Лев

Лёва не двинулся, сомневаясь, не выкинет ли Кама какой-нибудь номер?

- Слезай, - настойчиво повторил он.

- Убери нож, - потребовал Лёва.

- Убери биту.

- Ты первый.

Кама медленно отнял руку от Лёвиного живота и отставил её в сторону, как бы демонстрируя свою капитуляцию. Лёва, перекинув биту через плечо, поднялся на ноги, освобождая Каму. Тот быстро вскочил, кашляя и хватаясь за стенку, как будто боится упасть. Лёва наблюдал за ним, не зная, что принято делать после попытки убить человека. Просто уйти?

Кама поднял на него взгляд.

- Ты идиот? Этот спектакль как понимать?

- Как хочешь, - небрежно ответил Лёва, стараясь не показывать страха.

- Ты со мной лучше не шути, Котик, – угрожающе процедил он. – Я больше одного раза в любви не объясняюсь.

Лёва посмотрел на его худые пальцы, украшенные кольцами «под золото». Подумал, что ему не идёт. Потом перевёл взгляд на хмурое лицо.

- Похоже, твоя любовь безответна, - произнёс он.

Кама цыкнул:

- Хату менты пасут, поэтому здесь разойдёмся мирно. Но на улице будь осторожней.

- Спасибо за совет, - кивнул Лёва. – Ты тоже… береги себя.

Он, пятясь, вышел в коридор, толкнул дверь спиной и только тогда, оказавшись в парадной, развернулся и пошёл вниз по лестнице. Хотелось бежать, но бегут только проигравшие, это он понимал. Поэтому шёл спокойно. Была ничья.

На кольце, где Краснопутиловская переходила в площадь Конституции, Лёва услышал, как его догоняют со спины. Крепко ухватившись за биту, он резко развернулся, готовый для удара и, услышав визг, также резко опустил руки.

- Ты дура что ли? – опешил Лёва, глядя на Катю.

Девочка чуть не плакала:

- Это ты идиот! Зачем замахиваешься!

- А ты зачем подкрадываешься?!

- Я не подкрадывалась! Я хотела спросить! Про ВИЧ, - её голос упал на последних словах. – Это правда? Про Шеву?

- Правда, - буркнул Лёва. – Проверься.

- А где?

Лёва назвал ей адрес того центра, куда они ходили с Власовским. Добавил:

- Без родителей не примут.

Катя растерялась:

- А у меня нет родителей. У меня только… он.

Лёва внимательней посмотрел на её лицо: на неровную губную помаду, на кривые стрелки, на толстогубый рот, вечно жующий жвачку. Потом посмотрел ниже, на всё остальное: та же джинсовая куртка, что при их первой встрече, та же короткая юбка. Ему вдруг стало её жалко, просто до слёз: ну почему все такие несчастные?

Чувствуя сырость в глазах, он развернулся и пошел прочь от неё, а она (вот прилипала!) побежала следом, да ещё и крикнула жалобно:

- Эй! Не бросай меня! Я не знаю, что делать!

- Да в смысле «не бросай»? – почти закричал Лёва, оборачиваясь к ней. – Я сам не знаю, что делать!

Она замерла, растерянно глядя в Лёвино лицо, и вдруг, сочувственно сведя брови, дотронулась до его плеча:

- Не плачь… Я тоже тебя не брошу.

Лёва и ____ [22]

Катя шла за ним все три километра – до Лёвиного дома. Сначала она плелась позади, потом рядом с ним, потом вскочила на поребрик и шла чуть в стороне, пытаясь удержать равновесие. Всё это время она болтала:

- В какой школе ты учишься? Я в двести шестьдесят четвертой, хотя туда ехать, блин, сорок минут, но я в том районе прописана, просто не живу, а в этой квартире мы не прописаны, она от бабушки, но мы живём там. Кстати, ты хорошо знаешь математику? Я не очень, не получается с этой тригонометрией разобраться. Ты в каком классе?

- В десятом, - коротко отвечал Лёва на весь этот поток слов, а сам думал: неужели после таких известий это всё, о чём она хочет поговорить?

Когда они подошли к его дому, Лёва шикнул на неё: «Жди здесь», а сам поднялся к себе на третий этаж. Оставил в кладовке биту и прошел к комоду с обувью (к тому самому, за которым они прятались с Шевой, когда взрывали ванну). На комоде стоял телефон и Лёва, взяв трубку, набрал номер Власовского, выученный уже наизусть.

Услышав на том конце провода: «Алло», Лёва перешёл сразу к делу:

- Можешь встретиться со мной? Я её нашёл.

Яков сразу всё понял. Спросил:

- Она с тобой?

- Да.

- Зайдите ко мне.

До этого Лёве не приходилось бывать у Якова дома. Там их встретила бабушка – ухоженная сухонькая женщина, совсем не похожая на настоящую бабушку, скорее так – на маму с поздним ребенком. На ней было свободное желтое платье, слегка волочащееся по полу, крупные фиолетово-бирюзово-малиновые бусы на шее и тюрбан, намотанный на голову. Короче, загляденье. Теория, что Якова в школу одевает бабушка, тут же провалилась – наверное, он всё-таки сам.

- А, вы друзья Якова? – обрадовалась она. – Проходите, я сейчас вас покормлю.

- Да не надо… - начал было Лёва.

Тут и сам Власовский высунулся из своей комнаты, придя на подмогу:

- Правда не надо, ба. Они по делу.

- Что там у вас за дело, которое не состоится, если вы покушаете? – нахмурилась бабушка. – Ничего не знаю, мойте руки и за стол.

Яков виновато посмотрел на Лёву и Катю, а те покорно отправились в ванную мыть руки.

Кухня в квартире Власовского оказалась с такими же индийскими нотками, как и бабушка: мозаичная плитка, фигурки слонов на полках, яркие оранжевые шторы, кухонная мебель с резьбой в виде орнамента. Лёва тогда впервые увидел, что такое выдержанный стиль в интерьере. Не то что у них на кухне: электрическая плитка, холодильник «Бирюса», самодельная кухонная тумба, шкаф для посуды и стол. Кафель голубой, как в больничном туалете, обои потёртые, линолеум старый. Короче, сплошное уныние.

Бабушка Якова кормила их блинами с земляничным вареньем и поила душистым чаем – самым вкусным чаем в Лёвиной жизни. Он пах… В общем, Лёва не знал никаких растений, чтобы суметь описать, чем он пах, но это тоже было новым опытом: оказывается, чай – это не всегда горьковатая жижа коричневого цвета, в которую нужно бухнуть побольше сахара, чтобы стало не так противно.

Он жевал и пытался представить, как они смотрятся со стороны: скинхед, ботаник, крашенная девчонка в мини-юбке и бабуля с чурбаном. Кажется, в комиксах из такого состава сколачивают супер-геройскую команду.

Покончив с чаем, они вежливо поблагодарили бабушку и направились в комнату к Якову. Катя задержалась в ванной («Сейчас, я губы подправлю»), а Лёва, оказавшись на территории Власовского, чуть не потерял дар речи. Стены в комнате Якова были обклеены постерами: афиша фильма «Назад в будущее», Битлы, календарь за 1996 год с Сильвестром Сталлоне, плакат со знаменитым кадром из «Титаника», но дальше – больше: Бред Питт с обнаженным торсом, какие-то непонятные мальчики из музыкальной группы (тоже в небольшом количестве одежды), очень много фотографий с Джеймсом Дином – и одетым, и не очень (чаще не очень), а завершала всю эту феерию мужской сексуальности страница, явно вырванная из женского глянцевого журнала, на которой молодой парень в одних трусах томно возлежал на диване, весь покрытый капельками воды, стекающих по накаченному телу.

Когда Лёва вновь обрёл способность говорить, он спросил только об одном:

- Что это за херня?

- Мои плакаты, - ответил Яков.

- Почему у тебя голые мужики на стенах?

- Они не голые. И тут не только они.

Лёва, всё ещё оглядывая комнату, уточнил:

- Что говорит бабушка по этому поводу?

- М-м-м… Да ничего, - Власовский пожал плечами. – Говорит, жалко Джеймса Дина, хороший был актёр.

- Она… знает? Про тебя?

- Да.

- И что говорит?

Власовский снова пожал плечами:

- Да ничего. Говорит, что так бывает. Чаще, чем кажется.

Лёва мысленно осудил бабушку Якова: как можно знать такое о своём внуке и потворствовать этому? Лучше бы рассказала, что с этим делать, раз такая умная.

В комнату зашла Катя, и Лёва приготовился краснеть, как будто сам все эти плакаты развешивал. Но девочка, оглядевшись, радостно воскликнула:

- О, Бред Питт! Я его обожаю!

Она кинулась к плакату и провела рукой по торсу Бреда. Потом глянула в сторону, на журнальную страницу, уперлась взглядом на выступающий бугор в трусах парня и смутилась:

- Ой.

- Не обращай внимания, - махнул рукой Власовский. – Просто я гей.

Она перевела взгляд на Якова и смутилась ещё раз:

- Ой.

Больше ничего не сказала.

Яков выдвинул свой письменный стол на середину комнаты, притащил из кухни два стула и поставил их с одной стороны, своё кресло на колесиках подкатил к другой, и ребята сели напротив друг друга, как в переговорной. Яков выглядел, будто начальник на совещании.

Начал он тоже как начальник:

- Ну, рассказывайте.

- Катя не может провериться, - сообщил Лёва. – У неё нет родителей.

- В смысле нет родителей? – удивился Яков. – У всех есть родители.

- У тебя нет родителей, - заметил Лёва.

- Мои умерли. А твои где? – это он к Кате обратился.

- Мои тоже, – ответила она, сцепив руки в замок. – Точнее, мама умерла, а папа слинял.

- Так, хорошо, - произнёс Власовский. – То есть, не хорошо, но… Понятно. У меня есть бабушка. А у тебя кто-нибудь есть?

- Брат.

- Это Кама, - вставил Лёва.

- Мда, ещё лучше, - разочарованно сказал Яков. – Но он же… Он кто? Опекун? Ему есть 18?

- Нет, ему 17, - ответила Катя.

- Тогда должен быть кто-то ещё. Опекун. Кто это?

Катя, задумавшись на секунду, спохватилась:

- А! Тётя Лиза! Наверное, она!

Яков обрадовался:

- Вот! Она с вами живёт?

- Нет, она живёт у себя. Она сказала, ей с нами некогда возиться. Она очень занятая, она актриса, в кино снимается по ночам.

Лёва, не удержавшись, фыркнул:

- Что за это актриса, которая снимается по ночам?

Яков закатил глаза:

- Ясно, что за «актриса»… Ладно. Тётя Лиза отпадает.

За столом повисла тишина: никто не знал, что ещё предложить. Власовский как будто тоже не знал и это нервировало Лёву: если Яков ничего не сможет придумать, значит, никто не сможет.

Яков, вздохнув, начал тот же самый опрос, который уже устраивал с Лёвой:

- Вы предохранялись?

- Ну… - Катя отвела взгляд. – Иногда.

- То есть, у вас был незащищенный вагинальный секс?

Девочка нахмурилась:

- Какой?

Лёва, прочитав «Анатомию», уже примерно понимал все эти словечки Власовского, а потому любезно перевёл фразу для Кати:

- Он трахал тебя без презерватива?

Она раскраснелась, но ответила:

- Да.

- А ты знала, что он колется? – уточнил Яков.

- Конечно, он же ходил к моему брату, мы там и познакомились.

Лёва злорадно посмеялся, но Власовский оборвал его:

- А ты чё ржешь? Ты тоже знал. Вы все в вашем любовном треугольнике феерические дебилы и друг друга стоите.

Лёва напрягся на словах про «любовный треугольник»: ему не хотелось, чтобы Катя поняла, что он тоже занимался сексом с Шевой. Но девочка смотрела на Якова, как на мессию, и про Лёву даже не думала.

- Что делать-то теперь? – жалобно спросила Катя.

Власовский, вместо ответа, вздохнул. Потом сказал Кате:

- У тебя ситуация хуже.

- Что это значит?

- Что у тебя нет шансов, - брякнул Лёва. – Ты умрёшь.

- Зачем ты ей это говоришь! – возмутился Яков.

Лев посмотрел на Катино лицо, вдруг ставшее таким детским (и даже чем-то похожим на обиженное выражение лица Пелагеи), и ему стало стыдно. Ясно, зачем он это говорил: он злился на неё. Ей достался целый месяц (или больше?) рядом с Шевой – вон сколько всего успели, и в презервативе, и без, и даже представлять не хотелось, чего они испробовали. А у него, у Лёвы, была всего одна ночь. Он знал его всю свою жизнь, любил несколько лет и всё, что ему досталось – одна ночь, после которой он умер. А какой-то шлю…

Яков перебил его мысли, мягко сказав Кате:

- Ты не умрёшь, даже если заразилась. Это уже не так опасно, как раньше.

- Боже, лучше бы я залетела, - прохныкала Катя.

- Может быть и залетела, кстати, - согласно покивал Яков. – Это тоже лучше проверить.

В общем, какой-то шлюхе досталось всё. Лёва совсем поник.

Власовский встал из-за стола и сообщил совсем неожиданную вещь:

- Спрошу у бабушки.

- В смысле у бабушки? – опешил Лёва.

Катя его поддержала:

- Да, в смысле у бабушки?

Но Яков, стоя в коридоре, уже кричал на кухню:

- Ба! У тебя никто в лабораториях не работает? Тут ребятам нужен тест на ВИЧ…

Бабушка потребовала, чтобы Яков зашёл на кухню, потому что «ничего не слышно, что ты там орёшь, у меня машинка стирает», и Власовский скрылся из поля зрения. Катя, повернувшись к Лёве, спросила с подозрительным прищуром:

- А тебе зачем тест на ВИЧ? Ты тоже колешься?

- Да, - сказал Лёва раньше, чем вообще успел что-то подумать.

- Понятно, - вздохнула Катя. И поучительно добавила: - Ты это зря.

- Учту.

Яков вернулся через десять минут, прошел к ребятам и, упершись кулаками о столешницу, деловито сообщил:

- Думаю, сделаем.

И действительно сделали – не в том репродуктивном центре, а в лаборатории, где берут анализы вообще на всё. Они с Катей пришли туда вместе и в этот раз никто не потребовал заполнять анкеты. Нужно было сказать кодовую фразу («Мы от Ульяны Ивановны» - бабушки Якова) и женщина на регистратуре, понимающе кивнув, попросила подождать вызова в коридоре.

Они сели рядом на металлические скамейки и Катя, теребя в руках край джинсовки, тоненько спросила:

- Ты боишься?

- Чего? – усмехнулся Лёва. – Кровь сдавать?

- Нет. Результата.

- Нет, - ответил он.

Соврал, конечно. Он ужасно боялся. Иногда страх был такой сильный, что он просыпался посреди ночи, весь мокрый, как от температуры, и тогда пугался ещё больше: может, это симптомы?

- Не боюсь, - повторил Лёва тверже.

- Ты смелый, - с уважением заметила Катя. – А я вся трясусь. Не хочу умирать.

От её жалобного «Не хочу умирать» у Лёвы сжалось сердце. Он подумал, что, наверное, нужно её как-то поддержать, ведь у неё и правда всё обстоит… пострашнее, чем у него. Но из процедурного кабинета выглянула медсестра:

- Кто первый?

Катя глянула на Лёву и быстро сказала:

- Иди первым, пожалуйста.

Он пошёл.

В белом, пахнущем спиртом, кабинете его усадили перед столом с пробирками и велели вытянуть руку. Медсестра, накладывая жгут чуть выше локтя, монотонно сообщала дежурную информацию:

- Результат будет готов в течение семи дней. Можете сами позвонить или оставить номер на регистратуре…

- Я сам позвоню, - нервно перебил её Лёва.

Он представил, как трубку возьмёт мать или, что ещё хуже, отец, а там: «Здравствуйте, спешим сообщить, что у вашего сына СПИД после секса с лучшим другом, всего хорошего».

Медсестра продолжала:

- В случае, если результат будет отрицательный, а с момента незащищенного полового акта прошло меньше полугода, лучше сдать повторный анализ через три месяца.

Лёва надулся: с чего она взяла, что у него был незащищенный половой акт? Может, он реально колется!

Забрав кровь в пробирку, девушка приклеила ему ватку на сгиб локтя и вызвала Катю. Они столкнулись в дверном проёме, и та испуганно спросила:

- Тебе уже сказали, что у тебя?

- Скажут через неделю.

- Через неделю?! – возмутилась она. – Да я сдохну за это время!

- От этого так быстро не сдыхают.

- Так я не от этого, я от страха, - выдохнула Катя и, услышав, как её торопит медсестра, заскочила в кабинет.

Лёва не знал, уйти ему или подождать Катю. Мозг твердил, что можно идти – она не маленькая, зачем её пасти? Сама дальше разберется. «Как трахаться же разобралась», — злобно добавлял Лёва.

Но что-то его держало, не давая сдвинуться с места. И тогда он, подчинившись этому ощущению, опустился на металлические скамейки.

Катя, выйдя из кабинета, обрадовалась. Тоже, наверное, думала, что он уйдет.

- Тебе сказали пересдать через три месяца? – спросила она, подойдя к Лёве.

- Сказали.

Он поднялся и оказался с Катей почти лицом к лицу: она была чуть ниже и смотрела ему на уровень подбородка, но всё равно – высокая для девчонки. Оба неловко помолчали, не двигаясь с места, пока Лёва, наконец, не спросил:

- Ну, встретимся здесь через три месяца?

- Да, наверное, - грустно ответила Катя.

- Пока, - он махнул ей рукой.

- Пока, - она махнула в ответ.

Но, конечно, едва он спустился с крыльца, как она догнала его в своей манере: шумно и со спины. Развернула Лёву за руку, к себе, и не попросила, а потребовала даже:

- Давай дружить!

Лёва опешил от такой прямоты.

- Мне страшно, я не хочу быть с этим одна! – сказала Катя. – Давай будем рядом. Пока это… не решится окончательно.

Лёва вовсе не чувствовал, что ему так уж нужна Катина компания. И сначала даже хотел сказать об этом, как есть: иди, мол, своей дорогой, а я своей. Но, если по-честному, он такой уверенный и независимый только потому, что Власовский решает его проблемы. А откажись Яков помогать, то остался бы сейчас, как Катя, напуганный и незнающий, куда податься. Наверное, ей сейчас хуже, чем ему.

- Ладно, - устало согласился Лёва. – Будем… на связи.

Он не решился сказать: «Будем дружить». Совсем уж по-детски.

Катя засияла.

- Дашь свой номер? – разулыбалась она.

Лёва покачал головой.

- Не надо мне звонить. Если что-то нужно, просто заходи.

- А какой у тебя адрес?

- Ты там была, когда вы… – Лёва отвел взгляд, – место себе искали.

Катино лицо изобразило тяжелый мыслительный процесс и снова разгладилось:

- А, я помню! Хорошо. Если что-то нужно, тоже заходи.

Лёва чуть не рассмеялся над её предложением.

- Да уж, Кама будет рад.

Она грустно ответила:

- Он хороший. Просто запутался.

- Как и все мы, - с несвойственной ему философской интонацией ответил Лёва.

- Да, - кивнула Катя, задумавшись. – Как и все мы… Ну, пока!

Она чмокнула Лёву в щёку, обдав сладковатым запахом духов, и, перепрыгивая через плитки на тротуаре, побежала в сторону Московского проспекта. Лёва, глядя ей в след, растеряно коснулся щеки со следами губной помады и несколько самодовольно подметил: «Ого, меня поцеловала девчонка. Как нормального».

Лёва и ____ [23]

Неделя прошла плохо, муторно и устало. Лёве не спалось. Катя была права: за такое время можно действительно умереть от страха, или, как минимум, сойти от него с ума. Лёва, кажется, сходил.

Каждую ночь ему снился Шева. В этих снах Шева всегда точно знал, что у Лёвы не просто ВИЧ, а прямо-таки СПИД и жить ему осталось недолго. Юра жалел его: «Это ничего, скоро ты умрёшь, и мы будем вместе, прямо как в твоих мечтах».

В первые недели после потери Лёву действительно утешала такая вероятность – ему казалось, что в след за Юрой умирать не страшно. Но во сне он боялся, очень боялся, и больше всего – Шеву. Ему хотелось попросить парня уйти, не разговаривать с ним и уж тем более не звать за собой, но ему было стыдно за эту трусость – это же Юра. Его Юра. Он его любит.

Обычно во снах он помнил, что Юра умер, и это придавало происходящему особый ужас, даже если ничего ужасного не происходило. Вот они идут по Невскому в летний солнечный день, Юра смеется и рассказывает совершенно дурацкую историю, как стащил шоколадку из магазина (такое действительно случалось – мелкое воровство вызывало в Юре лёгкий азарт). Лёва идёт рядом, слушает, а в мыслях крутится: «Он умер, он умер…».

Ему несколько раз снился этот сюжет: Невский, солнечный день, улыбчивый Юра. И обычно этот сон не имел никакого развития, но на третий (или четвертый?) раз Юра, рассказав историю, вдруг спросил: «Тебе страшно рядом со мной?». От этого вопроса у Лёвы пробежали мурашки по коже, но он заспорил: конечно нет. Юра приблизился к нему вплотную (как часто Лёва мечтал о такой близости, но во сне она его не порадовала, ему захотелось бежать) и вкрадчиво спросил не своим голосом: «А ты думаешь мне там не страшно?».

Резко проснувшись, Лёва подумал, что ему никогда не снилось кошмаров хуже, чем этот – про Невский, солнечный день и шоколадку.

Один сон был совсем гадкий. То есть, сначала он был ничего, даже приятный. В этом сне они с Юрой занимались сексом, только не так, как было в реальности, а… тем самым. Про который спрашивал Власовский. Вытворяли такое, чего и близко не делали в ту ночь. Лёва не помнил, что Юра умер, а Юра вёл себя… не как настоящий Юра. Шептал грязные фразочки из порнухи, которую они пару лет назад смотрели вместе (нашли у его родителей кассету с документальным фильмом про Тибет, а там был… ну, короче, не тот фильм оказался).

В какой-то момент на волне страсти с Юрой начало происходить неладное: он закрыл глаза, как будто уснул, по-мертвецки побледнел, становясь синюшного цвета, а горячая кожа под ладонями вдруг обожгла Льва холодом. Во время секса меньше всего хочется, чтобы твой партнёр неожиданно превратился в труп, но и без того дерьмовая ситуация усугубилась: Лёва обнаружил, что всё происходит в гробу. Гроб открыт и находится в каменном склепе, хотя начиналось всё в Юриной комнате. Лёва поднялся (почему-то одетый), поглядел по сторонам и понял, что выхода из склепа нет. Пустое пространство с голыми стенами, труп и он – и это эротический сон называется?

Проснулся он скорее раздраженный, чем напуганный. Нет, правда, что за дурацкий сюжетный поворот? Впервые за неделю приснилось что-то нормальное, а обернулось тем, что он трахнул труп, отлично просто, вот уж спасибо.

В школе, делая над собой усилие, чтобы не заснуть на географии, он поинтересовался у Власовского:

- Если мне снится секс с Шевой, а Шева умер, это значит, что я некрофил?

Яков устало вздохнул:

- Ты что, идиот?

Лёва цокнул:

- Я просто пошутил.

- Странная шутка.

- Пытаюсь разрядить атмосферу. Скучновато тут у вас.

- У нас тут контрольная.

- А. Понятно.

Под конец урока Яков, закончив с рисованием контурной карты (для Лёвы), вдруг сказал:

- Хорошо, что ты начал об этом шутить. Пусть и по-дурацки.

Лёва пожал плечами: нормально он пошутил, разве нет?

И всё-таки он не чувствовал себя окончательно оправившимся. Он устал от своих снов. Если бы он мог что-нибудь сказать Шеве сейчас, зная, что тот его услышит, он бы сказал: «Пожалуйста, прекрати мне сниться, я никуда с тобой не пойду». Сказал бы, давясь стыдом за эти слова, но что поделать? Похоже, ему действительно хочется жить дальше, даже если дальше – это жизнь без него. Он не хочет идти с ним в солнечный день по Невскому, не хочет в гроб, не хочет в склеп, не хочет положительный анализ на ВИЧ. Он готов отпустить Юру, но когда Юра-то его отпустит?

И дурацкие стишки. Они продолжают складываться в его голове, особенно по ночам. В такие моменты он, просыпаясь, пытается их записать, но это сложно: строчки ускользают из сознания, одна за другой, обрывки фраз перестают складываться в осмысленный текст и всё пропадает.

Только однажды он смог поймать их, как птицу за хвост, и быстро-быстро записал на заранее подготовленный лист бумаги, без запятых и точек:

Тебя нету

Я уставший

Меня душит несвобода

Почему так много крови

Неоправданных потерь

Я люблю тебя

Но поздно

Каждый раз ты умираешь

У небес какой-то праздник

День

Распахнутых

Дверей

Перечитав, Лёва подумал: «Что за бред, какой ещё крови?», откинулся на подушку и снова провалился в сон.

Утром проснулся от ощущения, что кто-то над ним стоит. Открыл глаза, а это Пелагея: замерла над кроватью и, бесшумно открывая рот, читает по слогам с того самого листка, который Лёва легкомысленно бросил рядом с собой.

Подскочив, он резко вырвал из её рук стихотворение.

- Ты ахренела?! – прикрикнул Лёва.

Пелагея замигала большими глазами, глядя снизу-вверх. Он знал этот приём: специально так делает, чтобы вызвать искусственные слёзы.

- Вот не надо, - зло сказал Лёва. – Сама виновата, нельзя трогать мои вещи.

- Это же просто бумажка, - с наигранной плаксивостью пропищала сестра.

- Моя бумажка, - подчеркнул Лёва.

Сунув её между тетрадей, как и предыдущее стихотворение, он глянул на часы («Чёрт, уже восемь») и начал запоздало собираться в школу: смахнул в большой отдел рюкзака все учебники, что лежали на столе (наверняка что-нибудь совпадет с расписанием). Пелагея, наблюдая за его действиями, сказала: - Красиво.

- Что красиво? – не понял Лёва.

- Стихотворение красивое, - пояснила сестра. – Ты что, поэт?

Лёва отреагировал, как на оскорбление:

- Нет, конечно, че за бред ты спрашиваешь?

Подумал: если бы она спросила: «Ты что, гей?», он бы ответил то же самое.

- Но стихи пишут поэты.

- Не обязательно.

- Обязательно.

- Мама готовит еду, но она же не повар.

- Хм, – Пелагея задумалась. – Логично…

Довольный тем, как у него получилось откреститься от клейма поэта, Лёва напоследок заскочил на кухню, взял со стола гренку, отпил от стакана с чаем, поблагодарил маму за завтрак и выскочил в парадную, доедая уже на ходу. Мама спросила в след, куда он так бежит («Ещё час до начала уроков!»), Лёва, отмахнувшись, сослался на важное дело.

«Важным делом» был разговор с Власовским. Накануне Яков позвонил ему и заговорщицким тоном попросил встретиться пораньше. Сказал:

- Разговор не для чужих ушей.

- Может, после уроков? – попросил Лёва, представляя, как не охота будет вставать на час раньше.

- После уроков у меня органическая химия.

- Боже мой, надеюсь, это не больно, - вздохнул Лёва. – Ладно, завтра в восемь-тридцать у кинотеатра.

Власовский ждал, прислонившись к колонне старого здания – глядя на него, Лёва невольно вспомнил день, когда шёл сюда к Юре: он стоял на этом же месте рядом с Катей. Прогоняя колкое воспоминание, Лёва ускорил шаг и поднялся на пролёт, к Якову. Тот, глянув на наручные часы, заметил: - Ты опоздал.

- На минуту.

- На три.

Пока Лёва изображал на лице скептическую мину, Власовский придвинулся ближе, нарушая приемлемое дружеское расстояние между ними, и очень серьёзно сказал:

- Давай сразу к делу. Я думаю, мы идеальная пара.

Лёва оторопел от такого поворота событий. Вгляделся в лицо Якова, чтобы понять: он смеется или что? Власовский смотрел строго и сосредоточенно.

Сдерживая смешок, Лёва спросил:

- С чего ты взял?

- Математически рассчитал.

- Что? – Лёва опять не понял, шутит он или всерьёз. – Ты предлагаешь мне встречаться?

- Я предлагаю тебе встречаться.

- У меня ещё не пришли анализы на ВИЧ, ты же помнишь? – фыркнул Лёва.

Яков закатил глаза:

- Мне плевать, я не мракобес.

- Но… С чего вдруг?

Вздохнув, Власовский начал объяснять:

- Мы похожи. У нас много точек соприкосновения. Мы примерно одинаковы по интеллектуальному развитию. С эрудицией у тебя, конечно, не очень, но ты просто не стараешься быть умным. В целом, потенциал у тебя хорош. Я думаю, ты мог бы стать кем захочешь.

- Э-э-э… И почему мы идеальная пара?

- В основном, поэтому.

Лёва совсем запутался. В его представлении, идеальные пары строятся не так, и, пытаясь уложить в голове схему Власовского, он спросил прямо:

- Ты меня любишь?

Яков так удивился, словно Лёва спросил что-то неуместное, даже неприличное.

- Конечно нет.

Теперь стало совсем запутанно.

- В смысле «конечно нет»? Как можно быть идеальной парой и при этом – «конечно нет»?

Яков посмотрел на Лёву, как на маленького, и принялся объяснять, как маленькому:

- Вот ты любил Шеву. А Шева, судя по всему, любил тебя. Но вы не идеальная пара.

Лёва и сам это чувствовал, но всё равно спросил:

- Почему?

- Потому что он слабый, безвольный, бесхарактерный и тупой, - жестко ответил Яков (и за каждое из этих слов Лёва захотел отвесить ему по оплеухе). – А ты сильный, волевой, умный и с характером. Будь вы вместе, ты бы тащил его на себе. Он бы всё время попадал в проблемы, а ты бы всё время его из них вытаскивал. Это нездорово, созависимые отношения, а не идеальные.

- То есть, по-твоему, идеальные отношения – это где партнеры друг друга не любят, но зато совпадают характерами, так что ли? – раздраженно спросил Лёва. Его задело, как он разложил Шеву на составляющие – будто ничего хорошо в нём не было.

Яков покачал головой:

- Нет, мы ведь тоже не совпадаем. Я не такой, как ты. Я флегматичен, а ты вспыльчив. В чём-то мы очень разные, но стоим на одном фундаменте. Мы можем построить равные отношения, где никто никого не будет тянуть: ни на себе, ни за собой.

- А любовь?

Власовский криво улыбнулся:

- Ты романтичный.

«Романтичный» – ещё одно слово, которое Лёва отнёс к оскорбительным, наряду с «поэтом» и «геем».

- Я не романтичный! – заспорил он. – Я просто… просто не понимаю, в чём смысл, если без любви?

- Любовь иррациональна, она вносит в отношения много ненужного хаоса и деструктивных переживаний, – объяснил Яков. – Из-за лишних эмоций отношения скатываются в нездоровые. Здоровые отношения – это партнёрство. Ты мой партнёр, а я – твой, как в бизнесе, понимаешь? И мы партнёры не потому, что любим друг друга, а потому что подходим друг другу.

- А что, нельзя совместить?

- Не получится совместить. Нельзя строить рациональное на иррациональном.

- А если я в тебя влюблюсь?

- Не думаю, что это случится.

Лёва согласился:

- Да, я тоже не думаю, что это случится, но всё равно идеи у тебя странные.

Власовский не обиделся на его критику, просто сказал:

- Это ничего. Ты подумай, я же не тороплю тебя с ответом. Мы можем вместе уехать.

- Куда? – не понял Лёва.

- В Америку.

- Что, блин?

Если бы он сказал: «В Изумрудный город искать мозги и сердце», Лёва представил бы это куда реалистичней, чем Америку.

- Ты тоже можешь попытаться выиграть грант.

- Нет, не могу.

- Почему?

- Потому что! Я не такой умный, как ты.

- Ошибаешься.

- Не ошибаюсь.

- Тебе просто нужно больше стараться.

- А я не стараюсь.

- Так начни?

Лёва посмотрел на Власовского, как будто впервые увидел: чёрт, это же всего лишь Яков из «Б» класса, очкарик и зубрила, внук бабушки с чурбаном на голове (и красивой кухней, конечно, но всё же – всего лишь бабушка с чурбаном!) и он на полном серьезе думает, что Америка ему по зубам. Нет, не так: он знает, что она ему по зубам. А Лёва – чем он хуже? Он правда не дурак. Если бы он захотел, он мог бы стать таким же отличником, как Власовский, это раз плюнуть. И ему очень нужно свалить из этого города. Гораздо нужнее, чем Якову.

- Я не знаю язык, - сказал Лёва. – И у меня нет денег на репетитора.

- Я знаю английский, я могу с тобой заниматься.

- А биология и химия?

- Ты можешь ходить на дополнительные занятия в школе, это бесплатно, – сказав это, Яков хитро улыбнулся. – Всё-таки медицина?

Лёва чуть не ответил: «Вообще-то я ещё стихи пишу», но вовремя спохватился. Пожал плечами:

- А что ещё?

Оттолкнувшись от колонны, Яков поправил очки на переносице и сказал:

- Эмиграцию предлагаю в любом случае, даже если не захочешь встречаться. Но ты подумай.

Лёва кивнул:

- Подумаю.

- Ну, и держи в курсе, как там ваш ВИЧ. Мне интересно.

Лёва едко заметил:

- Ты же сказал, что тебе всё равно.

- Мне больше интересно про Катю, а не про тебя. У неё более интригующий случай.

«Интригующий случай» разрешился на следующий день. Катя, которая не показывалась целую неделю, зашла к Лёве после обеда, и вместо приветствия сообщила:

- Прошло ровно семь дней.

Лёва, конечно, и сам был в курсе: тоже судорожно их отсчитывал. Оглядываясь на кухню (не слышит ли мама?), он бесшумно обулся и выскользнул в парадную.

- Идём.

Результаты получали в регистратуре – у той же самой девушки, по той же самой кодовой фразе («От Ульяны Ивановны?» - «Ага»). Порывшись в бумажках, она выдала ребятам по бланку – каждому в руки, и Лёве сразу бросилось в глаза слово: «Результат». Глубоко вдохнув, он перевёл взгляд ниже и… выдохнул.

- Что у тебя? – спросила Катя.

- Отрицательный.

- У меня тоже. Это хорошо?

- Да, мы здоровы.

Катя, не стесняясь посторонних, радостно взвизгнула, но регистраторша поспешила её расстроить:

- Через три месяца нужно повторить. Если инфицирование произошло недавно, антитела могли не успеть выработаться.

- Блин, вот облом, - Катя выпятила нижнюю губу, и Лёва посмеялся: она забавная. – Ну ничего, это значит… - она начала считать на пальцах, - в декабре. Придем сюда под Новый год?

Это она у Лёвы спросила.

- Ага, устроим новогодний сюрприз.

Катя очень по-простому, будто сто раз так делала, взяла Лёву под руку и потянула к выходу. Он почувствовал себя неловко, но руку выдёргивать не стал – это, наверное, невежливо. Опустив острый подбородок на его плечо, она вдохновенно сообщила:

- Кстати, я пописала на полоску.

- Даже не знаю, что тебе сказать на это, - честно ответил Лёва.

- В смысле, на полоску для беременных… Ну, не для беременных, а для тех, кто хочет узнать… Короче, я не беременна, вот.

Лёва почувствовал, что его огорчила эта новость, и он не сразу сообразил, почему. Сказал, будто больше для самого себя, чем для Кати:

- Я слышал, они могут быть неточными. Лучше сдать анализы, или УЗИ, или что там делают…

- А бабушка Якова может это устроить?

Лёва искренне ответил:

- Я думаю, бабушка Якова может всё.

Лёва и ____ [24-25]

- Как ты познакомился с Шевой?

Вопрос застал Лёву врасплох. Он поднял голову: Катя сидела на изогнутом стволе дерева, болтая в воздухе ногами, и лизала мороженое в стаканчике. Они только что вышли из лаборатории: в этот раз Катя сдавала кровь на хэ… на хэчэ… В общем, на что-то там для девушек, которые хотят узнать, не беременны ли они. Власовский им долго объяснял, что это такое, но ни Лёва, ни Катя этого не запомнили.

Он пришёл сюда с ней, потому что она очень просила («Мне страшно, ну пожалуйста, ну умоляю») и теперь, когда над ними снова повисло ожидание приговора (так Лёва мысленно называл все эти результаты анализов – приговорами), они зашли в ближайший парк, чтобы «отвлечься». Катя так сказала: «Давай съедим мороженое, отвлечемся». Лёва мороженое не хотел, но Кате купил – сам, потому что он джентльмен. По крайней мере, так он про себя подумал, когда передавал две с половиной тысячи продавщице.

Теперь, прислонившись к дереву плечом, Лёва хмуро ждал, когда Катя «наотвлекается», а она пыталась его разговорить.

- Я опять спрашиваю что-то не то? – растерянно спросила Катя, поймав взгляд Льва. – Это же обычный вопрос.

- Мы родились с разницей в два месяца и жили в одном доме, – наконец ответил Лёва. – Так и познакомились.

Это восхитило Катю:

- Ты знал его всю жизнь?

- Да. Я себя без него не знаю, - грустно ответил он и сам удивился этой фразе. Что-то она развела его на откровенность, нехорошо.

- Ну, теперь знаешь, – заметила Катя.

Они снова замолчали. Лёва легко переносил такие паузы в разговорах, а Катя начинала ерзать на дереве от давящей неловкости и первой стремилась заполнить тишину.

- Не хочешь спросить, как мы познакомились?

Она будто подсказывала ему правила ведения диалога, но Лёва в таких вопросах любил прикидываться необучаемым.

- Нет.

- А я всё равно расскажу.

Он пожал плечами: валяй, мол.

- Я впервые увидела Шеву прошлым летом, он приходил к Камилю…

- К кому? – перебил Лёва, поморщившись.

- Камиль. Кама.

Он, не сдержавшись, фыркнул от смеха. Хорошенькое имечко для скинхеда, любителя нордической расы.

- У нас просто разные отцы, – пояснила Катя, будто оправдываясь за имя брата. – Его отец был родом из Египта, он здесь учился, а мой… Короче, неважно, раз они оба слиняли.

Лёва согласился с ней: меньше всего ему хотелось слушать трагическую историю безотцовщины. Тем более про Каму, упоминание которого вызывало у него странное ощущение скрипа песка на зубах.

- Шева был не такой, как все остальные, кто к Каме ходил, - продолжила Катя. – Он был такой… маленький. Не то чтобы по возрасту, к нам, знаешь, и десятилетки колоться приходили, но по ним видно было, что там уже всё… Есть у некоторых людей такая аура, понимаешь? Ты просто знаешь, чувствуешь, что они пропащие, что их не спасёшь. У Шевы такого не было. И я не согласна с Камой, ну, что он тогда тебе говорил… Будто всё было неизбежно. Это правда, есть те, у кого как будто нет других вариантов. Но мне кажется, что у него были.

- Конечно были! – вскинулся Лёва во внезапном раздражении. – Ты знаешь, из какой он семьи? Его родители профессора!

- Я знаю, - почти шепотом ответила Катя. – Я его пыталась отговорить. Хотя вообще-то никогда с ними не разговаривала. Ну, с этими… Кто приходил. Мне Кама запрещал. Говорил, что они все опасные уроды. Я с Шевой общалась, пока он не видел… Например, он там на кухне дозу готовит, а я с Шевой в комнате шепотом говорю, прошу его передумать…

- Кама не знал о вас? – удивился Лёва.

- Конечно нет. Он бы меня убил, если бы узнал.

- Но он же дал вам ключи от подвала.

- Не нам. Он Шеве дал. А Шева сказал ему, что будет «с девчонкой». Не сказал с какой.

Теперь у Лёвы всё встало на свои места: вот почему Каму нисколько не задело известие о Шеве.

- Он не был опасным уродом, - произнесла Катя.

Теперь уже Лёва, шепотом, повторил за ней:

- Я знаю.

- Но у меня ни разу не получилось его отговорить.

- Ты спрашивала, зачем он это делал?

- Да. Но он не говорил. Точнее, говорил: «Хочу» или «Мне нравится». Но это же не ответ.

Лёва был согласен: это не ответ.

- Вы что, целый год это всё?.. – спросил он с плохо скрываемыми нотками ревности.

- Нет, год мы просто общались.

- А когда начали?..

- В июне. Он сказал, что любит меня. Я его тоже полюбила. Мне кажется, давно, намного раньше, чем поняла это. Может быть, ещё прошлым летом.

Лёва ничего не расслышал после слов: «Он сказал, что любит меня». Он изо всех сил старался оставаться в холодном безразличии к её истории, но всё равно не смог скрыть возникшую в нём злую ощетиненность. Поддаваясь этой злости, он чуть было не закричал на неё: «Мне он тоже говорил, что любит! И в последнюю ночь перед смертью пришёл ко мне, а не к тебе, тупая ты сука!». Хорошо, что слёзы, подступившие к глазам в тихом плаче, сжали горло – невозможно произнести ни слова.

Не видя его лица, не замечая этой перемены, Катя продолжала:

- Того, что случилось потом, я не ожидала. Он не говорил, что что-то такое планирует и… В общем, он вёл себя, как обычно. Сначала я так подумала. Но теперь, вспоминая, мне кажется, что, может быть, могла что-то заметить, но проглядела нужный момент, потому что я тупая, – она грустно усмехнулась на последних словах. – Он приходил ко мне накануне.

Лёве стало по-предобморочному плохо: господи, и к ней… Она отбирала у него даже это, даже их последнюю ночь, подарившую Лёве мнимое ощущение собственной исключительности.

Стараясь говорить ровно, он выдавил из себя вопрос:

- И что он сказал?

- «Я тебя люблю. Не верь ничему, что про меня скажут».

«Вот мудак, – зло подумал Лёва уже про Шеву. – Ты что, сука, на все случаи перестраховался?»

Он чуть не рассмеялся от абсурдности ситуации: значит, если он сейчас расскажет ей, что было между ними, она, как он и попросил, не поверит?

- Теперь мне кажется, что это было похоже на прощание, – вздохнула Катя. – Но тогда я ничего не поняла.

Лёва хотел бы обвинить её в непроницательности, да не мог. Ему Шева сказал: «Я завтра умру», а он что? Пропустил мимо ушей.

Катя спрыгнула с дерева и оказалась рядом с Лёвой, плечом к плечу. Боковым зрением он видел, как она смотрит на него – долго, будто бы изучает.

- Как это было? – спросила она. – Когда ты узнал.

- Худший день в моей жизни, - просто ответил Лёва.

- А в моей… я не знаю.

Лёва усмехнулся: конечно, он был для неё просто «парень», бойфрендом на один месяц. А для Лёвы он был самой большой любовью. День начинался и заканчивался с мыслей о нём – каждый день, много лет. Он уже даже не помнит, сколько точно.

- Он очень много для меня значил, - коротко сказал Лёва.

Ему хотелось дать ей понять, насколько всё, что было между ним и Юрой, намного больше и важнее того, что было у них, но не мог найти нужных слов, чтобы об этом говорить. Все слова были громкими. Все настоящие слова его выдавали – выдавали, какой он на самом деле.

- А для меня, думаешь, нет? – с обидой спросила Катя.

Он пожал плечами. То есть, конечно, он так думал, но спорить не было сил.

- Думаешь, я такая веселая дурочка и ничего меня не волнует?

Об этом он тоже думал.

- Мне просто не привыкать, – она шмыгнула носом. – Считаешь, меня можно напугать смертью? Вокруг меня все умирают. Бабушка, мама, отец меня бросил, но потом я узнала, что он тоже умер. У брата образ жизни, при котором долго не живут. Я знаю, что его могут убить в любой момент, и тогда я останусь совсем одна. Я всегда готова к смерти.

- Но ты боишься ВИЧ, - сказал Лёва.

Сказал и тут же почувствовал, что зря он это. Всё-таки она с ним так откровенна…

Но Катя не заметила его злой иронии:

- Да, потому что это про меня. Про мою смерть. Я всю жизнь старалась быть не как они. Вся моя семья – бандиты, наркоманы и алкаши, а я – нет. Я живу среди этого, потому что у меня нет выбора, где мне жить, но у меня есть выбор – как, и я его сделала. И я, как дура, наивно полагала, что этот выбор меня от чего-то спасёт.

- Ну, так или иначе, ты всё равно связалась с наркоманом, - заметил Лёва. – Поэтому спорно насчёт выбора.

Он понимал, что никак не помогает ей этими едкими комментариями, но в тот момент злость на Катю оказалась сильнее здравого смысла и человеческого сочувствия.

- Потому что он не урод, - гнусаво оправдывалась она. – Потому что он был не такой, как они. И ты не такой, но всё равно наркоман. А я стою и разговариваю здесь с тобой, хотя должна была уже понять… Меня, наверное, ничему жизнь не учит. Я же говорю, что тупая.

Лёва, вздохнув, и, проникшись лёгкой жалостью к ней, всё-таки сказал:

- Я не наркоман.

- Да-да-да, вы все так…

- Правда, - перебил он её. – Я не колюсь. Я тебе соврал.

- А зачем тогда ты?..

Он отвёл взгляд. Секунду другую в нём шла короткая перепалка с самим собой:

«Да что она тебе сделает, если ты признаешься? Она даже ничего не сказала насчёт Якова»

«Всё равно я не могу»

«Можешь, это не опасно»

«Опасно»

«Ты боишься получить в глаз от девчонки или что?»

Тогда Лёва понял, что он не боится получить от неё в глаз. Он даже уверен, что не получит. Просто сказать кому-то: «Я гей» – это… Ну… Это всё. Потом не отмоешься. Клеймо на всю жизнь. И он не хотел на себе его ставить.

- У меня было переливание крови, – быстро сказал Лёва, лихорадочно вспоминая «потенциально опасные ситуации» из той вичовой анкеты.

- Господи, из-за чего? – с сочувствием спросила Катя.

А Лёва не знал, из-за чего бывает переливание крови. Так далеко его познания в биологии и анатомии не заходили.

- Да так… – с наигранным драматизмом ответил он. И, напуская на себе ещё больше холодной загадочности, добавил: – Не хочу об этом говорить.

- Ладно, – кивнула Катя, убирая прядь волос за ухо. – Извини. Но, знаешь, в любом случае «переливание крови» звучит гораздо нормальней, чем «я колюсь», так что не стоит этого так стесняться.

- Учту, - буркнул Лёва, пристыженно глядя в землю.

Ему показалось, что она его раскусила, что за её словами про «переливание крови» звучала настоящая причина, и они оба её знали. Зря она, наверное, так о себе – «Я тупая». В этом она была не права.

Катя оказалась не беременна.

Это, наверное, хорошо. Он так и сказал Кате, нервно кусая губы: «Хорошо. Супер. Отлично». Но была внутри неясная, затаенная надежда на другой исход – он ощущал эту надежду с первых дней общения с девушкой. Только теперь, когда отсутствие беременности было окончательно установлено, Лёва смог себе объяснить, в чём дело: он хотел, чтобы этот ребёнок был, потому что от этого и Шева как будто бы был. На дополнительных уроках по биологии, куда он теперь ходил вместе с Власовским, рассказывали, что ребёнку достаётся 50% от ДНК каждого из родителей. Значит, если бы у Кати кто-то родился, этот кто-то был бы на 50% Юрой. Конечно, на оставшиеся 50 – Катей, но с её частью Лёва готов был примириться. Случись такое, он бы, наверное, даже что-нибудь придумал – ну, чтобы им не пришлось жить в той квартире, где круглые сутки ошиваются маргиналы.

Но получилось так, как получилось: Юра умер и никого после себя не оставил. И ничего. В школе все относились к нему с пренебрежительным сочувствием: какой бедный мальчик, какая загубленная жизнь. Русичка, по прозвищу Мальвина (из-за джинсов с лейблом Mawin), разбирая на литературе «Преступление и наказание», сказала, что каждый человек живёт на свете не зря. А Варя, назойливая староста-активистка, глумливо спросила с места: «Если каждый человек живёт на свете не зря, зачем тогда жил на свете Сорокин?». Все посмеялись, а русичка, тупая дура, сказала: «Ну, теперь благодаря Сорокину вы знаете, до чего доводит такой образ жизни, какой он выбрал». Лёва сидел на последней парте, сжимая кулаки от злости, и представлял, как всех бы их перестрелял. Каждого. Бах! – и пуля сносит их ржущие морды.

После уроков, по дороге домой, Власовский спросил у Лёвы:

- А ты как думаешь, для чего жил на свете Сорокин?

Лёва раздражился: и он туда же! А в классе единственный был, кто не смеялся.

- Я не знаю, - едва слышно ответил Лёва.

Если бы у Кати был ребёнок, было бы проще. Он бы знал. Он бы сказал, что, может, этот ребёнок изобретёт лекарство от рака или слетает на Марс – всё лучше, хоть какая-то надежда, что жизнь прошла не зря. А так действительно – непонятно.

- А ты вообще, что за вопросы задаешь? – спохватился Лёва. – Ты же рационалист. Ты знаешь, что все на свете живут зря и умирают зря, и нет никакого высшего смысла.

- Я так не думаю, - ответил Яков. – Точнее, думаю не совсем так.

- Да? Тогда это не рационально.

Власовский, поправив очки, заговорил, будто читая по учебнику:

- В естественных науках есть термин «эффект бабочки», из теории хаоса. Считается, что даже небольшое влияние на систему может вызывать значительные последствия. Возвращаясь к теме нашего дискурса, я верю, что, если бы Шева никогда не родился, у тебя, у меня, у Вари и даже у Мальвины были бы совсем другие жизни, может быть, кардинально другие. Всё сложилось так, как сложилось, потому что каждый из нас встретил друг друга.

Лёва фыркнул над этим – «возвращаясь к теме нашего дискурса». Яков умел навести тоску.

- Так, и что? Шева жил не зря, а ради того, чтобы наши жизни как-то по-особому сложились?

- Не то чтобы ради этого. Это скорее просто факт: он повлиял на жизни каждого, кого встретил. И, может быть, даже на жизни тех, кого никогда не встречал.

- А это как?

- Ну, ты получил с ним определенный жизненный опыт. Если ты окажешься в похожей ситуации ещё раз, ты попытаешься действовать исходя из полученных знаний. Может, ты отговоришь кого-нибудь от суицида. Может, кто-то будет жить благодаря тому, что Шева умер.

- Чё-то ты загнул, - Лёва скептически скривил губы.

Яков пожал плечами:

- Эффект бабочки.

- Ну, надеюсь, это был единственный самоубийца в моей жизни.

- Как говорится: чем больше самоубийц – тем меньше самоубийц. Ты, кстати, подумал над моим предложением?

Вот уж что было точно не «кстати», так это поднимать тему романтических отношений посреди разговора о суициде. Лёва потупился: он забыл о предложении Власовского почти сразу, как его услышал.

- Я еще думаю, - технично ответил он.

- Не буду торопить.

После, вспоминая тот день и этот разговор, Лёва был уверен: они бы попробовали, если бы не…

Вернувшись домой, он по-честному разложил в голове эту идею Якова, и она показалась ему неплохой. Рациональной. Может, они и не любят друг друга, но им интересно вместе: общие темы, схожие взгляды, одинаковая прохладно-отстраненная манера держаться с людьми. А ещё они однажды занимались сексом и это было не ужасно. Лёва бы даже сказал, это было неплохо, хоть и понимал, что ту ночь с Шевой ничто и никогда не переплюнет. Но Власовский был ему приятен и, сложись у них отношения, он бы повторил.

Вот о чём он думал, когда вечером, после восьми часов, в дверь тихонечко постучала Катя. Мама глянула в дверной глазок и, просунув голову в Лёвину комнату, шепнула, что «там какая-то девочка». Лёва тут же подскочил и быстро выскользнул в парадную – раньше, чем отец успеет разораться насчёт «поздних визитов» и «куда это ты там собрался?».

На лестничной клетке, облокотившись на перила, его ждала Катя. Сунув руки в карманы джинсовки, она хмуро смотрела из-под насупленных бровей.

- Чего ты? – спросил Лёва вместо приветствия.

- Да ничего.

- Что-то случилось?

- Пойдем гулять.

Оглянувшись на дверь, Лёва вздохнул:

- Меня не отпустят.

- А ты не спрашивай разрешения.

Ну ничего себе, какая умная! Лёва хотел было сказать, иди, мол, куда шла, и не наглей со своими просьбами, но она так смотрела на него – так требовательно, но просяще, так хмуро, но открыто, что он не смог ей нагрубить. И вежливо отказать не смог. И оставить её здесь одну, в тёмной парадной, казалось невозможным.

Прикидывая, чего ему это будет стоить, Лёва недовольно сказал:

- Подожди, возьму куртку.

И пошёл с ней.

По асфальту лупил дождь. С неба лило уже не первый день, на дорогах пенились и пузырились глубокие лужи. Лёва, выходя в парадную, наспех натянул тряпичные кеды, и теперь в ногах противно хлюпало. Зябко поежившись, он спрятал нос в воротник куртки и спросил у Кати: - А куда идём?

- Не знаю. Туда, - она неопределенно кивнула вперед.

И они шли «туда», пока проспект Гагарина не закончился – тогда они свернули на Благодатную улицу. Ручейки грязной воды, обгоняя их по покатым тротуарам, свернули вместе с ними.

- Холодно? – спросила Катя.

Стукнув зубами, Лёва ответил:

- Чуть-чуть.

Катя, распахнув джинсовку, достала из внутреннего кармана бутылку пива. Лёва постарался отвести взгляд, будто ничего не заметил, но Катя сунула бутылку ему в руки.

- Алкоголь согревает, - сообщила она.

Лёва попытался вернуть бутылку обратно.

- Я не пью.

- Да ладно, это же не водка. Всего лишь пиво. Разделим на двоих.

- Я не люблю алкоголь.

- Ты когда-нибудь пробовал?

- Нет.

- Тогда откуда знаешь, любишь или нет?

Лёва фыркнул:

- Ну, может тогда из лужи попьёшь, а то откуда знаешь – вдруг понравится?

Катя, рассмеявшись, наконец забрала у него бутылку.

- Ладно, ты победил.

Она поднесла горлышко ко рту, схватилась за металлическую крышку зубами, Лёва успел услышать звук с шипящим хлопком, прежде чем крышка из её рта полетела на землю. Даже не оглядываясь на неё, Катя сделала шумный глоток из бутылки.

Лёва, обернувшись, взглядом попытался найти упавшую крышку, но та канула в одной из луж. Всё ещё обескураженный увиденным, он снова повернулся к Кате:

- Ты что, открыла пиво зубами?

- Я ещё и глазом умею, - как ни в чём ни бывало, ответила она.

- Это очень круто, - с уважением отметил Лёва.

Ему вдруг подумалось, впервые без всякой злости, что этим она Шеву и покорила. Катя будто и не в курсе была, что это странно: открывать пиво зубами, когда ты пятнадцатилетняя девчонка. Её просто не волновали такие условности. Лёва ей позавидовал: хотел бы он также. Ну, не пиво открывать, а уметь не париться.

- Я тоже хочу, - вдруг сказал он, протягивая руку к бутылке. – Можно?

- Конечно.

Она передала ему пиво, и он хлебнул из горла терпкую кисловатую жидкость. Поморщившись, вернул бутылку Кате.

- Как тебе?

- Неплохо, - соврал он.

Посмотрев вперед, где за перекрестком начиналась улица Салова, Лёва сбил шаг. Негромко произнёс:

- Там дальше кладбище.

- Там Юра?

Катя впервые назвала Шеву по имени. Лёва кивнул.

- Я у него не была. Не смогла.

- А я был, - несколько резковато ответил Лёва.

- Не хочешь зайти?

- Конечно нет.

- Ладно, - покладисто отозвалась Катя. – Мы мимо пройдём.

Лёва предпочёл бы вообще свернуть, но не решился об этом попросить. После многочисленных снов с Юриными визитами прямиком из могилы, у Лёвы противно слабело в ногах при мысли о кладбище, но он боялся, что, если расскажет об Кате, та посчитает его трусом. Поэтому шёл дальше, делая вид, что всё в порядке.

- А почему ты решил стать лысым?

Он был рад, что Катя сменила тему, пусть и на такую.

- Я не лысый! Просто коротко побрился, вот, видишь, - и он провёл ладонью по колючкам на своей голове.

- Это почти что лысый. Так почему?

- Ну… Не знаю. Просто.

- Не просто, наверное, - продолжала приставать Катя. – Девчонки меняют прическу, когда хотят изменить жизнь.

- Чё? – нахмурился Лёва. – В смысле?

- Ну, это в знак нового начинания. Оставила всё старое позади и впереди только новое. Символично, понимаешь?

- Не понимаю. Это всего лишь волосы.

- Но ты же их почему-то сбрил, хотя это для тебя не типично. Значит, для тебя это что-то значило.

«Да ё-маё, какая она докапучая», - раздраженно думал Лёва.

- С чего ты взяла, что не типично? Мы пару месяцев знакомы.

- Я видела твои фотки.

Лёва аж остановился посреди улицы.

- Где?

- Шева показывал. У него дома, в семейном альбоме.

Лёву мелко затрясло.

- Да как он… Да вы… Сука!

Катя обернулась на него:

- Злишься?

- А как ты думаешь! – с прорвавшейся яростью крикнул Лёва.

- Я тоже злюсь, - призналась она.

Лёву это откровение сбило с толку.

- На что? – резковато, но уже без прежней агрессии спросил он.

- На Шеву. Так не поступают.

- Как «так»?

Сделав несколько больших глотков из бутылки, Катя, вытерев рот рукавом джинсовки, пояснила:

- Вот так. Ушёл и ничего не сказал. Не объяснил. Не попрощался. А мы остались тут и всё время думаем… Что это было, почему, что я могла сделать? Гоняю эти мысли по кругу каждый день.

Лёве совсем расхотелось на ней срываться. Сунув руки в карманы, он снова хмуро уткнулся в воротник куртки.

- А ты? - спросила Катя. – Ты думаешь об этом?

- Думаю.

«Ты ещё не знаешь, как он поступил со мной», - с едкой обидой подумал Лёва. И действительно почувствовал: он злился не на неё, а на Шеву. Надо же, раньше не замечал.

Взяв бутылку из Катиных рук, он примкнул губами к горлышку и залпом осушил её почти до половины. Девушка, смеясь, вырвала её обратно – так, что часть пива пролилась на Лёвины куртку и джинсы.

- С непривычки может и развести, - предупредила она, забирая бутылку.

- Ты меня облила! – шуточно возмутился Лёва, оглядывая себя.

- Ты и так мокрый.

- Да, но теперь я воняю пивом.

Она снова полезла во внутренний карман джинсовки (Лёва начинал думать, что у неё там своего рода Нарния из книг Клайва Льюиса) и вытащила носовой платок с цветочками. Подойдя к Лёве, она передала ему бутылку, а сама принялась собирать с его куртки пивные капли. Какое-то время они молчали, Лёва, переминаясь с ноги на ногу, слушал шум затихающего дождя и звук елозящей ткани по синтепону. Чтобы чем-то заполнить паузу, он сделал глоток из бутылки и, неловко наклонив горлышко, снова пролил часть жидкости на себя.

Подняв на Лёву глаза, Катя устало вздохнула:

- Все мальчики – свинюши.

- Только не я, - серьёзно возразил Лев. – И вообще… Вы не лучше.

- Кто это – «вы»? – в голосе Кати послышалась готовность спорить.

Она убрала платок в нагрудный карман и забрала бутылку у Лёвы.

- Девочки, - Лёва сделал вид, что не заметил её негодования. – У меня есть сестра, у неё в комнате бардак в десять раз хуже моего.

- Ага, - покивала Катя. – А у меня есть брат и у него носки разве что в углу не стоят.

- Твой брат вообще специфичный человек.

- Да? Может, твоя сестра тоже специфичная!

- О, ну не настолько!

- Господи, не спорь. Все знают, что мужики противные и вонючие, вы даже сами это знаете.

- Чего?! – возмутился Лёва. – От меня не воняет!

- Это потому что ты моешься.

- Ну конечно!

- Признай, что среди вас это редкость.

- Не признаю! Ты… Ты вообще ходишь в одном и том же, - Лёва прошёлся по Кате оценивающим взглядом. – Я вижу тебя в этой юбке уже который месяц!

- Это моя любимая юбка! И… И главное, что я её стираю!

- О, да? Может, ты просто так говоришь, а на самом деле не стираешь! Может, ты просто не хочешь признавать, что такая же грязнуля.

- Такая же как кто?

- Такая же, как… - Лёва запнулся, чуть не сказав «как мальчики». – Блин, ты меня переговорила.

Катя тут же задрала нос:

- Это потому что девочки умнее мальчиков.

- О н-е-е-ет…

Лёва ощутил в себе очередную жажду спора, но она, эта жажда, будто вздымающаяся волна, столкнулась с неопределимым препятствием: с Катиными губами. Заглушив Лёву поцелуем, Катя изменила направление штормового прилива: волна, встав на дыбы, тут же рассыпалась на мелкие брызги. На море стало спокойней.

Когда Катя разорвала поцелуй, Лёва, хлопая глазами, аккуратно коснулся своих губ кончиками пальцев: это правда случилось или ему показалось? Он встревоженно посмотрел на Катю.

- Я тебя переговорила, не забыл? - несколько кокетливо спросила она.

Повернувшись на пятках потрёпанных кед, она собралась было пойти дальше по тротуару, но Лёва взял её за руку, останавливая, и снова развернул к себе. Она смотрела на него несколько напугано, будто не ожидала, что он её схватит. Он растерялся на миг, в голове завертелись мысли: «Она хочет? Не хочет? Я должен спросить разрешения? Она у меня не спросила…», и, отбрасывая их все разом, Лёва аккуратно положил свою ладонь на Катину щёку – так, что большой палец слегка касался её губ, а остальные – чувствовали тонкие косточки на шее. Ему вдруг стало по-странному трогательно от этого ощущения под пальцами: какая Катя, оказывается, хрупкая, он и не думал.

Аккуратно убрав с лица мокрые пряди, Лёва стал осторожно целовать её щеки, собирая губами дождевые капли. Катя покорно подставляла лицо под его поцелуи, угадывая, куда повернуться в следующий момент. Наконец, он добрался до приоткрытого рта, неровно намазанного губной помадой, и коснулся его своими губами. Катя замерла, сбив дыхание, и бутылка с пивом выпала из её рук. Содержимое, оказавшись на асфальте, смешалось с лужами, и бурлящие ручейки унесли его с собой по тротуару, вниз к перекрестку, за которым скрывалось кладбище.

Только ребята этого уже не видели.

Лёва и ____ [26-27]

Лёва пришёл к Власовскому тем же вечером, без предупреждения. Звонить не хотелось. Яков бы тогда спросил: «В чём дело?» или «Зачем?», а у Лёвы не было сил объяснять. Он бы ответил: «По поводу твоего предложения» и Яков бы себе чего-нибудь надумал. В общем, Лёва долго простоял в коридоре над телефоном, но так и не позвонил. Когда в очередной раз выходил в парадную, в спину пробасил строгий голос отца: «Ты чё, совсем страх потерял? Одиннадцатый час!». Лёва сделал вид, что ничего не услышал.

Власовский, ничуть не удивившийся позднему визиту, встретил его в растянутой футболке, клетчатых пижамных штанах и без очков. Распахнув дверь шире, он непринужденно махнул рукой:

- А, это ты, проходи.

- Я ненадолго, - ответил Лёва, но порог всё-таки перешагнул. – Вы ещё не спите?

- Нет. Бабушка смотрит «Рабыню Изауру» в это время.

- А ты что делаешь? – спросил Лёва, оттягивая неизбежный разговор.

- Про полимеры читаю. Да ты проходи.

Лёва мотнул головой:

- Не, я щас, быстро, - он нервно облизнул губы. – Короче, я, кажется, начал встречаться с Катей. Поэтому с тобой встречаться не могу. Это всё. Пока.

Он попытался выскочить обратно за дверь, но та автоматически захлопнулась, и Лёва не сразу разобрался с замком (дверь у них, блин, тоже какая-то причудливая, не как у всех – с обычной задвижкой). Глядя, как он туда-сюда мотает ручку, Яков тяжело вздохнул.

- И как вы начали встречаться? – негромко спросил он. – Да хватит! – это он про дверь уже.

Лёва отцепился от ручки и, не глядя Якову в глаза, ответил:

- Мы поцеловались.

- И всё?

- Я проводил её до дома. Мы держались за руки. Там ещё раз поцеловались.

Помолчав, будто обдумывая сказанное, Яков спросил, дёрнув плечами:

- А зачем?

- Захотелось! - раздражённо бросил Лёва.

- Ну, целуйтесь, если хотите, но встречаться с ней ты не можешь.

- Это ещё почему?

- Потому что ты гей.

- С чего ты взял?

- Ну, есть некоторые признаки, - насмешливо ответил Яков.

Лёва не оценил его иронии:

- Это всё неважно. В смысле, почему ты думаешь, что я не могу… и так, и так?

Яков, скрестив руки на груди, заинтересованно посмотрел на Лёву:

- Хочешь сказать, что ты бисексуал?

- Кто это?

- Тот, кто может и так, и так.

Лёва обрадовался, что так удачно попал пальцем в небо – вон, даже термин подходящий нашёлся. Он закивал:

- Да, скорее всего.

- Я думал, ты лучше, – разочарованно произнёс Яков.

Лёва всерьёз оскорбился: с чего этот надутый от гордости ботаник взял, что может решать за Лёву, какой он именно сексуал?! Ему вообще-то виднее. Он целовался с Катей и это было приятно. Не так приятно, как с Шевой, но не хуже, чем с самим Власовским. Ну, нормально – вот как это было. Его же не стошнило, в конце концов.

- Мне виднее, кто я и что чувствую, - сказал Лёва, взглянув на Якова исподлобья. – Она мне правда нравится.

- Конечно нравится, - согласился Власовский. – Мне вот нравится органическая химия и раздел про эндокринную систему из учебника по анатомии. Но дрочу я не на это.

Лёва брезгливо поморщился: зачем всё сводить к дрочке?

- Причём тут это? – тихо спросил он.

- При том.

Яков протянул руку за Лёвину спину, крутанул свой замысловатый замок и, толкнув дверь (Лёва, опиравшийся на неё спиной, чуть не свалился – вовремя схватился за косяк), веско проговорил:

- Я больше с тобой не общаюсь.

- Из-за того, что я отказался с тобой встречаться? – опешил Лёва.

- Нет. Я тебе уже говорил: ненавижу таких, как ты. Приспособленцев.

Лёва представил, как унизительно сейчас будет начать оправдываться, доказывая перед Яковом свою способность полюбить девушку. Это всё равно ничего не изменит: он так и будет надменно смотреть на него сверху-вниз, уверенный, что всё знает о людях.

Лёва, не сводя взгляд с Якова, шагнул обратно за порог. Власовский захлопнул дверь прямо перед его носом, отрезая их друг от друга. Лёва тогда подумал: навсегда.

Но «навсегда» оказалось недолгим – длиною в три месяца.

Три месяца – ровно столько продлились их отношения с Катей. В этот период Яков не разговаривал с Лёвой, избегал его в школе, отсаживался на самые дальние парты. Ситуация доходила до комичности: если учитель случайным образом разбивал класс на группки или пары, и они с Власовским оказывались в одной команде, Яков начинал голосить, требуя перераспределения, потому что он «вот с этим» работать вместе не хочет. К концу осени весь педагогический состав школы запомнил, что Власовского и Гринёва нужно держать подальше друг от друга, иначе у первого случится яростная истерика.

А с Катей было неплохо. Интересно. Большую часть времени они общались о Шеве: рассказывали друг другу забавные, тёплые, счастливые, болезненные истории, которые пережили вместе с ним. Самую болезненную Лёва, конечно, так и не рассказал. Если они не говорили о Шеве, то болтали друг о друге: о планах на жизнь, об отцах-мудаках, о тяжелом детстве. Лёва всё время ловил себя на том, как рассказывает ей полуправду. Она у него спрашивает, планирует ли он жениться когда-нибудь и завести детей, а Лёва говорит: «Не знаю», когда сам думает: «Я люблю мужчин и понятия не имею, как складывается жизнь у таких как я. В моих планах просто не умереть в одиночестве». Но в общем-то, если сократить его мысль, то действительно получалось: «Не знаю».

Он думал, она ему правда нравится. И, наверное, так оно и было: она нравилась. Также, как Власовскому – органическая химия. Теперь, будучи в отношениях с Катей, он мог понять это сравнение.

Пока их союз скрепляли неловкие поцелуи, он справлялся – губы у всех одинаковые, если закрыть глаза и немного пофантазировать, можно додумать, что целуешься с Юрой. Юра, правда, не красил губы помадой и не пользовался духами, но, если очень постараться, можно представить, что всего этого нет – ни запаха, ни воскового вкуса на языке.

С сексом оказалось сложнее: фантазируй, не фантазируй, а грудь между вами никуда не денется. Представлять Юру с грудью было бы слишком, поэтому Лёва сдался – сразу после их первого раза (очень неумелого, неловкого и деревянного). Это случилось в декабре (оттягивал, как мог), у него дома, пока отец был на работе, мать – на родительском собрании у Пелагеи, а сама Пелагея – у подруги. Он планировал это заранее, считая, что должен заняться с ней сексом и доказать самому себе, что действительно не гей, а бисексуал (а бисексуал – это почти нормальный), но в итоге только убедился, что голубой, совсем голубой, прям хуже некуда. Какой он был с Яковом и Юрой – уверенный, инициативный, интуитивно чувствующий, что нужно делать, и совсем другой – с ней.

Застёгивая ремень на джинсах, он сказал, не глядя на неё:

- Я… гей.

Сказал и тут же утонул в ворохе сомнений: «Нет, нет, нет! Это неправда! Зачем ты ей это говоришь? Она же хорошая, ты полюбишь её, ты привыкнешь, останься с ней…».

Катя, сев в кровати, положила подбородок на его плечо и… улыбнулась. Даже посмеялась – так, слегка. Лёва понадеялся: «Может, она не поверила? Может, я ещё смогу обставить всё, как шутку?».

- Это худший момент для такого признания, – сообщила она ему. – Хорошо, что я давно это поняла, иначе бы я тебя ударила.

Лёва повернул голову к её лицу:

- Если ты поняла, зачем… зачем всё это?

- Наверное, мы оба просто пытались найти утешение, – вздохнула она. – Потому что оба его любили. Но я уже давно думаю, что надо прекратить, пока не поздно.

- В смысле – «пока не поздно»?

- Пока мы ещё можем прекратить это без обид, детей, кредитов и деления квартиры. Гей, который бежит от себя, может очень далеко убежать, да?

Лёва не стал признаваться, как много представлял их совместную жизнь: свадьба, дети, всё как у всех, и почему-то в этих фантазиях он был таким счастливым, таким обычным, без всякой этой гейской херни в мыслях, словно стоит тебе отпраздновать свадьбу с женщиной – и ты совсем другой человек.

- Давай останемся друзьями, - попросила Катя.

Лёва кивнул:

- Давай. Я спал со всеми своими друзьями, это уже традиция.

- И с Юрой, - не спросила, а сказала она.

Он не стал отрицать.

- И с Юрой.

- Это я тоже поняла.

Катя взяла лифчик со спинки кровати и Лёва испытал облегчение, когда она, наконец, спрятала грудь. А то было как-то неловко.

- И что ты думаешь? – спросил он. – Кому из нас он врал?

- В таких ситуациях врут обычно женщинам, - ответила Катя. – Такова наша доля.

Лёву обожгло стыдом. Зажмурившись, он прошептал:

- Прости.

Она ничего не ответила.

Когда Катя оделась, а Лёва заправил кровать, ему вдруг показалось, что всё стало как раньше. Будто бы не было этих трех месяцев, состоящих из лжи, неловкости и борьбы с собой.

Катя, прямо как в старые времена, по-свойски положила локоть на его плечо и, чавкая жвачкой, спросила:

- Ну чё, когда пойдём сдавать анализы?

.

Власовский, хоть и заходился в праведном гневе при виде Лёвы, в помощи с повторными анализами не отказал. Снова напряг свою бабушку. Добавил, правда: «Это для Кати, а не для тебя».

Сдавать анализы пошли пятого декабря, а результаты получили одиннадцатого – за день до Лёвиного пятнадцатилетия. По дороге к лаборатории, он прикидывал в уме, каким окажется подарок ко дню рождения – приятным или… или, мягко говоря, не очень.

Сказав на регистратуре кодовую фразу, он тут же получил свой бланк и, пока трясся над словом «Результат», боясь опустить глаза ниже, проглядел, что Кате бланк вообще не выдали. Ей сказали подождать.

Услышав об этом, он быстро глянул вниз, выхватил взглядом слово «Отрицательный» и повернулся к Кате.

- В чём дело?

- Не знаю, - она заметно побледнела.

- Может, просто найти не могут.

Лёва сам не верил в то, что говорил. Они сели на скамейку в холле и Катя попросила взять её за руку. Лёва взял, чувствуя, как дрожат её пальцы.

Через несколько минут её вызвали в кабинет врача. Сказали, «за выдачей результатов». Лёва сразу понял, что это значит. Конечно, он пытался придумать причины, по которым результаты выдают в кабинете врача, но ничего, кроме слова «положительный» на ум не приходило.

Кати не было минут десять, а казалось, что целую вечность. Это было невыносимо: смотреть, как чья-то жизнь раскалывается на до и после. Он даже думал, что лучше бы это случилось с ним. Если бы можно было поменяться, он бы поменялся с Катей не задумываясь.

Она вернулась, всё ещё бледная, села рядом с ним. Сказала дрожащим губами:

- У меня ВИЧ.

Она потянулась к нему, будто падая, и он схватил её, прижимая к себе, поцеловал в запутавшиеся волосы. Она начала плакать – тихо, почти беззвучно, Лёва угадал её плач по вздрагивающим плечам. Он не знал, что сказать, поэтому не говорил ничего. И злился. И прорывалось в этой злости совсем постыдное злорадство: «Ну что, Кама, неплохо отрикошетило?».

Катя, оторвавшись от Лёвиного плеча, сказала, всхлипнув:

- Я хочу сбрить волосы. Поможешь?

Меньше всего Лёва ожидал услышать такую просьбу.

- Конечно, - растерянно ответил он. И уже тверже: - Помогу.

- Я рада, что ты здоров, - судорожно выдохнула она.

- Я… Мне очень жаль, но это ведь…

Она перебила его:

- Не надо. Не говори ничего. Все слова – пустые. Просто сбрей мне волосы, ладно?

- Хорошо.

Катя посмотрела на стену с фотографиями: там, на прибитых гвоздях, висели семейные снимки с дней рождений и праздников – «Сядьте поближе, вот так, Лёва, обними сестру, Марк, подвинься к жене, да, а теперь все улыбнулись!».

- У тебя хорошая семья, - сказала Катя.

Лёва увидел широкоплечую фигуру отца, нависающую над матерью, его ногу, бьющую беременную жену по животу, и, давя эти воспоминания, произнёс:

- Наверное.

Не опускаться же до спора рядом с Катей, которая живёт в квартире, пропахшей ацетоном. У неё в жизни, наверное, вообще не бывало новых годов и день рождений – даже с искусственными улыбками не бывало.

- Ладно, идём, - поторопил Лёва. – А то отец скоро вернётся.

Он поставил табуретку напротив зеркала в своей комнате, расстелил по кругу старые газеты – с одной из них на него глянул мрачный заголовок: «Город-СПИД: смертельная болезнь завоевывает провинцию». Опасливо оглянувшись на Катю (заметила или нет?), он перевернул газету обратной стороной, на «Взрыв в Армавире». Подключив машинку для стрижки к розетке, он кивнул Кате на табуретку: - Садись.

Она села и, только он хотел нажать на кнопку включения, вскрикнула:

- Ой, подожди!

- Что такое?

Лёва решил, что она передумала, да и сам в тайне надеялся на это: всё-таки как-то радикально для девчонки всю башку сбривать.

- Нельзя так делать! – сказала она.

- Как?

- В памятке, которую мне дали, написано, что нельзя пользоваться предметами гигиены совместно с ВИЧ-инфицированным. Машинка для стрижки считается.

- Покажи памятку.

Катя сбегала в коридор, где на вешалке в форме оленьих рогов оставила свою джинсовку, вытащила сложенную пополам бумажку и принесла её Лёве. Тот, развернув, прочитал колонку про «меры предосторожности» с видом эксперта.

- Тут написано «бритва», - сказал Лёва.

- Бритва и машинка для стрижки – одно и то же.

- Нет, это не одно и то же.

- Откуда тебе знать? Ты же не бреешься, - она умильно потрепала его по гладкой щеке, на которой ещё ни разу не появлялось никаких признаков растительности.

Проигнорировав эту издевку, Лёва продолжил:

- Бритва тесно контактирует с кожей, ею можно порезаться.

- Машинкой для стрижки – тоже.

- Ею пользуется только мой отец. Его не жалко.

Он думал, что Катя возмутится этой злой иронии, но она, кивнув, вернулась на табурет.

- Тогда ладно. Ненавижу тупых отцов.

Лёва сделал глубокий вдох, набираясь сил, включил машинку и провёл по Катиным волосам, начиная от лба. Длинные пряди застревали в тупом лезвии и Лёве приходилось убирать их рукой. Машинка в пальцах ходила ходуном – жалко состригать под корень такую копну. Он искренне считал, что Катя не в своём уме, потому что сложно представить на её месте кого-то другого, ну, например, Варю, старосту-активистку, или любую другую девчонку из класса, которая могла бы так просто сказать: «Обрей меня налысо». Нет, они все за свои косы трясутся. А тут…

Возились больше часа, Лёва излишне аккуратничал, стараясь не поранить Катю – не столько из-за ВИЧ, сколько действительно не хотел сделать больно. Катя, елозя на табуретке, нервно пошучивала: просила не топтаться на волосах, потому что она планировала их выгодно продать.

Закончив, Лёва дунул на её лысину, смахивая оставшиеся волоски, и жестом фокусника продемонстрировал через зеркало результат:

- Тадам!

- Класс, – Катя комично погладила макушку ладонью, затем подняла на Лёву потерянный взгляд: – Ну всё, начинаем новую жизнь, да?

- Лучше прежней, – твердо сказал Лёва. – Завтра сходим в СПИД-центр, узнаем, что нужно делать.

- Завтра твой день рождения.

- Ну и что?

- Тебе что, заняться больше нечем в день рождения?

- Нечем. Поход в СПИД-центр – лучший подарок.

- А с нами там будут говорить, в этом центре? Без взрослых?

- Я… я спрошу у Якова.

«А он спросит у бабушки», - мысленно добавил Лёва, сочувствуя ей. Трудно, наверное, быть единственным нормальным взрослым человеком, и решать проблемы не только внука, но и всех его знакомых.

Лёва выловил Власовского на следующий день, в школе. Когда у тебя день рождения, все с тобой гораздо мягче, чем обычно: удалось даже избежать тройки по математике, потому что Тангенс (Татьяна Геннадьевна, значит) его пожалела. А отец с утра похлопал по плечу, пока мать комкано объясняла, что они дарят учебник по механике и молекулярной физике, потому что в военную академию, куда Лёва «конечно же будет поступать», нужно сдавать физику. Лёва поблагодарил за учебник, спорить не стал, но показательно закинул его в нижний ящик прикроватной тумбочки, где хранился ненужный хлам. Отец о содержимом этого ящика был не в курсе, а вот мама прекрасно знала, что физика оказалась между поваренной книгой (подарок дальней родственницы) и военно-морским словарем (подарок отца на шестой день рождения) – в общем, между предметами, к которым Лёва никогда не прикасался.

Лёва надеялся, что магия наступившего пятнадцатилетия распространится и на Якова, смягчая его, но тот, услышав о положительном анализе Кати, сердито буркнул:

- Ну, ты неудачник. Можешь снова отсчитывать три месяца.

- Мы предохра…

- Мне неинтересно.

- И мы расстались.

- Да? А что так? – ёрничал Яков. – Она же носит СПИД от Шевы, это так романтично. Можешь тоже заразиться, считай, тебе достанется его частичка.

Игнорируя ехидные выпады, Лёва сказал:

- Я признался ей, что гей. Как ты… советовал.

«Ну, не советовал, конечно, а требовал».

Яков сбавил спесь, спросил уже спокойней:

- И что она?

- Мы остались друзьями. Но ей нужно помочь, у неё никого нет, а она должна получать лечение.

- И чем я могу помочь?

- Я подумал, может, твоя ба…

- Ты подумал! – раздраженно перебил Яков. – Почему ты считаешь, что можешь так просто пользоваться мной? И моей бабушкой тоже! Почему ты думаешь, что я хочу помогать девчонке, с которой ты…

Лёва заткнул Якова поцелуем.

Он ничего не успел ни рассчитать, ни обдумать. Не было ни мыслей, ни волевого решения. Просто показалось, что так нужно. Интуитивно. Чувственно. Яков так распалялся, так злился… И Лёва сделал это, потому что оно казалось самым уместным в их разговоре. Куда уместней начавшегося обмена ядовитыми колкостями.

Только разорвав поцелуй, Лёва опомнился и посмотрел по сторонам: они стояли посреди школьного коридора в разгар перемены. Маленький пятиклассник, напоровшись на них взглядом, остановился как вкопанный. Пораженный увиденным он переводил взгляд с Лёвы на Якова.

Лёва шикнул на него:

- Ты чё-то хочешь сказать?

Тот испуганно мигнул, мотнул головой и заспешил дальше по коридору. Лёва представил, как он вернётся в свой класс и скажет: «Пацаны, прикиньте чё!..», потом будет выискивать их в коридоре, чтобы показать пальцем. И они все будут ржать.

«Но это всего лишь пятиклассники, - утешал себя Лёва. – Я могу переломать им кости, если захочу».

Яков поправил очки на переносице и деловым тоном спросил:

- Я смотрю, ты ещё раз обдумал моё предложение.

Вообще-то Лёва не обдумывал. Но Кате нужна была помощь, поэтому он сказал:

- Да.

- Ты его принял?

- Да.

На секунду, ровно на одну секунду, непроницаемая маска спала с лица Якова, и он улыбнулся – очень тепло и открыто, как ребёнок. Но, заметным усилием воли вернув губы в тонкую прямую линию, снова нацепил ледяное безразличие.

- Я поговорю с бабушкой, - оповестил он сухим тоном.

- Спасибо, - Лёва отступил на шаг, убирая ладонь с его рубашки – машинально схватился, когда тянулся для поцелуя.

- Увидимся на биологии.

Прозвеневший звонок будто поставил точку в их разговоре. Власовский застучал по паркету каблуками начищенных туфель, а Лёва стоял оцепеневший, окутанный толпой ребятни – они, как сплошная масса, двигались по коридору, нехотя рассасываясь по кабинетам.

Лёва проговорил про себя всё, что сделал: «Я бросил девчонку, потому что я гей, и начал встречаться с парнем, чтобы он помог девчонке, которую я бросил, потому что я гей». Повторив эту фразу несколько раз, он произнёс самое правдивое из всего, что случилось: «Кажется, я запутался».

Лев [28-29]

Они были идеальной парой.

Идеальные отношения.

Идеальные разговоры.

Идеальный секс.

Идеальная сочетаемость характеров.

Идеальное совпадение во взглядах на жизнь.

Они вместе планировали свою идеальную жизнь: идеальный отъезд в идеальную страну, где люди говорят на идеальном языке.

- Ты меня любишь?

- Да.

- Скажи это.

- Что сказать?

- Скажи: «Я тебя люблю».

- I love you.

- Ты невыносим.

Лев решил: на чужом языке это ничего не значит. На английском слова о чувствах вылетали изо рта легко и просто, на русском – застревали в горле.

«Я тебя люблю» он говорил Кате, безусловно и искренне. Потому что правда любил: так же болезненно, как маму, так же самоотверженно, как Пелагею, так же сильно, как Власовский – органическую химию (теперь это сравнение с органической химией прочно засело у него в голове). Глядя на Катю, Лев часто думал: «Был бы я натуралом…» (иногда он случайно думал это вслух, и тогда Яков раздраженно поправлял: «Гетеросексуалом», а Лев всё равно повторял: «Был бы я натуралом…») В общем, с Катей было хорошо. И с Катей, и у Кати. Она состояла на диспансерном учете с ВИЧ-инфекцией, получала антиретровирусную терапию и чувствовала себя прекрасно. Взяла в привычку «начинать новую жизнь» каждый месяц: волосы не успевали отрастать. Лев любил чмокать её в выбритый висок, обнимать локтем за шею и трепать по лысине (она в такие моменты громко смеялась и пыталась вывернуться). Лев тоже смеялся и с тоской думал: у них с Яковом такого нет.

Не было ничего такого, что Лев бы любил делать только с ним. Ничего такого, что не повторишь больше никогда и ни с кем, потому что будет уже не то. Чмок в лысую голову – какая, казалось бы, ерунда, но эта ерунда была только для Кати. Для Якова не было ничего.

Когда у Кати появился парень, Лев почувствовал лёгкий укол ревности. Высокий, зеленоглазый шатен, будто вышедший со страниц женских романов – холодный и неприступный с другими, пылкий и нежный с ней. Таким, по крайней мере, его описывала Катя.

- Покажи мне его. Он хоть не голубой?

- Конечно нет.

Лев увидел его впервые у Кати дома, когда приходил забрать свои кассеты со старыми мультиками (на Катю иногда нападала ностальгия по Союзмультфильму). Тогда, отогнув шторку, закрывающую дверь в комнату, Лев увидел этого зеленоглазого шатена с блестящими губами и прилизанными волосами.

- Он голубой, - сказал он Кате.

- С чего ты взял?

- Чувствую.

- Ой, иди ты, - отмахнулась она, думая, что Лев шутит.

Лев пошел, а через месяц Катя узнала, что парень действительно был голубым. Потом она долго ныла у него на плече: «Ну почему-у-у со мной всё время это происходит?».

К концу десятого класса Лев проникся искренним интересом к биологии и вымученным – к химии, а английский подтянул до уровня Intermediate. Неплохо, конечно, но для сдачи Тойфла было недостаточно.

Власовский, к примеру, владел английским как своим родным, потому что в детстве много путешествовал с родителями. У него вообще забавная биография: его родители были орнитологами и погибли во время экспедиции в Африке. Их съели крокодилы.

Когда Лев слушал эту историю в первый раз, то невольно рассмеялся, уверенный, что Яков шутит, но тот смотрел так серьёзно, что стало стыдно. Подавив смешок, Лев попытался придать лицу сочувственное выражение. Не то чтобы он не сочувствовал Власовскому по-настоящему, но ведь трудно поверить, что чьих-то родителей могли съесть крокодилы в Африке!

Первый год отношений действительно прошел идеально – настолько, насколько вообще могли быть идеальны отношения с парнем, которого не любишь. Сам Власовский нет-нет, да сдавал позиции: то и дело у него прорывались слова о любви, вопросы о любви, обиды на недостаток любви. Лев напоминал Якову, что они партнёры («как партнёры по бизнесу» говорил Лев его же словами), и о любви не договаривались, на что Власовский начинал увиливать: «Я ведь не говорю прям о любви. Просто мы не чужие люди и у нас есть привязанность. Ты же говоришь Кате, что любишь её». Лев слушал его, соглашаясь, а сам не мог сказать этих слов Якову. Даже по-дружески, как Кате, не мог, потому что чувствовал: всё там не так холодно и расчётливо, как Яков пытается показать, и слова о любви он поймёт, как состоявшееся признание.

Может быть, дело было в этом. Может быть, в том, что на самом деле никто из них друг друга не любил. А может, Власовский просто странный тип со своей системой взглядов. Но, какова бы ни была причина, а всё начало рушиться следующей осенью, в разгар подготовки к выпускным экзаменам. У Якова появился другой парень.

И не то чтобы Лев не вовремя пришёл в гости, а там он, прячется в платяном шкафу или сползает по шторе через окно. Ничего подобного: никаких ужасных разоблачающих ситуаций. Просто Яков даже не пытался его скрыть. Более того, он сам о нём рассказал.

- Завтра английским позаниматься не смогу, - бросил Яков как бы между прочем, вылезая из кровати.

Это был странный момент для такого разговора: только что всё было хорошо, они занимались сексом, пока за стенкой бабушка смотрела бразильские сериалы, включив звук на максимум (Лев начинал подозревать, что это не из-за плохого слуха, как ему казалось раньше).

- Почему? – уточнил он, вставая следом.

- Буду с одним парнем, - ответил Яков, накидывая рубашку.

- С каким?

- Да так, в Интернете познакомились. Ничего серьёзного.

- И что вы будете делать? – спрашивал Лев, не до конца понимая, к чему он ведет.

Власовский будто бы раздражился:

- Что-что! Потрахаемся, вот что. Ты чё как маленький?

Растерявшись, Лев чуть было не ответил: «Но мы же только что трахались». Потом спохватился: дело-то не в этом! Не в том, что трахались, и не в том, что только что, а они же… Они же в отношениях, а в отношениях такое можно делать только друг с другом. Он прекрасно знал, что эти договорённости легко нарушаются (спасибо отцу за правду жизни), но ведь тайно, за спиной, а не вот так вот, сообщая своему парню в лоб.

Пытаясь уместить происходящее хоть в какой-то понятной для себя модели отношений, Лев уточнил:

- Ты меня так бросаешь?

Яков искренне удивился:

- Конечно нет. С чего ты взял?

- Завтра ты собираешься спать с другим парнем и даже не пытаешься скрыть это от меня.

- Ну, у нас свободные отношения.

- Это как?

- Мы с тобой вместе, но спать можем с кем угодно. Главное: честно предупреждать, с кем мы.

- А давно они свободные? – уточнил Лев.

- С сегодняшнего дня.

- Я думал, это как-то вместе решается.

- Ну, если я не хочу быть в ограничивающих отношениях, я что, должен себя ломать?

- То есть, я должен?

- А чем ты против свободных отношений? В них же главный принцип – свобода. Никто ничем не скован.

Яков, говоря всё это, стоял над Лёвой уже одетый, и тот почувствовал себя уязвимым от своей обнаженности. Он потянулся к своей одежде, оставленной на полу: белая рубашка, темные джинсы, тонкий ремень – броня, через которую никому не пробиться.

- Это блядство, - ответил Лев ровно так, как и думал.

- Это прогрессивно. А ты – ханжа.

- А обсуждать такие вещи заранее недостаточно прогрессивно для тебя?

Лев пытался справиться с ремнем: от раздражения тряслись руки, и он промахивался мимо петель. Яков, некоторое время понаблюдав за этим с ироничной улыбкой, перехватил инициативу: хлопнул Лёву по пальцам, убирая его руки, затем продел ремень через петли и затянул пряжку сильнее, чем нужно было. Лёве захотелось оттолкнуть его – «Не трогай мою броню».

- Ты хочешь расстаться? – спросил Яков.

Лев думал, что испытает облегчение от этого вопроса и уверенно скажет: «Да», но в итоге согласие вышло очень обиженным и комканным:

- Не вижу вариантов, раз ты так поступаешь.

- Думаешь, с другим парнем будет иначе?

- А почему должно быть точно также? – хмыкнул Лев.

- Потому что ты гей. Мы все такие.

- Неправда.

- Правда. Зайди сам на эти форумы, почитай…

- И что там пишут? Как изменяют своим парням?

Яков почти рассмеялся над ним:

- «Изменяют»! Там слов-то таких никто не знает, это что-то на гетеросексуальном. А мы просто свободные люди.

- Зачем ты обобщаешь?

- А ты типа не такой?

- Не такой.

- Ну да, - насмехался Яков. – А кто в прошлом году привёл в подвал едва знакомого парня, чтобы раздеть его и полапать?

- Ты так говоришь, как будто сам этого не хотел.

- Да я до тебя и не думал о таком. Может, до сих пор бы учебники читал, если б не ты. Сам перетрахал каждого в своём окружении, от лучшего друга до лучшей подруги, а теперь в невинности клянешься.

Удивительно, как их последняя ночь с Юрой и секс по глупости с Катей превратились в словах Власовского во фразу – «перетрахал каждого в своём окружении». По фактам, может быть, и верно, а по сути…

Лев, прищурившись, спросил:

- Ты мне мстишь за что-то?

- Да боже упаси, просто живу свободно.

Лев хотел сказать: «Давай тогда расставаться и живи свободно дальше, сам по себе», но не смог. Через его бабушку Катя получала рецепты на лекарства. Он учил с ним английский. Власовский имел четкое представление, как свалить в Америку, Лев – весьма размытое. А в Америку очень хотелось – подальше от папаши и перспективы поступать в военную академию.

- А чего ты так напрягаешься? – спросил Яков. – Ты же меня не любишь, какая тебе разница?

У Лёвы дёрнулись губы в злорадной улыбке. Сдержав её, он ответил:

- Ты прав.

Он уже тогда догадывался (а позже убедился в этом окончательно), что Якову всего-то и нужно было услышать: «Нет, я тебя люблю, будь только со мной», и он бы моментально отменил и грядущую встречу, и все последующие. Но Лев не поддался этой догадке, оставшись в равнодушной отрешенности, за что расплачивался следующие полгода.

Не то чтобы Яков сравнивал его с другими парнями. Он не говорил ему: «Саня был лучше тебя» или «У Игоря круче тело» или «У Лёши больше член». Ничего такого. Это было бы слишком примитивно для Власовского – так неаккуратно пытаться его задеть. Яков выбрал другую тактику: он делился. Искренне и по-дружески рассказывал Лёве, что, где, когда и с кем он делал, снабжая это репликами в духе: «У меня такого ещё никогда не было» (что означало: «Он лучше тебя»), или «Впервые в жизни видел такой большой член» (что означало: «У него больше член»). Когда Лев говорил, что не хочет об этом слушать, Яков милостиво отвечал: - Да ладно, мы же просто общаемся. Можешь тоже рассказывать, с кем ты был.

Но Лев ни с кем не бывал и Яков прекрасно это знал.

Он рассказывал Кате, что между ними происходит, и та причитала, что это «кошмар какой-то». Накрученный до предела, Лев нервно прохаживался из одного конца комнаты в другой, расспрашивая Катю:

- Вот ты же со мной спала. Это правда было так ужасно?

- Я не говорила, что ужасно!

- Но плохо, да?

- Я не могу так оценить, - уходила от ответа Катя. – Ты же гей.

- Но ты можешь хотя бы примерно прикинуть, есть ли у меня потенциал?

- Слушай, я уверена, с парнями ты делаешь это нормально, - дипломатично ответила Катя. – И потом, ты же понимаешь, что он ищет связи на стороне не потому, что секс с тобой ужасен?

- А почему?

Катя посмотрела на него, как на дурачка, и вместо ответа сказала:

- Не думаю, что тебе нужно с ним уезжать. Вы так долго не протяните, а потом ты останешься один в чужой стране.

- Он тоже останется один.

- Он – другой. А тебе нужно на кого-то опереться.

Лев вскинулся:

- Значит, я слабак, да?

- Это не про то, что ты слабак, - начала защищаться Катя. – Ты просто… Ты романтичный, вот.

- Я не романтичный!

Говоря это, он, конечно, вспомнил десятки стихотворений, которые написал за последние полтора года (почти все о любви). Он даже завёл под них записную книжку и, наверное, это что-то говорило о нём, как о романтичном, но пока никто не видел – не считается.

- Я не думаю, что вы идеальная пара, - негромко добавила Катя. – Тебе нужен кто-то другой. Кто-то, кто верит в чувства и не боится о них говорить. А с ним ты ломаешься, ты с ним как будто… не ты. Кстати, что за реформа произошла с твоим именем?

Накануне они случайно встретились на улице: Лев возвращался из школы, Катя торопилась к своему новому парню, и разговор получился короткий: «О, Лёва» - «Я не Лёва, а Лев» - «С чего вдруг? Блин, я опаздываю на сорок минут, потом!».

И вот оно – потом.

- Яков сказал, что моё имя – дурацкое, - буркнул Лев.

- Он что, совсем оборзел?

- Он сказал, что Лев – нормальное и мне подходит, а Лёва – будто для толстого младенца.

- А он не забыл, что «Яша» звучит как кличка для облезлого кота?

- Именно поэтому он Яков, а не Яша.

- Ну и идиот, - фыркнула Катя. – Он навязывает тебе свои комплексы.

- Да нет, я подумал и мне показалось, что «Лёва» правда странно звучит.

Катя, поморщившись, закрыла лицо руками и мученически произнесла:

- Боже мой, какой ты податливый. И мягкий. И романтичный. Он тебя портит!

- Хватит наделять меня девчачьими качествами, - попросил Лев.

- Они не девчачьи, они человеческие.

- И всё равно… Я не такой.

«Я не такой» – как часто он это про себя говорил. Гей, поэт, романтичный, податливый, мягкий… «Я не такой» – универсальная фраза для отрицания правды.

Меняя тему, Лев спросил:

- Что там за новый парень у тебя?

- О-о-о, - Катя сразу повеселела. – Его зовут Захар! Он такой, такой… Щас покажу фотку!

Катя сбегала в прихожую, к своей сумочке, вытащила небольшой белый квадратик из бокового отдела. Фотка была как на паспорт. Лев разглядывал секунду другую жалостливое лицо со сведенными домиком бровями и, возвращая фото Кате, сказал:

- Он голубой.

- Блин, опять ты!.. Конечно не голубой!

- В прошлый раз ты тоже так говорила.

- Этот точно не голубой, сто процентов!

- Ладно, не бузи, - Лев обнял её за шею и чмокнул в бритую голову.

Через месяц Захар бросил Катю. Он был голубой.

Компьютерный клуб находился на первом этаже кинотеатра «Зенит» - слева от входа. Оказавшись в тесном помещении, Лев окунулся в запах чипсов, пива и нагретого пластика. Вдоль стены стояли столы, с водруженной вереницей пузатых мониторов. Лев слышал, что по вечерам и в выходные дни здесь, в этом клубе, не протолкнуться, а школьники занимают очередь на компьютеры за несколько часов. Но тогда, в утро понедельника, не было никого, кроме трёх взбалмошных младшеклассников, явно прогуливающих уроки.

Отдав администратору пятнадцать рублей за компьютер с Интернет-кабелем, Лев устроился за самым дальним столом, в углу. Под звук dial-up модема он подключился к сети и, нажав на иконку Internet Explorer, оказался на стартовой странице Рамблера. Опасливо оглянувшись на админа – не следит ли? – Лев быстро набрал в поисковой строке «Гей-форум».

Первая ссылка вывела его на тёмную страницу с кричащим заголовком GAY-ФОРУМ – огромными анимированными буквами, издевательски покачивающимися из стороны в сторону. Под заголовком мигал рекламный баннер: «РАЗВРАТНЫЕ МАЛЬЧИКИ УЖЕ ЗДЕСЬ!!! ЖМИ НА ССЫЛКУ». Свернув окно браузера, Лев откинулся на спинку стула, чувствуя, как выпрыгивает из груди сердце. Он ещё раз посмотрел на админа (парень пялился в телек), потом на школьников. Никто не обращал на него внимания и, отдышавшись, Лев принял решение продолжить.

Снова развернув браузер, он быстро пролистал вниз, к обсуждениям. Форум делился на разделы: про любовь, про отношения, про секс, даже про женщин (Лев догадался, что этот раздел как раз для тех, кого Власовский кривя губы называет «приспособленцами»). Сам он начал с ветки про любовь, но в обсуждениях не нашёл ничего интересного: «Я влюбился в натурала, что делать», «Как сказать лучшему другу, что я его люблю» и всё такое. Зарегистрировавшись под ником Leo_82, он оставил короткое сообщение в теме про лучшего друга: «Он умрёт, если скажешь, я проверял». Порадовавшись собственному остроумию, нажал на стрелку «Назад» и вышел из раздела.

Перешёл в тему про отношения, а там самое популярное обсуждение: «Вы изменяете своему парню?». Сердце снова забилось сильнее. Бегло пройдясь глазами мимо «Нет» и «Не изменяю», Лев выцепил взглядом только пространные рассуждения: «Да, изменяю, потому что…». А там – кто во что горазд.

«Потому что это мужская природа»

«Потому что мужской верности не существует, у натуралов тоже»

«Потому что скучно с одним и тем же»

Лев прочитал все эти высказывания голосом Власовского и разозлился на него ещё больше. Он даже попробовал отыскать среди сотен сообщений в теме то самое, какое мог написать Яков, но они все выглядели, будто бы их написал Яков. От этого сделалось ещё хуже.

Напоследок Лев зашёл в раздел про секс, начитался гадостей (вернее, он так подумал: «Фу, что за гадости они обсуждают?») и, взвинченный до предела, ушёл из клуба.

Вечером он позвонил Кате и рассказал обо всём, что видел на просторах интернета: от рекламного баннера до обсуждения ролей в сексе. Он не очень любил трепаться по телефону, а если и приходилось звонить, то был краток и сдержан, но здесь его разрывало на эмоции: то и дело в потоке слов прорывались «пиздец», «блять» и «сука».

Но Катю этот рассказ не очень впечатлил. Она флегматично спросила: «И что?», и Лев почему-то представил, как она со скучающим выражением лица пилит ногти.

- Яков был прав, - скорбно заключил Лев. – Они все одинаковые.

Катя хмыкнула в трубку:

- Ну, ты бы ещё в стриптиз-клуб пришёл возмущаться, что все голые.

- Это не то же самое. Если гей-форум, так что, всё сводить к сексу?

- Но это же был раздел для обсуждения секса.

Но Лев не сдавался:

- А измены? Они обсуждают измены, самая популярная тема!

- Просто она больная, причём у любых пар.

- Они все говорили, что изменяют, да ещё и оправдания себя искали!

- Тем, кто не изменяет, нечего сказать, вот они и не пишут в таких темах.

Звучало логично, но Льва не успокаивало: его-то парень ему изменяет, причём нагло – даже не скрывает!

- Ты не понимаешь, - выдохся Лев, не найдя больше аргументов.

- Понимаю, ты злишься из-за Якова, - произнесла Катя. – Но он просто дурью мается, потому что ему тебя не хватает.

- Не хватает? Это так сейчас называется?

- Позови его на свидание.

- На… на что? – поморщился Лев.

- Ну, свидание. Кино, кафе, не знаю… Не знаю, как это делают геи.

- Мужчины такого не делают, - уверенно сказал Лев. – Это что-то для девчонок.

В трубке зашипело от протяжного Катиного выдоха.

- Может, в этом как раз и проблема? В том, как ты к этому относишься.

- Он изменяет мне, потому что я не хожу с ним на свидания? Чё за бред?

- Ну бред так бред, – Катя как будто бы обиделась. – Сам разбирайся, а мне надо ногти красить.

Похоже, она действительно орудовала над ними пилочкой.

Услышав частые гудки, Лёва с грохотом бросил трубку на телефонный корпус. Из соседней комнаты раздался отцовский крик:

- Чё ты вещи швыряешь? Не ты покупал, не тебе и ломать!

Едва слышно прошептав под нос: «Пошёл на хуй», Лев снова взял трубку и замер с вытянутой рукой над крутящимся диском. Он хотел позвонить Якову, но понял: не получится. Он просто не может.

Что это вообще за ерунда: позвать на свидание! Свидание – это… это когда вы такие нарядные идёте куда-то вместе, кокетничаете за столиком в ресторане, где ты (мужчина) даришь ей (женщине) цветы, или кольцо, или ещё какую-нибудь дорогую хрень с бриллиантами. А у них что? Куда они пойдут вдвоём кокетничать? Они вообще не умеют кокетничать – ни один, ни другой. И что им друг другу дарить? Цветы? Мужчинам не дарят цветы. Мужчинам вообще ничего не дарят. Может быть, только носки… Но это глупо – дарить носки на свидании! Вообще, вся эта идея – дурацкая!

Лев сидел на полу, прижимал телефон к груди и чуть не плакал: так хотелось чего-нибудь нормального, такого же, как у всех, но чтоб для этого не пришлось прикидываться, что тебе нравятся девушки. Вот бы можно было не думать, дарят мужчинам цветы или не дарят, а просто делать то, что хочется.

«Идиотский мир, – думал Лев, подтянув к себе колени. – Нихрена непонятно, а жить как-то надо».

Осторожно поставив телефон на пол, он снял трубку и дрожащими пальцами набрал номер Якова, мысленно репетируя всё, что ему скажет.

Но когда на том конце провода раздался ровный голос Власовского, Лев всё забыл, и растерянно залепетал:

- Привет, это я… Я хотел… Короче…

«Блять».

Зажмурившись от неловкости, Лев быстро выпалил:

- Пошли в кино.

- Когда? – спросил Власовский, и Льву послышались в его тоне нотки удивления.

В тот день, выходя из кинотеатра, Лев задержал взгляд на афишах и запомнил одну, подписанную как: «Драма о любви». Фильм назывался «Город ангелов» и на фотке целовались мужчина и женщина, так что, решив, что это достаточно мило для свидания, Лев предложил: - Завтра. Вечером, часов в шесть.

Он ожидал, что Яков скажет: «Пойдем», и тогда Лев спросит: «Ты любишь цветы?», и, может быть, у него даже хватит духу спросить какие. А если Яков их не любит (Лев бы точно ответил, что это только для девушек), он спросит, что ему тогда лучше дарить, и тем самым создаст какие-то свои правила свидания. Правила для мужчин.

Но Яков ответил:

- Я не смогу. Ко мне придёт один парень.

Помрачнев, Лев уточнил:

- Что, прям в шесть часов?

- Прям в шесть, - ответил Власовский с явной улыбочкой: будто бы удовольствие получал от этого издевательства.

Лев, ещё не сразу осознав, что чувствует, чуть было не предложил другое время или другой день, но проснувшаяся гордость вовремя дала о себе знать. Он бросил трубку.

«Сука, сука, сука»

Лев заходил по комнате, не зная куда деть подступающую ярость. Что такого сломать, порвать или ударить, чтобы отец не заорал из соседней комнаты? Он начал открывать все ящики и шкафы – просто так, чтобы хоть что-то делать, чтобы часть внутреннего раздражения вкладывать в эти действия. Выдернул ящик прикроватной тумбочки, кинул плюшевого зайца в стену, распахнул створки шкафа с одеждой. Последнее действие определило всё, что случилось дальше.

В глаза бросилась бита, наспех запрятанная под одежду (но рукоятка всё равно высовывалась наружу из-под вороха футболок). Её вид неожиданно успокоил Льва: агрессия не исчезла, нет, но она будто бы капсулировалась: сжалась в маленькую капельку, затаилась в сердце и принялась ждать своего часа.

Лев мрачно усмехнулся: как же он раньше не понял, что нужно делать?

.

Белая рубашка, джинсы с тонким ремнем, туго завязанные берцы. Бита за пазухой (предусмотрительно накинул бомбер) шершаво царапала грудь через тонкую рубашку. Так начинался вечер субботы.

Лев шёл к Якову абсолютно спокойный. Катя будет говорить ему, что он был не совсем в себе, как бы выведенный на эмоции, оправдывая его, она даже скажет: «В состоянии аффекта». Но не было никакого аффекта. Он шагал по улице, слушал Placebo в наушниках и точно знал: он прождал весь день. Со вчерашнего вечера. Вряд ли можно было встретить в этом городе более взвешенного и адекватного человека с битой, чем он.

Перед квартирой Якова он вытащил наушники-капельки из ушей, аккуратно обмотал вокруг плеера (чтобы не запутались) и нажал на дверной звонок.

«Надеюсь, помешал».

Дверь открыл Яков. При виде Льва он напрягся и разочарованно сообщил:

- Блин, я думал, это бабушка.

Лев обрадовался, что её нет дома: всё-таки не хотелось втягивать в такие разборки хорошего человека. Может быть, единственного хорошего во всей этой истории.

Он шагнул в квартиру, не дожидаясь приглашения и, отогнув полы куртки, вытащил биту.

- Так, стой, - тон Якова моментально изменился: он начал разговаривать со Львом, как с душевнобольным. – Давай всё обсудим.

- Не хочу обсуждать, - бросил Лев, проходя в комнату (конечно же, не разуваясь). – Где этот уебок?

Уебка не было. Не было даже никаких признаков уебка: ни чужих вещей, ни наспех застеленной кровати. Лёва мысленно усмехнулся: ему что, начать в шкафы заглядывать, как в анекдотах?

Он обернулся к Якову:

- Где он?

Тот, выйдя из сумрака коридора, тоже остановился на пороге комнаты. Посмотрел на Льва сердито и виновато одновременно.

- Где он?! – повторил Лев уже громче. – Ещё не пришел? Уже ушел? Где?

- Не было его, - негромко ответил Яков.

- Отменили встречу? Что так?

- Нет, - он отвернулся, уткнулся взглядом в торшер возле кровати. – Его вообще не было.

Лев опустил биту, не совсем понимания, что он имеет в виду.

- Это как?

- Никого не было, - раздраженно пояснил Яков. – Я ни с кем не спал, я их всех придумал.

Лев чуть биту не выронил из рук. Перехватив её покрепче, он хрипло уточнил:

- Зачем?

- Чтобы ты ревновал.

- Чтобы я ревновал?

- Я думал, так ты поймешь, что неравнодушен ко мне.

Лев почувствовал, как начинает злиться пуще прежнего. Рукоять биты врезалась в ладонь, оставляя занозы – с такой силой он её сжал.

Клацнув зубами, он процедил:

- Что за ебаные эксперименты над моей нервной системой, сраный ты психолог?

- Это не эксперименты… - начал оправдываться Власовский.

- А что это, блять? Ты изводил меня этой херней полгода. А теперь говоришь, что всё придумал.

Яков качнулся от него – Лев сам не заметил, как, опустив биту на пол, шагнул вперед.

- Я люблю тебя, - тихо сказал Яков, отступая.

- Что ты? – прищурился Лев.

- Люблю тебя, - повторил он.

Лев ударил его кулаком по лицу, снося очки с тонкой переносицы.

- Не смей мне этого говорить.

- Лев, успокойся, пожалуйста.

- Я спокоен.

- Я бы не сказал.

Власовский упёрся спиной в стену: дальше отступать было некуда. Лев смотрел на него, теряясь в нахлынувших эмоциях. Он злился, и эта злость побуждала ударить Якова ещё раз. Но в то же время ему было его, такого взъерошенного и растерянного, жалко, и жалость требовала опустить руки. А ещё было жаль самого себя – обманутого, изведенного, с целой горой новых комплексов, которых у него никогда не было раньше – и эта жалость, она… Нет, она не хотела, чтобы Лев бил Якова. Она вынуждала расплакаться. И была, кажется, сильнее всех остальных чувств, но Лев помнил, что плакать нельзя. Особенно сейчас: когда пришёл с битой драться. Особенно когда тебе почти шестнадцать лет.

Поэтому он ударил Якова ещё раз. И ещё. И ещё. Разбил ему губы и нос, оставил красный след на щеке. Тот не дрался в ответ, даже не пытался ответить, и в момент, когда Лев поймал себя на ощущении, что бьёт лежачего, он остановился.

Забирая биту с пола, он сообщил Якову совершенно очевидную новость:

- Я никуда с тобой не поеду.

Уходя, он глянул на себя в зеркало и заметил капли крови на белой рубашке. Отчего-то вспомнил, совершенно не к месту, как отец пристрелил зайца – тогда, на зимней охоте. Как Лёва тогда плакал, глядя, как кровь смешивается со снегом.

Вот и теперь: красное на белом. Только Лев больше не плачет.

Лев [30-31]

Я на вид как будто живу,

В такт киваю, смеюсь и хожу,

Но внимательней, друг, посмотри,

Что со мной приключилось внутри.

Дописав последнюю строчку, Лев аккуратно закрыл блокнот, провёл пальцами по шершавой обложке, стилизованной под змеиную кожу, и поднял взгляд на карту. Карта России висела над письменным столом специально для Пелагеи – с переходом в пятый класс у той начались серьёзные проблемы с географией: Великий Новгород она называла Верхним (потому что существует Нижний), а все бывшие союзные республики на контурных картах рисовала, как часть России. Ну, в общем, ребёнок рос на радость коммунистам, но получал сплошные тройки.

Лев сверлил взглядом самую большую точку, выделенную жирным: Москву. Там, если верить Интернету (на днях он снова ходил в тот клуб, держа в уме наивный вопрос: «Где учат на поэтов?»), находился единственный литературный институт в России. Но… у этой затеи было слишком много «но».

В Москве дорого жить.

Литература для тунеядцев.

Поэзия – сопливая хрень, чтобы заставлять девчонок плакать.

Пишут стихотворения, в основном, тоже девчонки, не считая всех тех великих поэтов, которые не были девчонками, но они какие-то особые люди и над ними не хочется смеяться, а над Львом обязательно все посмеются (в его голове так всё и обстояло).

И, в конце концов, самый главный аргумент против: Лев понятия не имел, как зарабатывать, если ты поэт (о таком не знали даже в Интернете), а ему нужно зарабатывать, потому что кроме себя он больше никому не сдался, у него нет заботливых родителей, у него нет даже бабушки, как у Власовского. Ему нужно как-то выживать. Всерьёз.

Тогда Лев решил положиться на волю случая. Вытащив коробку с игрой в дартс, он собрал в ладонь несколько дротиков и загадал: «Если попаду в Москву – поступлю в литературный. Если в другой город – поеду туда и поступлю в медицинский».

Прицеливаясь аккурат в европейскую часть России, Лев взмолился: «Пожалуйста, хоть бы в Москву».

Но то ли проблемы с меткостью, то ли подвёл замах: сделав небольшую дугу в воздухе, дротик накренился вниз и пошёл в сторону, врезался в нижнюю часть необъятной родины и, падая на пол, зацепил за собой приличный кусок бумаги, оторвавшийся от карты.

Лев метнулся к стене, посмотреть, где иголка оставила точку. Врезавшись в букву «р» в слове «Карасук» дротик разорвал название города на две части. Лев провел от него пальцем, пытаясь понять, к какой области относится это поселение со странным названием. Миновав Кочки, Ордынское и Красный Яр, он упёрся взглядом в крупные буквы – «НОВОСИБИРСК».

«Вот чёрт, - Лев растерянно посмотрел на дротики в своей руке. – Может, перекинуть?»

Он перекинул (снова целясь в Москву), попал в Якутию и, вздохнув, смирился: Новосибирск так Новосибирск.

До конца одиннадцатого класса Лев больше не посещал дополнительных занятий по биологии и химии (потому что не хотел лишний раз нервировать и себя, и Якова), готовился самостоятельно, по учебникам. Конечно, они неизбежно пересекались с Власовским на уроках, но ни разу не заговаривали, а увидев друг друга в разных концах школьного коридора, каждый из них разворачивался в обратную сторону. Лев с насмешкой вспоминал, как сказал Якову: «Удивительно, в какую гадость иногда превращается первая любовь», ещё не зная, что эта фраза идеально опишет их историю.

Катя была в курсе, по какому принципу Лев выбрал будущую специальность и город, и проела ему мозги своими нравоучениями, мол, «так же не делается!».

- Если ты хотел попасть в Москву, значит, и надо было ехать в Москву, – сетовала она.

- О, что я слышу? – иронизировал Лев. – Нотации от человека, который выбрал гостиничное дело?

- А что плохого в гостиничном деле? – обиделась Катя.

- Звучит как какая-то хрень для тех, кому больше нечем заняться.

- То есть, хотеть заниматься литературой, а поступать в медицину, по-твоему, умнее?

- Ещё как, - искренне ответил Лев. – Это продуманно.

- Тебе это хоть чуть-чуть нравится? – с надеждой спросила Катя.

Лев много об этом думал и ответил вполне честно:

- Я не фанат всей этой биологии, но мне нравится, когда люди умирают, а я их спасаю.

Катя глянула на него исподлобья:

- Если кто-нибудь ещё задаст тебе такой вопрос, скажи, что любишь помогать людям. Про любовь к чужим смертям – не надо.

- Да я не к тому, что люблю чужие смерти! – оправдывался Лев. – Просто это… Адреналин. Такой приятный азарт.

В июне он сдал школьные экзамены (весьма средненько – все силы ушли на самостоятельное постижение химии), на выпускной не пошёл, забрал аттестат на следующий день у завуча. В июле начинались вступительные в ВУЗах, а значит, пора было валить – до того, как отец опомнится со своей академией. Он, конечно, и так постоянно напоминал («Физику учишь? А с математикой как?»), но в последний месяц решил заняться сыном вплотную: разводил бурную физкультурную деятельность, посчитав, что Лев «недостаточно физически подготовлен». Лев ходил с папой на спортивные площадки и в тренажерный зал, делая вид, что всерьёз настроен придерживаться отцовского плана. Так было проще – чем покладистей он становился, тем меньше ему мешали.

Оставшись дома один, Лев перетряс свою спортивную сумку – небольшую, цилиндрической формы, отец купил её специально для тренировок. Выложив кроссовки и форму, Лев сложил внутрь только самые необходимые вещи, блокнот со стихами и документы. Бита не влезла — придётся нести в руках.

Затем прошел в комнату родителей, открыл выдвижной ящик маминой тумбочки и раскопал под одеждой банку из-под печенья. Отсчитав нужную сумму, он приложил к оставленным деньгам записку, аккуратно убрал банку обратно и задвинул ящик.

Записку написал заранее, вот такую:

«Мама, я взял у тебя деньги на билет. Я подумал, что имею право. Обещаю, это последнее, что я у тебя взял. Когда я заработаю сам, я тебе их верну. Я не написал, где я, потому что не хочу, чтобы вы меня искали. Извини»

На рассвете он проснулся без будильника. Сначала планировал вообще не спать, но стресс и усталость взяли своё, и на пару часов он отключился.

Спортивная сумка лежала под кроватью. Бесшумно одевшись, он вытащил её вместе с подготовленными кедами и битой, обулся, ещё раз перепроверил документы. Входную дверь в коридоре предусмотрительно открыл с вечера, чтобы не звякать посреди ночи ключами.

Но, прежде чем выскользнуть в коридор, Лев посмотрел на сестру.

Пелагея лежала, с головой завернувшись в одеяло, торчали только растрёпанные пшеничные волосы, раскиданные по подушке.

Присев возле кровати, он шёпотом позвал её. Та сразу вынырнула из-под одеяла, будто и не спала.

- Я уезжаю в другой город, - сообщил Лев.

- Куда? – шепотом спросила Пелагея. – Насовсем? Почему?

- Не могу сказать куда. Но насовсем.

- Почему? – она непонимающе хлопала глазами.

- Мне нужно вырваться отсюда.

- Почему?

- Я гей.

Сестра, будто обрадовавшись этому, спросила:

- У тебя есть парень? Ты едешь к нему?

- Нет. Я просто уезжаю. Буду поступать на врача. Скажи родителям, что я уехал, а не пропал, и пускай не пытаются найти.

- Ты оставишь новый адрес?

- Я сам не знаю, где буду жить… Давай я тебе письмо напишу, когда размещусь. Укажу на нём адрес, – пообещал Лев. – Только его должна будешь получить именно ты.

Пелагея растянула губы в улыбке.

- Я буду его постоянно выслеживать!

- Это только через пару месяцев, наверное… Ну, всё, спи, рано еще.

Пелагея снова юркнула под одеяло. Лев поцеловал её напоследок.

- Не скучай.

Хлесткая злость на отца, на военную академию, на закостенелые взгляды и средневековые порядки, на всё, из-за чего приходилось теперь бежать, как преступнику, обожгла Льва. Он повесил сумку через плечо и, бесшумно открыв дверь, скользнул в коридор. Выходя в парадную, заметил, что Пелагея вскочила и, высунув личико из комнаты, смотрит ему в след. Но нельзя было мешкать. Если бы он задержал на ней взгляд, если бы он увидел, как она плачет, то, наверное, не уехал бы.