Лев

Во всяком случае, он бы хотел, чтобы Яков его простил.

Последующие месяцы Лев только укреплялся в мысли, что ошибся насчёт Артура и зря приписал ему гнусные злодеяния. К весне, когда прошёл уже год с постановки диагноза, когда Славе исполнилось девятнадцать, а самой Юле – двадцать три, Эльза Арнольдовна предложила госпитализацию. Артур выхлопотал для Юли палату «комфортного размещения» – индивидуальную, с хорошим ремонтом, личной ванной комнатой и, самое главное, бесплатную. Лев даже побоялся спрашивать, сколько это стоит для тех, кто не дружит с одним из врачей.

А ещё Артур нравился Юле. Лев, навещая, иногда спрашивал о нём, и Юля характеризовала его как милого, вежливого и участливого. Рассказывала, как ей было плохо на днях после химии, а ни Слава, ни мама ещё не успели подойти, и вместо них рядом с ней сидел Артур – он лично приносил воду и противорвотные, утешал и держал за руку.

В какой-то момент замечательности Артура стало так много, что она вытеснила из головы Льва любые сомнения. От Юли и её мамы так и сыпались легенды об Артуре: как он достал редкое лекарство, как он провёл в палату интернет, как он первым заметил на снимке новые метастазы и попросил Эльзу Арнольдовну подкорректировать лечение… В общем, заслуг у Артура стало так много, что расскажи они, как Артур спас мир от ядерной катастрофы – Лев бы не удивился. Он слушал эти истории с почти детским восторгом – неужели это тот самый Артур, которого он знает как скабрёзного пошляка? Слава же реагировал на них с равнодушным скепсисом, время от времени вымученно комментируя: «Ну на-а-адо же». Мама на эти колкости пихала его локтем и ворчала: - А вот если бы ты был с сестрой, не пришлось бы чужому человеку от работы отвлекаться!

- Я был в колледже! – с обидой оправдывался Слава.

- А потом? Не слишком-то ты помогаешь!

Лев, ставший невольным свидетелем этого разговора в палате, заметил, как у Славы заблестели глаза – он отвернулся в сторону, чтобы скрыть это. Ему захотелось немедленно обнять его, утешить, прижать голову к своему плечу и позволить расплакаться, приговаривая, что он знает, как сильно Слава помогает на самом деле. Но он не мог – рядом стояла его мама.

Наклонившись к Славе, он спросил на ухо:

- Хочешь выйдем?

Слава быстро закивал, как будто ждал этого предложения, и они, под ворчание его мамы («Ну-ну, иди, иди…»), покинули палату, оказываясь в людном коридоре, где туда-сюда сновали врачи, медсестры и пациенты. Лев взял Славу за рукав толстовки (очень хотелось за руку, но нельзя) и вывел к лестнице, где они, спустившись на один пролёт, скрылись от посторонних глаз и обнялись.

С тех пор, если они навещали Юлю вместе, Слава иногда говорил Льву: «Мне нужно на лестницу», и это означало: «Мне нужны твои целительные объятия». Они уходили вдвоём, Лев подолгу обнимал его, нашептывая успокаивающие глупости, и Слава возвращался в палату прежним – с натянутой улыбкой, которую он искусно выдавал за естественную. В дни, когда Лев не мог быть с ним в больнице, «целительные объятия» случались дома – сразу, как Слава возвращался. Это стало своеобразным ритуалом, через который Лев пытался сказать Славе: «Я знаю, как ты стараешься, тебя достаточно», а Слава его действительно слышал.

Теперь, когда Юля постоянно находилась в стационаре, Мики практически поселился у них. В дни, когда у Льва были ночные дежурства, Мики оставался ночевать. Серое покрывало на кровати в гостевой комнате сменилось на супергеройское – с эмблемой Супермэна, а постельное белье – на детское, с персонажами из «Губки Боба». Сам Лев пытался сделаться как можно незаметней: задерживался на работе, а, приходя домой, быстро проскальзывал в спальню и закрывал дверь, отделяя себя от Мики. За прошедший год малыш выучил все буквы, научился складно разговаривать и больше всего Лев боялся, что он заговорит с ним всерьёз. Ну, например, спросит: «Кто ты такой и почему ты живешь с моим дядей?».

В июне раздался звонок, который Лев давно предвидел, но, тем не менее, ужасно боялся – пожалуй, больше, чем его, он боялся только сообщения о Юлиной смерти. Но пока – пока, Лев хорошо понимал, что это всего лишь вопрос времени – Артур сообщал ему о другом. Он сказал: - Хотел, чтобы ты узнал первым. Химия не даёт результатов и нам кажется, что смысла бороться за излечение — нет.

- А за что тогда имеет смысл бороться? – поникшим голосом уточнил Лев.

- За облегчение ухода.

Ухода. Как аккуратно он говорил о смерти.

- Ты имеешь в виду паллиативную помощь?

- Да. Я имею в виду её.

- И… – чёрт, какой сложный вопрос. – Сколько осталось?

- Может, полгода, - неуверенно ответил Артур.

Лев подумал, что он преувеличивает.

Сложнее всего эта новость далась не Юле, а Славе. Юля, наверное, о своих прогнозах знала давно – чувствовала. «Изнутри» картину, должно быть, лучше видно. Он проработал врачом-ординатором меньше года, но уже неоднократно сообщал похожие новости – про паллиативную помощь, про облегчение «ухода» – и знает, что родным новости о скорой смерти даются тяжелее, чем самому больному.

Он попросил Артура ничего им не говорить, убедил, что расскажет сам. И тянул, тянул… К концу лета Артур стал не на шутку давить: «Ты не боишься дотянуть до момента, когда она просто умрёт?», и тогда Лев понял: Артур действительно преувеличил сроки. Неужели есть риски, что она умрёт со дня на день?

В конце концов, Артур сказал ему:

- Если ты не расскажешь сегодня, я расскажу завтра. У неё ребёнок, ей нужно время, чтобы решить, что с ним делать.

Для Льва эти слова были как обухом по голове – он совсем забыл, что, когда Юля умрёт, Мики останется сиротой. Медлить дальше и вправду стало невозможным.

Он рассказал, когда все собрались в палате Юли – и Слава, и их мама. Старался говорить мягко, не используя слов о смерти – прямо так, как учили в институте: да, теперь это не лечение, но зато облегчение симптомов, улучшение качества жизни…

В общем, всё равно все заплакали. Сначала их мама, обняв при этом Юлю – чем довела до слёз и её саму. Слава держался, пока был в палате, и потом, по дороге домой, тоже держался. Но, зайдя в квартиру, он скинул на пол рюкзак, пнул его и, привалившись к стене, заколотился в злом плаче. У Льва заныло сердце: его любимый, самый лучший Слава…

- Если хочешь что-нибудь сломать – сломай, – сказал Лев.

Слава не стал ничего ломать. Разувшись, он прошёл в их спальню, лег на кровать и свернулся на постели клубочком. Когда Лев зашёл следом, Слава посмотрел на него и тихо попросил:

- Полежи со мной.

Он лег, прижимаясь сзади, постарался бережно окутать его со всех сторон, забрать в свои объятия, как в кокон. Слава плакал, а он не говорил ничего, время от времени касаясь губами тёмных волос. Потом Слава затих, как будто уснул, и он не шевелился, чтобы не потревожить этот сон. Когда комната начала погружаться в полумрак, он тоже заснул.

Юля умирает – ещё одна новая норма. Лев не был уверен, что у них получится с ней ужиться: она, в отличие от предшественницы, не давала никакой надежды.

В сентябре, пока он был на работе, ему пришла СМСка от Юли: «Зайди ко мне. Без Славы». У Льва от страха чуть не выскользнул телефон из рук: таких просьб от девушки раньше не поступало. Значит, что-то серьёзное.

«Что-то серьёзнее, чем умирание от рака?», - усмехнулся он собственным мыслям.

Они договорились, что Лев зайдет вечером, после работы – примерно в семь часов. Он пришел вовремя, но в пятнадцать минут восьмого всё ещё сидел в коридоре перед палатой – боялся зайти. Это было так не похоже на него: в том, что касается болезней и смертей, он чувствовал себя как рыба в воде. В институте он всегда заходил первым: первый в палату, первый в операционную, первый в морг. Другие теряли сознание, он – наоборот, будто бы приходил в себя.

Но сейчас всё было не так. По-другому.

Когда стрелка больничных часов указала на «тридцать» – половина восьмого – он поднялся и деревянно прошёл к двери. Взялся было за ручку, но остановил себя. Постучал. Вроде бы из вежливости, а на самом деле пытался оттянуть время, отодвинуть пугающий разговор. Он не знал, о чём он будет, но был уверен – ни о чём хорошем. Каких приятных новостей можно ждать от умирающего человека?

Из-за двери послышался слабый голос:

- Войдите…

Он шагнул в палату.

Юля при виде него начала торопливо подниматься, чтобы сесть. Он поспешно остановил её:

- Не надо!.. Лежи.

Но она всё равно попыталась сесть, и он помог ей, положил подушку под спину. Затем тоже сел – на крутящийся стул поблизости. Они посмотрели друг другу в глаза.

Юля была совсем не такая, как два года назад, когда он впервые увидел её.

Это у тебя анатомия на старших курсах?

Русоволосая, улыбчивая, с веснушками на носу, с яблоком в руке.

Слава щас выйдет, он потерял штаны…

Лев не знал, как выключить эти воспоминания, которые закрутились в голове, как непослушная киноплёнка. Юля сидела перед ним, поправляя платок на голове, карие глаза казались огромными из-за впалых глазниц, цвет лица отливал пыльно-серым. Веснушек не было совсем.

Она вдруг улыбнулась ему, и кожа на лице нехотя растянулась вслед за мышцами.

- Я умираю, - сказала она, и эти слова совсем не подходили её выражению лица. – Ну, ты в курсе…

Лев вздохнул, как бы говоря: да, в курсе.

- Я хотела поговорить о Мики, - продолжила Юля.

- Со мной? – не понял Лев.

- С тобой, - кивнула Юля. – Если у тебя, конечно, со Славой всё серьёзно.

Лев почувствовал себя потерянным: будто разговор начался с середины. Ему хотелось спросить, что было в предыдущих сериях, а то ничерта не понятно.

- Мне нужно понять, как поступить с Мики.

- Подожди, - перебил Лев, начиная догадываться, к чему всё идёт. – Разве ребёнок не останется с вашей мамой?

- Лев, ей почти шестьдесят пять.

- И что? – вскинулся он, сам не замечая, как начинает повышать тон. – По-моему, это лучше, чем девятнадцать!

- А по-моему, не лучше, - слабо возразила Юля. – Поверь, уж я-то знаю свою маму.

- И что в ней плохого? Она же вас вырастила. А вы классные, оба, - настаивал Лев.

- Мы классные, потому что мы были друг у друга. У Мики нет никого.

- Ну, почему сразу нет? – спорил Лев. – Слава всё равно есть, он будет с ним общаться…

- Мики не будет с ним общаться, - вдруг жестко оборвала его Юля. – Если его воспитает моя мама, Мики не будет общаться с дядей-геем.

Лев играл с собственной совестью в компромиссы:

- Можно и не говорить…

Юля снова его перебила, предвидя всё, что он пытается сказать:

- Слава не сможет от него скрывать.

- То есть, ты хочешь, чтобы твоего сына воспитывал гей, который будет ему рассказывать, что он – гей?

Тогда Юля посмотрела на Льва, как на дурака, он не понял причину этого взгляда, но обрадовался: может, она сейчас решит, что он тупой и этот диалог прекратится. Но Юля не прекратила. Она ответила:

- Ты правда так это слышишь? Я хочу, чтобы моего сына воспитывал человек, который его очень любит.

- Думаешь, твоя мама его не любит?

Юля закатила глаза и заговорила медленно, с расстановкой:

- Моя мама – пожилой консервативный человек старой закалки. Дай бог ей здоровья, но я вообще не уверена, что она доживёт до совершеннолетия Мики. Я не хочу превращать своего ребёнка в балласт, который будут перекидывать от одних родственников к другим. И это если не говорить про остальные причуды моей матери.

Лев опять тяжело вздохнул, крутанулся на стуле вокруг своей оси, снова оказался лицом к лицу с Юлей и спросил:

- А почему ты говоришь об этом со мной?

- Хотела уточнить, сможешь ли ты помочь Славе.

- С чем?

- Со всем, что может ждать его на этом пути, - просто ответила Юля.

Лев устало запустил руку в свои волосы, взъерошивая уложенную стрижку. У него заболела голова.

- А что может ждать? – не понимал он. – В смысле, что угодно же может ждать. Это же… Это же сначала органы опеки, собираешь какие-то бумажки, что-то кому-то доказываешь, потом они будут ходить, проверять, нормальный ли он опекун, и это ещё полбеды, а сам ребёнок… - Лев начал загибать пальцы. – Эти дети болеют каждый месяц, нихрена не делают в школе, не выполняют домашнюю работу, начинают курить в тринадцать, прячут наркотики в пятнадцать, в шестнадцать залетают по глупости, в двадцать всё ещё живут с тобой, а в двадцать пять говорят: «Дай денег, я не хочу работать»…

- Ну, он не залетит, - утешила Юля, посмеиваясь.

- А если от него кто-то залетит? – возмутился Лев.

- Это главное, что тебя волнует? – она вопросительно выгнула бровь.

- Нет! – Лев придвинулся ближе вместе со стулом. – Меня волнует… Ты правда от нас вот этого хочешь? Вот этого всего? Типа… воспитания?

- Да, правда.

Он встрепенулся, не зная, как донести до неё весь ужас этой затеи.

- Юля! – отчаянно заговорил он. – Дети плакали при виде меня ещё в те времена, когда я сам был ребёнком! Отдать кого-либо на воспитание мне – худшее решение!

- А я думаю, что лучшее…

- О нет, точно не лучшее!

- Лев, – вдруг твёрдо сказала она. – Знаешь, что было бы лучшим? Расти в полной семье с хорошим папой и здоровой мамой. Но это невозможно. К сожалению, «лучшее» моему сыну недоступно.

Ха! Зато ему доступна опция расти с двумя гомиками, вот уже повезло!

Лев спросил самое, как ему показалось, главное:

- Где его отец?

- Его нет, - резко ответила Юля. – Стоит прочерк.

- Я понимаю, - кивнул Лев. – Но где-то же всё-таки есть этот… носитель генетического материала.

- Вот именно, что «носитель генетического материала», а не отец.

- Он знает о ребёнке?

- Знает. Но ни разу не изъявлял желания быть ему отцом.

- А когда вы говорили об этом последний раз?

- Когда я была беременна.

Лев прикинул в уме:

- Так три года прошло.

- И что? – усмехнулась Юля. – За три года он ни разу не поинтересовался, как дела у сына.

- Но он же не знает, какая сейчас ситуация, - сказал Лев. – Может, теперь он захочет… стать отцом.

- Лев, теперь я не захочу, - холодно ответила Юля. – Я его знаю, и я… не хочу, чтобы моего сына воспитывал такой человек.

- А какой он?

- Он делал много плохих вещей.

- Это было несколько лет назад, - напомнил он.

- То есть, по-твоему, он резко стал хорошим?

- Но ты же не знаешь, что делал я несколько лет назад, - негромко заметил Лев.

Юля подняла на него прищуренный взгляд:

- А что ты делал?

Лев, поерзав на стуле, сказал, как думал:

- Если бы ты знала, что, ты бы со мной сейчас не говорила.

В её взгляде мелькнуло что-то странное – что-то, что Лев распознал как страх, как тревогу. Как будто она ему поверила: там, внутри Льва, есть, чего бояться.

Льву было неловко завершать разговор на такой ноте, поэтому он предложил:

- Давай я с ним поговорю? Дай его адрес, телефон – всё, что знаешь.

- Лев, он…

- Слушай, - перебил Лев. – Если он всё ещё придурок, я тебе честно об этом скажу. Но если нет… Если есть хоть какой-то шанс, что он исправился, разве не лучше для Мики расти с родным отцом?

Он думал, что она опять начнёт отнекиваться: ты не понимаешь, он нехороший человек, он его никогда не хотел…

Но она, на секунду опустив взгляд, снова посмотрела на Льва и кивнула:

- Записывай номер.

Лев и Слава [72-73]

Слава был против.

Перед тем, как завести разговор о Мики, Лев расспросил Славу об его отце: кто он такой, чем занимается, что плохого сделал. Выяснилось, что его зовут Игорь и он хоккеист, но это ещё не самое плохое. Самое плохое, со слов Славы, что он рвёт тюльпаны на городских клумбах. Во всяком случае, именно эту возмутительную историю Слава поведал в первую очередь.

Тогда он увидел Игоря в первый раз – на пороге квартиры, с букетом тюльпанов в руках. Тюльпаны были не в оберточной бумаге, как украшают в цветочных магазинах, а прям так – зеленые стебли торчали в его кулаке.

Юля, конечно, вся растаяла, разулыбалась, спросила:

«Ты что это вдруг?»

Он тут же начал врать с три короба (во всяком случае, Слава уверен – врал):

«Да просто шёл и увидел клумбу с тюльпанами, подумал: надо Юльке нарвать и подарить»

На этом возмутительная история заканчивалась, а Слава смотрел на Льва как-то типа: «Вот видишь!».

Но Лев не видел. Он не понял, что не так.

- Это был октябрь! – с жаром пояснил Слава.

- Этого уточнения в твоей истории не было.

- Он купил тюльпаны, а сам наврал, что сорвал с клумбы!

- Наверное, хотел её впечатлить, - заметил Лев.

- Но тюльпаны нельзя срывать с городских клумб! – тут же запротестовал Слава. – Это вандализм!

- Но ты же сказал, что он их купил…

- Да, и это значит, что он либо врун, либо вандал! Или всё вместе!

- Рисовать на стенах – тоже вандализм, – осторожно заметил Лев.

- Это другое! – почти закричал Слава.

Вздохнув, Лев уточнил, было ли что-нибудь ещё, что-нибудь действительно плохое. Как он и думал, самым плохим оказался отказ от ребёнка. Когда Юля сообщила ему о беременности, Игорь ответил, что ребёнок не от него. Классика.

Это, конечно, всё усложняло. Лев опасался, что не получится нужного разговора.

На следующий день, за ужином, Лев поделился со Славой планами о предстоящем разговоре с Игорем, вот только оказался совсем не готов к реакции, которую выдаст Слава.

Он оттолкнул от себя тарелку, как обиженный ребёнок, и выпалил:

- Спасибо, что отбираешь у меня последнее!

- Что я отбираю? – не понял Лев.

- Мики!

Лев закашлялся от возмущения.

- Это… это… в смысле?

- Я сам хочу его забрать!

- Но у него есть отец, - напомнил Лев. – Он имеет право его воспитывать.

Теперь уже от возмущения начал задыхаться Слава:

- Он? Имеет право?! Он... он в глаза его никогда не видел! Это я имею право! Я все эти годы выполнял его функции! Какого черта ты решаешь, что будет с моим племянником, за меня?

Лев машинально начал повышать голос в ответ:

- Твоя сестра меня в это втягивает!

- Это не она тебя втягивает! – говорил Слава. – Просто если ты хочешь быть со мной, тебе придётся быть и с ним тоже!

- Вот видишь! – парировал Лев. – Значит, это и меня касается! А я не хочу никого воспитывать!

- Тогда давай расстанемся, - неожиданно спокойно предложил Слава.

Лев растерянно опустил вилку, звякнув ею по тарелке. Внимательно поглядел на Славу: ему не послышалось? Расстаться? Потому что он не хочет воспитывать чужого ребёнка? Что за бред?

Он так и спросил у Славы:

- Что за бред?

- Это не бред, - ответил он. – Это фундаментальное расхождение во взглядах. Я хочу семью, ты – нет. Логично будет расстаться.

- Но я не хочу расставаться, - произнёс Лев, сам не замечая, как переходит на жалобный тон. – Я тебя люблю.

- Я тоже тебя люблю, - мягко сказал Слава. – Но я никому не отдам Мики. И какой здесь может быть компромисс?

Лев начал прикидывать возможные варианты:

- Пускай по документам он будет с вашей мамой, а с тобой будет проводить время и…

- Я не хочу «проводить время»! – перебил Слава. – Я хочу полноправного усыновления, меня не устраивают полумеры!

Лев вспылил:

- Ты сам как ребёнок! «Я хочу, я хочу»! А как будет лучше для него?

- Со мной! – уверенно ответил Слава. – Точно не с папашей, которого он никогда не видел! И точно не с моей матерью-гомофобкой!

Лев закатил глаза:

- Это тебе важно, что она гомофобка, а ему-то какая разница? Снаряд дважды в одну воронку не попадает.

- Какой ты простой, - Слава устало прикрыл глаза рукой, как будто закрываясь от солнца.

- Это ты простой, - насуплено возразил Лев. – Что ты можешь ему дать? Тебе девятнадцать лет, у тебя ни образования, ни работы.

- Я на последний курс перешел, - напомнил Слава. – У меня будет и образование, и работа.

Лев поморщился:

- Образование колледжа?

- А что тебя не устраивает?

Лев непонимающе посмотрел на него:

- Ты не собираешься получать высшее?

Теперь уже Слава растерянно забегал глазами:

- Нет. Зачем?

Лев молчал, потому что… не придумал, зачем. То есть, казалось, это же очевидно – зачем. Чем круче образование, тем лучше работа, чем лучше работа, тем больше денег, чем больше денег, тем… тем больше ты годишься для роли самоназванного отца. Разве не так?

- Ты не собираешься получать высшее образование и собираешься стать отцом в ближайший год, - проговорил Лев его план.

- Ужас, да? – иронизировал Слава. – А у твоего отца было высшее образование?

Тут Лев, конечно, промолчал: было, отец закончил военную академию.

Слава придвинул свою тарелку обратно, мрачно наколол помидор на вилку и сказал:

- Я хочу усыновить Мики, это моё решение. Можешь его принять, можешь уходить.

- А промежуточного варианта нет? – спросил Лев. – Ты усыновишь, а я… а я просто твой парень, без воспитательных функций.

- Нет, - резко ответил Слава. – Я хочу семью, а не «просто парня».

- То есть, если я уйду, ты будешь искать… отца своему ребенку? – Лев невольно посмеялся над тем, как это звучит.

Но Слава даже не улыбнулся. Сердито сказал:

- Я никого не буду специально искать. Но несерьёзные отношения мне не нужны.

- А серьёзные – это обязательно семья и воспитание Мики? – уточнил Лев.

Слава кивнул. Лев вздохнул.

- Ты же понимаешь, что никто не захочет быть с тобой на таких условиях?

- С чего ты так решил? – нахмурился он. – Многие геи хотят семью и детей, но не имеют возможности её завести.

Лев тяжело выдохнул, закрыл лицо ладонями. Глухо пробубнил из-за них:

- Ты ставишь меня перед ужасным выбором.

- Ужасным… - обиженно усмехнулся Слава. – Ты не слышишь самого главного.

Господи, там ещё есть «самое главное»… Что-то более главное, чем требование посадить на свою шею маленького дармоеда?

Лев убрал ладони, вопросительно посмотрел на Славу: что, мол, за «главное»?

- Я хочу быть с тобой одной семьей, – сказал он и сразу же, застеснявшись, опустил взгляд в стол. – Хочу жить с тобой каждый день своей жизни, и в горе, и в радости, и… и всё, что там говорят в этих клятвах. Хочу всего этого с тобой. С тобой-нежным, с тобой-ласковым, с тобой-невыносимым, с тобой-самым-раздражающим-на-свете, с тобой, от которого скрипят зубы, и с тобой, от которого заходится сердце, и… Я начинаю заговариваться. Короче… С тобой, – он снова посмотрел на Льва, с грустью добавив: – Мне жаль, если ты этого со мной не хочешь.

Чёрт, чёрт, чёрт! Какой запрещенный приём! Разве можно вот так вот – в самое сердце?

Эмоции слоились друг на друга: как хорошо, как плохо, как страшно… Но самое главное – не эмоция даже, а какое-то необузданное желание – слиться со Славой в одно целое, стать его частью, или чтобы Слава стал его частью, обвиться вокруг него виноградной лозой и жить так всю жизнь, не отпуская. Он вдруг почувствовал, как сильно любит его – любит даже в том, что бесит: любит раздражающую мудрость, любит крашенные ногти, любит дурацкие штаны с мотней. Он бы хотел смотреть на них всю жизнь и всю жизнь думать: «Боже мой, что за уродские штаны», и будто бы не существовало в мире большего счастья, чем это.

Лев протянул к Славе руку, переплелся с ним пальцами и искренне произнёс:

- Я ничего не хочу сильнее, чем быть с тобой одной семьей.

Слава негромко заметил:

- Мики тоже моя семья.

- Значит, и с ним тоже.

Слава отнял свою руку и строго сказал:

- Тебе нужно хорошо подумать.

Лев кивнул, будто бы соглашаясь, а сам не понял: что тут думать? Он либо с ними, либо нет, без Славы он не сможет, значит, выбор сделан. В конце концов, а вдруг Мики – это своего рода крашенные ногти или дурацкие штаны? Наверное, к Мики можно привыкнуть, и каждый день своей жизни думать: «Господи, какой кошмар» и всё равно любить эту жизнь, и Славу, и может… и может даже самого Мики? Ведь если признаться честно, к штанам он уже немного проникся.

Вместо встречи с Игорем Лев провёл вечер на сайтах муниципальных служб: читал федеральные законы, изучал вопрос усыновления, мониторил форумы с похожими ситуациями. Понял одно: усыновление – штука стрёмная. Много подводных камней, которые вроде бы и не имеют значения, если усыновитель – родственник, а вроде бы девятнадцатилетний мальчик при живой бабушке – так себе кандидат. Учитывая, что решение обычно принимают ровесники Славиной мамы, вряд ли они, как и Юля, решат, что молодость в вопросе воспитания детей выигрывает у старости.

Лев взял телефон и в первую очередь позвонил Юле. Строгим голосом велел попросить у Артура лист А4 и ручку, написать прижизненное заявление с просьбой передать Мики на воспитание Славе.

- Завтра свяжусь с Артуром, чтобы главврач заверил, - сказал Лев.

- А Игорь? – непонимающе спросила Юля.

- А Игорь… придурок.

Потом он набрал номер Карины. Девушка ответила почти сразу и вместо «Как дела?» поинтересовалась Юлей. В последнее время радостных новостей о Юле не было, поэтому Лев быстро перевел тему.

- Я хотел спросить насчёт подарка, который ты мне предлагала два года назад. Он ещё в силе?

Карина удивилась, но ответила с радостным энтузиазмом:

- Да! Да, в силе! У меня сохранилась дарственная…

- Её нужно переделать, – перебил Лев. – На Славино имя.

Карина непонимающе замолчала. Лев тоже молчал. Потом она спросила:

- Ты хочешь подарить ему квартиру, которую я хочу подарить тебе?

- Да, если ты не против.

- Зачем? Может, хотя бы долю…

- Нет, - снова перебил он. – Нужно полностью оформить на него. Это для усыновления.

- Кого? – страшным голосом спросила Карина.

- Мики, сына Юли, - терпеливо объяснял Лев. – Если у Славы не будет в собственности жилья, ему могут отказать. Отдадут их матери.

Карина сменила удивленно-взбудораженный тон своего голоса на минорный:

- Юля умрёт?

- Юля умрёт. Возможно, очень скоро. Поэтому нужно торопиться, – и повторил ещё раз: – Если ты не против.

- Я не против! – подтвердила Карина. – Просто… Ты же понимаешь, что, если вы расстанетесь, эта квартира будет их, а не твоя?..

Лев закатил глаза:

- Да, я понимаю, что значит «подарить квартиру».

- И тогда тебе придётся с неё уйти…

- Уйду.

- И где будешь жить?

- Не знаю, в коробке из-под холодильника, - вздохнул Лев. – Карин, я всё решил. Если ты тоже решила, то… давай.

- Давай, - грустно ответила она. – Мне бы, конечно, хотелось, чтобы там всегда-всегда жил ты, но сиротам тоже нужно помогать.

- Может, мы не расстанемся, – сказал Лев. – И я буду жить там всегда-всегда.

- Вы уж постарайтесь, – буркнула Карина.

«Я буду стараться изо всех сил», - мысленно пообещал Лев, радуясь, что, кажется, всё получается. И одновременно с этим он приходил в ужас от собственных решений: зачем, зачем, зачем? Ведь усыновление может просто-напросто не сложится и тогда никто не виноват. Никаких детей. Никакой ответственности. Так зачем же он собственными руками делает всё для того, чтобы этот кошмар стал правдой? И будто бы даже радуется этому кошмару.

Юля прожила дольше, чем ожидал Лев. Она прожила дольше, чем прогнозировал Артур, но это… Утомляло. Лев стыдился своих мыслей, но всё так и было: затянувшийся уход из жизни не позволял никому выдохнуть. Он каждый день проводил в напряжённом ожидании того самого звонка и каждый день никто не звонил.

Последний месяц Юля провела без сознания, что осложнило ситуацию: вроде бы ещё жива, а вроде бы всем понятно, что конец уже наступил. Но говорить о смерти было нельзя, «неправильно», потому что это означало неверие в пресловутое «чудо», а Лев правда не верил, и никто не верил, но всё равно: смерти не было.

Пока она не наступила.

Юля умерла в первый жаркий день 2008 года – девятого мая, пережив прогнозируемые сроки на полгода. Славе едва исполнилось двадцать, Льву было двадцать пять. Он заходил к ней накануне, восьмого числа, и сразу понял: это вот-вот случится. Юля, которая на протяжении месяца только изредка открывала глаза, ничего не говорила и снова засыпала, вдруг проявила небывалую активность: села на кровати, в ажитации сорвала с себя трубку капельницы, накричала на медсестер, а Артуру в тревоге объяснила, что ей срочно нужно домой, что её ждёт сын и его нужно забрать из школы (школы в жизни четырехлетнего Мики, естественно, не было). В этот момент и пришёл Лев – вместе они уложили её обратно в постель и попытались объяснить, что никакой срочности в возвращении домой нет, но Юля, проваливаясь в забытье, постоянно повторяла: «Где Мики? Где Мики? Где Мики?», а Лев бесконечно отвечал: «Он дома, с ним всё хорошо. Он дома, с ним всё хорошо…».

В мыслях не к месту крутилось: сегодня она умрёт.

Когда Юля снова заснула, Артур неожиданно сказал:

- Я хочу уйти из медицины. Это какой-то кошмар.

Лев молчал, не зная, чем ответить на эту откровенность. Артур поднял на него взгляд:

- Ты не хочешь? Тебе это легко?

- С Юлей – нелегко, – признался Лев, все ещё сжимая её руку: схватился машинально, пока успокаивал.

- А с другими людьми?

Лев пожал плечами. Легко ли ему? Нет, конечно нет. Другой вопрос: искал ли он лёгкости?

- Мне нравится моя работа, – коротко ответил он.

- Сколько раз ты такое видел? – он кивнул на Юлю, имея в виду терминальный делирий, который они только что вместе наблюдали.

- Не знаю… Очень много. У нас же часто умирают, почти каждый день.

«У нас» – это он имел в виду «в реанимации».

- Очень много! – с ужасом в голосе повторил Артур. – Тебе двадцать пять, а ты видишь смерть почти каждый день! И сколько людей на твоём личном кладбище?

- Мне не нравится, когда так говорят, - холодно ответил Лев.

- Но это же правда! «У каждого врача своё кладбище» – Белинский постоянно повторял. Вам не повторял?

- Повторял, – мрачно согласился Лев. – Также часто, как и про отключение эмпатии.

- И чего?

- И того. Я отключил и тебе советую, будешь меньше считать трупы на кладбище.

Сам Лев таким действительно никогда не занимался, но видел, как это делали другие: коллеги, с которыми они выпускались из института и вместе начинали этот путь.

«У меня сегодня умер первый пациент… А сегодня второй… Третий… Четвертый»

На первых пяти – всегда слёзы, а на десятом считать переставали. Путь от первого до десятого у реаниматолога не очень длинный.

Артур, опустив взгляд, негромко сообщил:

- Я, кажется, больше не могу.

Он ушёл, оставив Льва один на один с Юлей: исхудавшей, лысой, с застывшей гримасой боли на лице – как будто она, эта гримаса, стала её настоящим лицом. Ни Слава, ни его мама не приходили сюда с тех пор, как Юля перестала выходить на контакт – и правильно. Хорошо, что они не видели Юлю такой, какой запомнил Лев в последний день её жизни.

А Юля, по обыкновению, нарушила все врачебные прогнозы: умерла не в тот же день, а на следующий. Лев со странной нежностью подумал тогда: может, это такой характер – всё делать поперек? И жить, и умирать.

Сообщать такую новость Славе было почти невыносимо, но он выслушал её, как гороскоп на неделю из местной газеты – со скучающим выражением лица. Потом кивнул:

- Ясно. Значит, надо найти документы, схожу сегодня в опеку.

Льва сбили с толку его бюрократические планы: что значит «сегодня»? Ему хотелось встряхнуть его за плечи, крикнуть: «Юля умерла! Ты что, глухой?». Но он не затряс, потому что узнал эту реакцию. Десять лет назад Лёва, услышав о Юриной смерти, пожал плечами и пошёл домой читать «Трёх мушкетеров».

Слава готовился к этому дню заранее: во-первых, начал работать преподавателем в детской изостудии. Лев удивился, что ему удалось это провернуть ещё до официального окончания колледжа (официальное случилось бы только в июне – через месяц после Юлиной смерти), но Слава огорошил его новостью о том, что при устройстве на работу образованием вообще не поинтересовались – только реальными навыками. Работа, совмещенная с учебой и уходом за сестрой, выжимала из Славы последние силы, но он постоянно повторял, что «так нужно»: нужно официальное место работы, на котором выдают справки с уровнем дохода. Лев понимал, что он прав и… одновременно с этим не понимал: было так больно от его усталости.

Ну а во-вторых, Слава подготовил весь пакет документов: заявление на усыновление, автобиографию, пресловутые справки и характеристики с места работы (неспроста он выбрал работу с детьми – хотел, чтобы это отдельно отметили), справка об отсутствии судимости, медицинское заключение, документы на квартиру (которые они в спешке оформляли вместе с Кариной ещё осенью), он даже прошел специальное обучение для приемных родителей, хотя в интернете писали, что родственники не обязаны его проходить, но Слава повторял, что необходимо сделать всё максимально возможное, чтобы во всём переплюнуть маму. Льву был странен этот соревновательный момент: будто Слава пытался всеми силами сделать больше, чем она. Неважно – что, главное – больше.

Ему казалось это лишним. Он был уверен, что Славина мама не готовится ни к чему подобному, и он «переплюнул» её ещё в тот момент, когда заимел в собственности трехкомнатную квартиру (а не двухкомнатную, как она). Ещё в больничных коридорах он стал свидетелем нескольких перепалок между ними, мол, кто и когда заберет Мики. Слава говорил, что Мики останется с ним, мама отвечала, что это «ерунда» и, если он так хочет детей, пускай заводит своих.

- Мики и есть мой! – цедил сквозь зубы Слава.

- Твой племянник, а не твой сын.

- Это всё просто слова, – жестко отвечал он. – Никто и представить не может, что он для меня значит.

Про «никто» он, конечно, преувеличил. Лев не только представлял, но и видел: Слава создал вокруг Мики оберегающий купол из любви и заботы – никакая злая реальность под этот купол не могла проникнуть. Нельзя сказать, что Мики защищали от правды. Мальчик знал, что мама болеет, но как будто всё равно не врубался. Льва иногда раздражала эта беспечность: пока взрослые не находили себе места от беспокойства, пацану – хоть бы что: «А когда пойдем играть? А можно посмотреть мультики? А где моя желтая машинка?». Правда, когда Лев пришёл в больницу девятого числа, медсестры как раз освобождали Юлину палату, и он забрал с тумбочки рисунок: круглая голова без единого волоска, тело, изображенное в виде палок, большие глаза и рот, опущенный уголками вниз. Лицо было разукрашено простым карандашом. Сверху корявыми буквами подпись: МАМА. У Льва что-то дрогнуло внутри, он прижал рисунок к сердцу, сам не зная, зачем. Подумал: не может такого быть, чтобы Мики ничего не понял.

А вот про Славину маму он ошибся. Она втянула их в жуткую историю.

На четвертый день после похорон (на которых Слава вёл себя апатично и безвольно), кто-то позвонил – Слава долго разговаривал на кухне, прикрыв дверь, и Лев ничего не смог разобрать. А потом, выйдя, устало сообщил, бросив телефонную трубку на кровать: - Она собралась со мной судиться.

- Кто? – не сразу понял Лев.

- Мама.

- Мама?!

Лев оторопел от таких новостей: с чего бы матери судиться с собственным сыном?

- Вы что, словами договориться не можете? – прозвучало, как будто он обвиняет в этом и Славу, но Лев винил только мать: действительно, что за ерунда такая?

- Она сказала, что не отдаст мне его.

Похоже, к этому давно всё шло: после Юлиной смерти Мики находился на территории своей бабушки, и как Слава не пытался забрать его к ним, мама упиралась: «Вот получишь официальное разрешение на усыновление, тогда и поговорим». Они ещё не предполагали, что мама собирается судиться за это разрешение.

Льву казалось, что тот период их жизни похож на ад даже больше, чем два года медленного угасания Юли, но потом, оглядываясь назад, он понимал: только эти судебные тяжбы и держали Славу наплаву. Он злился, он боролся, он жаждал справедливости – все эти эмоции позволяли не утонуть ему в других, куда более тяжелых и засасывающих. Может быть, и его матери – тоже. В какой-то момент Лев укрепился в мысли, что это был игрушечный суд, где два самых близких человека пытались не впасть в отчаяние от потери третьего. Дело было вообще не в Мики.

Но тогда, в моменте, казалось, что дело в нём. Ребёнка таскали в органы опеки для проведения психологических экспертиз. Всё, что Лев знал об этих экспертизах: Мики спрашивали, с кем он хочет жить, а Мики отвечал: «Я не знаю». Однажды Слава столкнулся с матерью в коридоре отдела опеки и спросил, зачем она это затеяла. Та ответила: - Тебе нельзя воспитывать ребёнка.

- Почему?

- Ты сам знаешь, почему.

Разговор получился коротким.

В ожидании суда Слава виделся с ребёнком несколько раз: мама лично приводила его утром и забирала вечером. Иногда ночами, зная, что на следующий день он увидит Мики, Слава заводил со Львом странные разговоры:

- А что будет, если я его не верну обратно?

- Это как? – не понял Лев.

- Не знаю. Куплю билеты и улечу с ним куда-нибудь. Где не нужна виза? Скроюсь с ним в другой стране.

- Это будет похищение, – не на шутку встревожился Лев. – Не делай глупостей, так ты точно ничего не добьешься.

- А по-другому добьюсь? – шептал Слава. – У неё все козыри.

Это было не совсем так. Кое-какие козыри у Славы были: прижизненное заявление Юли и большая квартира. Но козыри матери действительно выглядели сильнее: женский пол и близкое родство. Оказалось, что юридически «близкие родственники» – это бабушки, дедушки и родные братья и сестры. Дядей и племянников в списке не было. Слава, услышав об этом от своего адвоката, чуть не задохнулся от обиды: как это возможно, он с первого дня жизни воспитывал Мики! Адвокат разводил руками: - Закон – первичен, интересы ребёнка – вторичны.

К тому же, ребёнок о своих интересах изъяснялся очень невнятно: «Я не знаю». Но конечно существовало «но». Адвокат объяснял, что судья может и учесть обстоятельства, всякое бывает – зависит от человека.

Только на понимание судьи и приходилось рассчитывать. Слава не верил, а Лев в этом постепенно убеждался, что никакого усыновления ему не дадут в этом государстве с культом пожилых людей и «близкого родства».

На суд Слава пришел совсем не как Слава: вытащил сережки из ушей, убрал лак с ногтей, купил классические брюки, а рубашку взял из гардероба Льва – та оказалась чуть велика, но он накинул пиджак, чтобы это скрыть. Пиджак, к слову, шел в комплекте с брюками. Кроме этого, он не брился три дня, чтобы выглядеть старше и солидней. По совету адвоката, в суде вёл себя очень сдержанно и прохладно – специально, чтобы не производить легкомысленного впечатления. Как потом шутил Лев: образ Славы выглядел пародией на него самого.

Лев тоже там был: сидел в зале рядом с Кариной, не сводил взгляда со своего Славы, нервничал, когда видел, что Слава нервничает, кусал губы, когда Слава кусал, вздыхал в унисон с ним – в общем, как будто сам стал немножко Славой.

На принятие решения судье понадобилось шесть минут. Когда Лев осознал это время – шесть минут – он сразу понял, что сейчас скажет этот дядька в черном балахоне. Он испуганно посмотрел на Славу: как ему всё это пережить? Потеряв Мики, он вспомнит, что потерял Юлю – сейчас-то он как будто забыл об этом, но вспомнит, обязательно вспомнит, и боль свалится на него в десятикратном размере.

Лев начал перебирать в уме варианты, как помочь Славе. Он ведь решит, что остался совсем один, без семьи – Лев сам по себе для него не семья. Видимо, ему нужен для семьи кто-то ещё. А какие у них варианты? Он был готов предлагать любые – хоть завести котёнка, хоть усыновить ребёнка.

А дядька, тем временем, перечислял законы, на основании которых выносит своё ломающее жизни решение: право приоритетного усыновления оставить за бабушкой.

Зал загудел, а Карина, сидящая рядом со Львом, загудела громче всех. Лев смотрел на Славу: с момента объявления решения тот не шелохнулся – застыл, как статуя, перестав даже моргать. Как только заседание объявили оконченным, Лев подскочил с места и рванул к нему: не стыдясь посторонних взглядов, он крепко обнял его, чувствуя под пальцами безвольное, расслабленное тело. Слава стоял, как желе – куда толкнешь, туда и потянется. С другого конца зала на них смотрела его мама: какую же престарелую мегеру она напоминала Льву в тот момент!

Он, припоминая речь судьи, быстро заговорил:

- Он сказал, что можно оспорить!

Слава поднял на Льва равнодушный взгляд.

- А ты, наверное, рад, – просто сказал он.

И, выбравшись из его объятий, направился к выходу из зала. Лев от растерянности не сообразил, что ему тоже нужно туда – к выходу, и остался стоять у стола адвоката, глядя на удаляющуюся спину.

Ничуть он не был рад. У него всё внутри – там, где сердце, легкие и рёбра – болело, как от серьёзных повреждений.

Ну, и что теперь делать?

Лев и Слава [74-75]

Слава курил у здания суда. Лев, выйдя следом за ним, отметил это сначала вскользь. Затем почувствовал: что-то не так. Ещё раз посмотрел на Славу.

- Ты куришь?! – возмутился он, борясь с желанием выхватить сигарету из его рта и бросить в мусорный бак.

Слава ответил очевидное:

- Да.

- И давно?

- С сегодняшнего дня, – хмуро сказал он. Покосившись на Льва, добавил: – Только не начинай.

Лев как раз собирался начать: и про рак легких, и про пародонтоз, и про импотенцию – в общем, про всё, что через несколько лет напишут на сигаретных пачках. Но, встретившись со скучающе-равнодушным взглядом Славы, мигом растерял запал. Не лучшее было время для ругани из-за сигарет.

Лев отошёл в сторону, облокотился на лестничное ограждение и начал покорно ждать, пока Слава докурит. Его мама, показавшаяся из-за дверей, подобного поведения сына не оценила: начала ругаться, мол, «что это ещё за фокусы» и «вот этому ты ребенка собирался учить, да?». Слава не стал с ней церемониться, жестко сказал: - Отвали от меня.

- Ты… - она растерялась. – Ты не смей так с матерью говорить!

- А ты мне не мать! – выпалил Слава, выдыхая дым прямо в мамино лицо. – Считай, что потеряла всех своих детей!

Морщинистое лицо сжалось, делая маму ещё старше, чем та была на самом деле. Заметив, как по глубоким складкам на щеках побежали слёзы, Лев почувствовал укол жалости: ну зачем, зачем он так?

- Ты думаешь только о себе, - медленно заговорила мама, борясь со слезами. – А ты не думал, каково мне возвращаться в пустую квартиру? Туда, где раньше нас было четверо, а теперь… - она сбилась, перевела дыхание, - а теперь я одна.

Лев проникся к ней искренним сочувствием, но Слава – нет. Он заговорил в тон ей:

- Это ты думаешь только о себе. Думаешь о своём одиночестве, а не о том, с кем будет лучше Мики. Из-за тебя ребёнка после смерти матери затаскали по судам – хороша бабушка!

- Ты сам не захотел решать ситуацию мирно, а я предлагала.

Лев насторожился: по словам Славы, мама ни в какую не хотела идти на мировую.

- Что ты предлагала? – с вызовом спросил Слава, бросая окурок в мусорный бак.

- Я просила, чтобы ты вернулся домой. Тогда мы бы оба были с Мики.

Слава всплеснул руками в порыве злого негодования:

- Мама! Я уже взрослый! С какого рожна я должен жить с тобой?!

- Ты ещё ни на что не заработал, чтобы считаться взрослым! – одернула его мама. – Даже твоя квартира – жалкая подачка.

- А твоя квартира – что? – усмехнулся Слава. – Ты купила её, потому что продала дом своей матери.

- Я её хотя бы купила!

- Но дом же тебе достался просто так!

- Хватит!

Лев, не выдержав, вмешался в конфликт, который вот-вот рисковал перерасти в дурацкую перепалку. Подойдя к Славе, он мягко взял его за руку выше локтя, негромко попросил:

- Пойдём домой.

Он ожидал, что Слава опять оттолкнет его, но тот подчинился: позволил увлечь себя за собой. Они оставили его маму одну – на крыльце здания суда. По дороге домой Слава ещё несколько раз вспыхивал, кляня мамины методы воспитания:

- Она постоянно ему говорит: «Мики, мужчины не плачут» или «Мики, мальчики так себя не ведут». Это же кошмар! И при этом она сама не понимает, насколько жалко выглядят эти её педагогические потуги.

- А как мальчики себя не ведут? – растерянно уточнил Лев.

- Ну, типа… Типа не бьют девочек, что-нибудь вроде того.

Он не понял: что не так?

- Так это ж правда…

Слава вспыхнул новой готовностью спорить:

- Ты дурак?! Не в этом дело!

Лев замолчал, в очередной раз почувствовав, как Славин гнев проехался по нему катком. В последнее время только такие дискуссии у них и получались: «Ты дурак?», «Ты ничего не понимаешь», «Ты делаешь неправильно», а как правильно и как надо понимать – он не объяснял. Только злился, делая вид, что Лев оказался ещё глупее, чем выглядел на первый взгляд.

После таких разговоров Слава извинялся – почти всегда, а Льву и прощать не приходилось, потому что не мог он на него, такого уставшего и разбитого – как будто что-то в нём по-настоящему сломалось – всерьёз обижаться. Слава объяснял, что не понимает своего состояния, что он сам себе не рад, но Лев полагал, будто что-то такое и должно происходить с людьми в горе. Единственное, что его тревожило: отсутствие слёз. Прошло больше двух месяцев со дня Юлиной смерти, а Слава так ни разу и не плакал. Более того: он и не говорил о ней – так, чтоб всерьёз, о чувствах. Всё твердил про усыновление, бумажки, сроки, и вроде бы в этих словах так или иначе звучала правда – Юля умерла, а всё равно Льву казалось, что Слава этого не понимает. Просто говорит, как заученный текст.

В тот день Слава большую часть времени проводил на балконе – курил. Лев переживал: не станет ли плохо с непривычки? Если, конечно, Слава не наврал ему насчёт «с сегодняшнего дня».

Сам он разрывался между гостиной и балконом, ходя по пятам за Славой и напоминая, что можно обжаловать решение, и что, в конце концов, не разлучили же их на всю жизнь – можно в любой момент видеться с Мики.

Слава слушал только первую часть предложения, вторую он и вовсе отбрасывал, считая бредовой.

- Смысл обжаловать? – спрашивал он, дымя уже пятой по счету сигаретой. – Новых обстоятельств не прибавится: я по-прежнему буду мужчиной, по-прежнему молодым, по-прежнему «одиноким».

- Тогда какие варианты? – устало спрашивал Лев.

- Не знаю. Умереть? – то ли в шутку, то ли всерьёз спрашивал Слава.

Лев решал, что это шутка, и мрачно просил:

- Не шути так.

Он даже думать боялся, до чего могла дойти ситуация, если бы вечером следующего дня не раздался звонок в дверь. Лев по-прежнему был непривычен к звонкам: особенно теперь, когда Слава жил с ним и сыграть «Кузнечика» на дверном звонке было попросту некому. Он вышел в коридор, посмотрел в глазок: в подъезде не горел свет, в темноте угадывался лишь невысокий силуэт. Протянув руку, силуэт ещё раз нажал на кнопку, и тогда, вслед за трезвоном, послышался вопросительный детский голос. Лев его тут же узнал: Мики…

Вернувшись в спальню, Лев мягко коснулся Славиного плеча: тот, замерев, лежал на кровати с книгой – что-то по судебным процессам, наспех купленное в переходе. Слава вопросительно оглянулся и Лев сказал:

- Открой дверь, там Мики.

Дважды повторять не пришлось. Слава подорвался, случайно уронил книгу на пол, обернулся, но поднимать не стал, влетел в коридор, едва не врезаясь в дверь, и завертел замки. Из темноты подъезда с радостным визгом выскочил Мики: набросился на измученного дядю, чуть не сбивая того с ног. Обхватив Славу вокруг пояса, мальчик прижался щекой к его животу и (Льву не показалось?) всхлипнул.

Слава осторожно убрал с пояса маленькие ручки, присел перед Мики на корточки и обнял малыша за плечи, прижимая к себе. Мики зарылся в Славину шею, а Слава – в его светлые вихры (как Лев и предполагал – чуть потемневшие за последние три года). Рядом, прямая, как статуя, стояла бабушка, на которую пока никто не обращал внимания – даже сам Лев, украдкой выглядывающий из спальни, о ней забыл.

Встреча Славы и Мики выглядела трогательной до странности: они виделись за несколько дней до суда, но тогда, на пороге, вцепились друг в друга, будто с последней встречи минуло несколько лет.

Оторвавшись от Мики, Слава, наконец, поднял взгляд на маму. Хмуро заметил:

- Вроде бы мы на сегодня не договаривались.

- Не договаривались, – согласилась она, не глядя на сына.

- Тогда зачем пришла?

Мама, поджав губы, сухо объяснила:

- Мики не хочет со мной жить.

Слава чуть отстранился от мальчика, вгляделся в его лицо. Только тогда и он, и Лев заметили, что у Мики красные, воспаленные глаза, опухшие от долгого плача.

- Он изводит меня второй день, - продолжила мама. – Просится к тебе.

Лев невольно улыбнулся и, хотя он видел Славу со спины, был уверен, что тот сделал то же самое.

- Я в рюкзак сложила самое необходимое, - она кивнула на рюкзак в виде Микки-мауса за спиной Мики. – За остальными вещами придёшь сам, я их таскать на себе не намерена.

- Хорошо, - растерянно отозвался Слава.

Он выпрямился, поднимаясь с корточек, и Мики тут же схватил его за руку, прижимаясь к Славиной ноге, будто стараясь спрятаться.

- А что с документами? – спросил Слава. – Что делать с постановлением суда?

- Будем обжаловать, - просто ответила мама.

- Вместе?

- А как ещё?

- И ты скажешь там, что передумала?

- Скажу, что мы передоговорились, что я старая, больная и не дружу с головой. Ну, всё то, что пытался объяснить про меня твой адвокат, – у неё дрогнули губы: то ли от желания улыбнуться, то ли от желания расплакаться.

Слава устало вздохнул:

- Мама… Ты всё так усложнила.

Перед тем, как уйти, она оставила ряд «ценных» советов и распоряжений: как Мики нужно укладывать спать, что читать перед сном, во сколько разбудить, что дать на завтрак… В общем, всё то, что Слава и так знал, но он позволил маме почувствовать себя самой мудрой, самой правильной, самой разбирающейся. Почувствовать себя нужной.

Уходя, она будто бы хотела чмокнуть Мики на прощание, но почему-то, отказав себе в этом жесте, только махнула рукой и сразу шагнула за порог. Тогда Мики, отпустив Славину руку, неожиданно выскочил в подъезд за бабушкой и закричал:

- Ба! Стой! Подожди!

Лев внутренне взмолился: только не это! Неужели он сейчас скажет, что хочет жить с ней, что передумал? А потом передумает ещё раз. И ещё раз. И так до бесконечности, ведь ему всего четыре года – что он понимает? Не зря в суде мнения таких малышей не спрашивают.

Но Мики, поймав бабушку на середине лестничной клетки, пообещал ей:

- Я приду завтра в гости. И послезавтра. И каждый день. Можно каждый день?

- Можно, можно, - она шептала в ответ, но в гулком подъезде тихий голос был отчетливо слышен.

Потом она сказала:

- Ну всё, иди домой.

И маленькие кроссовки застучали вверх по лестнице.

Когда Мики снова шагнул в квартиру, Лев быстро скрылся за дверью спальни, отгораживая себя от неизбежно наступающей новой жизни. В тот момент, когда Мики пришёл домой, Лев почувствовал, как дом перестал быть домом.

Он долго не мог уснуть: мысленно репетировал, что скажет утром. Казалось, он продумал сценарий до мелочей: как запустится процесс усыновления, к Славе будет пристальное внимание органов опеки, с Мики опять начнутся беседы, и как будет выглядеть со стороны, если мальчик проговорится, что Слава живёт не один, а с каким-то другим мужчиной, с которым они спят в одной кровати? А эти внезапные визиты после, когда всё закончится? Лев читал о них: в первый год сотрудники опеки могут нагрянуть вообще без предупреждения – и одним визитом точно не обойдется. Поэтому так нельзя: ему нельзя здесь жить.

Он старался не признаваться даже себе, что дело было не только в этом. Не то чтобы он был против Мики, но он… Он всего этого не хотел. Он никогда не видел себя отцом. Только, может быть, один раз: когда Катя беспокоилась, что беременна от Юры, а Лев воображал, что, если это правда так, то он предложит ей пожениться и они будут воспитывать этого ребёнка вдвоём – мальчика, он почему-то представлял мальчика – и у него, этого мальчика, будут Юрины глаза или что-нибудь ещё Юрино (лишь бы не наркотическая зависимость) и он будет смотреть на него и вспоминать первую любовь, и таким образом он как будто навсегда свяжет с ним свою жизнь. Но это была блажь, глупая фантазия, которая рассеялась, как дым, едва Катя сказала, что опасения не подтвердились.

С Мики совершенно другая история. Он – чужой ребёнок. Он даже не Славин сын, он сын какого-то хоккеиста, который срывает цветы с городских клумб (или врёт, что срывает) и бросает своего ребёнка под предлогом: «Это не мой ребёнок». Он бы тешил себя мыслью, что Мики всё равно связан со Славой тесным родством (ага, таким тесным, что это родство даже не учитывается юридически), но они друг на друга совершенно не похожи. Мики не смотрит, как Слава, не улыбается, как Слава, Мики ничего не делает, как Слава. Он светло-русый, бледнокожий, кареглазый, но даже эти карие глаза не похожи на карие глаза Славы: у Славы они тёмные, как вишни, а у Мики светлые, ближе к желтым. Он даже не очень похож на Юлю! Наверное, если бы Лев всё-таки встретился с Игорем, он бы заметил именно это сходство: со сбежавшим папочкой, которого так ненавидел Слава, и которого сам Лев тоже начинал недолюбливать – просто потому, что функции Игоря ни с того ни с сего начали валиться на него.

В общем, что он мог почувствовать к чужому ребёнку, вызывающему ассоциации с неприятным типом? Наверное, ничего хорошего.

Всё это он попытался объяснить Славе прям с утра. Ну, не ту часть, что Мики ему чужой и похож на Игоря, а про органы опеки, случайные визиты в гости и риск, что ребёнок проговорится. Слава, впрочем, даже не дослушал, сразу начал злиться:

- С чего ты вообще взял, что у Мики будут спрашивать, с кем я живу?

- Есть такой риск! – настаивал Лев. – Даже если не спросят, он может случайно ляпнуть!

Это был долгий затянувшийся спор. Слава говорил, что Лев притягивает свои опасения за уши, что едва ли двое мужчин на одной жилплощади вызывают у всех ассоциацию с геями (а какую, блин, еще?), да и вообще – какова вероятность! Слава постоянно повторял вопросы, которые начинались с этих слов: какова вероятность, что они об этом спросят? Какова вероятность, что Мики скажет сам? Какова вероятность, что их примут за геев?

Лев тоже начал злиться, а злость всегда делала его убедительней. Он твердым голосом произнёс:

- Можешь жонглировать вероятностями сколько хочешь, но при малейшем подозрении, что ты гей, у тебя отберут ребёнка и шансов на возвращение не оставят. Спасибо скажешь, если вообще видеться не запретят.

Слава стушевался, даже плечи опустились. Он устало согласился:

- Наверное, ты прав.

Лев не ожидал, что сработает, и от радости добавил убедительных аргументов:

- Конечно, я прав! Ты же так дотошно собирал документы, боялся, что тебя развернут из-за любой мелочи. А этого что ли не боишься?

- Я понял, понял, – ворчливо повторил Слава. – Просто я не хочу оставаться один.

- Не останешься! – пообещал Лев. – Я же никуда не денусь! Я сниму квартиру как можно ближе, хоть в этом же доме, если получится, будем видеться каждый день. Если тебе понадобится помощь – я сразу же приду.

- Мне без перерыва нужна помощь.

Лев почувствовал себя обезоруженным. Он снова и снова беспомощно повторял одно и то же:

- Я понимаю, но что поделать? Сейчас нужно действовать аккуратно, чтобы не потерять Мики.

Слава соглашался с ним, а Лев не мог избавиться от гадкого ощущения, что он лжец.

- А когда с усыновлением всё разрешится, ты вернешься? – спросил Слава.

- Вернусь, – сказал Лев.

«Или придумаю что-нибудь ещё…», – подумал он.

На часах было почти восемь. Наспех попрощавшись со Славой, он ушёл на работу, стараясь действовать как можно тише, чтобы не разбудить Мики. А то проснётся, выскочит из комнаты, начнёт, чего доброго, задавать вопросы…

На обеденном перерыве он занялся поиском съёмной квартиры: вышел в Интернет с рабочего компьютера, ограничил область поиска только их районом и – удача – нашёл квартиру не просто в том же самом доме, а в том же подъезде – на два этажа выше. Это была однушка «только для славян» с косметическим ремонтом, но Льву было вообще плевать, какая она – он бы остался там жить при любых условиях, главное, что это так близко к Славе.

Он связался по номеру телефона с хозяйкой, пожилой голос уточнил, на какой срок он планирует остановиться, а Лев, стыдясь своего ответа, сказал, что «от года точно». Это её обрадовало – похоже, она бы отказала, назови Лев меньший временной промежуток.

А он уже начал договариваться сам с собой: вообще-то так тоже можно жить. Не обязательно всем парочкам жить вместе, ведь так? Куча людей просто встречаются, да и то гораздо реже видят друг друга, чем они будут видеться со Славой.

Он надеялся, что Слава сам со временем поймет, что так будет лучше: жить порознь. Лев не понимал, как Слава видит их «семью», как вообще можно объяснить кому бы то ни было такую «семью». Он слышал, что на западе стали такое разрешать – совсем недавно, но был уверен, что это лишнее. Когда они говорили об этом со Славой, тот ссылался на всякие исследования, мол, ничего страшного с детьми от такого не случится, ребёнку главное, чтобы его любили, а пол и ориентация родителей роли не играют. Лев слушал эти аргументы вполуха, потому что уже само слово «исследование» звучало, как бред. Какое может быть исследование, если это новое явление? Ещё ни один ребёнок, выросший в такой семье, не успел дорасти до взрослого возраста, состариться и умереть, а значит, невозможно проследить реальное влияние подобного воспитания на жизнь. Вот хотя бы лет через шестьдесят, когда можно будет собрать эту кучку несчастных стариков, оказавшихся заложниками подобной ситуации, можно будет и провести анализ их жизни: кем они стали, кого они любят, здоровые они или больные, счастливые или несчастные, есть ли у них свои семьи, счастливы ли их дети? Вот тогда это будет исследование, а то, что сейчас – околонаучные бредни и лоббирование политических интересов либералов.

- А какое несчастье может принести семья с двумя мамами или папами? – спрашивал Слава. – В смысле, на какой вид несчастья влияет сексуальная ориентация родителей?

- Он может тоже стать геем. То есть… Блин.

За годы отношений со Славой, Лев запомнил, что при нём нельзя говорить «стать геем», иначе придётся выслушивать целую лекцию на тему: «Геями не становятся, а рождаются».

- Не стать, - поправил он сам себя. – А решить, что он гей. Не потому, что он такой, а потому что… ну… будет брать с нас пример.

- А почему ты не берешь пример со своих родителей?

- Потому что я… гей.

В такие моменты Лев понимал, что зашёл в логический тупик и начинал приводить другие аргументы. Об одном из них он очень пожалел. Когда Лев затронул тему отношения общества к такому ребёнку и к такой «семье», Слава просто сказал:

- Давай уедем.

Лев не сразу понял, что он имеет в виду.

- Куда?

- Туда, где такие семьи есть. США, Канада, Европа… Куда хочешь?

- Никуда не хочу, – категорически ответил Лев. – Я там уже бывал, мне не понравилось.

- Но это же были другие обстоятельства, – заметил Слава. – Ты был один.

- Вообще-то я уехал со своим парнем, – напомнил Лев. – И ты знаешь, чем всё закончилось.

- Блин, ну, это же не из-за Америки так закончилось, – возражал Слава. – Просто у вас изначально были проблемы.

Лев охотно кивнул:

- Да, и знаешь какие? Он от меня всё время что-то требовал. «Лев, ты должен со мной уехать», «Лев, ты должен пойти со мной в гей-клуб», «Лев, ты должен стать проще»… Да задолбали, почему я вам должен? Когда я вообще успел влезть в эти долги?

Он говорил, как будто бы про Якова, но сам думал о Славе, и незаметно для себя перешел на множественное число, на обвинительное «вам».

Слава тоже уловил, что претензия была лично к нему, а не к Якову, и негромко сказал:

- Ты мне ничего не должен. Воспитывать моего ребёнка – тоже. Можешь этого не делать. Я могу вернуть тебе эту квартиру, когда усыновление завершится. То есть, ждать этого ты тоже не обязан, я могу вернуть и раньше, просто…

- Да причём тут квартира! – перебил Лев. – Она даже не моя.

- Ну, Каринина, но она же не для меня сделала такой жест.

- Не надо про квартиру, – устало попросил он. – Она твоя, точка. Я не буду ничего забирать обратно, даже если…

Он сбился. Не хотел говорить: «Даже если ты меня бросишь». Слава нетерпеливо спросил:

- Даже если – что?

Лев заговорил с раздражением:

- Это же выбор без выбора, да? Либо я ввязываюсь в это с тобой, либо мы расстаемся, так?

- Так.

- Это шантаж.

- Это не шантаж! – искренне опешил Слава.

- А как тогда называются твои ультиматумы?

Этот разговор случился за месяц до Юлиной смерти, когда они только теоретически обсуждали совместное воспитание Мики. Они не успели его закончить – Славина мама привела Мики в гости. Слава натянул на лицо улыбочку, а Лев по-быстрому свалил к Карине – жаловаться на Славино поведение. Жаловаться приходилось очень осторожно: он боялся дать понять, что не видит себя в этой семье, потому что тогда Карина могла сказать: «Ну, раз ты там жить не будешь, квартиру я забираю». Это было не очень похоже на Карину, но на пике нервного напряжения Лев ожидал всего и от всех.

Потом Слава, возвращаясь к беседе, мягко предложил: «Если тебя это так напрягает, давай лучше расстанемся сейчас, чем потом, когда всё уже случится». Но это звучало безумно. Во-первых, он без Славы жить не может. Во-вторых, Юля вот-вот могла умереть – какие хорошие парни бросают своих бойфрендов на пороге трагедии? В-третьих, с самим Славой который месяц творилось невесть что, и Лев бы просто не смог оставить его одного в таком состоянии, даже если бы Слава решительно бросил его первым.

Он тогда соврал ему, что его ничего не напрягает, что он просто тоже устал и иногда говорит не то, а так он, конечно, готов быть с ним рядом.

- И с Мики, - добавлял Слава то ли вопросительно, то ли так, просто.

- И с Мики, - негромко повторял Лев.

А ещё через день встревоженный Слава опять заговорил про старое:

- Ты считаешь, я веду себя, как Яков?

- Нет, - спешно заверял Лев. – Конечно нет.

Он боялся, что Слава решит, что, если это так, то с ним может случиться то же самое, что случилось с Яковом.

- А я подумал, что, наверное, в чём-то ты прав, – Слава виновато потупился. – Я на тебя давлю, да?

- Конечно нет, – снова повторил Лев.

- Если я давлю, то только от того, что боюсь тебя потерять, – вдруг признался Слава. – Я предлагаю тебе уйти, но при этом мне страшно, что ты согласишься. И от этого страха начинаю давить.

После: «Боюсь тебя потерять» Лев ничего не услышал. Эта фраза повторилась сотни раз в голове, заставляя колени подогнуться от навалившейся слабости.

Взяв себя в руки, Лев твердо сказал:

- Я никуда не уйду.

- Ты не должен…

- Я никуда не уйду, - настойчиво перебил он.

- Ты точно решил?

- Точно, - сказал он тогда.

А через три месяца съехал на съемную квартиру двумя этажами выше. Но это же не значит, что он ушел, да? Просто так было лучше для всех.

Лев и Слава [76]

«Я больше так не могу»

Теперь эту фразу Лев слышал от Славы каждый день. Если не слышал, то читал – стоило ему оказаться в своей съемной квартире, как Слава начинал писать всё то же самое, что сказал ему ещё днем.

«Я больше так не могу, он меня изводит»

Лев несколько раз был свидетелем того, как Мики «изводил» Славу. Это случалось во время игр, когда он внезапно отвлекался и начинал спрашивать:

- А где мама? А когда она вернется? А почему она ушла?

В первые разы Слава терпеливо объяснял, что мама умерла, потому что болела, а когда человек умирает, он больше не возвращается. Эта информация вызывала у Мики слезливую истерику: он начинал требовать, чтобы мама вернулась, что его не устраивает, когда она «умерла». Слава усаживал его на свои колени, обнимал, что-то утешительно нашептывал на ухо, и уже к вечеру Мики становился спокойным, продолжал возню с игрушками. Но на следующий день всё повторялось: «А где мама?».

Этим сложности не ограничивались. Мики закатывал скандалы и по другим поводам («Я это не хочу, я такое не ем, я туда не пойду»), плохо спал по ночам, просыпался от кошмаров, писался в постель, приходил среди ночи спать к Славе и в его постель тоже писался. Каждое утро Льва начиналось одинаково: он просыпался от Славиных сообщений: «Я больше так не могу»

«Он меня достал»

И иногда совсем отчаянные:

«У него что, деменция? Почему он каждый день забывает, что было накануне?»

Лев не был уверен, что именно происходит с Мики, но догадывался, что дети могут переживать горе как-то по-своему, не совсем понятно и привычно для взрослых, и, наверное, с ребёнком что-то такое и случилось: не зря же он постоянно говорил о маме. Он пытался объяснить это Славе и тот вроде бы соглашался с ним, признавая, что Мики тоже переживает, но было видно, как сдувается его терпение, словно воздушный шар.

Однажды – и Лев был свидетелем этой ситуации – Слава закричал на Мики:

- Я тебе уже сто раз объяснял, где мама! Прекрати постоянно об этом спрашивать!

Лев ожидал, что сразу после этого выкрика последуют извинения, но Слава злился не на шутку. Мики поник, снова уткнулся в машинку, которую бестолково возил туда-сюда по полу, и его глаза посветлели от подступивших слёз. Но он не расплакался, сдержался – и Льва это удивило. Мальчики не плачут?

До самого вечера Мики не подходил к Славе, а Слава – к Мики. Сам Лев чувствовал себя неуместно и бессмысленно в этой квартире: слонялся туда-сюда, не зная, как подступиться ни к одному, ни к другому. К Мики подступаться не хотелось, к Славе – хотелось, но он боялся попасть под горячую руку, поэтому на всякий случай держал дистанцию.

Лев старался быть полезным: не помогать с Мики, но помогать со всем остальным, что как бы было вокруг Мики. Например, наводил порядок в квартире – до первого появления ребёнка на убранной территории. Едва он аккуратно складывал игрушки, как Мики приходил и раскурочивал всё обратно – Лев злился, но срываться себе не разрешал. И без него в квартире стоял крик – то один, то другой начинали друг с другом ругаться. Он решил, что хоть кто-то в этой квартире должен оставаться адекватным.

Но самая сильная ссора между Мики и Славой случилась под вечер, когда ребёнок заканючил, что хочет есть. Слава в тот момент пытался готовиться к занятию в изостудии, поэтому Лев, мигом подобравшись, сказал:

- Я всё сделаю. Чем ты его кормишь?

- Там есть… - Слава задумался. – Макароны.

- Просто макароны? – удивился Лев.

Слава пожал плечами:

- Его устраивает.

Лев подумал, что макароны ребёнок ел не только сегодня, а все те дни, что не живёт с бабушкой. Врачебное сердце сжалось и ему пришлось вступить с Мики в коммуникацию.

Всякий раз, когда Лев пытался говорить с детьми, он чувствовал себя скованно и неловко. Так странно: вроде бы человек, а поговорить с ним по-человечески не получается, нужно тональности повышать, голос смягчать, переходить на «особый» язык (ну, на такой нежно-ласковый). Лев всего этого не умел, а если и пытался так делать, подражая другим взрослым вокруг, то звучал ещё глупее, чем без этого всего.

Вот и теперь, с Мики, он пытался поговорить по-взрослому:

- Что ты хочешь есть?

- Не знаю, – мотнул головой мальчик и громко стукнул игрушечным трактором об пол.

Лев поморщился от резкого звука.

- А что тебе обычно готовила… – он прикусил язык, чуть не сказав «мама». Поправился: – Бабушка?

- Котлеты.

Отлично, хоть какая-то конкретика.

- Значит, ты ешь котлеты?

- Ага.

- И если я приготовлю, будешь?

- Ага.

Лев нашёл в морозилке курицу, разморозил мясо в микроволновке, сделал фарш и приготовил котлеты – на пару. Он нашёл ту самую книгу, по которой учился готовить в семнадцать лет, когда впервые оказался в этой квартире, а там, в разделе детского меню, было написано, что котлеты для детей должны быть приготовлены на пару. Он так и сделал.

Но за ужином это вызвало проблемы. Мики посмотрел на них, высунул язык и поморщился:

- Это не как у бабушки! – кривя лицо сказал он.

- А как было у бабушки? – терпеливо спросил Лев.

- Они были золотистые, а эти белые!

- Просто бабушка их жарила, а это вредно. Я сделал тебе полезные.

- Почему вредно?

- Потому что при жарке в масле образуются канцерогены – это вредные вещества, которые могут вызвать рак.

Ну, что поделать, не мог он общаться с детьми по-другому…

Мики покосился на Славу:

- Мама умерла из-за котлет?..

Слава не оценил ни объяснений Льва, ни выводов Мики. Отодвинув свою тарелку, он грубовато придвинул Мики вместе со стулом ближе к столу – так, что мальчик почти уперся в него грудью – дал ему вилку в руки и строго сказал:

- Ешь.

Мики снова наморщил нос:

- Не хочу, это гадость.

- Ты не пробовал, – холодно ответил Слава.

- Я чувствую! – убедительно произнёс Мики.

Но Слава не убедился. Отодвинув стул обратно, он подхватил Мики подмышки, опустил на пол и оттолкнул.

- Тогда иди отсюда, – он отодвинул его тарелку в сторону. – Сегодня есть не будешь.

Мики захлопал глазами – они стремительно посветлели, наполняясь слезами. Слава, увидев это, ещё раз шикнул на мальчика:

- Иди в свою комнату.

Мики, сделав два шага назад, замусолил в руках края футболки и расплакался в открытую: издал протяжное хныканье, а по щекам побежали дорожки слёз. Слава отвернулся от него, потянулся к стакану с холодным соком и прижал его к виску, недвусмысленно показывая, как ему действует на нервы этот крик. Лев посмотрел сначала на Мики, потом на Славу – жалко было обоих. Поколебавшись, он встал из-за стола и увёл Мики за собой – как будто бы для того, чтобы тот не действовал Славе на нервы, но, на самом деле, чаша сочувствия к Мики неожиданно переполнилась. Конечно, он и ему на нервы действует, но что такого малыш сделал, чтобы выставлять его из-за стола и оставлять голодным? Ничего критичного, Лев сто раз такое видел, когда Пелагея была маленькой: «Это не хочу, это не буду, вот это гадость, от этого тошнит» – вечные приколы детей.

Оставшись наедине с Мики, Лев вспомнил, что не умеет утешать детей. Он никогда этого не делал. Младенцев качают на руках, потягивая на разный манер букву «А», но с четырехлетним такое не сработает. А что тогда делать? Неужели разговаривать опять? Кошмар какой-то.

Мики забрался в свою кровать, накрылся с головой одеялом и начал оттуда подвывать. Лев, чуть приблизившись, строго сказал:

- Не плачь.

Он не хотел говорить строго, но так получилось – из-за неловкости.

Вой стал пронзительней – не сработало. Сделав ещё один шаг к кровати, Лев повторил попытку:

- Ну, правда, не реви.

На этот раз Мики высунул заплаканное лицо из-под одеяла и обиженно спросил:

- А чё он такой?!

- Он устал.

- От чего?!

- От всего…

Мики спрятался обратно под одеяло и пробубнил оттуда:

- Я тоже от всего устал!

Льву стало его даже жальче, чем было. Он присел на самый край кровати и утешительно похлопал комок одеяла:

- Ну, ничего… Хочешь, чем-нибудь займемся?

Мики показал заинтересованное личико:

- Чем?

- Чем хочешь?

- Давай споём песенку!

- Песенку? – перепугался Лев.

Он был к этому не готов. Одно дело машинки по полу покатать или в ту же больницу поиграть, а тут… Песни петь!

- Бабушка со мной пела!

- Я не знаю никаких песенок, - оправдывался Лев.

- Вообще никаких? – не поверил Мики.

- Вообще.

- Ты что, глупый?

- Я не…

Лев начал было заводиться, но остановил сам себя: «Так, это глупо, не показывай, что он тебя задел». Да он и не задел, обижаться на четырёхлетних – странно.

- Я знаю одну песню, - примирительно сказал он. – Про Львёнка и Черепаху.

- Это что за песня?

- Из мультика. Ты что, не смотрел?

Мики помотал головой. Лев закатил глаза: дурацкое поколение.

- А что ты смотрел?

Мики начал перечислять:

- Смешарики, Аватар, Губка Боб, Шрек, Симпсоны, Суперсемейка, Подводная братва, Лило и Стич…

Он ещё долго заваливал Льва незнакомыми названиями – остальные он не запомнил. Всё, что видел из этого списка сам Лев – «Шрек» и «Лило и Стич». Но разве там были песни?

- Я не знаю песен, которые знаешь ты, - сделал вывод Лев.

- Ладно, - покладисто отозвался Мики. – Тогда спой свою.

- Про Львёнка что ли?

- Ага.

- Но… - он смутился. – Ты же тогда не будешь петь со мной…

Он отчего-то застеснялся: Льву ещё никогда не приходилось перед кем-либо петь. Хотя нет, тогда, на кладбище, но это само собой получилось, и Пелагея быстро подхватила – так что он даже не успел утонуть в чувстве стыда. Но в остальном, он пел только в школе, на уроках музыки, когда все ребята хором фальшивили – и это было не страшно. А тут в одиночку, перед таким строгим зрителем…

Но Мики его неожиданно поддержал:

- Ты начинай, я слова запомню, и тоже буду петь.

Лев вдохнул, уже готовый затянуть строчку про солнышко, но, не решившись, резко выдохнул и предложил:

- Давай я сначала введу тебя в контекст, чтобы ты понимал, о чём песня, – предложил Лев. – Там Львёнок гулял…

- Где гулял? – тут же спросил Мики.

- Не знаю. По Африке, наверное. В общем, он гулял и услышал, как Черепаха поёт песню…

- А как его звали?

- Кого?

- Львёнка.

Лев задумался, вспоминая.

- По-моему, Р-р-р-р-мяу.

- Р-р-р-р-мяу? – засмеялся Мики. – Я тоже хочу, чтобы меня так звали.

Льву не понравилось, что мальчик всё время отвлекается, и он попытался вернуть его в сюжетное русло:

- В общем, он пошел искать Черепаху, потому что ему очень понравилась её песня, и решил спеть вместе с ней…

- А что такое контекст?

- Ну… Это то, что помогает тебе более точно интерпретировать происходящее.

- А чт…

Лев предугадал, каким будет следующий вопрос – «А что такое интерпретировать?» – и, махнув рукой, как бы обрывая его, сказал:

- Давай уже петь.

Мики в ожидании замолчал, а Лев замолчал, заново собираясь с силами. Так, это же не очень сложно, на похоронах при куче людей сделал то же самое, а тут всего лишь ребёнок. Давай, соберись…

- Ложись, - Мики вдруг подвинулся в своей кровати. – Лёжа сложное делается легким.

Лев не сдержал умильной улыбки.

- А ты откуда знаешь?

- Я когда боялся кровь сдавать, меня положили и стало не страшно.

Лев прислушался к совету: прилёг рядом с мальчиком, оставив при этом ноги на полу. И, чтобы поскорее покончить с этим, запел:

- Я на солнышке лежу-у-у, я на солнышко гляжу-у-у…

Пока Лев первый куплет, он в ужасе представлял, что впереди ещё два, и грешным делом думал, не оборвать ли песню на первом, соврав мальчику, что больше слов в песни нет. Но, пока об этом рассуждал, сам по себе запел и второй куплет:

- Носорог-рог-рог идёт, крокодил-дил-дил плывёт, только я-а-а всё лежу-у-у, и на солнышко гляжу-у-у-у.

Мики покачивал головой в такт его пению и это приободряло Льва: неужели у него даже получается передать какую-то мелодию?

- Рядом львёночек лежи-и-ит, и ушами шевели-и-ит, только я-а-а всё лежу-у-у, и на солнышко гляжу-у-у-у.

Закончив, Лев повернул голову к Мики и тот задумчиво произнёс:

- Я понял, почему ты не хотел петь.

- Почему?

- Потому что ты ужасно поёшь.

Лев фыркнул, рассмеявшись – странно, но это было даже не обидно! К тому же, потом Мики заметил:

- Это ничего. Мама говорит, если кто-то что-то делает плохо, значит, он что-то другое делает хорошо.

Льва царапнуло, что Мики сказал о маме в настоящем времени. Он спросил у него:

- А что ты делаешь хорошо?

- Я хорошо сочиняю сказки, - с гордостью ответил мальчик. – А ты?

- Я даже не знаю, - пожал плечами Лев. – Никогда не сочинял сказки.

- Может, ты рисуешь?

- Не-а.

- Не поёшь, не рисуешь и не сочиняешь сказки… – с грустью заметил Мики.

- И котлеты у меня ужасные, – напомнил Лев.

- Ага! – Мики хохотнул и в этот момент у него громко заурчало в животе. Он опустил голову и виновато глянул исподлобья: – Но я бы их поел.

Они пробирались на кухню, как шпионы: сначала в коридор выглянул Лев, убедившись, что путь чист и за ними не проследует Славин гнев. Следом между дверью и косяком протиснулся Мики, тут же прижимаясь к полу и продолжая свой путь по-пластунски. Не то чтобы этого требовала ситуация, но раз ему так больше нравится, Лев не возражал.

На кухне он заставил мальчика вымыть руки, открыл сковородку с котлетами и, только хотел переложить Микину порцию на тарелку, как тот вытянул руку и взял котлету мокрыми пальцами. Пока Лев думал, сделать ему замечание или промолчать, Мики потребовал: - Дай хлеб.

Лев машинально потянулся к хлебнице, вытащил батон, отрезал от него ломтик и передал Мики – теперь в правой руке мальчик держал хлеб, в левой – котлету. Поежившись, он присел на кухонную табуретку и начал есть, чередуя руки. Лев стоял рядом, решив, что сегодня можно – и так у всех нервы на пределе.

- А Черепаха и Львёнок подружились? – неожиданно спросил Мики.

- Подружились.

- А зачем?

- Как это – зачем?

Мики сказал, как об очевидном:

- Он же лев, он может её сожрать.

- Он не может, - возразил Лев. – У неё же панцирь.

Хотя, наверное, стоило сказать: «Друзей не едят», но вечно к нему правильные ответы приходят с опозданием.

Мики деловито ответил:

- Он может расколоть её панцирь, это легко.

- Ну… он же ещё маленький.

- То есть, когда он вырастет, он её съест?

- Надеюсь, что нет.

Мики доел ломтик хлеба и освободившейся рукой задумчиво почесал коленку. Сказал:

- Надо посмотреть этот мультик.

Он сунул последний кусок котлеты в рот и с набитым ртом проговорил:

- Котеты у тя намальные.

- Спасибо, - Лев сдержанно улыбнулся.

Хотя ему, конечно, было очень приятно. Он даже подумал, ровно на секунду, что дети бывают милыми. Может быть, и есть какое-то странное удовольствие в том, чтобы петь кому-то детские песни и готовить котлеты из детского меню. Но всё равно: сомнительная затея для двух геев.

Лев и Слава [77-78]

Из-за судов процесс усыновления затянулся на несколько месяцев и вопрос был закрыт только ближе к зиме. Лев ждал его, как чуда, способного избавить от страданий, словно в один день, едва Слава получит родительские права, всё прекратится: Слава станет прежним, Мики перестанет писаться в постель, а сам Лев счастливо заживёт в съемной квартире на два этажа выше. Но чуда не случилось, стало только хуже.

Все эти месяцы Славино состояние терпело метаморфозы и некоторые из них казались Льву позитивными: например, агрессивность и раздражительность сошли на нет (возможно, из-за безрецептурных успокоительных на травках – кто знает?). Вот только то были хоть какие-то эмоции, а на замену им пришли полная деревянность и апатия.

Лев видел, как Слава пытался бороться со своим состоянием самостоятельно: покупал валерьянку в драже и выпивал за один раз целую горсть таблеток. Когда понял, что не помогает, переходил на глицин, когда не помогал и он, начинал перебирать любые доступные препараты. Льву надоело за этим наблюдать, и он сказал, как есть: - Тебе это не поможет.

- А что поможет? – нервно спрашивал Слава, у которого от напряжения разве что глаз не дергался.

Или дергался? Лев бы не удивился, заметив и такое. К тому моменту у Славы хронически тряслись руки, он терял вес, становился нездорово худым, под глазами зияли непроходящие синяки. На большинство вопросов он теперь отвечал растерянное: «Не знаю».

- Ты сегодня ел?

- Не знаю.

- Ты сегодня спал?

- Не знаю.

У Льва не было времени отслеживать Славин график жизни: он уходил в восемь утра, приходил в шесть вечера, сразу же спускался на два этажа вниз и оказывался в раскуроченной квартире. Едва усыновление одобрили, Слава бросил свою работу в изостудии, а новую искать не торопился – теперь целыми днями лежал в кровати, не вставая. Мики ломал игрушки, Мики размазывал краски по полу, Мики висел на книжной полке (и та отрывалась, чудом не убив ребёнка), но ничто из этого не побуждало Славу подняться. Вечером Лев наводил порядок, готовил ужин, кормил Мики, просил Славу поесть (тот выходил к столу, ковырялся в еде и уходил), а ближе к полуночи Лев возвращался в съемную квартиру и не мог заснуть от беспокойства. Всё это выглядело опасным.

Именно поэтому, когда речь зашла о бесполезности успокоительных, Лев сказал:

- Тебе нужны серьезные препараты, рецептурные. Давай сходим к психиатру?

Он специально так сказал – «сходим», а не – «сходи», чтобы успокоить Славу, дать понять, что по-прежнему рядом с ним в любых проблемах, даже в таких.

Слава провел пальцами по своим волосам, опустил руку, почесал коленку через дырку на джинсах, потом почесал нос, снова запустил пальцы в волосы, опять опустил руку, передернул плечами – всё это очень быстро, за считанные секунды – и, мигнув, спросил у Льва: - Думаешь, я псих?

Лев даже растерялся от перформанса с телодвижениями: Слава специально это сделал, чтобы посмеяться над его предложением, или он и вправду стал таким дерганным? Но по тому, как Слава тарабанил пальцами по постели, на которой сидел, как елозил на одном месте, будто ему не хватало терпения, Лев понял: всё правда стало слишком серьёзным.

- Ты не псих, - мягко сказал Лев. – Но тебе нужна помощь, потому что ты, кажется, очень устал.

Слава мотнул головой:

- Я не пойду к психиатру, - он принялся тереть ладони друг о друга. – Меня поставят на учет, Мики заберут.

- Не поставят и не заберут, – уверял Лев. – На учет ставят только с очень тяжелыми болезнями.

- А если у меня очень тяжелая болезнь?

- Нет, конечно нет.

Лев обнял его, поцеловал в лоб, в щеки, в губы, стараясь успокоить, но Слава трясся в его руках, как в лихорадке.

- Давай ты просто выпишешь мне рецепты? – предложил Слава.

Лев помотал головой:

- Я не могу такое выписывать. Я даже не знаю, что нужно.

- А ты знаешь того, кто знает?

Лев прикинул в уме: наверное, он мог бы вспомнить кого-нибудь из однокурсников, пошедших по этой стезе.

- Знаю, - заверил Лев.

- Пусть он даст рецепты.

- Но врач должен с тобой поговорить, - настаивал Лев. – Иначе как он поймёт, что назначать?

- Просто расскажи, что со мной.

- Слава, так нельзя.

Но он отчаянно запротестовал, дрожь под пальцами Льва усилилась.

- Нет, я не пойду, они меня там загребут, или возьми рецепты, или вообще ничего.

Теперь, когда Лев видел Славу таким – исхудавшим, трясущимся, бледным, с паранойяльными идеями, что его «загребут» – он вдруг и сам начал беспокоиться: нет ли там чего-то серьезней? Но никаких конкретных диагнозов Лев не мог предположить – психиатрию он завалил.

Маша, его однокурсница, которая ныне работала участковым психиатром в поликлинике, сразу же сказала, что вслепую ничего выписывать не станет. Он уговаривал её по телефону целый час, уверял, что это «под его ответственность» («Ага, под твою, имя-то на рецептах будет моё») и что никаких претензий он предъявлять не будет. В конце концов, Маша уговорилась, выслушала симптомы (Лев их сильно приуменьшил, сведя к усталости, тоске и потери аппетита), она сказала, что это депрессия (он так и предполагал), пообещала выписать антидепрессанты с транквилизаторами, но уточнила, что подберет «самое мягкое», а препараты «потяжелее» она по телефону выписывать не собирается.

Лев в тот же день забрал рецепты, купил таблетки и прочитал инструкцию. Мелкий шрифт в графе про «Особые указания» не на шутку его напугал: «Возможно увеличение риска реализации суицидальных попыток в первые недели терапии, требуется тщательное наблюдение за пациентами в этот период».

Засунув инструкцию обратно в коробку, Лев прикинул: может, всё-таки не надо Славу этим пичкать?..

Но в очередной раз вернувшись в разгромленную квартиру, где неподвижный Слава лежал на кровати уже «сто тыщ миллионов часов» (по словам Мики), Лев понял, что надо действовать. Выдал ему таблетки, выдал инструкции, выдал правила дозировки. Сказал, что будет каждый раз – утром, днём и вечером, справляться о нём: выпил или нет, как дела, как самочувствие. Это же ведь и есть то самое «наблюдение», о котором говорится в инструкции? Он и по вечерам будет приходить – наблюдать!

Первую неделю всё шло гладко. Перед тем, как уйти на работу, Лев писал Славе сообщение: напоминал о таблетках. Слава отвечал: «Ок». На обеденном перерыве он писал с работы – снова напоминал. Слава опять говорил: «Ок». Вечером Лев наблюдал за принятием лекарств лично. Через пять дней начались первые изменения: Слава рассказывал, как пытался сам приготовить кашу и покормить Мики. Каша, правда, сгорела, молоко убежало, Мики не понравилось, пришлось кормить его хлопьями, но ведь пытался! Лев тогда порадовался за него.

В девятый день терапии Лев не смог лично проследить за Славой – дежурил, а на десятый, когда утром напомнил о таблетках, не получил в ответ: «Ок». Сначала он решил, что Слава просто занят – завтрак готовит, ребёнка кормит, работу ищет, в конце концов (ведь стало же лучше!), но ответ не пришёл ни через час, ни через два, когда Лев писал снова, когда настойчиво звонил, а тот не брал трубку.

Пока он шёл по коридору до кабинета заведующей, в голове разворачивались самые худшие сценарии. Стараясь оставаться спокойным, он шагнул в кабинет с табличкой: «Белова О.Г.» и с порога заявил:

- Оль, мне нужно уйти, срочно.

Ольга – его знакомая ещё с института, учившаяся на одном потоке с Артуром – подняла на него удивленный взгляд:

- В чём срочность?

- Вопрос жизни и смерти.

Он понимал, как глупо это звучит, как банально, но вопрос и правда был таким!

Ольга, будто что-то прочитав в его бегающем взгляде, больше ничего не спросила. Сказала:

- Хорошо. Иди.

Он ещё никогда так быстро не переодевался – даже в детстве, когда в отце просыпалась жажда армейских забав и он заставлял Лёву переодеваться, пока горела спичка, мальчик никогда с этим не справлялся. Теперь, Лев был уверен, он бы точно успел.

Он вызвал такси пока бежал вниз по лестнице, и, услышав про десять минут ожидания, мысленно чертыхнулся: пора сдавать на водительские права и покупать машину. Ещё подумал: «Обязательно обсужу этот вопрос со Славой, если, конечно, с ним всё…». Он оборвал эту мысль. Конечно, со Славой всё в порядке, а как иначе?

Пока Лев ехал в такси, постоянно набирал номер Славы, но тот по-прежнему не отвечал. Хорошо, что на дороге не было пробок – и без них путь занимал тридцать минут. А за тридцать минут столько всего можно успеть…

Стремительно преодолев ступеньки до второго этажа, Лев начал звонить в дверь одной рукой, а второй – вытаскивать ключи из кармана. Но когда он сунул их в замок, те не повернулись и дверь открылась сама собой. Ему стало обморочно-плохо: худшее подтверждалось.

В квартире не было никого. Он по очереди влетал в спальню, в гостиную, в комнату Мики, в ванную – и каждый раз боялся увидеть это. Даже в своих мыслях он не докручивал фантазию до конца, не визуализировал это, а видел перед глазами мельтешение крошечного шрифта из инструкции. Славин телефон лежал в спальне на тумбочке – со всеми его СМС и звонками. На кухне стояла тарелка с недоеденными хлопьями и недопитый чай. Лев коснулся рукой чайника – ещё теплый, и часа не прошло.

Может, они ушли гулять?

Он вернулся в коридор и сразу же понял: нет, не ушли. Во всяком случае, не гулять. Верхняя одежда висела на вешалке, Славиной обуви не было, Микина – была. Всё становилось совсем непонятным, а от этого – жутким до чувства застывания крови. Лев впервые понял, что значит это выражение – «стынет кровь в жилах». Даже при Юре не понял. Даже на кладбище не понял. Ни одни события его жизни не заставляли прочувствовать это так ярко, как незапертая квартира с теплым чайником.

Он снова выскочил в подъезд – в одной рубашке – и почувствовал: холодно. Очень холодно, почти как на улице. Но подъездную дверь он только что захлопнул сам, значит… Холод шёл сверху.

«Крыша открыта», – тут же догадался он.

Ох, какая же дерьмовая догадка. Он преодолел три лестничных пролёта, как во сне – сам не помнил, как сделал это. Чем выше поднимался, тем холоднее становилось. Замерев перед лестницей на крышу – дверь была приоткрыта – он подумал: «Хоть бы они ещё были там» и решительно поднялся.

Сначала он никого не увидел, и первое, что захотелось: сигануть с крыши следом. Но потом он взял себя в руки и начал мыслить трезво: следом – это куда? Он никого не видел внизу – никто у подножия дома не лежал. Может, с обратной стороны? Но они проезжали там на такси – он, конечно, не присматривался, но случись такое – тут бы уже была и скорая, и толпы зевак. В воздухе же они не могли раствориться! Значит, либо они вообще не здесь и крыша открыта по другим причинам, либо…

Они здесь. Он увидел их издалека, в другом конце дома – Слава сидел, притаившись за парапетом крыши, и держал на руках спящего Мики. Лев заторопился к нему, побежал, чем сразу же привлек к себе Славино внимание. Он думал, что сейчас поговорит с ним, успокоит, убедит вернуться домой, но Слава вскочил на ноги, удерживая Мики, и прислонился к парапету, будто вот-вот готовый на него забраться. Лев затормозил, не веря тому, что происходит.

- Уйди, – попросил Слава. – Всё равно не отговоришь.

Он казался очень спокойным – слишком спокойным для человека с такой затеей. Было видно, что он замерз: руки, выглядывающие из-под коротких рукавов футболки, покрылись гусиной кожи, зубы стучали. Мики был одет в пижаму с Лунтиком – тоже, наверное, продрог.

- Его-то за что? – просто спросил Лев.

- А куда его?

- Оставил бы маме.

- Она тупая, - резко ответил Слава.

- Такая тупая, что лучше смерть?

Лев чувствовал, как его колотит – не от холода, а от страха. Он не понимал, что говорить. Может, надо отговаривать? Уговаривать? Умолять? Угрожать? Он не знал. Ему казалось, он говорит не о том, но всё равно говорил.

- Думаешь, Юля такого будущего хотела для Мики, когда оставляла его с тобой?

- А я больше не могу жить! – Слава говорил с ним, но смотрел всё время в сторону.

- Но он-то может. Оставь его.

- Без меня он пропадёт.

- Не пропадёт. Я прослежу.

- Ты? – недоверчиво переспросил Слава.

- Да. Хочешь, он останется со мной?

Слава долго молчал, сверля взглядом Льва. А тому казалось, что он говорит с чужим человеком – Слава выглядел безумно, смотрел безумно, часто моргал, покачивался из стороны в сторону.

- Не врёшь? – наконец спросил он.

- Не вру, - заверил Лев. – Я о нём позабочусь.

Слава сделал несколько медленных шагов навстречу, будто бы готовый передать ребёнка, и Лев мысленно возликовал: «Да, да, да, иди ко мне, пожалуйста!». Он старался оставаться спокойным, но что-то, видимо, мелькнуло в его взгляде, потому что Слава резко отшатнулся назад: - Нет, это ложь! – нервно заговорил он. – Ты пытаешься меня выманить, ничего не получится!

Черт.

Лев устало произнёс:

- У тебя тоже ничего не получится.

- Ага, щас.

- Здесь пять этажей. Этого мало.

- Нормально! – небрежно ответил Слава, но Лев уловил неуверенность в его голосе.

- Нет, мало, - твердо говорил он. – По статистике люди, которые падают с пятого этажа, выживают, но остаются глубокими инвалидами. Сделаешь это – не умрёшь, зато будешь обузой для своей матери до конца её жизни. Второй попытки никогда не случится – просто не дойдешь до крыши. А вот Мики, скорее всего, не выживет. Хочешь всю жизнь провести парализованным в осознании того ужаса, который совершил?

Он всё это придумал находу: про пятый этаж, статистику. Никаких статистик он никогда не сверял. Был бы восьмой, девятый, да хоть двадцатый этаж – сказал бы, наверное, то же самое.

Но Слава начал колебаться и кусать губы.

- Ты специально мне это говоришь! – закричал он.

Лев во второй раз за жизнь испытал чувство застывания крови. Слава кричал громко, кричал в самое ухо Мики, но мальчик даже глаза не открыл.

- Слава, что с Мики? – встревоженно спросил он.

- Что? – Слава стал выглядеть совсем растерянно.

- Он без сознания? Ты ему что-то дал?

- Таблетки…

- Какие?!

Лев, наплевав на требование Славы не приближаться, мигом оказался рядом с ним и вырвал ребёнка из его рук – тот не протестовал и на парапет залезать как будто передумал. Испуганно смотрел то на Льва, то на Мики.

- Пошли в дом! – приказал Лев. – Будешь объяснять, что ты ему дал!

Слава не сопротивлялся – побежал в квартиру вместе со Львом, объясняя по дороге, что он просто хотел, чтобы Мики уснул, чтобы он не запомнил этот момент перед своей смертью – что это он, именно его дядя, взял его на руки и прыгнул с ним с крыши. Чем подробнее Слава это объяснял, тем сильнее трясло Льва: господи, и это его Слава, это его Слава…

Лев положил Мики в его комнате, на кровать, перевернул на бок – на случай, если мальчика будет тошнить. Тут же позвонил в скорую – наврал с три короба, что ребёнок случайно наглотался таблеток, сколько и каких – пока не выяснили, но выяснят, так что приезжайте быстрее. И, едва бросив трубку, тут же метнулся к притихшему в углу комнаты Славе: - Какие таблетки? Сколько?

Но Слава монотонно залепетал что-то своё:

- Зачем ты им говоришь, что я его отравил, я его не отравил, я хотел, чтобы он уснул, я хотел, как лучше…

Лев, себя не помня от злости, хлестко ударил Славу по щеке, оставляя красный след на смуглой коже. Взяв его за грудки, процедил сквозь зубы:

- Я сейчас психиатрическую бригаду на тебя вызову, если нормально разговаривать не начнёшь.

Слава, мотнув головой, вдруг сказал своим нормальным голосом:

- Мои таблетки. Пять штук.

Он принёс с кухни блистер с транквилизаторами. Объяснил, что в инструкции указан снотворный эффект, а он хотел эффекта получше – ну, чтобы Мики крепко спал и не проснулся в какой-нибудь ужасный момент.

- А этот момент не ужасный! – со злой иронией сказал Лев, откидывая блистер в сторону.

- Я думал, что пять – это не много, в инструкции написано…

- А знаешь, что там ещё написано?! – перебил Лев эти жалкие оправдания. – Запрещено для детей!

Он принёс из гостиной тонометр, измерил мальчику давление. Восемьдесят на сорок. Плохо, очень плохо. Слава виновато следил за его действиями. Поймав его взгляд, Лев зло сказал:

- Если не обойдётся, я сделаю всё, чтобы тебя лишили родительских прав.

Лишь бы выжил. Лишь бы эти права не утратили силу сами по себе.

Он так злился, что был уверен: ни за что не станет его выгораживать. И всё-таки сделал всё, чтобы выгородить.

Ещё до приезда скорой заставил Славу одеться «нормально» – и впервые это означало не «серьёзно», а так, чтобы скрыть худобу. Пока Слава искал подходящую одежду, Лев раздраженно объяснял:

- Ты похож на наркомана. Если ты начнёшь там объяснять, что это произошло случайно, тебе никто не поверит. И прекрати трястись!

Если с худобой (которая сама по себе, впрочем, не так уж и подозрительна) ещё можно было что-то сделать, то с синяками под глазами, впалыми скулами, бегающим взглядом и дрожащими руками – едва ли. А уж если вспомнить, как нервно и дёргано стал разговаривать Слава – кого они пытались провести?

Было ясно: если Слава такой, как есть, поедет в больницу с Мики и будет рассказывать, что ребёнок случайно проглотил таблетки, врачи вызовут полицию прямо на месте. Кажется, у детских врачей даже есть такое правило: про всякие подозрительные ситуации докладывать. А уж у них ситуация очень подозрительная…

Лев чувствовал, что их мир хрупок, как никогда. Если не спасти Мики – Слава повторит. Если отобрать Мики – Слава повторит. А если спасти и вернуть Славе, каковы гарантии, что он снова не поднимется на крышу? В этой задаче не было правильного решения.

Пока Слава приводил себя в «нормальный» вид, Лев, прикинув в уме, куда могут отвезти Мики, перебирал в голове знакомых врачей. Но он знал только своих, с лечфака, а те, кто им нужен, были педиатрами…

Не придумав ничего лучше, он позвонил Ольге.

- У тебя есть знакомые в детской инфекционке?

Услышав в ответ «вроде бы есть», он осторожно заговорил с ней полуправдой: мол, есть у него друг, у которого тяжелая депрессия, и сын этого друга случайно проглотил транквилизаторы, сейчас они поедут в больницу, но о ситуации могут доложить в полицию, чего нельзя допустить, потому что они стоят на контроле в органах опеки в связи с недавним усыновлением, и мальчика заберут в детский дом (он не стал говорить, что есть бабушка) и «сама понимаешь, что ситуация идиотская, а друг нормальный, ему просто вылечится надо»

Ольге, конечно, вся эта затея не понравилась. Она сказала, что у многих дети случайно травятся медикаментами, но это не повод лишать кого-либо родительских прав.

- Они на контроле, – сдержанно повторил Лев. – Ребёнок усыновленный, за ним в опеке бдят.

- Что-то я прям не знаю, - сомневалась Ольга. – А ты этого друга хорошо знаешь? Точно там ничего такого?

- Это мой лучший друг, – заверил Лев. – Обещаю, я прослежу, чтобы этого больше не повторилось.

Он так хотел, чтобы Ольга услышала гораздо больше, чем он говорил на самом деле. Что-то вроде: он мой любимый мужчина и я буду воспитывать с ним этого ребёнка.

- Хорошо, - произнесла Ольга. – Как зовут ребёнка и отца? Я позвоню, предупрежу, что они… благонадежны.

Он с облегчением выдохнул, когда положил трубку. Хоть какая-то проблема решилась.

Через семь минут после вызова приехала реанимационная бригада, Лев велел Славе помалкивать и сам общался с врачами – то ли по этой причине, то ли из-за большего сходства со светленьким Мики, отцом называли именно Льва. Он и не возражал, пока следом за носилками в карету скорой помощи не проследовал Слава – тогда Лев ответил на вопросительный взгляд реанимационной медсестры: - Это отец. Но я тоже поеду, я друг семьи и… врач.

В больнице началось самое изматывающее. Никого не волновало его медицинское образование, адекватное мышление и понимание ситуации – все предпочитали разговаривать со Славой, который едва держался на ногах, но зато был «настоящим отцом». Льва, который ещё вчера был готов открещиваться это Мики, по-странному задевала такое положение дел: да чёрт с ним, с отцовством, он и не претендует, послушали бы только, что он говорит…

Но Слава вроде бы справлялся: объяснял, как договорились – таблетки его, он принимал их после утраты мамы Мики (перед дверьми больницы Лев говорил ему: «Так и скажи – «мама Мики», а не сестра, они решат, что жена и расчувствуются»), за ребёнком не уследил, вину признает и кается. Самого Мики, тем временем, увезли в реанимацию, и Лев с запоздалым ужасом понял, что его туда не пустят.

Но первые часы не пускали обоих. Они провели их рядом, на холодных металлических сидениях перед реанимационным блоком. Слава устало прислонился затылком к крашенной стене, вытянул ноги (до первого появления каталки в коридоре) и прикрыл глаза. Лев сидел, облокотившись на колени, и разглядывал геометрический рисунок на рваном линолеуме. Они молчали, будто и нечего обсуждать, но сказать хотелось многое – прямо противоположное друг другу.

Прости, что я тебя ударил.

Но ты это заслужил и, на самом деле, мне не жаль.

Я так на тебя разозлился, что мне показалось, я тебя даже ненавижу.

И в то же время я тебя люблю, иначе бы здесь не сидел.

На самом деле, я очень испугался.

Лучше отдай ребёнка бабушке.

Нет, так ты совсем загнёшься.

Как думаешь, с ним всё будет в порядке?

Из всего, о чём он думал, больше всего хотелось поговорить о последнем. Становилось понятно, почему Слава не хотел воспитывать Мики один – было бы просто невыносимо сидеть одному перед дверью реанимации. Хорошо, когда есть плечо, в которое можно уткнуться. Хорошо, когда кто-то вместе с тобой разделяет этот бессильный ужас. Хорошо, когда у кого-то можно спросить: «Как думаешь, с ним всё будет в порядке?» и он скажет: «Да», даже если это будет ложь. Вот почему вас должно быть двое.

Слава спросил первым:

- Что с ним теперь будет?

- Надеюсь, ничего страшного, - он повернул голову к Славе. – Что это вообще было?

Тот отвечал, не открывая глаз:

- Я не знаю…

- Сейчас ты вроде ничего.

- Не знаю, – повторил Слава почти шепотом. – Как будто это был не я.

- А в какой момент ты стал… ты?

- Когда ты спросил, что с Мики, - сразу ответил Слава. – Я тогда испугался и вернулся сам в себя.

У Льва его объяснение вызвало раздражительную усталость: ну, что за бред – «это был не я»? Так что угодно можно сделать, а потом сказать: «Это был не я». Очень удобно.

- Я не ел несколько дней, – вдруг признался Слава. – Только воду пил и кофе.

- Ахренеть, – выдохнул Лев. – Я же готовил!

- Да, но я не ел… Думаешь, это могло повлиять?

- Слава, ты больной на голову, – честно сказал Лев. – Ты вышел на крышу, потому что больной на голову. И не ешь, потому что больной на голову. Это всё разные следствия одного и того же.

Слава открыл глаза и посмотрел на Льва.

- Значит, я всё-таки псих.

- Без сомнений, - кивнул Лев.

- И что делать?

- К врачу пойдешь. Лично.

- Тогда Мики заберут.

- Хорошо, если будет кого забрать, - хмыкнул Лев.

Тогда Слава встревожился:

- Он умрёт?

Лев не хотел нагнетать обстановку, потому что и сам не на шутку нервничал, но получилось, что всё равно запугал обоих:

- Не знаю, Слава. Ты дал четырехлетнему ребёнку убойную дозу психотропных препаратов.

«А я всё равно тебя люблю». Та самая фраза, которой он успокаивал Славу, когда Юля заболела. Теперь Лев не мог вспомнить, когда говорил её последний раз. Может, надо было? Потому что это правда.

Ты кричишь на меня, а я всё равно тебя люблю.

Ты поднимаешься на крышу, а я всё равно тебя люблю.

Что бы ты ни сделал, я всё равно тебя люблю.

Может, из всего, что произошло, моя непроходящая любовь к тебе – самое странное?

Остальное – жутко, но не странно. Теперь всё случившееся казалось Льву очевидным. Закономерным. Как он раньше не понял?

Лев так глубоко задумался, что упустил момент, когда к ним вышел лечащий врач и предложил Славе пройти в палату. Пока тот медленно отрывал себя от сидения, Лев, уже вскочив на ноги, спрашивал:

- Как он? Что с ним?

- Критический момент позади, состояние стабильное, – коротко ответили ему. – За жизнь можно не опасаться.

- А за всё остальное? – вяло спросил Слава.

Он выглядел таким скучающим – будто дома его ждали дела поинтересней, но приходилось торчать в больнице. Лев понимал, что Слава кажется таким от усталости, но всё равно переживал за то впечатление, которое он может создать у медиков.

- Он в сознании? – следом спросил Лев.

Врач предпочел ответить именно на его вопрос:

- Глубокий сон. Скорее всего, до завтра не проснётся.

А про «всё остальное» так и не сказал. Велел идти домой. Сказал не переживать. Пообещал позвонить, когда Мики проснётся. Лев бесконечно повторял про себя: «Сделайте ему МРТ. Пожалуйста. Вдруг там органика?», но почему-то так и не попросил об этом вслух. Утешил себя: если что-то с мозгом, это будет сразу понятно. Память отшибет. Речь потеряет. Крыша поедет. Так, хватит на сегодня съезжающих крыш… И не съезжающих — тоже. Вообще с крышами — всё.

Слава помотал головой:

- Он ничего не поймёт и испугается. Мне надо быть с ним.

Врач охотно откликнулся:

- Это возможно, вас могут разместить вместе с ребёнком.

- Нет, – вклинился Лев. – Не надо.

Слава готов был начать с ним спорить, но он схватил его за рукав толстовки, увлекая за собой и одновременно прощаясь с врачом:

- Спасибо. Совместная госпитализация не нужна. До свидания.

Льву было жаль, что при других людях приходится хватать Славу вот так: за одежду, за кисти рук, за места выше локтя. На самом деле ему бы хотелось его обнять, а не тащить за рукав, как собаку на поводке.

Зажав Славу в углу между кофейным автоматом и папоротником в горшке, Лев заговорил - жестко и с расстановкой. Он так не планировал, но сбился с мягкого тона уже на третьем предложении.

- Ты не будешь лежать с ним в больнице, ты пойдешь домой и поешь. А с завтрашнего дня я беру отпуск, и мы вместе идем к врачу... Да, в психушку, и не надо так на меня смотреть! Я буду проводить с тобой каждый час твоей жизни, но ничего приятного можешь не ждать. Ты будешь лечиться. И, если окажешься хорошим пациентом, я, так и быть, буду придерживаться перед твоей мамой легенды, что Мики… ну, не знаю, переел арбузов? Сам придумаешь. Но если ты заставишь меня хоть на секунду усомниться в том, что тебе можно доверять ребёнка, я расскажу ей о сегодняшнем дне в мельчайших подробностях. Можешь быть уверен, я их никогда не забуду.

Слава спросил, вглядываясь в лицо Льва:

- А что будешь делать ты?

- Я же сказал: проводить с тобой каждый час нашей жизни.

- Я имел в виду, потом… Когда я вылечусь. После отпуска.

Лев повторил, как попугай:

- Я же сказал: проводить с тобой каждый час нашей жизни.

- То есть, ты…

Слава сбился, и Лев решил разом поставить точку в этом вопросе:

- Я съеду сегодня с той квартиры, я буду жить с вами.

Славины губы изобразили подобие улыбки – впервые за многие недели (или месяцы? Или годы?) Лев снова увидел свою любимую ямочку.

- Каждый час всё равно не получится, - заметил Слава. – Если ты всё-таки планируешь выйти из отпуска.

- Значит, каждый день, - поправился Лев. – Каждый день нашей жизни.

- Каждый день нашей жизни… - шепотом повторил Слава.

Лев поцеловал его в лоб, аккуратно притянул к себе за плечи и всё-таки прошептал на ухо то, о чём думал перед дверью реанимации:

- Прости, что я тебя ударил. Я очень испугался.