Исторические записки. Т. IV. Трактаты

ГЛАВА 23 ЛИ ШУ — «ТРАКТАТ ОБ ОБРЯДАХ»[8]

Я, тайшигун, Придворный историограф, скажу так.

О, сколь широко распространилась прекрасная сила дэ[9]! Разве одними усилиями человека устраивают все существующее на земле и управляют им, дают занятия всей массе людей и используют их? Я посетил управление обрядами, {подчиненное] дасину[10], и получил представление об удачах и потерях трех прошлых династий[11] и понял, что в установлении обрядов и норм поведения надо исходить из чувств человека, а в выработке ритуала надо основываться на природе человека[12]. Истоки этого весьма древни.

На путях человека, идущего как вдоль, так и поперек, [встречается] множество обстоятельств, но не бывает такого, к которому не были бы применимы твердые правила. [Людей] влекут вперед с помощью человеколюбия и чувства долга, связывают, применяя кары и наказания, поэтому тот, кто щедр в своих добродетелях, почитаем, тот, кто на высоком посту, пребывает в почете и милости. Благодаря этому соединяют воедино все среди морей и приводят в порядок всю тьму людей.

Особа [государя][13] покоится на запряженной лошадьми колеснице, остов которой отделывают золотом, а поперечины изукрашивают, придавая колеснице большую пышность. Глаза [государя] любят созерцать краски всех оттенков, поэтому его одежды расшивают узорами[14], покрывают рисунками, тем показывая его могущество. Уши [государя] любят слушать звон колокольцев и цинов, поэтому приводят в гармонию звуки всех восьми инструментов[15], чтобы ублажить его сердце. Рот [государя] любит все виды пищи[16], поэтому готовятся разнообразные блюда с приправами[17], чтобы удовлетворить его утонченные вкусы. Его чувства услаждают драгоценности и искусные поделки, поэтому гранят и полируют кружки и скипетры из нефрита, чтобы удовлетворить его желания.

В прошлом в большую колесницу [правителя] стелили простую тростниковую циновку[18], [он носил] кожаную островерхую шапку[19] и пеньковые одежды, играл на пустотелых гуслях [61] с грубыми красными струнами, ел мясную похлебку и пил напиток, [настоянный на траве][20], благодаря этому он избегал излишеств и расточительства и спасал [себя] от бед падения.

Затем были установлены порядок отношений между господином и подданными, дворцовый ритуал, отношения между благородными и подлыми, между знатными и презренными. Для всех, вплоть до массы черни, [были введены] различия в экипажах и повозках, в костюмах и одежде, в дворцах и домах, в еде и питье, в замужестве и женитьбе, в траурных церемониях и жертвоприношениях, дабы в делах было должное соответствие, а для вещей существовал [установленный] порядок. Чжун-ни (Конфуций) говорил: «Принося жертву, ди (правитель) лично производит возлияние жертвенного вина, но на то, что происходит потом, я не желаю смотреть»[21].

Когда [дом] Чжоу пришел в упадок, обряды перестали соблюдать, музыка стала портиться, большие и малые владения нарушали границы друг друга, в доме Гуань Чжуна одновременно жили три жены[22]. Те, кто следовал правилам и придерживался справедливости, вызывали презрение в обществе, те же, кто роскошествовал без меры, занимал должности не по праву, слыли знаменитостями и были прославлены. Еще Цзы-ся[23], выдающийся ученик Конфуция, будто бы говорил: «Когда я выхожу [из дома] и вижу безудержное веселье и изобилие прекрасного, я радуюсь этому; когда я вхожу [в дом] и слышу наставления Учителя, я тоже радуюсь. В моем сердце борются эти два чувства, и я не в состоянии сам разрешить [их противоборство]». Что же удивляться, если [человек] средних и более низких моральных качеств постепенно проникается духом небрежения к наставлениям [Учителя] и попадает под власть сложившихся мирских обычаев?

Конфуций говорил: «Необходимо исправлять имена»[24]. Но положение в княжестве Вэй не соответствовало его принципам[25]. После смерти Чжун-ни ученики, которые восприняли его учение, затерялись или совсем исчезли, ничем не проявляя себя; одни из них направились в княжества Ци или Чу, другие поселились у Хуанхэ или у моря[26]. Разве это не огорчительно?

Когда же дом Цинь овладел Поднебесной, он воспринял в целом нормы поведения и ритуал шести княжеств, выбирая и отбирая лучшее, что было в них. Хотя в этом и не все соответствовало установлениям мудрецов [прошлого], но в Цинь почитали правителя и обуздывали подданных, [поддерживали] величие императорского двора, опираясь на [традиции, которые передавались] с древности[27].

Затем наступило [правление] Гао-цзу, блеск которого осветил [земли] среди четырех морей. Шусунь Тун оказался весьма искусным в умножении пользы и сокращении вреда для [62] страны, и в этом он в основном следовал за [установлениями] дома Цинь. От титула императора и вплоть до наименований чиновничьих и придворных должностей он мало что изменил[28].

Когда на престол взошел император Сяо-вэнь, то его помощники и управители стали обсуждать [положение], предлагая установить ритуал и нормы поведения, но Сяо-вэнь увлекался учением даосской школы и считал, что сложные обряды и красивые манеры не принесут пользы управлению, не к чему было толковать и о личном самоусовершенствовании. Поэтому он прекратил [обсуждение] и отверг предложения [помощников][29]. При императоре Сяо-цзине главный цензор Чао Цо, известный среди своих современников приверженностью к [учению] об исполнении [в соответствии] с названием [мер], много раз старался увещевать Сяо-цзина, говоря ему: «Владетельные князья чжухоу — это оплот и подпорки [государства], все ваши подданные и их дети управляются по единым законам — таковы установления, [принятые] с древности и доныне. Однако в настоящее время [правители] крупных владений злоупотребляют властью и ведут свою особую политику, не докладывая об этом в столицу. Боюсь, что [вам, император,] нечего будет передавать [своим] потомкам»[30].

Сяо-цзин использовал его советы, и в результате правители шести владений взбунтовались, требуя голову [Чао] Цо. Сын Неба казнил [Чао] Цо, чтобы преодолеть затруднения. Об этом рассказывается [в главе] о Юань Ане[31]. После этого случая всякий, кто занимал чиновничий пост, [стремился] лишь поддерживать хорошие отношения [с другими] и спокойно наслаждаться выгодами службы, и никто уже не осмеливался вносить какие-либо предложения [императору][32].

Когда нынешний государь (У-ди) взошел на престол, он призвал к себе ученых мужей и повелел им совместно выработать обряды и ритуал. Прошло более десяти лет, но результатов не было. Тогда кто-то сказал[33], что в древности царило великое спокойствие, весь народ жил в согласии и радости, благовещие знамения исполнялись повсюду. В те времена [правители], применяясь к нравам и обычаям [народа], установили правила поведения.

Император, услышав это, издал указ, [переданный] главному цензору, в котором говорилось:

«Ведь, получая повеление [Неба] и управляя, каждый правитель добивается расцвета по-своему, пути их различны, но ведут они к одному; можно сказать, что они действуют, исходя из [желаний] народа, и, следуя обычаям [страны], создают систему [правления]. Кто обсуждал эти [положения], единодушно хвалил далекую древность, но разве в этом надежды народа?[34]. Дом Хань имеет свои собственные свершения, если мы не передадим [будущим поколениям] наши правила и законы, [62] что скажут наши потомки? У тех, кто щедро отдается воспитанию народа, [пути] широкие и открытые; у тех, кто правит низкими способами, [пути] узкие и тесные, разве можно не проявлять старания в этом?»

Затем [император] начал новую эру правления [под девизом] тай-чу[35], сменил первый месяц года, изменил цвет [придворных] одежд. Он принес жертвы на горе Тайшань, установил ритуал служения в храмах и ритуал для всех чиновников, считая, что это станет нормой и правилами для всех и будет передано потомкам.

«...Обряды берут свое начало в самом человеке[36]. Человек от рождения обладает желаниями; а если желания [людей] не находят своего удовлетворения, то обязательно возникает недовольство; когда недовольство не имеет предела, возникает соперничество; соперничество же приводит к смуте.

Прежние (мудрые) ваны питали отвращение к такого рода смутам, поэтому они установили нормы поведения и правила долга, чтобы воспитывать человеческие желания и удовлетворять человеческие потребности, чтобы желания людей не истощались в вещах, а вещи не исчерпывались от людских желаний. Когда и желания и вещи соответствуют друг другу и растут [соразмерно], устанавливаются нормы поведения людей.

Вот почему нормы поведения служат воспитанию людей. Рисом, просом и пищей всех вкусов воспитывают их рот; душистым перцем и ароматными травами воспитывают их нос[37]; колокольцами, барабанами, флейтами и цитрами воспитывают их уши; вырезыванием на металле и изящными узорами воспитывают их взор[38]; используя жилища, разделенные на отдельные помещения[39], кровати с мягкими постелями, низенькие столики и циновки для сидения, воспитывают их тело. Вот почему нормы поведения служат воспитанию людей.

Коль скоро совершенный муж-правитель преуспел в такого рода воспитании, он умеет ясно различать [людей][40]. То, что называется бянь — «различать», означает, что знатные и подлые разделены по рангам, старшие и младшие разделены по возрасту, бедные и богатые, презираемые и почитаемые — все оцениваются должным образом. Поэтому большая колесница Сына Неба застлана циновками, и это воспитывает его тело[41]; вокруг него кладут душистые травы, и этим воспитывают его нос[42]; передок его колесницы отделан золотом и раскрашен, и это воспитывает его взор; звон бубенчиков на уздах лошадей и на дышлах его колесницы воспитывает слух Сына Неба, во время медленного движения кортежа императора звон этот [сходен] со звуками У-сяна, танца У-вана, во время движения кортежа в карьер [он сходен] с музыкой шао-ху[43]. Знамена с Драконами и девятью каемками [в виде собачьих клыков] внушают почтение к государю; [изображения] лежащих [64] носорогов и готовых к прыжку тигров [на колесах][44], чересседельники[45] из кожи саламандры, драконы на боках колесницы — все это внушает трепет [перед особой государя]. Лошади царской колесницы должны были быть надежными, обученными и смирными[46], только тогда их запрягали в государеву повозку, обеспечивая безопасность [выезда].

Кто не знает, что готовность верного мужа идти на смерть во имя долга ведет к сохранению жизни; кто не знает, что человек, умеренный в расходах и тратах, умножает богатство; кто не знает, что человек почтительный и учтивый, уступчивый и покладистый обретает покой; кто не знает, что человек, соблюдающий обряды и свой долг, действующий тонко и разумно, воспитывает [свои] чувства![47].

Кто видит [свою цель] только в том, чтобы сохранить жизнь, непременно умирает; кто ищет только выгоду, непременно терпит ущерб; кто, дабы не тревожить себя, ленив и бездеятелен, непременно оказывается в беде; кто покорно отдается страстям и желаниям, непременно погибает. Поэтому мудрый человек, отдающий себя обрядам и долгу, преуспевает в обоих отношениях, а человек, отдающийся своим желаниям, теряет и в том, и в другом[48]. Конфуцианцы ведут людей к тому, чтобы они преуспели в обоих отношениях, а моисты ведут людей к тому, чтобы люди теряли и в том, и в другом. В этом различие между конфуцианцами и моистами.

...[Обряды] — высшая точка управления и различения [людей], основа силы и крепости [государства], путь, на котором власть достигает авторитета, средоточие заслуг и славы[49]. Если ваны и гуны исходят из обрядов, они с их помощью объединяют Поднебесную и подчиняют себе владетельных князей чжухоу; если же они не следуют обрядам, то теряют свои алтари духов Земли и злаков[50]. Вот почему крепких лат и острого оружия недостаточно для победы; высоких стен крепостей и глубоких рвов недостаточно для стойкости [обороны], строгих приказов и многочисленных наказаний недостаточно для поддержания престижа [правителя]. Тот, кто следует путем [соблюдения] обрядов, успешно властвует; тот, кто не следует этим путем, бывает низложен.

Чусцы делали латы из акульей кожи и шкуры носорогов, и эти латы были тверды, как металл или камень; делали боевые копья из крепкого железа, выплавленного в Юань, и эти копья пронзали, словно жало пчелы или скорпиона[51]. Их солдаты — подвижные, гибкие, ловкие и стремительные — налетали, подобно смерчу или урагану. Тем не менее их войска оказались в гибельном положении в Чуйшэ, а полководец Тан Мэй нашел там свой конец[52]. Со времени восстания Чжуан Цюэ княжество Чу было разделено на несколько частей[53]. Разве при этом оно не сохранило крепких доспехов и острого оружия? [65] Причина заключалась в том, что те, кто руководил княжеством, шли не по должному пути.

Реки Жу и Ин[54] служили [для Чу] естественными преградами, реки [Янцзы]цзян и Ханьшуй служили ему внутренними водоемами, [чусцы] задерживали обычно противника у леса Дэнлинь, сковывали у Фанчэна[55]. Однако войска княжества Цинь достигли яньского Ина[56] и захватили столицу [так легко], словно стрясли сухие листья с дерева. А разве там не было прочных укреплений и естественных препятствий? Причина состояла в том, что те, кто управлял княжеством, шли не по должному пути. Чжоу[-синь] вырезал сердце у Би-ганя, заточил в темницу Цзи-цзы, ввел пытку огнем, судил и убивал невиновных. В то время его чиновники и подданные трепетали от страха и никто не был уверен в своей жизни[57]. Однако когда чжоуские армии достигли [столицы Инь], то низшие перестали исполнять приказы и ван не смог использовать свой народ [в сражении]. А разве приказы не были строги, а наказания суровы? Причина состояла в том, что тот, кто руководил государством, шел не по должному пути.

В древности на вооружении были только копья, пики, луки и стрелы, однако враждебные владения покорялись, не дожидаясь [их] применения. В те времена не нагромождали внешние и внутренние стены крепостей, не рыли каналы и рвы, не воздвигали укрепления и форпосты [на границах], не прибегали к хитростям и маневрам и тем не менее владения пребывали в покое, не боялись [нападения] извне, будучи крепкими [изнутри][58]. И не было к этому иных причин, кроме установления ясного пути [действия] и соразмерного разделения всего[59]. [Правители] использовали народ в надлежащее время, искренне любя его, а подданные следовали за ними, словно тени, и вторили им, словно эхо. Если же появлялись такие, кто не следовал повелениям, их ждало наказание, в результате народ понимал их вину. Вот почему, когда наказывали одного, вся Поднебесная подчинялась. Преступники не обижались на своего правителя, так как понимали, что вина лежит на них самих. Потому-то и были редкими наказания и кары, а величие [повелителя] распространялось подобно текущим водам. И не было тому иной причины, кроме того, что [правитель] следовал по должному пути. Поэтому тот правитель, который следовал по такому пути, процветал, а тот, который не следовал таким путем, низлагался.

В древности император Яо, правя, Поднебесной, казнил одного человека и двух наказал, и вся Поднебесная управлялась. В «Толкованиях» сказано: «Хотя [правитель] величав и суров, но не испытывает этого [на людях]; хотя наказания и установлены, но они не применяются»[60].

...Небо и Земля — основа всего живущего; наши [66] первопредки — основа [людских] родов; правители и наставники — основа управления. Не будь Неба и Земли, от чего возникла бы жизнь? Не будь предков, откуда пошли бы их потомки? Не будь правителей и наставников, откуда бы взялось управление [людьми]? Если из этих трех основ одна отсутствует, не будет покоя у людей[61]. Поэтому [смысл] обрядов — в служении Небу наверху и служении Земле внизу, в почитании предков и в возвышении правителей и наставников; это и есть три основы обрядов.

Поэтому правитель ван служит [посланному] Небом первопредку; владетельные князья чжухоу не смеют нарушать [установленные для них жертвы][62]; сановники и чиновники также имеют своего постоянного предка, и таким образом различаются благородные и подлые. Когда же благородные и подлые устроены, утверждается основа добродетели[63].

Жертвы Небу цзяо приносит только Сын Неба, жертвы на алтаре Земли шэ приносят владетельные князья, а также сановники шидафу. Именно таким образом все различается: благородные несут обязанности благородных, низкие несут обязанности низких, должный быть большим остается большим, должный быть малым остается малым. Поэтому тот, кто владеет Поднебесной, приносит жертвы семи поколениям [своих предков]; владеющий княжеством приносит жертвы пяти поколениям; владелец земли, с которой поставляется пять боевых колесниц, приносит жертвы трем поколениям; владелец земли, с которой поставляются три боевые колесницы, приносит жертвы двум поколениям [своих предков][64]; те же, кто выкармливает животных для простых жертв, не вправе воздвигать храм своим предкам[65]. Так [люди] и различались: имевшие обильные заслуги распространяли свои милости широко; те же, кто обладал небольшими заслугами, распространяли свои милости скупо.

Во время большого жертвоприношения на возвышении водружали круглую чашу с чистой водой, на жертвенный стол помещали сырую рыбу, а впереди ставили мясную похлебку без приправ[66], в этом состояло почитание основ еды и питья [предков]. Во время большого сезонного жертвоприношения[67] высоко водружали чашу с чистой водой, употребляли также слабое вино; в качестве еды прежде всего [подносили духам] клейкое просо шу и простое просо цзи, а затем рис и мелкое просо лян[68]. Во время месячных жертвоприношений цзи подносили [духам], пробуя перед этим, прежде всего мясную похлебку без приправ, а затем насыщались разным мясом с приправами. Так, почитая основу, проявляли приверженность к [правильному] применению [жертв]. Почитание основ [обрядов] считалось вэнь — благовоспитанностью, а приверженность к должному применению жертв считалось ли — разумностью. Когда оба эти начала соединялись и [обряд] становился совершенным, [67] тогда жертвы обращались [непосредственно] к духу Великого единого[69] [ритуала], и это считалось великим благоденствием. Когда на возвышении ставился кубок с небесным вином — чистой водой, на жертвенном столе помещалась сырая рыба, впереди — деревянный жертвенный сосуд доу с мясной похлебкой без приправ, в этом проявлялось единство [подхода к жертвам][70]. При завершении жертвоприношения [представляющий предка] к кубку с вином больше не притрагивался; после оплакивания предка [представляющий предка] рыбу на жертвенном столе больше не пробовал; еду, подносимую ему тремя кормителями духа покойного, не ел, в этом проявлялось единство [завершения] жертв[71]. Когда в ходе большой свадебной церемонии [жених] еще не представлен, когда в большом храме при жертвоприношениях еще не ввели лицо, [представляющее предка], когда после смерти человека ему еще не успели сделать малое обряжение, — во всех этих случаях проявлялось единство [начала обряда].

Большая колесница государя покрывалась сверху простым некрашеным холстом; при жертвах Небу цзяо государь носил пеньковую шапку; надевая траурные одежды, правитель прежде всего распускал пеньковую опояску, в этом тоже проявлялось единство [обряда][72].

Во время трехлетнего траура плач [по родителям] не должен прерываться; во время жертвоприношений в «Храме чистоты»[73] только один человек поет, трое других ему вторят, [это происходит] под звуки ударов по перекладине высоко подвешенного колокола и под чистые звуки красных струн гуслей, усиливаемых полой декой инструмента[74], и в этом проявлялось единство [обряда].

Всякий обряд вначале [несколько] упрощен[75], в ходе исполнения он приобретает изысканность и по завершении приносит радость[76]. Вот почему, когда обряды достигают совершенства, чувства [людей] и утонченность [церемонии] достигают своего предела. В дальнейшем либо чувства [людей], либо утонченность [церемонии] поочередно берут верх; на низшей же ступени [обрядности] вновь [берут верх] чувства [людей], которые обращаются к Великому единому. Когда Небо и Земля приходят в гармонию, Солнце и Луна испускают свет, когда четыре сезона года следуют один за другим, звезды и небесные тела движутся своими путями, реки и потоки текут, все сущее на земле процветает, когда доброе и дурное имеет свои границы, радость и гнев надлежаще проявляются, тогда низшие благодаря обрядам становятся покорными, а высшие — мудрыми[77].

Я, тайшигун, Придворный историограф, скажу так[78].

О, сколь совершенно все это! Когда [обряды и ритуал] установлены и доведены до предела совершенства, в Поднебесной уже никто не может что-либо прибавить [к ним] или отнять [от [68] них]. Тогда от основы до вершины все взаимно согласуется, начало и конец соответствуют друг другу; когда [обряды] достигают внешней изысканности, различается [положение людей]; когда [люди] глубоко вникают в суть обрядов, они испытывают удовлетворение.

Все, кто в Поднебесной следует обрядам, управляемы; все, кто не следует им, смутьянничают; кто следует обрядам, пребывает в покое, кто не следует им, находится в опасности. Низкие люди не в состоянии [следовать] этому образцу[79].

Значение обрядов и ритуала поистине глубокое[80]! Те, кто исследует, что есть «твердое» и «белое», что есть «одинаковое» и «разное», оказываются бессильными, имея дело с обрядами[81]. Смысл обрядов и ритуала поистине велик! Те, кто своевольно создает правила и высказывает мелочные, вульгарные суждения, имея дело с обрядами, недолюбливают их[82]. Значение обрядов и ритуала поистине возвышенно! Те, кто ведет себя жестоко, распущенно, своевольно, презирает обычаи [людей] и ставит себя высоко, — эти люди, имея дело с обрядами, терпят в этом крах[83].

Поэтому, если [плотничий] шнур надлежаще натянут, то невозможно ошибиться в определении прямизны или кривизны[84]; если весы надлежаще подвешены, то невозможно обмануться в определении тяжести или легкости; если циркуль и наугольник правильно поставлены, то невозможно ошибиться в определении формы предмета — круг это или квадрат; если совершенный человек вникнул в суть обрядов, то невозможно обмануть его хитростью или лицемерием.

В силу этого [плотничий] шнур — это высшая мера прямизны, весы — это высшая мера равновесия, циркуль и наугольник — это высшая мера формы, обряды — это высшая мера поведения людей. Однако тех, кто не руководствуется обрядами и не удовлетворяется ими, называют людьми, лишенными принципов; тех же, кто сообразуется с обрядами и удовлетворяется ими, называют мужами, обладающими принципами[85]. Тех, кто размышляет и доискивается до сути обрядов, называют способными к размышлению; тех, кто способен размышлять и при этом не менять [обрядов], называют способными быть твердыми. Тот же, кто способен размышлять и оставаться твердым и вдобавок к этому любить обряды и ритуал, — это мудрец.

Небо — это предел высоты, Земля — это предел низины, Солнце и Луна — пределы света, бескрайность [мира] — это предел широты и огромности, мудрец — это предел истинного пути.

[Обряды служат] для должного использования богатств и предметов, для внешнего выражения знатности и низкого положения, для показа различий между большим и малым, для понимания важности пышности и скудости [обрядов]. [69]

Когда изобилует внешняя изысканность и форма, а чувства и желания людей скромны, тогда обряды процветают. Когда внешняя изысканность и форма [обрядов] ограничены, а чувства и желания людей обильны, тогда обряды оскудевают. Когда внешняя изысканность и форма [обрядов], а также чувства и желания людей взаимодействуют как в своем внутреннем содержании, так и во внешнем проявлении, когда они соединяются и действуют одновременно, то в этом [находит выражение] средний путь системы обрядов и ритуала[86]. Совершенный муж стремится достигнуть пышности в обрядах [или] до конца использовать их самые скудные возможности; находясь же между тем и этим, он использует средний путь. В ходьбе ли, в беге ли, несясь галопом или стремительно мчась во весь опор, он не выходит за их пределы, вот почему натуре совершенного мужа присуща стойкость в поведении, [как это имеет место] в дворце государя. Человек, сохраняющий себя в нужных пределах [поведения], — это тот, кто служит совершенному мужу. Вне этих норм это простой народ.

Таким образом, тот, кто, исходя из существа [обрядов], способен распространить [свои благодеяния] на все колеблющееся, способен привести в должный порядок кривизну и прямоту, — это и есть совершенномудрый человек[87]. [Совершенномудрый человек] потому богат [добродетелями], что вобрал в себя [знания] обрядов; потому велик, что широко [распространяет] обряды; потому возвышен, что [умело использует] пышность обрядов; потому проницателен, что до конца исчерпывает [силу] обрядов и ритуала[88].