Испытание

ОДНИ В ЛЕСУ

Они слышали, как долго и упорно звал их Спивак. Потом взвыл мотоцикл, и мальчики остались одни.

В лесу все было таким обычным, мирным, знакомым, что события этого утра казались наваждением.

— Что теперь делать? — начал осторожно Владик. — Не верю я про дядю Тиму. Тебе просто померещилось… издали. Товарищ Спивак врать не будет, — дядя Тима на фронте…

— Как же мы станем жить в лесу? Еды у нас нет… денег нет.

— Хлеба на несколько дней хватит. Сало есть…

— А когда съедим хлеб и сало? Тогда что?

— "Что, что"! К тому времени мы фашистов разобьем!..

— Это верно…

Опасаясь возвращения Спивака, мальчики отсиживались в шалаше. Голодные, измученные, они перебрались в дом, когда уже стемнело.

Пока Юрась разжигал примус, Владик возился с батарейным приемником.

— Спорить буду! — сказал Владик. — Сейчас передадут, как наши бьют немцев!

Сквозь хрип и свист прорвался знакомый голос московского диктора:

"Сообщение Советского Информбюро. В течение двадцать четвертого июня противник продолжал развивать наступление…"

Взгляды мальчиков встретились.

— Выключи! — выкрикнул вдруг Юрась. — Выключи!

Ему казалось, если диктор перестанет говорить о победах немцев, этих побед не будет. Он ненавидел сейчас диктора, ненавидел его тревожно-сдержанный глубокий голос. Красная Армия отступает! Значит, фашисты сильнее Красной Армии? Как же после этого жить?

В полном отчаянии они долго не могли уснуть, напряженно прислушивались, вздрагивая при каждом шорохе.

На рассвете мальчики проснулись от шума самолетов. Тяжелый гул наполнил все вокруг тревожной дрожью. Дрожали стены дома, дрожали листья деревьев, дрожал туман над травой, и, казалось, дрожит само небо.

Они выбежали на крыльцо.

— Наши! — неуверенно сказал Владик. Бомбардировщики шли на большей высоте, нельзя было понять, свои это или фашисты. — Наши! — повторил Владик, ожидая от Юрася подтверждения.

Юрась промолчал. Они вернулись в дом. На ходиках было полпятого.

Они улеглись снова, но уснуть не могли. "Где теперь папа? — думал Владик. — Его полк наверняка дерется с фашистами…"

"За что, за что батю посадили в тюрьму? — терзался Юрась. — Почему Спивак обманул меня? Спивак, о котором батя всегда так хорошо говорил, называл его коммунистом-ленинцем! Но разве настоящий коммунист станет врать? — Внезапная догадка заставила Юрася вскочить с постели: — Яков Максимович не знает об аресте баги! Конечно, не знает! Отца по ошибке арестовали, а Спивак не знает!"

Юрась схватил рубаху.

— Рано еще, — сказал Владик.

— Иду к Якову Максимовичу. Я догадался! Он не знает, что батя арестован! Понял? А как узнает, — сразу прикажет освободить.

Теперь вскочил и Владик.

— Я пойду с тобой!

— Нет, оставайся. Вдруг батю выпустили, он придет, а дома никого нет.

Он сунул в карман кусок хлеба.

— К вечеру буду, жди… нас!

Чем меньше оставалось до города, тем быстрее он шел. Скорее, скорее увидеть Якова Максимовича, рассказать ему обо всем Они поедут в тюрьму, освободят батю — и тогда уж пусть сам батя решает, что делать Юрасю: ехать к маме или идти добровольцем.

Лесная тропинка становилась все шире и шире.

Скоро и развилка на шоссе, а там до Гладова — рукой подать. И вдруг Юрась услышал… смех. Смех был громкий, гулкий и отдавался в лесу долгим эхом. Мальчик остановился: как можно сейчас смеяться? Кто это? Смех внезапно смолк, и ветер донес до Юрася веселую музыку. Он стоял неподвижно, прислушиваясь и теряясь в догадках: кто эти люди на шоссе, которые могут веселиться в такое время?!

Чем ближе подходил он к развилке, тем отчетливее звучала музыка. Вскоре сквозь просветы в кустарнике Юрась увидел отливающее сиреневатым блеском широкое шоссе. Тропинка обогнула заросли лозняка и врезалась в дорогу. Он взглянул вправо и мгновенно отпрянул. На развилке шоссе стоял фашистский танк с белым крестом на броне.

Мальчик отполз в сторону и залег в неглубоком овражке. Что теперь делать? Путь в Гладов отрезан фашистским танком. Добраться до города лесом невозможно: кругом топкие непроходимые болота. "Это хорошо, что у нас такие болота, — подумал Юрась. — Через них фашистские танки не пройдут". И вдруг страшная мысль заставила его оцепенеть: если немецкий танк не мог пройти через эти леса, — значит, он попал сюда через Гладов. Значит, город занят немцами? А отец? В фашистском плену? Батя, его батя в плену у немцев!

Грохот и лязг заставили Юрася снова выглянуть на шоссе. Со стороны Гладова шли немецкие танки, шли, никого не опасаясь. Он видел, как лениво и нагло ползли по дороге гигантские стальные черепахи, размалеванные крестами и свастикой. Из люков торчали головы фашистских стрелков. Немцы с любопытством рассматривали незнакомые места.

Последний танк неожиданно свернул к обочине и двинулся к кустарнику, где затаился Юрась.

"Заметили! Сейчас раздавят!" — мальчик в ужасе закрыл глаза, ему показалось, что сердце его бьется где-то в горле. Лязг гусениц оборвался совсем рядом. Он заставил себя приоткрыть глаза и увидел… солдатские сапоги. Они топтались совсем близко от его головы. Юрась хотел рвануться, бежать, но понял: если побежит, — немцы пристрелят его.

Сапоги продолжали топтаться на одном месте. Теперь Юрась видел сквозь заросли кустарника оголенные до локтей руки фашиста. Видел, как жадные грубые пальцы рвали землянику, рвали вместе с корнями. Немцы громко чавкали, и пальцы их, измазанные ягодой, стали красными.

— Генуг![2] — Это выкрикнул, очевидно, командир танка.

Юрась увидел, как сапоги затопали к шоссе. Он слегка раздвинул кусты: два гитлеровца нырнули в люк и исчезли, а третий уселся на броню машины и закурил сигарету.

Танк, взвыв, рванулся вперед и, оставляя за собой смрад, скрылся за поворотом.

Несколько минут Юрась не шевелился. В наступившей тишине до него опять донеслись звуки музыки. Немцы на развилке загорланили песню. Кончив петь, гитлеровцы долго хохотали. А потом снова зазвучала нежная мелодия. Глупое, непонятное желание возникло вдруг у мальчика: узнать, на чем играет фашист. Ему было страшно, но он заставил себя пробраться сквозь заросли к самому шоссе. Фашистский танк по-прежнему стоял на развилке, рядом на обочине расположились танкисты. Они сидели голые до пояса, не боясь, что кто-то может напасть на них. Один из них, с красным, обгоревшим на солнце лицом, с рыжими усами, водил по губам блестящей пластинкой. Пластинка издавала нежные, жалобные звуки. Два других немца, надвинув на глаза шлемы, лениво подпевали музыканту.

"Они не боятся! Они никого не боятся! — эта мысль вытеснила на мгновенье все остальные тревоги Юрася. — Где же наши красноармейцы! Где наши танки?"

В лесу закуковала кукушка. Немец перестал играть, прислушался и заорал:

— Сколько лет мне осталось жить? Отвечай, кукушка!

Кукушка умолкла.

— Отвечай же!

Кукушка молчала…

Юрась вбежал в дом с таким лицом, что Владик сразу понял: случилась новая беда.

— Ну, что ты узнал? Спивака видел?

— Фашистов видел! Немецкие танки! Совсем близко!

Он в изнеможении опустился на кровать.

— Надо отсюда уходить!