История Италии. Том I

10. Итальянские войны ^{Л. Г. Катушкина}

Среди факторов, неблагоприятно отразившихся на социально-экономической истории Италии, — таких, как турецкая экспансия в Восточном Средиземноморье, перемещение центра международной торговли в Атлантику, — особую и даже решающую роль сыграли так называемые Итальянские войны 1494–1559 гг. Завоевательные походы Франции и Испании, в течение 65 лет опустошавшие и разорявшие полуостров, особенно его северную и центральные части, превратившие его в поле битвы между крупнейшими политическими силами тогдашней Европы, закончились установлением более чем на 200 лет иноземного господства на большей части полуострова.

Эти войны не только на время прервали, но и деформировали естественное политическое и экономическое развитие страны. Иноземные нашествия не были новостью для Италии. В течение всего средневековья империя и отдельные группы французских и испанских феодалов неоднократно пытались захватить и подчинить себе эту богатую страну. Но всегда в конечном итоге итальянские города выходили победителями из этого противоборства — факт утверждения на юге страны (в Неаполе) иноземной династии — анжуйской в XIII в. и арагонской с 1442 г. — не противоречит этому общему положению. Даже Арагонское завоевание не повлекло за собой государственного подчинения Неаполитанского королевства Испании (за исключением Сардинии и Сицилии). Уже с 1459 г. неаполитанская арагонская династия приобрела формальную и фактическую самостоятельность от метрополии, проявив тенденцию к ассимиляции, к превращению в "национальную" неаполитанскую династию.

Трагизм положения Италии в конце XV в. перед угрозой иностранного нашествия состоял в том, что она, лишенная даже тени национального единства, впервые столкнулась не с эфемерной империей или отдельными группами иноземных феодалов, а с сильными централизованными государствами, оказавшимися способными не только к значительным территориальным завоеваниям, но и к прочному включению завоеванных частей в свою собственную государственную систему.

Политическая борьба, почти столетие сотрясавшая полуостров, завершилась к середине XV в. созданием некоей политической системы, в которой ведущую роль играли пять сравнительно крупных государств, охватывавших подавляющую часть территории полуострова[490]: — Венецианская республика и герцогство Миланское в Северной Италии; — Флорентийское государство Медичи в Средней; — Папское государство, владения которого включали территорию как Северной, так и Средней Италии, растянувшись вдоль восточного края полуострова от Сполетто на юге до Равенны на севере; — Юг полуострова занимало Неаполитанское королевство.

Наряду с ними и между ними сохранились и мелкие государства, являя собой как бы предел и резерв объединительных и экспансионистских устремлений своих более сильных соседей: городские республики Сиена и Лукка в Тоскане; синьории Мантуя и Феррара — небольшие островки, зажатые между владениями папы, Венеции и Милана; три феодальных государства на крайнем северо-западе полуострова — герцогство Савойское, маркизаты Салуццо и Монферрато.

Политическая система равновесия являлась не выражением сознания общности интересов входящих в нее государств (слишком различны были они по своим политическим и экономическим характеристикам), а лишь способом нейтрализации экспансионистских устремлений друг друга (а подчинение мелких государств крупными составляло одну из главных черт политической истории Италии в предшествующее столетие)[491]. В основе ее лежало то, что на какой-то срок потенциальные возможности этой экспансии оказывались исчерпанными.

Трудно судить, насколько процесс складывания региональных государств, даже на Севере и в Центре, где он происходил вокруг крупных городов — Венеции, Милана, Флоренции, естественных торгово-промышленных центров своих областей, — можно рассматривать как этап на пути преодоления территориальной раздробленности Италии, так как естественное течение его прервалось в тот момент, когда формирование этих государств было еще далеко от завершения, не только внешне, но и главным образом в смысле их внутренней консолидации.

Можно присоединиться к мнению современного итальянского историка Пьеро Пьери о том, что иностранное вторжение застало итальянские государства в "наиболее деликатный момент их развития", и в этом, вероятно, следует искать разгадку того, что еще современники называли "величайшим позором Италии" — крушения (crollo) ее государств при первом же толчке извне, вначале фактическую, а затем и формальную потерю независимости большинством ее государств.

Та быстрота, с которой Италия, столь блестящая страна, стоявшая во главе экономического и культурного развития тогдашней Европы, стала добычей иноземцев, тех, кого итальянцы с высоты своей культуры называли не иначе, как "варварами", потрясла современников и участников событий. Два великих итальянца — Николо Макиавелли и Франческо Гвиччардини, первые историки в современном нам смысле этого слова, — стоят у истоков историографии Итальянских войн[492], основным вопросом которой был и остается вопрос — почему? Действительно, почему, когда, как пишет Гвиччардини в своей "Истории Италии", "достигшая в итоге (системы равновесия) мира и спокойствия, возделанная вся от плодородной равнины до скудных гористых земель, не подчиняющаяся никакой другой власти, кроме своей собственной, она была самой изобильнейшей не только своим населением, своей торговлей, своими богатствами, но и славилась великолепием своих властителей, блеском своих многочисленных благороднейших городов, которые прославлены людьми, искусными в управлении общественными делами, умами, сведущими во всех науках, людьми, искусными и изобретательными во многих ремеслах и по обычаю того времени не лишенными и военной славы, украшены великими учеными так, что по заслугам и по справедливости страна наша пользовалась уважением, известностью и славой?" И эта Италия в течение жизни одного поколения пришла в столь жалкое состояние.

Гвиччардини дает лишь общий и в целом негативный ответ: не честолюбие миланского правителя Лодовико Моро, но слабость всей системы, частью которой он был, не его злосчастное желание власти, но хрупкость и неудовлетворительность государственной системы итальянских городов были истинной причиной падения Италии — таков лейтмотив его сочинения. Н. Макиавелли был первым, кто попытался рассмотреть конкретные причины "итальянского кризиса". Помимо того зла, которое принесла Италии система наемных войск, основной порок итальянских государств секретарь Флорентийской республики видел в разрыве, существовавшем между "государем и пополанами" (principe е populo), в том, что политика итальянских князей была в своей основе отличной от политики французского короля, который в противоположность итальянским государям, по мнению Макиавелли, заботился и поддерживал свободное развитие торговли и сельского хозяйства и поэтому пользовался поддержкой буржуазии во всех своих начинаниях: "Лучшая крепость [для князя] не быть ненавидимым пополанами" (la migliore fortezza е non essere odiato dal populo).

Отсюда берут свое начало два направления в объяснении событий, потрясших Италию в конце XV — первой половины XVI в.: поиски общих причин и проблема личной ответственности. Последняя являлась преобладающей в историографии эпохи Рисорджименто.

Пьетро Верри[493] и Чезаре Бальбо[494] видели в Моро, в его политике прямого попустительства французскому завоеванию Неаполитанского королевства, все последующие беды Италии: "Моро — предатель, наиболее ненавистный памяти каждого итальянца". Это общее обвинение породило целый поток апологетических или инвективных сочинений, за и против отдельных деятелей начала Итальянских войн, не иссякающий и до сих пор. П. Пиери[495] считал, что Моро, как и любой итальянец, ненавидел иностранных захватчиков, и ошибочно рассматривать его как виновника похода Карла VIII, как бы ответом на историческое оправдание политики Моро является блестящая работа Дж. Саранцо[496], защищающая политику Александра VI. Последней по времени появления, ставящей во главу угла проблему личной ответственности, является работа американского историка Б. Фергюсона[497]. Он приходит к выводу о "личной невиновности Л. Моро": его политика порождалась общей итальянской обстановкой, и, оставшись в изоляции, он вынужден был броситься в объятия Карла VIII и извечного врага Италии — императора.

Крупнейший итальянский историк литературы Фр. де Санктис выдвинул развивавшийся затем многими историками тезис о моральном упадке итальянского общества конца XV в., сопровождавшемся отрывом от народной основы идеологов этого общества — итальянских гуманистов, как причине внутренней слабости Италии. В конце XV — начале XVI в. гуманисты, как и все общество в целом, утратили какие-либо идеалы-религиозные, моральные, политические. Итальянцы, пораженные язвой крайнего индивидуализма, политической индифферентности и скептицизма, оказались неспособны к какому-либо сопротивлению[498].

Стремлением выйти за пределы чисто моральных и идеологических причин "итальянского кризиса XV в." отмечена книга немецкого историка Э. Фютера[499]. Он, пожалуй, впервые попытался поставить эту проблему в международном плане. Одной из главных причин поражения Италии он считал ее политическую раздробленность и неспособность выдержать соревнование с такой державой, как Франция, "страной, где политическая цель позднего западноевропейского средневековья — консолидация — была уже достигнута и вследствие этого концентрация военных, политических и финансовых средств в одних руках давала возможность использовать их наиболее эффективным образом".

Идею общей политической слабости итальянских государств, раздираемых внутренними противоречиями, преследующих только свои партикулярные интересы, перед лицом "централизованных противников" — Франции и Испании — развивает и Н. Валери[500], усматривая самую причину этой политической слабости во "всеобщем кризисе итальянской свободы", в падении коммунального правления и победе синьориальных режимов.

Последним достижением итальянской историографии в решении проблемы Итальянских войн следует считать соответствующие главы "Истории Италии" (они написаны Франко Каталано), учитывающие все многообразие факторов — экономических, социальных, политических и международных, которые решали судьбы итальянских государств в конце XV — середине XVI в. Однозначного решения этой комплексной проблемы быть не может. И все же, видимо, тезис, выдвинутый П. Пьери, позволяет ухватиться за главное ее звено. Однако для окончательного ее решения требуется целая серия специальных работ по экономической и социально-политической истории итальянских государств второй половины XV в., по истории внутриполитической эволюции итальянской синьории — все эти проблемы остаются пока белым пятном в детально разработанной истории Италии эпохи Возрождения[501].

Первым объектом иностранной агрессии оказалось Неаполитанское королевство — наиболее слабое из всех итальянских государств не только в политическом, но и в экономическом отношении.

Арагонская династия, потратившая столетие на свое утверждение в Неаполитанском королевстве (1343–1442), не располагала ни силами, ни временем для того, чтобы преодолеть слабость и внутреннюю дисгармонию государства. Королевская власть не имела опоры ни в одном из слоев общества.

Сам феодальный класс делился по крайней мере на три, зачастую враждебные друг другу группы: местное провинциальное баронство — дикое и непокорное, сохранившее в своих феодах по существу еще всю полноту политической власти; мелкое дворянство, которое в противоположность, например, французскому не поддерживало королевскую власть, ибо оно ничем ей не было обязано, сохраняло по традиции тесную связь с баронами и составляло военную силу их отрядов. Макиавелли весьма точно характеризовал обе эти группы господствующего класса Неаполитанского королевства как "лишенные всякой способности к политической жизни".

Подавление последней вспышки феодального мятежа (баронского восстания 1485–1486 гг.) и резкий поворот неаполитанского короля Ферранте I в сторону ограничения политической власти баронства только внешне укрепили позиции королевской власти. Анархические устремления феодалов были пресечены, но не ликвидированы, что кстати, отчетливо выявилось при приближении Карла VIII к границам Неаполя, когда бароны подняли мятеж.

Отдельной группой правящего класса феодалов являлась столичная аристократия, в подавляющем большинстве испанского происхождения. Она захватила в свои руки все места в государственном управлении, составляла основу королевского аппарата и вызывала ненависть остальных неаполитанских феодалов; но с местной династией она была связана еще слабо, больше ориентируясь на собственные владения в Испании, чем на Неаполь.

Города с их немногочисленной, еще только зарождающейся буржуазией, купечеством и ремесленниками, несмотря на богатство, не играли сколько-нибудь заметной роли в политической жизни. В Неаполе горожане не принимали решительно никакого участия даже в городском управлении. В экономическом отношении, в деле обеспечения внешних связей они целиком зависели от североитальянских городов, точнее от банкиров и купцов Флоренции и Венеции; для местной же королевской власти они служили главным образом объектом беспощадной налоговой эксплуатации. Те немногочисленные и робкие мероприятия по развитию экономической жизни страны, упорядочению налоговой системы и увеличению политической роли городов в противовес феодалам, которые пытался осуществить Ферранте I буквально накануне начала французской агрессии, не могли еще дать сколько-нибудь ощутимых результатов.

Низшие классы общества — ремесленники, крестьяне, задавленные непомерной феодальной эксплуатацией и налоговым гнетом, не только не могли быть опорой для правительства, но, напротив, питали некоторые иллюзии об изменении своего положения при смене власти.

Особую, весьма значительную прослойку населения южноитальянских городов, особенно Неаполя, составлял плебс — предки будущих знаменитых неаполитанских лаццароне. Лишенный всякой политической организации, подкармливаемый аристократией и дворянством, он представлял собой материал огромной взрывчатой силы, который мог быть использован разными группами господствующего класса.

Восстание городского плебса Неаполя во многом решило его судьбу во время первого французского похода.

Таким образом, пользуясь словами современника, венецианского историка М. Санудо, можно сказать, что "арагонский дом не имел никого, кто бы остался ему верен, ни среди горожан, ни среди крестьян, ни даже среди собственных вассалов"[502].

Папское государство — "самая крупная аномалия в Европе" — состояло из конгломерата феодальных владений, автономных коммун и отдельных полунезависимых государств-синьорий, иногда очень эфемерно связанных с папством (например, Феррара и Мантуя). Почти для всех папских владений характерным являлось, так сказать, "двоевластие" — они управлялись, с одной стороны, папскими легатами, а с другой — местными коммунальными властями (Перуджа) или синьорами. Многие области Папского государства находились под сильным влиянием или в фактическом владении других крупных государств Италии: мелкие синьории Марки — в сфере венецианского влияния, Умбрия — флорентийского; Романья — наиболее богатая и передовая область, состоявшая также из отдельных синьорий (из которых самой крупной была Болонья), служила одним из основных объектов территориальных претензий Венеции, Милана и Флоренции, уже владевших здесь рядом опорных пунктов (Венеции принадлежала Равенна, Флоренции — Форли, Милану — Пезаро). Центр Папского государства — Римская Кампанья, Маритима и Патримоний — фактически находился в руках папских баронов во главе с вечно враждующими семьями Орсини и Колонна.

В ходе Итальянских войн состояние государства во многом определяло позицию папы как одного из итальянских правителей. Стремясь унифицировать и централизовать свои владения, папы неизменно старались использовать военные и политические силы то одной, то другой из борющихся сторон.

Такой же, хотя и в неизмеримо меньшей степени, незавершенностью юридической унификации подвластной территории отличалось и Миланское герцогство (самое большое из региональных государств Италии, включавшее почти всю территорию современной Ломбардии.

Процесс создания регионального государства имел там уже более чем вековую традицию, и в Милане прочно утвердилась власть синьора, принявшая при Лодовико Моро черты, близкие к абсолютизму. На территории герцогства, в основном в пограничных областях, существовало еще около десятка независимых феодов, владельцы которых к тому же являлись прямыми вассалами германского императора, как, впрочем, и сам герцог. Оставался далеко еще не преодоленным партикуляризм отдельных городов, которые продолжали владеть многочисленными привилегиями, ограничивающими их подчинение центральной власти. Это очень отчетливо обнаружилось в 1447 г., когда после смерти Филиппо-Мариа Висконти все города дуката, кроме Новары и Алессандрии, объявили о своей независимости от Милана.

Противоречия между столицей и остальными городами дуката дополнялись противоречиями между столичным и провинциальным дворянством. Последнее было крайне недовольно ограничением доступа к государственному управлению (в состав Тайного герцогского совета входила только столичная аристократия), к государственному аппарату, а следовательно, и к эксплуатации государственного фиска. Назревал также конфликт между герцогом и аристократическо-купеческой олигархией Милана. Достаточно мощная и сплоченная, она, способствуя укреплению герцогской власти, рассчитывала использовать ее как прямое орудие в собственных интересах. Усиление абсолютистских тенденций Лодовико Моро лишало ее такой надежды. При первом же появлении французов близ Милана в 1499 г. этот давно намечавшийся разрыв стал реальностью. Миланская олигархия при поддержке средней буржуазии и народа открыто перешла на сторону завоевателей.

Можно ли на основании приведенного выше перечня внутренних противоречий, характеризующих положение Миланского государства накануне похода Карла VIII, говорить об инволюции миланской синьории, об отходе ее правителя Лодовико Моро от политики своих предшественников, неизменно ограничивавших права феодалов (Моро вновь ввел в практику продажу феодов со всеми юридическими прерогативами), патронировавших торговлю и промышленность, искавших поддержку у буржуазии и в бюрократическом аппарате?[503] Вряд ли. Как и его предшественники, Моро отлично понимал необходимость такой политики для процветания государства, необходимость тесного контакта с буржуазией для упрочения собственной власти. Но напомним, что Моро пришлось как бы заново утверждать эту власть в государстве, узурпировав ее у своего племянника. В этом он, как и его предшественники, опирался главным образом на ломбардское дворянство.

Утверждение власти требовало сосредоточения в его руках больших денежных средств, отсюда увеличение налогов, введение новых государственных монополий, ограничивающих свободу торговли, в частности, хлебной. Как только новый герцог получил подтверждение своих прав на престол (императорская инвеститура, официальное признание со стороны других итальянских государств), в его внутренней политике наметился поворот в пользу буржуазных элементов. Сам Моро писал в одном из писем 1494 г., что его основная забота — "получить благоволение пополанов (di gratificarsi li popoli), добиться расположения (procacciarsi la loro affezzione)"[504]. Эту политику отразили указы 1494 г. о свободе торговли, отмене налога на ввоз хлеба в Милан, сокращении косвенных налогов на предметы первой необходимости и даже отмене некоторых габелл, разрешение пользоваться лесом в резервированных ранее для герцогской охоты местах и ряд других[505]. Эта политика, правда, не всегда была последовательной, а главное — не успела дать эффективных результатов. К тому же при французском правлении буржуазия надеялась достичь большего — перехода власти непосредственно в ее руки.

Во Флорентийском государстве, где всякие политические претензии феодального дворянства были разбиты еще в XIII–XIV вв. длительной антимагнатской политикой флорентийской буржуазии, в конце XV в. на первый план выступили противоречия между Флоренцией и городами подчиненного ей дистретто.

Объединение Тосканы в тех пределах, в каких оно осуществилось к середине XV в., проходило исключительно в интересах торгово-промышленных кругов самой Флоренции. Местная олигархия не только не имела доступа к государственному управлению, но и на местах ее права весьма существенно ограничивались. Своеобразная протекционистская политика, проводившаяся Медичи в интересах промышленности и торговли Флоренции, приводила к гибели внешней торговли и некоторых отраслей ремесла (например, местного высококачественного сукноделия)[506]. Таким же своекорыстием отличалась и налоговая политика Флоренции[507]. Город-гегемон, таким образом, оказался единственным, кто извлекал выгоды из территориального объединения. Французские города поступались своими привилегиями в пользу королевской власти, получая взамен этого реальные выгоды: защиту от чрезмерной эксплуатации их феодалами и поддержку центральной властью их торгово-промышленной деятельности внутри и вне страны. В Италии же, и в частности в Тоскане, где политическое сопротивление феодалов было давно сломлено, а города достаточно сильны, чтобы самим обеспечить необходимые торговые связи и экономическое процветание, выгоды от объединения представлялись делом далекого будущего. Пока же такие города Тосканы только и ждали удобного случая, чтобы освободиться от ненавистного ига Флоренции. Приход французов в Тоскану в 1494 г. явился как раз подходящим моментом. Полностью воспользоваться благоприятными обстоятельствами смогла только Пиза, которая в течение 15 лет (1494–1509) с невыразимым упорством отстаивала свою свободу, отняв у Флоренции не только колоссальное количество денег и сил, но и нанося ущерб ее торговле, лишив столь необходимого выхода к морю. Пизанское восстание — только наиболее яркое выражение противоречий между Флоренцией и городами дистретто. С исторической точки зрения эта борьба за "свободу" носила реакционный характер, ее можно сравнить с партикуляристскими устремлениями южнофранцузских городов в XVI в. во время религиозных войн. Но пизанская буржуазия этого не понимала и продолжала борьбу. Такие попытки неоднократно делали и другие города Тосканы: Ареццо (1494, 1498 гг.), Пистойя (1501 г.). Это в значительной мере определило постоянную пассивность флорентийской внешней политики в период Итальянских войн и ее полную зависимость от Франции (до 1527 г.).

Особое положение среди региональных государств полуострова занимала аристократическая республика Венеция, отличавшаяся от прочих завидной монолитностью и прочностью строя.

Несмотря на то, что она последней закончила подчинение своего региона (terra ferma), ей в значительно меньшей степени, чем другим государствам Италии, были присущи те внутренние противоречия, которые разрывали Милан и Флоренцию. Объясняется это не только всем известной воспитанной веками монолитностью ее правящего класса и мудростью его политики, но и тем обстоятельством, что, являясь в основном, в отличие от Флоренции, торговым центром, Венеция не была заинтересована в подавлении промышленной деятельности подвластных ей городов. Напротив, именно после включения в состав Венецианской республики шерстяное производство Вероны и Бреши, полотняное — Кремы достигают необыкновенного расцвета. Это обеспечило ей деятельную поддержку торгово-промышленных слоев всех городов terra ferma в тяжелейшее для республики время, когда она стала объектом агрессии объединенной коалиции Франции, Империи и папы (1508–1513). Верность республике населения ее городов смогла нейтрализовать антивенецианскую деятельность местного дворянства и олигархии, как и везде проявлявших активное неудовольствие в связи с лишением их всяких привилегий и низведением до положения простых чиновников Венеции.

Совершенно особое и удивительное обстоятельство, не свойственное более ни одному итальянскому государству — заинтересованность в сохранении целостности Венецианского государства крестьянства terra ferma и беднейших слоев городского населения. На подвластных землях венецианское правительство благодаря богатству метрополии смогло существенно снизить налоговое бремя, наиболее тяжело ложившееся на плечи именно низших классов. К этому нужно добавить и то, что собственно венецианцы только в конце XV в. начали приобретать земельные владения на terra ferma, вытесняя местных землевладельцев. Эта перемена хозяев на первых порах приносила некоторое облегчение крестьянам[508].

"Свобода рук" в области внутренней политики позволила Венеции наряду с папством не только играть активную роль на всем протяжении Итальянских войн, но и сохранить независимость и целостность своей территории.

И все же перечисленные признаки внутреннеполитической слабости отдельных государств Италии вряд ли можно рассматривать как проявление кризиса, точнее они являются следствием незавершенности процесса внутреннего развития региональных государств Италии, который наткнулся на такое мощное деформирующее препятствие, как иностранная агрессия.

Политическая пестрота полуострова дополнялась экономической неравномерностью развития его частей. Когда говорят о необыкновенном, блестящем развитии итальянских городов, их торговли и промышленности в XII–XIV вв.[509], то часто забывают, что вся южная и половина Средней Италии не имела к этому расцвету прямого отношения, как, впрочем, и некоторые части Северной Италии (Пьемонт, альпийские области). Поэтому, коль скоро речь заходит об упадке в XV в., можно сосредоточить внимание на наиболее передовых областях страны, так как именно они в конечном итоге определяли общее состояние экономики полуострова.

При общем взгляде на экономическое положение Италии в XV в. обращают внимание на ряд тревожных фактов. Прежде всего — потеря Италией монопольных позиций в торговых связях стран европейского континента с Востоком; утрата монополии в области банковского дела (финансирование европейских государств) и в производстве и сбыте сукон вначале на рынках Европы, а затем и Востока. Кроме того, явно обнаруживается стремление части купцов и банкиров, накопив огромные богатства, отойти от активной торгово-промышленной деятельности и вкладывать капиталы в приобретение земельной собственности, в банковские операции и государственные займы.

Что касается первого, то необходимо подчеркнуть, что это была утрата именно монопольного, исключительного положения Италии в ряде отраслей европейской экономики. Ее обусловило быстрое развитие промышленности и торговли в странах Западной Европы, где складывались мощные национальные государства, промышленность и торговля которых получала не только финансовую, но и политическую и военную поддержку. Это изменение роли Италии в общевропейской экономической конъюнктуре еще не могло привести в XV в. к значительному сокращению ее промышленной продукции, торговли и банковских операций. Что же касается второго, то тяга торгово-промышленных и ремесленных кругов к приобретению земельной собственности отнюдь не является чем-то присущим именно XV в. Для решения же вопроса, не была ли в XV в. нарушена пропорция между "капиталовложениями" в торговлю и промышленность, с одной стороны, и в приобретение земли с другой, мы пока не располагаем достаточным количеством данных, говорящих о составе капитала даже наиболее крупных промышленников и банкиров.

В середине XV в. итальянская посредническая торговля испытала жестокие удары. Тем более поражает та быстрота и энергия, с которой Генуя и Венеция, особенно пострадавшие от турецкой экспансии, сумели изменить ориентацию своей торговли, перенести центр тяжести ее: первая — в Западное Средиземноморье, Испанию и Португалию, вторая — в порты Северной Африки, в Сирию и Египет. В 1332–1345 гг. пунктом назначения всех венецианских галер, ушедших в восточном направлении, были порты Черного моря и Восточного Средиземноморья; общая прибыль от этих рейсов оценивалась в 100 400 золотых дукатов. В 1400–1412 гг. галеры отправлялись как в Черное море, так и в Сирию и Египет, они дали 96 300 золотых дукатов, из них 78 % пришлось на порты Леванта. В 1443–1456 гг., т. е. в годы самых тяжелых потерь на Востоке, венецианские купцы удвоили стоимость своих перевозок в Левант: из 129 галер (против 111 в 1400–1412 гг.), покинувших венецианский порт, 123 отправились в Сирию и Египет; общая прибыль от этих рейсов составила 221 510 золотых дукатов (при этом нужно учесть возросшую долю накладных расходов — в связи с турецкой опасностью пришлось увеличить вооружение и военный конвой купеческих галер)[510]. Для конца XV в. (1495–1496 гг.) имеются следующие данные о восточной торговле Венеции: в Сирию на венецианских галерах отправлено товаров на 500 тыс. золотых дукатов, в Александрию на 190 тыс.[511] Из этих же районов в Венецию доставлено товаров на общую сумму 350 тыс. золотых дукатов. И после взятия Константинополя Венеция не полностью утратила свои позиции на территории бывшей Византии. Отдельные купцы сохраняли там фактории вплоть до начала XVI в.[512]

Генуя также сумела в основном возместить потери на Востоке, освоив Западное Средиземноморье. Сосредоточив в своих руках почти всю итальянскую торговлю в этом районе и транзитные перевозки других стран, она до первой четверти XVI в. сохранила монополию в бурно развивавшейся торговле Испании и Португалии. В области судостроения ее первенство также оставалось бесспорно. В 1473 г. на генуэзских верфях строилось втрое больше кораблей, чем в XIV в.[513]

Что касается торговли Ломбардии и Тосканы, то в ней в XV в. также еще не видно никаких признаков упадка. Напротив, для Ломбардии характерно не только увеличение торговых операций через Венецию, но и бурное развитие сухопутной торговли с немецкими городами через альпийские перевалы. Первое место в этой торговле занимали миланские купцы, обслуживавшие торговлю не только своего города и контадо, но всей области, что значительно облегчалось мерами по улучшению и развитию природной сети речных путей. Только между 1439 и 1476 гг. было построено 90 км судоходных каналов.

Основу вывоза составляла продукция местного производства — бумазея, шелк, шафран, рис. В конце XV в. купеческая коллегия (Camera dei mercanti di Milano) открыла новые постоянные резиденции в Бари, Генуе, Лионе и Марселе. Большую роль в обороте ломбардских купцов играли легкие шерстяные ткани, которых с 70-х годов XV в. доставляли из Брюгге, Лилля и Англии — как для удовлетворения потребностей внутреннего итальянского рынка, так и для отправки на Восток через Венецию. Одновременно Милан пользовался и услугами генуэзских купцов для получения высококачественной английской шерсти: в 1452 и 1458 гг. генуэзские купцы приобрели для этой цели в Англии по 200 мешков шерсти.

Не менее активно организовывала свою собственную экспортную торговлю Флоренция. Затратив немало сил, энергии и средств (в 1406 г. была завоевана Пиза, и в 1421 г. у Генуи куплен за 100 тыс. золотых флоринов порт Ливорно), флорентийские купцы сумели использовать открывающиеся перед ними возможности прямой экспортной торговли с Востоком. Сразу же после приобретения портов было создано специальное ведомство Консулов моря (Consoli dell mare) для строительства флота, который вскоре не уступал по численности торговому флоту Венеции, и организации регулярных рейсов. Уже в 1421 г. галеры под флорентийским флагом отправились в Александрию, Константинополь и Брюгге. Галеры строились государством с тем, чтобы затем сдавать их в наем отдельным купцам или компаниям, т. е. по такой же системе, как в Венеции. В 1428 г. Строцци арендовали 3 галеры, а в 1429 г. — 4 для отправки товаров в Англию и Францию. Вскоре эти рейсы стали регулярными: ежегодно из Порто Пизано отправлялось в Англию и Фландрию, Каталонию, в Северную Африку и на Восток от 3 до 6 больших галер. Всего за 1421–1472 гг. в этих направлениях было совершено более 200 рейсов. В расходах по снаряжению судов активно участвовали не только частные лица, но и государство. Таким образом, торговые позиции Флоренции в Европе еще более упрочились, а на Востоке даже были расширены[514].

Во время турецко-венецианской войны 1463–1479 гг. флорентийские купцы утвердились на берегах Черного моря. По договору 1483 г. турецкий султан Баязет обязался покупать ежегодно 5 тыс. кусков флорентийского сукна, а в 1498 г. было подписано еще одно предпочтительное для флорентийских товаров соглашение. Именно в XV в. Флоренции удалось получить ряд существенных привилегий в Тунисе и Египте, точнее — вернуть себе те привилегии, которыми пользовалась там некогда Пиза (соглашения 1421 и 1422 гг.). Еще в 1507 г. в Константинополе было от 60 до 70 флорентийских купцов, оборотный капитал которых оценивался в 500–600 тыс. дукатов.

Основу итальянской внешней торговли в XV в., помимо транзита, продолжали составлять товары собственного производства — сукна, шелковые и хлопчатобумажные ткани, стекло, керамика, бумага, изделия художественного ремесла и предметы роскоши. Особо широкой известностью и в Европе, и на Востоке пользовались знаменитые флорентийские сукна. Господствующее положение этих сукон на внешнем рынке, а следовательно, и бурное развитие флорентийского сукноделия, было подорвано развитием производства сукон во Фландрии в середине XIV в., не уступающих флорентийским по качеству.

1309 г. — 300 мастерских с общим производством 100 тыс. кусков; 1338 г. — 200 мастерских с общим производством 70–80 тыс. кусков; 1373 г. — 200 мастерских с общим производством 30 тыс. кусков; 1378 г. — 200 мастерских с общим производством 24 тыс. кусков; 1427 г. — 279 мастерских с общим производством 19 тыс. кусков; 1472 г. — 270 мастерских с общим производством 24–25 тыс. кусков; 1494 г. — 280 мастерских.

Но в начале XV в. спад флорентийского сукноделия прекратился: данные, собранные А. Д. Роловой, говорят о том, что уровень производства на протяжении XV в. оставался в общем стабильным: И это несмотря на следующие, несомненно неблагоприятные для развития флорентийского сукноделия факторы: 1) развитие высококачественного английского сукноделия и выход его на международный рынок (уже в середине XV в. Англия вывозила 50 тыс. кусков сукна); 2) развитие собственного сукноделия в Испании и Франции, в котором также появляются экспортные сорта; 3) изменение вкусов — тот тип сукон, на производстве которого специализировалась Флоренция, все больше выходил из моды, его вытесняли шелка и легкие шерстяные ткани; 4) очень дорогие флорентийские сукна (их стоимость в 3–4 раза превышала стоимость обычных сукон) имели довольно ограниченный круг потребителей.

Общий же объем производства сукон более низкого качества, чем флорентийские, не только не упал, но возрос в XV в., так как сукноделие в той или иной степени развивалось не только во Флоренции и контадо, но буквально проникло во все уголки Тосканы[515]. К сожалению, точных данных о размере этого производства нет.

Общий объем производства тканей в Италии XV в., несмотря на неполноту сведений, все же не дает оснований говорить об общем упадке этой отрасли промышленности. Только через Венецию ежегодно вывозилось 48 тыс. кусков ломбардских сукон, 16 тыс. флорентийских, 40 тыс. кусков кремонской фланели. Маленькая Павия доставляла в Венецию тканей больше, чем на 200 тыс. дукатов. А ведь это далеко не исчерпывает всего объема экспортной торговли, а следовательно, и производства, так как известно, что Флоренция сама вывозила около 14 тыс. кусков сукна, Ломбардия вела широкую торговлю с Германией, Южной Францией, Генуя экспортировала итальянские ткани в Испанию и Португалию.

Кроме того, никак не учтен объем внутриитальянской торговли, в частности торговли Тосканы и Неаполитанского королевства и производства тканей на экспорт в более мелких центрах — таких, как Лукка, Сиена и др. Все исследователи отмечают, что производство сукон, как и шелковых тканей, вышло за пределы крупных и средних городских центров Ломбардии, Тосканы, Лигурии, Венето и проникло во все уголки этих областей. Широкое распространение шелкоткачества в Италии XV в. и его процветание общеизвестно[516] только во Флоренции в 83 мастерских в 1472 г. (в 1494 г. их насчитывалось уже 120) производилось ежегодно шелковых тканей не менее, чем на 400 тыс. золотых флоринов. Потребителями флорентийских шелков являлись Южная Франция, Антверпен, Англия, страны Востока, а в самой Италии — Рим, Неаполь, Сицилия, Марка. Отметим также такие центры шелкоткачества, как Милан, Болонья, Венеция, Генуя, Лукка. На международном рынке итальянские шелка занимали почти монопольное положение до середины XVI в. Застой в итальянской промышленности XV в. проявился не в сокращении общего объема ее продукции, а в неподвижности ее форм. В структуре текстильного производства в Италии в XV в. не происходит каких-либо изменений. Господствующей остается рассеянная мануфактура, скрытая под оболочкой цеховой организации. Новая развивающаяся отрасль — шелкоткачество — проходит в своем развитии тот же путь, что и сукноделие. А оружейное дело, например в Милане, несмотря на значительный объем, не перерастает форм простого ремесленного производства.

Централизованная мануфактура не получает сколько-нибудь широкого распространения (если не считать генуэзского и венецианского судостроения), что, однако, не исключает некоторых ее зачатков не только в производстве тканей, но и, например, в кожевенном производстве, о чем свидетельствуют цеховые статуты, например статуты Перуджи 1431, 1437 и следующих годов, все более детализирующие условия труда и оплаты наемных рабочих (lavoranti). Наиболее же распространенной была следующая структура производства: мастер-суконщик, шелковщик, кожевенник, владеющий лавкой и одной или несколькими мастерскими, где производится окончательная отделка товара; он же раздает отдельным ремесленникам сырье и оплачивает производство готового продукта; в целом все это предприятие финансируется купцом, иногда в компании с мастером. Одновременно отдельные отрасли текстильного производства все более выходят не только за пределы города, но и контадо, как, например, шелкомотание. Увеличивается доля чисто купеческого капитала в организации производства (в частности в Генуе и Милане), который все сильнее подчиняет себе деятельность цеха и отдельных ремесленников.

А. Сапори характеризует XV в. как время, когда вообще не происходило каких-либо качественных изменений в организации промышленности, торговли и банковского дела. В то же время он отмечает значительные количественные сдвиги. Те формы, которые еще только зарождались в XIV в., в XV в. приобретают широчайшее распространение. Это относится в первую очередь к такой форме объединения, как компания, которая проникает теперь не только во внешнюю, но и во внутреннюю торговлю, а также во все отрасли ремесла и, что очень важно, приобретает межгородской и межобластной характер. Наряду с этим она модернизируется, становится более подвижной[517], что тоже косвенно свидетельствует о развитии экономической активности вширь.

Сельское хозяйство в средневековой Италии занимало важное место по количеству занятого в нем населения, но в экономической жизни страны не играло большой роли; его продукция служила главным образом источником питания для самого сельского населения и населения небольших городов. Крупные городские центры, особенно на Севере и в Тоскане, жили в основном за счет импортного хлеба, который привозился из Сицилии и Северной Африки. Экспортных отраслей сельское хозяйство Италии до второй половины XIV в. не имело.

Так как данные по аграрной истории Италии XV в. еще более скудны, чем по истории промышленности и торговли, характеристика сельского хозяйства Италии XV в. поневоле оказывается слишком общей.

В XV в. удельный вес сельского хозяйства в экономике полуострова, безусловно, возрос за счет общего роста продукции и увеличения его роли как поставщика сырья для промышленности Италии и других стран. С этим связано более широкое развитие ряда технических культур и овцеводства.

Широкое распространение получило выращивание тутовых деревьев и разведение шелковичного червя. Культура тутового дерева, до 1409 г. известная главным образом на Юге, распространилась по всей Италии, вплоть до предгорьев Альп. О размерах данной отрасли хозяйства говорит тот факт, что растущая шелкоткацкая промышленность Италии до середины XVI в. почти полностью удовлетворялась местным сырьем. В Ломбардии получила развитие культура индиго, обеспечивающая потребность в этом красителе не только местной промышленности, но и широко экспортировавшаяся в Англию; то же можно сказать и о шафране, который выращивали в Тоскане и Абруццах: им снабжали текстильную промышленность Южной Германии. Среди отраслей, постепенно приобретавших экспортный характер, можно назвать также виноделие, маслоделие (оливковое масло все чаще фигурировало среди статей восточной торговли) и рисоводство (ломбардский рис уже в XV в. известен в Германии).

Именно к XV в. относится "неслыханный расцвет мелкой земледельческой культуры, организованной по типу садоводства", отмеченный еще К. Марксом[518]. Это хорошо прослеживается по земельным актам того времени: участки, определяемые еще в XIV в. как необработанные, поросшие кустарником и т. д., вытесняются садами, виноградниками, почти все пахотные участки имеют и культурные насаждения — оливы, фруктовые и тутовые деревья.

Все эти улучшения в сельском хозяйстве Италии, особенно Северной и Центральной, связаны также с изменением в структуре землевладения и землепользования. Уже в XIV в. основным землевладельцем в Северной Италии и Тоскане становится горожанин, серьезно потеснивший не только светских, но и духовных феодалов. И если в крупном землевладении наряду с купцами и банкирами (флорентийцами Медичи, Строцци, Гвиччардини, миланцем Томмазо Грасси и др.) большую роль еще играет землевладение монастырей (миланского Сант-Амброджо, тосканского Камальдоли или падуанского Сан-Джустино) и владения таких феодалов, как Маласпина, Мирандола или Каррара, то в среднем землевладении этих областей преобладание городского элемента несомненно. В целом на Севере и в Центре преобладало, вероятно, мелкое и среднее землевладение; среднее и на протяжении XV в. продолжает развиваться в ущерб крупному и мелкому. Для флорентийского контадо, например, это движение приблизительно таково[519]:

Изменения в структуре землевладения в XV в. не всегда влекли за собой изменения в структуре землепользования. Разделенная на средние и мелкие участки, земля сдавалась в обработку крестьянам или обрабатывалась самими владельцами (мелкое землевладение). Основным видом землепользования, вероятно, оставалось в XV в. вечнонаследственное или долгосрочное держание (либелла), особенно на Севере, но наряду с этим с конца XIII в. все большее распространение получает краткосрочная аренда за определенный денежный взнос (affitto) или за часть урожая (mezzadria), последняя особенно в Тоскане. Превращение испольной формы аренды, которую К. Маркс с экономической точки зрения характеризует как форму, переходную к капиталистической, в систему несомненно связано с переходом земель в руки купцов и промышленников, с вложением в землю части свободных капиталов, накопленных в торговле и промышленности. При аренде на условиях медзадрии землевладелец не просто сдавал землю, но и участвовал в ее эксплуатации, предоставляя арендатору половину скота и семян, а иногда и часть рабочей силы. При этом нужно учесть, что новая система аренды несла с собой существенные изменения аграрного пейзажа — на смену мелким, иногда разрозненным участкам (pezieterre) приходят более компактные podere, которые не совсем удачно определяются в русском языке как "поместье". Чтобы создать такое podere, землевладелец должен был путем покупок объединить некоторое количество участков, построить дом и другие хозяйственные постройки, а иногда, как, например, в Ломбардии, провести и мелиоративные работы. Таким образом, доля урожая, которую вносил арендатор, частично являлась земельной рентой, а частично возмещением капитала, вложенного землевладельцем в хозяйство.

Экономическая характеристика испольной арены и определение ее роли в развитии капиталистических отношений в итальянской деревне XV в. пока не представляются возможными ввиду почти полной неразработанности этого вропроса в литературе и отсутствия массовых публикаций испольных контрактов. Заметим, однако, что краткосрочная аренда была делом, несомненно, выгодным для землевладельца. По данным для округи Вероны, доходность земель, находившихся в краткосрочной аренде, возрастала и составляла в 1486 г. 15,5 % с пахотных земель и 20,5 % с участков, содержащих пашню и виноградник, в то время как доход от либеллярных держаний неизменно падал от 5 % в XIV в. до 1,8 % в 1482 г.[520]

Учитывая необычайное разнообразие в социально-экономическом уровне развития отдельных областей Италии, нельзя без длительного обследования каждой из них говорить об общем распространении медзадрии, особенно в ее классической форме, даже во всех наиболее развитых областях полуострова. Однако преобладание ее в Тоскане в XV в. несомненно: в округе Сан-Джиминьяно (близ Флоренции) 62,3 % земель сдавалось в аренду на условиях медзадрии. Во флорентийском контадо доля медзадрии составляла от 80 до 93 % на землях горожан и до 70 % на землях церкви.

Распространение краткосрочной аренды и переход массы земельных владений к новым собственникам, очевидно, оказывали влияние и на эволюцию либеллярного держания, которое все более сближалось либо с собственностью (свободное распоряжение держанием вплоть до отчуждения), либо с краткосрочной арендой (сокращение сроков либеллярного держания с 19–29 лет до 6–10: происходит как бы "разветвление" либеллы). Наряду с этим наблюдается все более активное вмешательство собственника в хозяйственную деятельность держателя. Условия либеллярного договора все чаще содержат обязательства засевать пашню не только пшеницей, насаждать плодовые и тутовые деревья и т. п.

Если учесть, что эти изменения влекли за собой также увеличение взноса за держание, вносимого, как правило, натурой, необходимость вносить определенную плату при возобновлении договора и ряд других тягот для держателя, то можно считать, что в целом положение держателей в XIV–XV вв. имело тенденцию к ухудшению. Но эта тенденция значительно смягчилась общим подъемом сельского хозяйства, а также снижением в крупных государствах налогового бремени. Такая обстановка, вероятно, явилась одной из причин, почему, несмотря на ухудшение условий землепользования и усиление эксплуатации держателей и арендаторов, Италия XIV–XV вв. совершенно не знала тех крестьянских восстаний, которые потрясали в это время другие страны Западной Европы.

Приведенная выше обобщенная характеристика сельского хозяйства нуждается, однако, в уточнениях: во-первых, в ограничении ее только наиболее передовыми областями Северной Италии — из нее выпадают такие области, как Фриуль, Пьемонт, а также ряд феодальных владений в Лигурии и Тоскане, где феодальное вечнонаследственное держание полностью сохранило свое господство, а крестьяне были обременены не только многочисленными поземельными, но и личными поборами. Кроме того, из этой характеристики нужно полностью исключить Папскую область и Неаполитанское королевство, где феодализм пустил очень глубокие корни и не подвергся разлагающемуся влиянию городов. Здесь крестьянские массы, задавленные повинностями, становившимися все более многочисленными, были привязаны к земле системой наследственных держаний. Для сельского хозяйства этих областей в XV в. характерен упадок, особенно в Неаполитанском королевстве. Именно там, в Калабрии, разразилось крестьянское восстание 1459–1461 гг.

Разорение, которое принесли с собой Итальянские войны, испытало прежде всего сельское хозяйство страны, особенно северной ее части (на территории Папского государства и Неаполитанского королевства военные действия не велись после 1504 г.); ее поля топтали свои и чужеземные солдаты, сжигавшие урожаи и обременявшие жителей поборами, постоями и реквизициями. К середине XVI в. сельское хозяйство пришло в полное расстройство. Промышленность же и торговля после замирения страны пережили даже некоторое оживление, чтобы в конце века окончательно прийти в жалкое состояние.

Итак, несмотря на некоторые тревожные симптомы в развитии экономики в XV в., Италия продолжала оставаться наиболее развитой страной Европы, хотя, вероятно, и отстающей по темпам развития от таких стран, как Франция и Англия. По богатству же и блеску своих городов она не знала себе равных. И это — не последняя причина, почему Италия стала ареной многолетних ожесточенных битв крупнейших государств Европы — Франции, Испании и Империи, когда они вступили в борьбу за политическое и экономическое первенство в Европе.

С 1469 г. итальянские государства были объединены Всеобщей лигой в некую политическую систему, известную под названием "системы итальянского равновесия". Суть этого равновесия заключалась не столько в сознательной политике отдельных правителей Италии, сколько в исчерпании потенциальных возможностей наиболее крупных государств расширять свои территории. Ни одно из них не было слишком слабым, чтобы другие могли даже общими усилиями подчинить его или разделить его владения, и ни одно не было достаточно сильным, чтобы покорить соседа. Эта система не несла в себе никаких объединительных тенденций — она преследовала цель сохранить status quo, а следовательно, объективно, закрепить раздробленность Италии.

Непрочность системы итальянского равновесия обнаружилась при первой же угрозе иностранного вторжения, когда стало ясно, что давнишний план Франции возвратить себе анжуйское наследство — Неаполитанское королевство — может стать реальностью (1491 г.).

Итальянские государства увидели возможность использовать французское вмешательство в собственных интересах. Со своей стороны Франция заботилась о том, чтобы подыскать себе союзников на полуострове. В первую очередь ее интересовала позиция Лодовико Моро, что определялось географическим положением Миланского герцогства. Дело в том, что французские войска, двигаясь на юг, неизбежно должны были пройти через Ломбардию. Естественно, для Моро было важно, чтобы в его владениях оказались войска союзника, а не врага, тем более, что положение его в это время стало неустойчивым. Узурпировав власть у своего племянника Джан-Галеаццо, Моро вступил в прямой конфликт с арагонским домом Неаполя, который требовал восстановления прав Джан-Галеаццо, женатого на Изабелле, внучке Ферранте I Арагонского. В этой ситуации Франция, сама претендовавшая на Неаполь, выступила союзником Моро, хотя в любой момент Карл VIII мог переменить фронт и сговориться с Ферранте против Моро.

Возможность французского похода не оставила равнодушной и Венецию, мечтавшую приобрести принадлежавшие Неаполю апулийские порты. Милан и Венеция первыми заключили союз с Карлом VIII (январь 1492 г.). Папа Александр VI, давно конфликтовавший с Неаполем из-за прав на некоторые феоды, долго колебался, но в конце концов в октябре 1493 г. уступил настоятельным требованиям Франции и обещал беспрепятственный проход через свои владения и инвеституру на Неаполитанское королевство (которое официально находилось в вассальной зависимости от папы).

Одновременно Лодовико Моро, Александр VI и венецианский сенат, хорошо сознавая опасность французской агрессии, заключили тройственный союз (25 апреля 1493 г.), целью которого провозглашалось "поддержание мира в Италии". Но всем была ясна его антинеаполитанская направленность — Неаполю даже не предложили участвовать в новой лиге. Правитель Флоренции Пьеро Медичи отказался примкнуть к ней, оставшись единственным, хотя и пассивным, союзником Неаполя. Тройственная лига официально не имела антифранцузского характера. Напротив, в договоре лиги специально оговаривалось, что она не затрагивает союзные отношения сторон с Францией. Для Моро этот тройственный союз имел немалое значение, ибо одна из статей договора признавала его законным правителем Милана.

Таким образом, Италия уже накануне похода Карла VIII разделилась на два враждебных лагеря: Милан, Венеция, папа — с одной стороны, и Неаполь и Флоренция — с другой. Один лагерь ориентировался на Францию, другой — на Испанию. Последнюю пока, правда, рассматривали только как потенциального союзника. На первом этапе Итальянских войн — накануне и во время похода Карла VIII — Испания не обнаружила большой охоты вмешиваться в судьбу Неаполитанского королевства. Несмотря на неоднократные просьбы Ферранте I, она не оказала ему никакой помощи, ограничившись несколькими неопределенными заявлениями дипломатического характера. Летом же 1495 г. в связи с успехами французской экспедиции она послала мощный флот для защиты Сицилии.

Несмотря на деятельную военную и дипломатическую подготовку Франции к походу, итальянские государства все еще питали надежду на то, что он не состоится: Франция не сможет начать военные операции в ближайшее время из-за бездарности ее короля, ничтожности его советников, внутренних неурядиц и внешних осложнений — таков общий вывод венецианского посла Закария Контарини в его обширном донесении Сенату об общем положении Франции буквально накануне похода[521]. Флорентийский посол оказался менее категоричным, заявив: "Чтобы разобраться в здешних делах, нужно быть гадателем или магом, человеческого разума здесь недостаточно"[522]. Уже осенью 1494 г., когда французская армия перешла через Альпы, венецианский купец и политический деятель Дж. Приули записывал в своем дневнике, что "это было дело, чрезвычайно всех удивившее"[523]. В реальность экспедиции поверили только, когда к армии прибыл сам король.

Свои внешние затруднения (конфликты с Англией, Испанией и Империей) Франции удалось уладить в 1493 г. заключением серии договоров. Для решения же внутренних проблем итальянский поход был просто необходим. Он давал возможность найти занятие и средства к существованию для многочисленного бедного французского дворянства, единственным занятием и источником дохода которого являлась война. Французская аристократия рассчитывала получить новые феоды, купечество — опорные пункты в Южном Средиземноморье.

К тому моменту, когда поход Карла VIII стал реальностью, итальянские государи, в частности Лодовико Моро, успели уладить многие разногласия, напряженность внутриитальянской обстановки разрядилась: Моро получил подтверждение своих прав на герцогство Миланское; Венеция видела, что она сможет получить апулийские порты в обмен на одно лишь обещание союзных отношений с Неаполем; Александр VI урегулировал споры из-за феодов в Неаполитанском королевстве и очень опасался появления там такого соседа, как французский король. Но узел был уже завязан крепко, и изменить что-либо — уже не зависело от отдельных итальянских государей. Предпринятые же Моро попытки сколотить общеитальянскую антифранцузскую лигу — единственное, что могло бы предотвратить французскую угрозу, — не дали результата главным образом из-за равнодушия Венеции. Посольство Моро к Светлейшей осталось безрезультатным. "Они полагают, что только выиграют, оставаясь в стороне и глядя, как другие властители Италии будут тратиться и страдать", — доносил из Венеции миланский посол. Позиция Светлейшей определила отношение к антифранцузской лиге и других государств Италии.

Французский посол Перон де Баски, выяснявший отношение к французскому походу и посетивший кроме Милана (осень 1493 г.) также Венецию, Феррару, Флоренцию и Рим, нигде не встретил дружеского приема, хотя и не получил явного отпора. Все собирались следовать совету флорентийского посла Джентиле Бекки: "Лучше стоять на якоре между Миланом и Неаполем — пусть чешутся те, у кого зуд". Путь в Италию французским войскам был открыт. Летом 1494 г. авангард французской армии появился в Романье и на Лигурийском побережье, а в первых числах сентября, пройдя через перевал Мондженевро, в Италию вторглись и основные части во главе с Карлом VIII. Навстречу им в Геную направился неаполитанский флот, в Романью — армия под командованием герцога Калабрийского. Первые же поражения итальянцев как бы предрешили исход дальнейших военных действий. Жестокость французов на поле боя и по отношению к мирным жителям потрясла современников. Итальянцы, хотя и воевали за последнее столетие много и часто, не привыкли к таким кровопролитиям. По выражению одного из хронистов, итальянцы пришли в состояние панического ужаса (timore panico), и этот ужас был в значительной мере причиной того, что дальнейшее завоевание осуществлялось не силой оружия, а мелом (col gesso), которым французские квартирьеры помечали дома для постоя французских войск. Города и сильные крепости сдавались без боя.

Из Пьемонта Карл VIII триумфальным маршем направился на юг через Пьяченцу и Павию и далее через Апеннины в Луниджану и Тоскану. Этой дорогой (вместо той, что шла по побережью Адриатики) он воспользовался, так как учитывал настроение мелких феодалов этих областей, недовольных властью Флоренции. Пройдя через Луниджану и зверски разграбив по пути Фивиццано, Карл вышел к Сарцане. На этом участке пути через дикую и безлюдную местность, гористые ущелья и болота французская армия подверглась огромной потенциальной опасности, ибо могла быть уничтожена даже малыми силами. Но никто об этом и не помышлял.

В Сарцану вскоре прибыл вконец перетрусивший Пьеро Медичи, соглашавшийся на полную капитуляцию Флоренции на очень тяжелых условиях. Но осуществить условия столь позорного договора французам не удалось. Возмущенные флорентийцы восстали (8 ноября) и создали новое правительство, объявившее об изгнании Медичи. Хотя Флоренция находилась поистине в отчаянном положении — без войска, без поддержки ряда городов (восстали Пиза, Ареццо, Монтепульчано), новому правительству удалось организовать дело так, что Карла VIII встретили не как завоевателя, а как возможного союзника. Правда, условия нового договора были все же достаточно тяжелы: уплата 120 тыс. флоринов контрибуции, передача важнейших крепостей французским гарнизонам, дальнейшая помощь Карлу VIII в завоевании Неаполя. Основную задачу новое правительство Пьеро Каппони видело в том, чтобы как можно скорее спровадить французскую армию из Флоренции и из Тосканы вообще. 28 ноября французы покинули город, предварительно разграбив сокровища дворца Медичи. Из Флоренции Карл направился в Рим, сопровождаемый упорными слухами о намерении провести реформу церкви, что особенно восстановило против него папу. Но Карл и не думал об этом, ему нужно было прежде всего получить от папы инвеституру на Неаполитанское королевство.

При приближении французов Александр VI заперся в крепости св. Ангела, но наведенные на нее пушки быстро примирили его с королем. 31 декабря он вступил в переговоры. 15 января 1495 г. они завершились к обоюдному удовольствию, и Карл VIII беспрепятственно двинулся к Неаполю. В стране вспыхнуло новое баронское восстание. Крепости сдавались одна за другой. Фердинанд II, наследник Ферранте, бежал. 22 февраля Карл VIII вступил в столицу как триумфатор и освободитель. Народ бежал вслед за ним, крича "Карло, Карло, Франция, Франция!"; по словам Коммина, его встречали, как "иудеи мессию, кто не мог поцеловать руку, целовал ногу".

Каковы же причины столь неожиданного и блестящего успеха Карла VIII? Совершенно очевидно, что французское завоевание нельзя считать результатом военного поражения итальянских государств — военных действий по существу не происходило. В своей основе это было политическое поражение, следствие внутренних противоречий государств полуострова, остроту которых не смягчила даже внешняя опасность, последствия которой многие предвидели. Характерны в этом отношении "пророческие" письма наиболее слабого и подвергавшегося наибольшей угрозе государя Ферранте Неаполитанского (умершего накануне французского вторжения), где он, моля о помощи и единении, предсказывал грядущую катастрофу: "Французы ни разу еще не приходили в Италию без того, чтобы не повергнуть ее в прах. А предстоящий их приход, если хорошенько в него вдуматься, будет таков, что повлечет за собой общую гибель, хотя и грозят пока лишь нам одним". Но, как мы видели, эти призывы остались втуне. Каждый думал только о себе, надеясь уйти от опасности путем сепаратных соглашений, с наименьшими потерями, а иногда и с выгодой за счет ослабления соседа.

В Неаполе, несмотря на некоторые меры, принятые Карлом, чтобы обеспечить поддержку торгово-ремесленных кругов и народа (предоставление прав в городском самоуправлении, попытка упорядочить взимание налогов), французам не удалось добиться прочного положения. Надежды, которые возлагали на приход французов некоторые круги Неаполитанского королевства, не сбылись: французы пришли грабить, чем они и занялись в первую очередь — как официально, так и неофициально. Для содержания огромной армии объявлялись все новые поборы. Французская администрация оказалась еще более продажной. Земли и замки широко раздавались французским дворянам из свиты короля. К этому нужно добавить грабежи и бесчинства французских солдат. "Наши не считали итальянцев за людей", — писал Коммин в своих мемуарах. Для того, чтобы возбудить единодушную ненависть и поставить себя и армию под угрозу всеобщего восстания, Карлу VIII понадобилось всего 50 дней.

Одновременно с севера, из Венеции, пришло грозное известие о создании антифранцузской Лиги, в которую вошли Лодовико Моро, Венеция, папа Александр VI, германский император и Испания.

Таким образом, уже на первом этапе Итальянских войн в борьбу оказалась втянута и Испания, несмотря на возражения некоторых государей, в частности Моро. "Если у нас сейчас одна болячка, то тогда их будет две", — предупреждал он венецианский Сенат. Всех участников Лиги по разным причинам не могло не беспокоить намерение Карла VIII, утвердившись на Юге, попытаться подчинить себе и другие государства Италии.

Известие о создании Лиги явилось полной неожиданностью для Карла VIII. Реляции его посла Филиппа де Коммина, находившегося все время в Венеции, были самые успокоительные. Итальянцам же удалось обмануть проницательнейшего французского дипломата, поставив его перед фактом подписания договора. Создание Лиги сделало катастрофическим и без того нелегкое положение французов в Италии. 20 мая 1495 г. Карл VIII, боясь быть отрезанным от Франции, спешно покинул Неаполь и, оставив гарнизоны в разных крепостях страны, быстро двинулся на север.

6 июля французы и войска Лиги встретились в долине реки Таро у Форново. Это была, вероятно, одна из самых беспорядочных битв в истории. Итальянские хронисты расходятся даже в том, сколько она длилась: одни утверждают, что 15 часов, другие — 2 и даже меньше. Потери обеих сторон были очень велики. Итальянцы имели численное превосходство, но оно не принесло им победы. Сами итальянцы называли битву у Форново "непростительным позором" (inescusabile vergogna): их не разбили, а французы, стремившиеся пройти, — прошли.

Основные французские войска во главе с Карлом VIII беспрепятственно покинули Италию. В их руках еще оставались крепости на севере, в Лигурии и Тоскане, не говоря уже о Неаполитанском королевстве. Но там их участь была уже предрешена. Сразу же после ухода Карла VIII в Калабрии высадился Фердинанд II с нанятыми им испанцами под командованием одного из крупнейших полководцев XV в. Гонсальво де Кордова. Потерпев ряд крупных поражений и потеряв оставшуюся часть своих войск, французы 7 июля 1496 г. должны были подписать общую капитуляцию и очистить территорию королевства (декабрь 1496 г.).

Теперь, казалось, государства полуострова вновь предоставлены самим себе. Но они не смогли использовать те преимущества, которое давало бы им объединение. Вторжение Карла VIII безвозвратно подорвало систему политического равновесия, возродило приглушенные было противоречия, оживило экспансионистские тенденции отдельных государств, и особенно папства.

Уход французов не принес умиротворения. Один за другим вспыхивают очаги внутренних войн. Одним из главных узлов противоречий стала Романья, из территории которой Александр VI решил выкроить владение для своего сына Цезаря Борджа. Это затрагивало непосредственно интересы Милана и Венеции, которые сами претендовали на Романью. Вторым пунктом столкновения стала восставшая Пиза, против которой сразу же после прихода французов Флоренция начала изнурительную войну (1494–1509), чтобы восстановить в ней свое владычество.

Пиза искала союзников. Венеция, которая не прочь была укрепиться на западном побережье Италии, охотно оказала поддержку войсками. В свою очередь Моро не мог остаться равнодушным к возможному усилению Венеции, как и вообще к необыкновенному росту ее престижа после Форново, когда Светлейшая пыталась играть роль спасительницы Италии. Для нейтрализации влияния Венеции в Тоскане герцог Миланский не только сам принял участие в Пизанской кампании, но и привлек императора, снабдив его деньгами. Таким образом, конфликт Пиза — Флоренция превратился в общеитальянский.

Между тем Франция, несмотря на неудачный поход Карла VIII, отнюдь не оставила намерений покорить Неаполь. Сведения о подготовке еще одной экспедиции начали поступать буквально сразу же после ухода Карла VIII. Уже в январе 1497 г. Франция сумела вернуть себе ряд крепостей в Северной Италии — Нови, Алессандрию. Не менее деятельно велась и дипломатическая подготовка нового вторжения.

Новому французскому королю Людовику XII (Карл VIII умер в 1498 г.) предстояло исправить ошибки своего предшественника. Он понимал, что прежде, чем возобновлять военные действия против далекого Неаполитанского королевства, необходимо прочно закрепиться на севере полуострова. Ближайшим объектом агрессии должен был стать Милан — "замок полуострова". Первую претензию на него он заявил уже при вступлении на престол: титул "герцог Миланский" был включен в официальную титулатуру французских королей.

Изменение направления французской агрессии и то перераспределение сил внутри самой Италии, которое явилось следствием похода Карла VIII, привели к изменению ориентации и перегруппировке итальянских государств. В приходе французов на этот раз активно были заинтересованы: Венеция (Франция становилась для нее естественным союзником в борьбе против притязаний империи и в поддержке ряда ее собственных притязаний в Восточной Ломбардии); папа, стремившийся полностью подчинить мелкие синьории Романьи и Анконской марки и видевший во Франции единственную опору в борьбе с остальными итальянскими государствами; Флоренция, которая в свою очередь рассчитывала, что Франция не захочет чрезмерного усиления папства и не допустит присоединения к Папскому государству и ряда городов Тосканы; кроме того, флорентийцы надеялись на поддержку Людовика XII в пизанской кампании. Все эти государства не только высказали благожелательное отношение к планам Людовика XII относительно Милана, но и обещали помочь деньгами и войском. Французская экспедиция для завоевания одного из итальянских государств осуществлялась силами и средствами самих итальянцев (Людовик XII располагал для итальянского похода весьма ограниченными силами — не более чем 10-тысячным войском).

Военные действия начались осенью 1499 г. захватом Тортоны французским кондотьером Тривульцио. Несмотря на то, что герцог Миланский располагал крупными силами, французы сумели стремительно развить первый успех. Уже через неделю они оказались под стенами Милана. "Крепости мало стоят, когда народ тебе враг", — писал Макиавелли в своих "Рассуждениях", имея в виду события в Ломбардии. Моро с остатками войска отступил к столице и старался подготовить Милан к обороне. Но миланцы не желали осады. В городе вспыхнуло восстание, и герцогу пришлось спасаться бегством (6 октября 1499 г.). В его руках осталась только цитадель.

Вскоре вся Ломбардия очутилась под властью французов.

Не военная или финансовая слабость, а главным образом народное недовольство, прямая враждебность миланской олигархии и предательство феодалов — начальников крепостей, т. е. по существу те же причины, что обеспечили быстрый успех Карла VIII в Неаполитанском королевстве, явились залогом столь быстрого успеха французов в Ломбардии.

На этот раз французы решили обосноваться более прочно. Ломбардию официально присоединили к королевскому домену. В результате некоторой реорганизации государственного управления вся власть сосредоточивалась в руках дворянско-купеческой олигархии под французским контролем. Тайный герцогский совет заменили неким подобием сената, куда входили и французские феодалы. Налоги снизили для Милана примерно на одну треть, но миланцы остались недовольны, полагая, что за сдачу города без боя они заслужили полное освобождение от налогов. Исполнительную власть осуществлял наместник короля. Им стал кондотьер Джан-Джакомо Тривульцио, человек, который даже в те отнюдь не щепетильные времена славился исключительной жестокостью. Его правление вскоре вызвало новое восстание в городе. Как писал Гвиччардини, не только политика французов, а и их обычаи, костюмы — все настраивало миланцев против них, но главным образом — "крушение надежд на свободу". 5 февраля 1500 г. Моро смог вернуться в Милан во главе войск, набранных им в Швейцарии. Но успех его оказался кратковременным. Если в первый раз на завоевание Ломбардии французам понадобилось три недели, то вторично на это ушло три месяца. Моро боролся с полным напряжением сил, и теперь уже общественное мнение городов и крепостей, побывавших под властью французов, было на его стороне. Но его наемные войска изменили ему, в решающий момент отказавшись вступить в бой.

Моро был разбит (7 апреля), взят в плен и окончил свои дни во французском замке Лош. Ломбардия вновь очутилась под властью Франции.

Содержание в Ломбардии огромного войска стоило немалых денег. Большую часть расходов Людовик XII решил переложить на своих союзников, в частности на Флоренцию, куда он послал для участия в осаде Пизы несколько отрядов. Платить им должна была Флоренция. Кроме того, Людовик XII потребовал вернуть ему те суммы, которые флорентийцы брали в свое время взаймы у Лодовико Моро, и предоставить не менее 50 тыс. флоринов для подготовки французского похода против Неаполя. Флоренция, уже и без того испытавшая тяготы в связи с пизанской войной, не могла взять на себя столь непосильное бремя расходов, но опасалась и раздражать Людовика отказом.

Трудности пизанской войны и неудача штурма 7 июня 1500 г. привели и без того мало дисциплинированные отряды французских войск к полной деморализации. Теперь они представляли прямую угрозу Флоренции. Тяжесть положения усугублялась тем, что и другие города Тосканы готовились поднять восстание (Ареццо, Пистойя), а на севере Тосканы отряды Цезаря Борджа захватили некоторые флорентийские крепости и угрожали самой Флоренции. Только колоссальным напряжением всех финансовых возможностей (Флоренция должна была выплатить сразу около 200 тыс. дукатов) и благодаря бешеной энергии секретаря республики Макиавелли Флоренции удалось избежать опасности. Спасению Флоренции способствовало также то, что Людовик XII, преодолев, наконец, дипломатическое сопротивление Испании его неаполитанским планам и заключив с ней в ноябре 1500 г. договор о разделе Неаполитанского королевства (Франция получала Неаполь, Кампанию, Абруццы, Испания — Апулию и Калабрию), смог, наконец, отправиться в поход и ему пришлось отозвать свои отряды из Тосканы.

Неаполитанское королевство, находившееся в полной изоляции (все его возможные союзники оказались связаны с Францией), фактически без войска (Фердинанд II сумел собрать лишь около 7 тыс. человек против 30 тыс. французов и испанцев), не могло оказать сколько-нибудь успешного сопротивления, хотя отдельные крепости оборонялись с необыкновенным упорством.

При приближении вражеских войск жители Неаполя и Капуи (горожане, нобили, духовенство) единодушно поклялись в верности своему королю. Но стойкость горожан не могла спасти общего положения — не было союзников, не было армии, бароны во главе с королевским сенешалом графом Мельфи перешли на сторону врага, а в Капуе нашелся предатель, открывший ворота. За год французы и испанцы завоевали Неаполитанское королевство — каждый свою часть. 1 марта 1502 г. в Таранто сдался последний арагонский отряд. Неаполитанское королевство перестало существовать. Это был момент наивысшего торжества Франции в Италии и в то же время начало прямого соперничества Франции и Испании — правда, пока только на юге полуострова.

Весной 1503 г. между французскими и испанскими войсками начинаются столкновения из-за спорных областей — Базиликаты и Капитанаты. Это взволновало итальянские государства, все с тревогой ждут, что испанцы, используя военное преимущество, двинутся на север и отнимут у Франции Ломбардию. Но тревога оказалась напрасной. Испания, вытеснив французов с юга, предпочитает закрепить свое положение и соглашается подписать трехлетнее перемирие с Францией (11 февраля 1504 г.).

Так заканчивается второй период Итальянских войн, когда итальянские государства играли если не решающую, то во всяком случае существенную роль в событиях. Основные итоги этого периода: разгром двух крупнейших государств Италии — герцогства Миланского на севере и Неаполитанского королевства на юге и активное вмешательство в борьбу Испании. Итальянские государства еще не отказались от борьбы, но теперь она ведется на два фронта — против Испании и против Франции. Одна за другой создаются многочисленные лиги (крупнейшими и наиболее прочными из них были Камбрейская (1508 г.) и Святейшая (1511 г.). Ни одна из них не является чисто итальянской, в них постоянно принимает участие та или иная иностранная держава. Итальянская политика сводится теперь к стремлению создать равновесие между Францией и Испанией. Это — единственная надежда на сохранение какой-то независимости. Временами делаются попытки самостоятельно решать итальянские проблемы, но они неизменно разбиваются из-за невозможности создать длительный союз всех итальянских государств.

Наиболее активной политической силой третьего периода Итальянских войн (1504–1516) стало папство. Не сумев противостоять иностранной агрессии и утверждению французов на севере и испанцев на юге полуострова, папа и другие итальянские государства проявляли особое беспокойство в связи с усилением Венецианской республики, которая, как казалось итальянцам, "была способна отнять у них тот призрак свободы, которой они еще располагали".

Действительно, Венеция оказалась единственным государством, которое извлекло выгоду из бедствий, обрушившихся на Италию. Она не только обнаружила удивительную стойкость в борьбе против злейшего врага — турок, не подорвав при этом экономики, но и сумела, воспользовавшись десятилетними войнами, значительно расширить свои владения на полуострове. Первое завоевание Неаполитанского королевства принесло ей апулийские порты — Трани, Бриндизи, Отранто, покорение Милана — значительные области Ломбардии с городами Кремона и Гьярдадда. Падение Цезаря Борджа поставило в зависимость от нее Романью, где она приобрела ряд городов, в том числе и Фаэнцу. Захват Романьи, по словам Макиавелли, "мог либо открыть ей дверь в Италию, либо стать источником ее гибели". Это особенно взволновало папу Юлия II. стремившегося создать сильное государство, куда должна была войти и Романья.

Притязания венецианцев буквально выводили его из себя, и он заявил, что готов объединиться с Францией, императором, с кем угодно, лишь бы добиться гибели Венеции.

Чтобы создать коалицию против Венеции, не требовалось особых усилий — ее ненавидели все государства Италии, обвиняя в стремлении к созданию "итальянской монархии", которая объединила бы весь полуостров. Вряд ли Венеция имела столь далеко идущие замыслы, но само обвинение весьма характерно — оно свидетельствует о том, как далеки были итальянские государства и даже крупнейшие государственные деятели, в том числе Макиавелли, от идеи итальянского единства. Из всех видов рабства самое тяжелое — подчинение одной республики другой, писал Макиавелли в своих "Рассуждениях…", имея в виду венецианские притязания.

К создаваемой Юлием II антивенецианской коалиции охотно присоединились Франция, Испания и Империя: Испания выгнала из Неаполитанского королевства Францию, но должна была терпеть там Венецию; Франция могла стать госпожой всей Ломбардии, но землями от Адды до По владела та же Венеция; Империи же она преграждала выход к Адриатическому морю, владея Фриулем и Горицией.

Однако для объединения усилий будущим союзникам понадобилось четыре года (Камбрейская лига была официально провозглашена в 1508 г.). Это время Светлейшая, отлично сознававшая грозившую ей опасность, использовала для укрепления своих крепостей и создания большого войска. Она собрала также ополчение (10 тыс. пехотинцев) из жителей Падуанской округи и Фриуля. Хорошо обученные и вооруженные ополченцы оказались самой стойкой частью венецианской армии. Тем не менее объединенные силы союзников намного превосходили венецианские.

Весной 1509 г. французы двинулись на Тревильо в долине Адды, что и положило начало войне, которую Паоло Джовио, историк и современник событий, назвал "самой продолжительной и самой ужасной из всех, какие велись со времени изгнания готов". Почти месяц ушел на мелкие стычки и сложное маневрирование обеих армий. Франция, отобрав за 11 дней все ломбардские владения Венеции, не склонна была далее продолжать активную борьбу. Только 14 мая главные силы Венеции и Лиги встретились у Аньяделло. Венецианские войска оказали упорное сопротивление численно превосходящему противнику. Мощным ударом с фланга тяжеловооруженной французской коннице удалось смять и обратить в бегство легкую венецианскую кавалерию, но пехота, состоявшая в основном из ополченцев, осталась на месте, выдерживая натиск гасконских стрелков, швейцарских копейщиков и французской и итальянской кавалерии. Она была перебита лишь при помощи артиллерии.

Венеция, безусловно, могла гордиться мужеством и стойкостью своих граждан. Несмотря на поражение, сражение при Аньяделло остается наиболее героической страницей в истории Венецианской республики.

В результате огромных людских потерь Светлейшая оказалась в трагическом положении, а между тем ей предстояло защищать огромную, по итальянским масштабам, территорию. Она могла рассчитывать лишь на верность и силу сопротивления своих подданных.

Венецианский Сенат, по сообщению М. Санудо, пошел на такую меру, как освобождение всех городов республики от клятвы верности Венеции, чтобы спасти их от разрушения, а жителей от резни, ибо "само имя "венецианец" было ненавистно ее врагам". Одновременно Венеция обещала награду каждому городу, который сможет создать у себя ополчение и гарнизон. В остальном города республики были предоставлены сами себе. Оставшиеся у Венеции отряды предназначались для защиты столицы.

В июне 1509 г. войска императора заняли Верону, Виченцу и Падую. Герцог Феррарский захватил для папы Эсте, Полезино и Монселиче. Французы закрепились в ломбардской части, между Адидже и По, оставив швейцарцам долину Бренты и Пьяве. Враг подступал к самой Венеции.

Однако 17 июня венецианцам неожиданным нападением удалось освободить Падую. Одновременно начались крестьянские восстания против немцев и французов в долине Адидже и во Фриуле. Макиавелли, который в это время в качестве посла Флоренции находился при дворе императора, писал из Вероны: "Дворяне не любят Венецию, но народ, городские низы и крестьяне необыкновенно преданны ей, их нельзя убедить, даже под страхом смерти, отказаться от имени венецианца; невозможно, чтобы государи удержали бы области с такими крестьянами".

Но пока сила все же оставалась на стороне Лиги. В августе императору вновь удалось захватить ряд мелких городов, а в середине августа его войска разбили лагерь в 5 км от Венеции. Но раньше, чем угрожать столице, союзники должны были взять Падую, чтобы обеспечить свой тыл. Осада Падуи началась 3 сентября, 17 дней длился почти беспрерывный обстрел немецкой артиллерией, четырежды город подвергался штурму, но все попытки благодаря мужеству населения, составлявшего основной контингент защитников Падуи, окончились неудачей. Ночью 1 ноября император, в войсках которого вспыхнула эпидемия, приказал отступить в Виченцу. Падуя, а с ней и Венеция были спасены.

Героическая защита Падуи дала Венецианской республике возможность оправиться, собрать новые силы, а главное — пустить в ход искусство дипломатии и разрушить единство грозной коалиции. С Испанией и папой удалось достичь соглашения: в пользу Испании Венеция отказывалась от всяких территориальных претензий на юге, папе же возвращались все ранее захваченные города Романьи. Юлия II вполне удовлетворяло ослабление Венеции. Но для полного восстановления и укрепления Папского государства необходимо было избавиться от присутствия иноземцев на полуострове, и в первую очередь от французов в Северной Италии.

Первой союзницей папы стала Венеция, часть владений которой находилась в руках Людовика XII и императора. Некоторые города она смогла вернуть, но даже объединенных сил папы и Республики не хватило, чтобы серьезно поколебать положение Людовика XII в Ломбардии. Франция привлекла на свою сторону некоторые североитальянские государства (Модену, Феррару) и угрожала созывом вселенского собора, а следовательно, новым расколом. Папа ответил созданием Святейшей лиги (1511 г.), выдвинувшей лозунг — "изгнание варваров".

Если бы под этим девизом объединились все итальянские государства, возможно, Италии и удалось бы освободиться от иностранных завоевателей. Но одни из них открыто встали на сторону Франции, другие, в частности Флоренция, сохраняли стойкий нейтралитет. Главную военную силу Лиги составляли испанцы.

Решающее сражение произошло в пасхальное воскресенье 11 апреля 1512 г. под стенами Равенны. Длительная и кровопролитная битва закончилась победой французов, но оставила их без армии. На поле сражения остались 16 тыс. убитых, погиб также и лучший французский полководец Гастон де Фуа.

Французы не смогли воспользоваться плодами своей победы. В городах Ломбардии в Генуе вспыхнули антифранцузские восстания. На сторону Лиги перешел и бывший союзник Людовика XII — германский император. Франция потеряла в Ломбардии все важнейшие крепости; не имея опоры в стране, остатки французской армии покинули Милан, где восстановилась власть Массимильяно Сфорца, сына Лодовико Моро.

Основную военную силу Святейшей лиги составляли наемные испанские и швейцарские отряды. Длительная война истощила папскую казну, и в качестве платы за услуги Юлий II предложил испано-швейцарской армии Флоренцию. К тому же он намеревался оказать услугу главе рода Медичи влиятельному кардиналу Джулиано и, восстановив власть Медичи во Флоренции, тем самым приобрести влияние и в Тоскане. Объединенные испано-швейцарские отряды получили разрешение захватить Флоренцию и получить с нее контрибуцию. Флоренция не имела войск для сопротивления, ее милиция — единственная военная сила, которой она тогда располагала, была разбита под стенами Прато. Узнав об этом, другие города Тосканы сами предлагали испанцам ключи от своих ворот. Флорентийская олигархия, стоявшая у власти, чтобы избежать штурма и разграбления города, согласилась на его сдачу, восстановление власти Медичи и уплату 200-тысячной контрибуции. Смерть Юлия II (11 марта 1513 г.) и избрание на папский престол Джованни Медичи под именем Льва X надолго поставили Флоренцию в полную зависимость от папской политики; Лев X рассматривал город как собственное владение.

Необыкновенное усиление позиций папы решительно изменило позицию Венеции, которая вновь заключила. договор с Францией (1513 г.) в противовес блоку папа — Испания. Французы опять вторглись на территорию Ломбардии, но ощутительного успеха сумели добиться только после смерти Людовика XII, благодаря решительным действиям нового короля Франциска I. В результате победы при Мариньяно (13 сентября 1515 г.) объединенных франко-венецианских сил Франция вновь утвердилась в Милане, Венеция же возвратила себе Брешию и Бергамо и, таким образом, восстановила свое государство в тех границах, которые существовали до войны с Камбрейской лигой.

Истощение военных и финансовых ресурсов борющихся сторон и достижение некоторого равновесия сил приводят к заключению в марте 1517 г. общего мирного договора, который закрепляет сложившееся в ходе длительной борьбы разделение Италии на четыре зоны влияния: Венеции — в северо-восточной части, Франции — в Ломбардии, за папой остается его государство и Тоскана, на юге господствует Испания. Гарантами этого положения выступают Империя и Англия, которые заинтересованы в создании равновесия сил между Испанией и Францией. Папское государство и Венеция входят существенными элементами в новую систему европейского равновесия сил, и это приносит многострадальной Италии несколько лет спокойного существования.

Но уже в 1519 г. равновесие нарушается в пользу Испании. Имперскую корону после смерти Максимилиана I получает Карл I, испанский король, ставший императором Карлом V. Его владения объединяют большую часть тогдашней Европы (Нидерланды, Германию, Австрию, Испанию и Южную Италию), окружая Францию смертельным кольцом и угрожая ее национальному существованию. Единственной брешью в этом кольце, прерывающей сухопутные коммуникации между заальпийскими владениями Карла V, Германией и Нидерландами, с одной стороны, и Италией и Испанией, с другой, была Ломбардия.

Таким образом, владение Миланом становится для Франции жизненно необходимым, в то же время для осуществления общих планов Карла V и объединения его владений надо было изгнать Францию из Северной Италии. Италия вновь становится полем битвы крупнейших держав Европы.

Предупреждая намерения Карла V, французский король первым начинает наступление весной 1521 г. До 1525 г. в Северной Италии разворачиваются события франко-испанской войны, приносящие успех то одной, то другой стороне. Итальянские государства принимают в них самое минимальное участие.

Но в начале 1525 г. дело принимает неожиданный оборот: в битве при Павии французы терпят жесточайшее поражение, а король попадает в плен к испанцам. Собственно, победу над французами одержали по существу итальянцы, так как в многочисленной испанской армии под командой Пескары насчитывалось всего лишь 600 испанских солдат. Однако и силы победителя были на исходе. Испания стала перед финансовым крахом. Не получая жалованья, испанские наемники разбредались; отдельные отряды в поисках провианта занимались грабежом.

К тому же дела в обширной империи Карла V шли прескверно — вспыхнула Крестьянская война в Германии, началось брожение в Нидерландах.

Прекращение борьбы между Францией и Испанией, взаимное ослабление обеих держав вдохнули новые надежды в измученные итальянские государства. С инициативой объединения итальянских сил на этот раз выступила Венеция. 6 марта 1525 г. Сенат вынес постановление "воодушевить (inanimar) папу заняться успокоением и единством Италии". Через несколько дней венецианский посол имел секретное совещание с Джироламо Мороне, первым министром миланского герцога Франческо II Сфорца, о создании тайного союза против испанцев, надеясь привлечь к нему не только папу, но, если возможно, и Францию. В качестве полководца будущей лиги они хотели привлечь Пескару, победителя при Павии, итальянца по происхождению, пообещав ему за изгнание испанцев неаполитанскую корону. Но затея провалилась. Пескара арестовал Мороне и предал его суду, герцога Миланского лишили власти, а Миланское герцогство было официально присоединено к владениям испанской короны.

Эта неудача на время остановила создание антииспанской лиги. Но последовавшая вскоре смерть Пескары, освобождение из плена Франциска I быстро продвинули переговоры. 22 мая 1526 г. оформилась так называемая Коньякская лига, в нее вошли Франция, папа, Венеция, Генуя, Флоренция и герцог Миланский. Французский король по условиям договора выступал уже не как завоеватель, а только как союзник.

Итальянцы являлись истинными хозяевами новой лиги; французы в награду за помощь получали протекторат над Генуей и крепость Асти, Карл V оставался королем Неаполя, но только в качестве вассала папы; герцогство Миланское возвращалось Сфорца. Основу армии лиги должны были составить итальянцы.

Наступление решили начать двумя армиями (венецианской и папской) и прежде всего освободить от испанцев Ломбардию — ключ к остальным областям. Казалось, наконец-то, при столь благоприятных обстоятельствах, Италии удастся освободиться от завоевателей. Но еще до начала решительных военных действий, до получения каких-либо реальных результатов среди участников лиги вспыхнули раздоры, уже не раз губившие лучшие начинания итальянцев. Между Флоренцией и папой возникли разногласия из-за будущего дележа территории Сиенской республики, между Венецией и папой — из-за судьбы Феррары.

Действия армии лиги под командованием трусливейшего из полководцев Франческо Мариа делла Ровере отличались крайней нерешительностью и неэффективностью. Тактика его, по выражению одного из современников, заключалась в том, чтобы "постоянно удаляться от неприятеля и наконец одержать победу, не вынимая меча из ножен". После ряда военных маневров 6 июля итальянцы овладевают Миланом, но 24 июля опять его теряют. Бесплодно передвигаясь по Ломбардии, они понапрасну тратят деньги (войска получали поденную плату) и время. Наконец, начинается решительная подготовка к новому штурму Милана и захвату Генуи. Но уже поздно. Карл V успевает набрать в Германии довольно крупную армию (12 тыс. ландскнехтов) и, поставив во главе ее немецкого полководца Фрундеберга, посылает ее в Италию. Там она соединяется с остатками испанской армии под командованием французского изменника коннетабля Карла Бурбона. Объединенными силами они берут Милан и весной 1527 г. начинают движение на Рим, сопровождая свой путь грабежами. Армия Лиги, почти равная по численности испанской, бездействует.

В феврале испано-имперская армия подходит к Болонье, где в течение месяца ждет исхода переговоров с папой. Наконец, 15 марта соглашение подписано. Папа объявляет о роспуске Лиги, императорские войска получают приказ вернуться за Альпы. Но ни папа, ни Карл V уже не могут справиться со своими разложившимися армиями, превратившимися в бандитские отряды. В лагере немецких ландскнехтов вспыхивает мятеж. Они требуют похода на Флоренцию и Рим, и Карл Бурбон был бессилен что-либо предпринять. Пройдя Романью и обратив в пепел все встретившиеся им селения, банды вступают в Тоскану. Города сдаются один за другим. Но Флоренцию, которая, вновь изгнав Медичи, приготовилась к обороне, наемники предпочитают обойти стороной и спешат прямо к Риму. 5 мая огромная армия встала лагерем у стен беззащитного "вечного города", не располагавшего ни войсками, ни средствами, чтобы откупиться. Утром 6 мая первые отряды ворвались в Рим и бросились к собору св. Петра. Четыре тысячи римлян, изрубленных алебардами, легли между собором и Трастевером. Папа укрылся в замке св. Ангела. На следующий день начался повальный грабеж, варварское разрушение памятников, не щадились даже церкви. Город и окрестности были опустошены так, что начался голод, население ело собак и крыс. Папа довольствовался травой, нарванной в окружающих замок рвах.

В декабре возобновились переговоры с Карлом V. Папа отказывался в пользу императора от своих крупнейших городов в Северной Италии (Пьяченцы, Пармы, Модены) и уплачивал выкуп в 400 тыс. дукатов. Но так как платить было нечем, он еще полгода провел в Орвието в качестве пленника, пока Карл V, убедившись, что взять действительно нечего, не простил ему этот долг. Но величайшее унижение папства в Италии в целом еще предстояло. На Болонском соборе 1530 г. Климент VII вынужден был короновать императора, своего победителя, поработителя Италии, немецкой и итальянской коронами.

Последняя попытка Италии сбросить с себя чужеземное иго кончилась национальным позором. Папа, Савойя, Монферрато, Мантуя, Феррара признали себя вассалами императора; если не юридическим, то фактическим вассалом Карла V стала и медичейская Флоренция. Миланское герцогство, как и Неаполитанское королевство, было объявлено испанским владением.

Независимыми оставались только Венеция и Флоренция. Но судьбу последней предрешила предательская политика Климента VII. Чтобы вернуть своей семье восставший город, папа (сам из рода Медичи) призвал испанцев и немецких ландскнехтов, которые подвергли Рим столь жалкой участи.

Флоренция успела подготовиться к защите, срочно вооружив жителей и 10 тыс. крестьян контадо. Благодаря энергичным мерам и необыкновенному мужеству и стойкости ее защитников Флоренции удалось выдержать одиннадцатимесячную осаду, но в конце концов, обессиленный голодом, понеся тяжелые потери, город сдался на милость победителя. 12 августа туда вошли испанские войска, восстановившие тиранию Медичи. Фактически этим уничтожалась политическая независимость Тосканы.

Испанцы стали почти полными господами положения в Италии. За Францией сохранился только Пьемонт. Еще 30 лет она продолжает оставаться ареной военных действий соперников. На ее территории решаются вопросы национальной политики Франции и Испании. Но Италия теперь — только жертва, ожидающая решения своей судьбы; собственное участие ее государств в этих войнах ничтожно, они являются лишь поставщиками кондотьеров для борющихся держав. Венеция прочно замыкается в своей политике невмешательства. Единственной действующей силой Италии остается папа, который политикой лавирования, в основном профранцузского направления, старается сохранить некоторую видимость независимости. Разоренная, ослабленная экономически и политически, Италия перестает играть сколько-нибудь значительную роль в политической, а затем и в экономической жизни Западной Европы.