротов. — Обойдется…

— Плюнь бородатому в морду! — приказал усмехаясь немец.

Кротов почувствовал, как вздрогнул учитель.

— Приказано тебе плюнуть в морду этому типу! — сказал переводчик.

— Не обучены мы в людей плевать! — мрачно просипел Кротов.

— Ну-ну! — угрожающе протянул фашист. — Я жду!

— Говорит, что не умеет плевать в людей…

Унтер злорадно ухмыльнулся:

— Не огорчайся, научишься. Плюнь в него, и я дам тебе пачку сигарет. Вот она! Держи!

Кротов мотнул головой:

— Некурящий я…

— Ах, так?.. — скривился фашист и обернулся к переводчику. — Скажи этому стаду свиней: кто плюнет бородатому в лицо, получит пачку сигарет. Ну!

Пленные стояли, точно окаменев.

"Неповиновение!" Бегальке взглянул в глаза Кротову и увидел такое, что поспешно расстегнул кобуру пистолета.

— Выполняй приказ, или я застрелю тебя на месте! — синие вены на висках немца стали почти черными.

— Егор Егорыч, он застрелит вас… — Учитель все еще обнимал Кротова за плечи. — Вы должны жить…

— Долго мне ждать?!! — унтер сжимал в руке пистолет. — Даю минуту на выполнение приказа. Минуту — или вы оба будете мертвы!

— Тебе дается минута! — сообщил переводчик. — Плюнь, или будете застрелены оба!

Кротов шумно вздохнул:

— Придется плюнуть… От судьбы не уйдешь…

— То-то! — осклабился унтер. — Испугался! Мы научим русских и плевать друг в друга и убивать друг друга! Всему научим! Плюй!

— Прощай, братцы! — крикнул Кротов и, шагнув вперед, плюнул немцу в лицо.

Бегальке взвизгнул, рванул из кобуры пистолет и разрядил в Кротова всю обойму.