История Брунгильды и Фредегонды, рассказанная смиренным монахом Григорием ч. 2

Глава 29

Год 6093 от Сотворения Мира (585 от Р.Х.), 4 июля. Орлеан. Бургундское королевство.

- Долгих лет королю! Слава! Славься, наш король! – нестройные приветствия оглушили Гунтрамна, когда он вошел в Орлеан. Крики, что доносились до него, были на трех языках. В этом городе звучала латынь, сирийское наречие и даже язык иудеев, коих в Галлии тогда было несметное множество. Особенно много их было на юге, в Марселе и Арле. Гунтрамн иудеев ненавидел, каки полагается доброму христианину, и много раз крестил их под угрозой казни. Это было единственное, в чем они были схожи с братом Хильпериком. Тот тоже в своих владениях крестил иудеев сотнями, а те, зная свирепый нрав короля, шли на это, боясь кары господней. Хильперик не терпел ослушания, и его палач достиг немыслимых высот в деле вырывания глаз, приближаясь в этом деле к мастерам из самого Константинополя. И только на языке франков король не слышал приветствий. Город этот так и остался римским, хоть и пал старый Рим добрую сотню лет назад.

Орлеан не изменил ему, отказав в притязаниях Гундовальда, и король благосклонно кивал налево и направо, приветствуя горожан. Как и полагается отменному хитрецу, Гунтрамн после общей с собственным племянником победы, поехал в Париж, чтобы этому самому племяннику подложить хорошую свинью. Ну, и его возлюбленной матери Брунгильде тоже. Хотя, кого он обманывает? Очередная подлость бургундского короля предназначалась именно невестке, а не ее недалекому сыну. Того вообще мало что интересовало, кроме ловли рыбы. Не король, а крестьянин какой-то. Тьфу! Гунтрамн принял предложение Фредегонды и станет крестным ее сына. Этим он признает его право на Нейстрию, и устранит последние сомнения в том, что мальчик настоящий сын Хильперика. Не в последнюю очередь он это сделает из-за того, что именно Брунгильда тайно поддерживала Гундовальда, и даже сейчас, не боясь гнева короля, приняла у себя бунтовщика Ваддона. Тот, бросив своих сыновей, помчался в Мец, и там вымолил себе защиту. Где-то в своих владениях прячется мятежник Дезидерий, укрепляя и без того неприступную виллу. Негодяй Бозон тоже скрылся в ее землях, поделившись частью несметных богатств, что он смог награбить за свою беспокойную жизнь. Что ж, Гунтрамн достойно ответит этой интриганке. Вся ее семейка такая. По слухам, ее дочь Ингунда в Испании вместе со своим муженьком мятеж против законного короля подняли. Принцу самому на трон не терпится сесть. Постоянные неурядицы за Пиренеями привели к тому, что непрерывную грызню за власть назвали «готской болезнью», и именно ей была больна Брунгильда в самой тяжелой форме. Никак успокоиться не может.Что ж, она скоро узнает, что Фредегонда останется королевой, а у ее сына появился мощный противовес в лице двоюродного брата, который тоже станет крестным сыном Гунтрамна, и его возможным наследником. Бургундский правитель оставался верен себе. Он всегда стравливал между собой королей, оставаясь в стороне, и получая все выгоды от этого. Так и сейчас. Наглая интриганка Брунгильда была ему, как кость в горле, а ослабленная Фредегонда, которая напоминала волчицу с вырванными клыками, будет постоянно беспокоить ее, к вящему удовлетворению бургундского короля. А иначе для чего нужна эта опасная баба? Он прихлопнул бы ее одним ударом, словно комара. А пока… Пусть живет и кусает жену ей же убитого родственника.

Герцог Леодегизил, который ехал с королем стремя в стремя, наклонился к Гунтрамну поближе и шепнул:

- Смотри, мой король, как иудеи надрываются! Ведь громче всех тебя приветствуют! Царем земным величают. Я слышал, что они уже целую делегацию составили. Придут на местных христиан жаловаться. Те в прошлом году синагогу спалили. Не иначе, будут просить, чтобы ты за свой счет ее отстроил.

- Да не бывать этому! – вскинулся Гунтрамн. – Не терплю это племя. Не пускать их ко мне! Сам с ними разберись.

Герцог понятливо кивнул головой. Он стал вторым лицом в королевстве, и властью обладал теперь просто невероятной. Они с государем двигались к базилике святого Авита, где их ждал епископ Турский Григорий. Невысокий болезненный священник мало изменился за те годы, что его не видел Гунтрамн.Он был все так же худ и подвижен, лишь умные ясные глаза окружила тонкая сетка морщин. Виски Григория присыпало мукой седины, но старым он не выглядел вовсе, хотя и перешагнул уже сорок седьмой год. Согласитесь, возраст вполне почтенный.

- Государь! – смиренно склонился епископ. Гунтрамна за его щедрость к церкви Григорий боготворил. – Вы оказали нам честь. Вкусите святых даров!

- И вкушу, - ответил, не раздумывая, король и отпил из чаши, что поднес ему священник. Этого епископа Гунтрамн искренне уважал за аскетизм и полное отсутствие тщеславия. Только его близкие связи с Брунгильдой внушали опасения, но Григорий никогда не был замечен в интригах, а потому король, тщательно взвесив все за и против, выбросил данный факт из головы. Это было несущественно.

- Я вас, святой отец, хочу завтра на обед пригласить. Ровно в полдень приходите. И других святителей тоже позову, я вас здесь не случайно собрал. Надо бы обсудить кое-что.

- Почту за честь, государь, - склонился в поклоне епископ. – Я тут предстоятеля из Бордо видел. Он тоже завтра будет?

- Несомненно, - хмуро кивнул король. Это было больным вопросом. Епископ Бордо открыл ворота города самозванцу Гундовальду, и Гунтрамн ненавидел его за это люто, до зубовного скрежета.

Обед на следующий день готовился с размахом. Уж больно серьезные люди съехались в Орлеан по приказу своего короля. После разгрома Гундовальда отказаться от такого приглашения было полнейшим безумием, и грозило, как минимум, ссылкой в самую захолустную обитель.

Длинный стол был уставлен всевозможными яствами и тончайшими винами, да только, кроме самого Гунтрамна, мало у кого здесь был аппетит. Григорий насытился быстро, он был к мирским благам равнодушен, а вина по характеру своему почти не пил. Он понимал, что не вина из Империи их тут пригласили отведать. Король хочет прощупать епископов и понять, чего от них ждать в дальнейшем. Это понимали и сами епископы, которые сидели за столом. Многим из них кусок в горло не лез. Они были виновны в измене, и только священный сан уберегал их от гнева суеверного повелителя.

Король был весел, шутил, и отличался сегодня отменным аппетитом. В обеденный зал внесли серебряное блюдо исполинских размеров, на котором лежали жареные перепела и цыплята. Епископы с удивлением разглядывали этакое чудо, прикидывая в уме его стоимость. Выходило нечто умопомрачительное.

- Понравилось блюдо, святые отцы? – спросил Гунтрамн, который крошил крепкими зубами мелких птичек. Перепела сегодня удались, и на столе перед королем росла кучка костей, которые тот сплевывал перед собой. Он, не дождавшись ответа, добавил. – А у меня еще одно такое есть, на сто шестьдесят фунтов. Решил вот себе оставить. А еще полтора десятка приказал расплавить и монету из этого серебра начеканить. Мне много не нужно, только то, чем я каждый день пользуюсь. А что не спрашиваете, почтенные, откуда у меня такое богатство появилось?

В комнате воцарилось тягостное молчание. Вот оно! Из-за этого их король и позвал. И уж точно не для того, чтобы неимоверно дорогой посудой похвалиться.

- А я вам, святые отцы, сейчас расскажу, - сказал Гунтрамн в мертвой тишине, шумно отхлебывая из кубка. – Это из сокровищницы Эония Муммола, что в Авиньоне была найдена. Жена все его богатства выдала, чтобы мое прощение заслужить. Я ее с дочерьми отпустил в имение, что ей от родителей досталось, а все остальное приказал в королевский фиск(1) зачислить. Там, уважаемые, серебра было на двести пятьдесят талантов(2), и еще тридцать талантов золотом.

В зале раздался изумленный гул. Сумма была неслыханной. Но никто не посмел усомниться в словах самого короля, тем более, что драгоценное блюдо стояло прямо перед ними как доказательство.

- У меня, святые отцы, отродясь таких денег в казне не водилось, и вот я половину из них своему племяннику в Мец отослал, а другую думаю бедным раздать, да церквям пожертвовать. Кровавое то серебро, изменой от него разит. Правда, епископ Бертрамн?

Названный епископ из города Бордо сжался в комок и, сделав над собой усилие, промычал:

- Государь, я ограблен был до нитки и избит до крови. Я угрозами самозванца был устрашен. Простите мне мой невольный грех, человеческая плоть слаба.

- Да и ты, епископ Палладий(3), достоин не большей благодарности. Ибо ты трижды, что недостойно и говорить о епископе, нарушил клятву мне, отправив письма, полные коварства. В одних письмах ты просил у меня прощения, а в других письмах приглашал брата моего Хильперика. Господь да будет судьею в деле моем, ибо я всегда старался содействовать вам как отцам церкви, а вы все время хитрили со мной(4).

Король повернулся к епископам Ангулема и Ажена, которые тоже открыли ворота своих городов самозванцу Гундовальду.

- Скажите же и вы, святейшие отцы, что вы предприняли для блага нашей страны и сохранности нашего королевства? (4)

Епископы молчали, ведь сказать им, изменникам, было нечего. А король встал, омыл руки и принял благословение у ближайшего к нему священника, как ни в чем ни бывало.

- А что, отец Григорий, привел ты с собой дьякона, как я просил? – ни с того, ни с сего спросил Гунтрамн.

- Конечно, государь, - ответил турский епископ. – Он споет псалмы, если вашему величеству будет угодно.

- Нашему величеству угодно, чтобы все пели, не только дьякон, - сказал благодушный от пяти опрокинутых кубков король. И он пристально посмотрел на епископов. – Все пойте!

Епископы переглянулись. Ситуация была постыдной донельзя. Полтора десятка высших церковных иерархов будут петь по очереди, как простые церковные служители. И где? В трапезной! Но деваться было некуда, и Григорий, распределив псалмы, позвал своего дьякона. Епископы, обливаясь потом, судорожно вспоминали текст, потому что проделывали это многие годы назад. Король же, явно наслаждаясь ситуацией, поощрительно кивал головой. Наконец этот позор закончился, и Гунтрамн сказал:

- Об одном только прошу вас, святители Господни, – продолжал король, – это чтобы вы молили о милосердии Господнем для моего сына Хильдеберта. Ибо он человек умный и деятельный, и едва ли за многие годы найдешь столь осторожного и энергичного мужа, как он. И если Бог сочтет его достойным, чтобы даровать ему власть в этой галльской стране, то, может быть, будет надежда на то, что наш весьма обессиленный род благодаря ему сможет воспрянуть(4).

Наконец, обед закончился, и обрадованные этим обстоятельством епископы потянулись на выход. Они увидели шанс спасти себя и сохранить свою власть. Но, уже уходя, они услышали в спину то, из-за чего, собственно,бургундский король и вызвал их в Орлеан:

- Правда, мать его, Брунгильда, грозила мне смертью, но я нисколько ее не боюсь. Ибо Господь, который вырвал меня из рук врагов моих, спасет меня и от ее козней(4).

***

На следующий день король отправился на охоту, а епископ Григорий ждал его, чтобы вымолить прощение для графа Бордо Гарахара и герцога Бладаста, которые все это время прятались в базилике святого Мартина в Туре. Они были изменниками, и знали это. Об участи своих друзей они тоже знали, и не желали себе подобной участи. Григорий же хотел просить за них из христианского милосердия, и из-за немалых сумм, что были обещаны его епархии для украшения церквей. Он уже просил короля за этих людей не раз, отправляя гонцов с письмами, но неизменно получал отказ. В отличие от Брунгильды, которая, подобно Цезарю, предпочитала щадить своих врагов, Гунтрамн был похож на Октавиана Августа, и своих врагов любил видеть мертвыми. Ему всегда импонировало то, что Август, в отличие от своего божественного дяди, правил долго и счастливо, и умер своей смертью.

- Чего тебе, святой отец? – спросил Гунтрамн, который удивленно посмотрел на епископа, который смиренно ждал его у дверей в покои.

- Я опять с просьбой, государь, - склонил голову Григорий.

- Говори, - милостиво сказал Гунтрамн. Он сегодня был в превосходном расположении духа.

- Я вновь нижайше прошу вас помиловать несчастных Гарахара и Бладаста, мой король.

- И речи быть не может, - отрезал Гунтрамн. – Я знаю, что ты их в своей церкви укрываешь. У тебя там вечно какие-то негодяи прячутся.

- Защита святого доступна всем, мой государь, - посмотрел на него ясными глазами епископ. – Я не могу нарушить священный обычай. В базилике они неприкосновенны. И я послан с этой просьбой своим господином. Что я скажу ему, если вы мне откажете?

- Это о каком таком господине ты говоришь? – изумился король.

- Я говорю о святом Мартине, мой король, - усмехнулся Григорий. Он уже понял, что его нехитрая манипуляция удалась. Суеверный король был поражен до глубины души.

- Ладно, веди этих проходимцев, - поморщился Гунтрамн. – Твой господин не станет возражать, если они получат у меня по первое число?

- Что вы, государь! – горячо воскликнул Григорий. – Вразумление грешников – дело богоугодное. Я мигом!

Понурые бунтовщики выросли перед королем в мгновение ока. Богобоязненность короля ничуть их не обманывала. Они прекрасно знали и его припадках ярости, и о бессудных казнях, которые вершились по его приказу. Он был чуть менее звероподобен, чем его братья, но он был куда опаснее их. Ведь они все уже умерли, а он всё еще правил.

- Ну что, проходимцы, нашли себе защиту у святого? Думаете деньгами купить себе прощение? Много отцу Григорию пообещали? – со злым прищуром спросил у них Гунтрамн.

- О милосердии ваше величество молим, - впились в короля преданным взглядом бунтовщики. – Мы готовы искупить свои ошибки.

В зал занесли два тяжелых сундука, которые были немедленно открыты настежь. Они были плотно набиты золотой и серебряной посудой, украшениями и кошелями с монетой. За время бунта герцог и граф награбили достаточно, и они прекрасно знали, что королю об этом известно. Что есть золото, когда на кону жизнь?

- Ах вы, хитрые лисы, - укоризненно покачал головой Гунтрамн. Он уже принял их капитуляцию, но пока они должны помучиться, оставаясь в неведении насчет своей судьбы. – Вы хотите купить меня украденным у меня же? Да как вы посмели? А я уж думал простить вас, нечестивцев. Отец Григорий так просил за вас.

Мятежники упали на колени, отчетливо ощущая лезвие меча на своей шее. Король Гунтрамн, подобно римским императорам, носил смерть на кончике своего языка. Никто не оспорил бы его приказ, и оба бунтовщика обливались потом под нарядными туниками. Гунтрамн держал паузу, он наслаждался тем страхом и унижением, что сейчас испытывали эти люди. Он был бы не прочь их казнить, но воля святого… Ее он игнорировать не мог. Король упивался происходящим, понимая, что стоящие перед ним теряют месяц жизни за каждую секунду, что он молчит.

- Я прощаю вас, - вымолвил, наконец, король. – Но если еще раз вы ослушаетесь меня, негодяи, то я выпишу палача из самого Константинополя. Император окажет мне эту любезность. И тогда ваша участь станет уроком для знати всех трех королевств. Вы меня хорошо поняли?

- Да, ваше величество! Спасибо! Спасибо!

Герцог и граф, которые за эти минуты несколько раз попрощались с жизнью, читая свой приговор в глазах Гунтрамна, от радости чуть не потеряли сознание. Они спасены! Они будут жить! А золото еще будет! Они отлично знают, как его можно добыть.

1 - Фиск – римское название личной казны императора. В более ранее время фиск отличался от государственного казначейства. От этого слова происходит понятие «фискальный».

2 - Речь идет об аттическом таланте – 26,2 кг.

3 - Святой Палладий Сентский, день памяти 7 октября.

4 - цитируется по источнику.