Лев

Через панорамные окна аэропорта Лев смотрел на блестящий, вымытый дождём самолётик. Над вереницей круглых окошек виднелась надпись «Сибирь». Самолётик был, конечно, мест на двести, но рядом с громадиной «Аэрофлота» смотрелся крошечно и ненадежно.

«На таких громадинах, наверное, летают в Америку», - думал Лев, впервые вспоминая Якова без всякого раздражения. Было интересно: как он там? Улетел или ещё нет? А ведь мог бы сейчас лететь вместе с ним в одну из самых развитых стран мира, а не сидеть в полном одиночестве, предвкушая перелёт в унылый промозглый регион России…

Ощущение неисправимой ошибки догоняло Льва только теперь, за пять минут до посадки. Вдруг всё показалось ошибкой: и их мерзкое расставание, и легкомысленное пуляние дротиками в карту. Ну, кто принимает самые важные решения в жизни – вот так? Разве он не идиот?

«Ещё не поздно передумать, - сказал себе Лев. – Может быть, сдать билет прямо сейчас и улететь в другое место? Поближе…»

- Объявляется посадка на рейс Санкт-Петербург – Новосибирск…

Лев растерянно забегал глазами по табло, наспех изучая, какие города вообще существуют в России: Уфа, Мурманск, Архангельск, Волгоград, Тюмень… Он слабо представлял, где они все находятся и что из себя представляют. Он даже не знал, есть ли там медицинские университеты. И потом, не всё ли равно куда лететь, если тебя нигде не ждут?

- Объявляется посадка на рейс Санкт-Петербург – Новосибирск… – настойчиво повторил голос оператора, будто подгоняя.

Лев оторвал взгляд от табло и направился к выходу на посадку. Он вспомнил, что внизу, на первом этаже, сидит Катя, и, если он вернется, она обязательно скажет: «Ну, я же говори-и-и-ила». А ещё вспомнил, что мужчины так не поступают. Если решил что-то делать, будь тверд в своих намерениях – так, кажется, говорил отец. А может, и не отец. Сложно вспомнить.

Проходя мимо контролёра, он поплотнее прижал к телу биту, спрятанную за пазухой. С этой битой, конечно, тот ещё вышел номер.

Никто из них никогда не летал: ни Катя, ни Лев. Поэтому, когда они встретились у парадной (Катя ждала его в оговоренное время), никого не смутило наличие биты.

О том, что это странноватый аксессуар, ребята начали догадываться, когда ловили попутку до Пулково на шоссе (никому из них не хотелось лишний раз тратиться на такси). Все объезжали их стороной или, остановившись, окидывали взглядом Льва, и отказывали в поездке. Потом Катя догадалась: - Слушай, спрячь биту! Ты выглядишь как опасный пассажир для ночной попутки.

- Так если я её спрячу, я буду выглядеть ещё опасней, - заметил Лев. – Те, кто хочет напасть, всегда прячут биту.

- Тебе лишь бы поспорить, да? – закатила глаза Катя.

Вздохнув, Лев сунул биту за пазуху и поплотнее застегнул куртку. Тогда их и подобрал мужчина на старом Мерседесе. Он был забавный, много шутил (не смешно) и часто повторял слово: «Молодёжь», шипя на конце так, что слышалось: «Молодёшь».

Прибыв в аэропорт за полтора часа до вылета, они просидели их в зале ожидания, болтая о том, о сём, будто ничего не происходит.

- Осенью в кино выйдет «Матрица», я видела ролик на английском.

- Где ты его видела?

- Дома у тёти Лизы.

- Вы общаетесь?

- Ну да, мне пришлось её найти, когда ты Власовского чуть не прибил.

- Извини.

- Да ничего.

- И что, как фильм?

- Так я не знаю, я типа рекламу смотрела.

- А кто снял?

- Хер знает.

- Наши или не наши?

- Естественно не наши, я же говорю: ролик был на английском, ты меня не слушаешь вообще что ли?

- Мало ли, может, его с русского перевели.

- Да кому надо с русского че-то переводить?

- Ну да, ты права.

- Так спрашиваешь, как будто знаешь, кто фильмы снимает.

- Я знаю Тарантино.

- Хуянтино. Блин, тебе, наверное, надо туда пойти.

- Куда?

- Вон туда, на досмотр. Все туда идут.

- А, ну, я тогда пошел.

- Ага, щас! А попрощаться?

Они встали друг напротив друга, неловко потупившись, как подростки на первом свидании (которого у Льва так и не случилось). Катя первой бросилась на шею и сразу же захлюпала носом:

- Ты мне позвони оттуда!

- Позвоню, - Лев сдержанно похлопал её по плечу.

- Не «позвоню», а позвони! – она передразнила его унылый тон.

- Да сказал же…

- Только не забудь! Сразу, как прилетишь, понял?

- Ну, мне найти надо будет, откуда позвонить.

- Купи себе мобильник.

- Денег нет.

- Так укради!

- Деньги или мобильник?

- Без разницы, - она, чуть отстранившись, провела ладонями по его плечам. – Ты можешь вернуться в любой момент, если тебе там не понравится. В смысле… Если не захочешь домой, приходи ко мне.

- И к Каме, - усмехнулся Лев.

- Что-нибудь придумаем.

Лев притянул Катю к себе, чмокнул в лысую макушку.

- Я тебя люблю, - шепнул он ей на ухо.

- И я тебя, - она в последний раз сжала его изо всех сил, а потом резко отступила, хлопнув ладонью по плечу. – Всё, уходи. Ненавижу долго прощаться.

Лев замешкался.

- Я буду скучать.

- Да проваливай уже, душу не трави! – гаркнула Катя и он заметил, как она снова начинает плакать.

Лев торопливо взял сумку со скамейки, сунул биту между ручками и, не оборачиваясь, пошел к зоне досмотра. Самому бы не начать лить слёзы, блин.

Впрочем, столкновение с инспекторшей безопасности перебило во Льве любые сантименты. Едва он подошел к столу, на котором проверяли ручную кладь, как женщина в форме заговорила с ним грубым басом:

- Молодой человек, биту куда!

- С собой, - мигнул Лев, не понимая, в чём проблема.

- Вы в своём уме? Это холодное оружие!

- Это не холодное оружие. Это… спортивный инвентарь! – Лев с таким жаром заспорил, будто все эти годы битой и вправду играли в бейсбол.

- Неважно что! – инспекторша отчитывала его, как училка. – Нельзя с таким на борт!

- И что мне делать?

- Положите в багаж.

- У меня нет багажа.

- Можете просто сдать в багаж, за доплату.

У Льва оставалась небольшая сумма денег, но они были нужны ему на первое время: где-то жить, что-то есть…

- Мне нечем заплатить, - ответил Лев.

Инспекторша хмыкнула и схватилась за рукоятку.

- Тогда я её изымаю.

- Стойте! – он взялся за круглую часть с обратной стороны. – Я лучше сам не поеду, чем её отдам.

- Ну, тогда, уходите, - она резко отпустила биту и Лев чуть не улетел на пол. – Эй, а вы куда, молодой человек?!

Какой-то мальчонка, на вид – вылитый беспризорник, попытался проскользнуть у неё за спиной. Женщина отвернулась, чтобы разразиться тирадой уже на него, а Лев быстро сунул биту за пазуху и прошел дальше, в зону ожидания посадки. Стоило ему расслабиться или сгорбиться, как бита начинала выглядывать из-под куртки или торчать, как осиновый кол в сердце, поэтому он шёл прямой, будто артист балета на сцене, и мысленно молился, чтобы никто ничего не заметил.

Оказавшись в кресле самолёта, Лев понял, что сидеть с битой не получится – круглый конец вылезал из-под воротника куртки, а при попытках засунуть его обратно, рукоятка больно упиралась между ног. Оглядываясь на пассажиров (рядом с ним никого не было, остальные были заняты размещением вещей на багажных полках), Лев осторожно вынул биту, наклонился под кресло, аккуратно разместил биту на полу, а сверху придавил спортивной сумкой. Едва он выпрямился, как над ухом кто-то радостно спросил: - Ой, а что ты делаешь?

Лев дернулся, вжимаясь в кресло. Слева от него выросла копна рыжих волос, из которых выглядывало веснушчатое лицо: какая-то девушка, улыбаясь огромным ртом, смотрела на него с радостным любопытством.

- Зачем так подкрадываться! – возмутился Лев.

- Я не подкрадывалась, это моё место!

- А это – моё, - глупо ответил он. – Че хочу, то и делаю.

- Да пожалуйста, - фыркнула девушка. – Давай хоть познакомимся, раз нам предстоит четыре часа провести рядом?

Лев ничего не ответил – пытался выровнять дыхание и унять выскакивающее сердце. И без того страшно было, а тут ещё она, со своим дотошным интересом до чужих дел.

- Ла-а-а-адно, - протянула девушка. – Я научу тебя знакомиться. Меня зовут Карина. А тебя?

- Лев, - коротко ответил он.

- Ути-бозе, какой ты серьёзный, Лев, - заворковала она неестественным голоском.

Он молча стерпел этот глупый выпад.

Их третьим соседом оказался худощавый мужчина лет пятидесяти в синих наколках на руках (и ещё, наверное, на ногах, туловище, и вообще – везде, но это Лев уже додумал). Мужчина был в полосатой тельняшке, Лев смог разобрать татуировки только на кистях рук: жук между большим и указательным пальцами, несколько перстней с крестами (обычными и православными), какие-то цифры на каждом из пальцев (может быть, год рождения).

«Короче, сидел», - заключил про себя Лев.

Карина тут же принялась знакомиться и с ним: а как вас зовут, а что это у вас тут такое красивое на руках… Лев напрягся: сейчас эта дурочка нарвётся на что-нибудь, а ему потом расхлебывать. Как-то он так про себя решил, что, если сидевший что-нибудь учудит, на Льве вся ответственность за спасение женщин и детей. А почему решил, он и сам не знает, это будто бы само собой.

Но мужчина (назвавшийся Коляном) выглядел спокойно, отвечал Карине без раздражения, но и без противной сальности в голосе, какая иногда появляется у мужчин при виде симпатичных девушек.

- А это Лев, - Карина указала на него, приткнувшегося к окошку.

Мужчина глянул на него:

- Что-то ты, Лев, того… Грустный. Почему?

- Да, почему? – подхватила Карина.

Лев молчал. Не будет же он в самом деле рассказывать, как упустил возможность улететь с бывшим парнем в США, и теперь бежит в Сибирь от отца-идиота и военной академии, хотя мог бы сидеть в шикарном самолете «Аэрофлота» на пути к американской мечте.

- Ну, молчи, если не хочешь говорить, - кивнул Колян. – Но ты имей в виду, что я человек надежный. У меня вон… - он принялся показывать на себе один портак за другим, рукава закатал, обнажая якоря, кресты, надписи, черточки.

Карина весело рассмеялась:

- Ой, вы ими хвастаетесь что ли?

- Я не хвастаюсь, - поправил её Колян. – Я к нему в доверие вхожу. Я же вижу, что он из нашей породы, из бандитской.

Лев, сжав подлокотники, пяткой задвинул биту и сумку глубже под сидение.

- Лев очень серьёзный и неразговорчивый, - пояснила Карина.

- Это я заметил… А ты откуда? И зачем летишь?

- Из Петербурга. Чтобы учиться, - коротко ответил Лев.

Из Карины и Коляна посыпались остроты, как из рога изобилия: «Ха-ха-ха, а что, в Петербурге негде учиться?», «Ой, а я вчера проходила мимо какого-то института, может, надо было тебе подсказать, где он?», ну и так далее, и тому подобное. Лев тоскливо глянул на них, на одного и на вторую, и Карина уловила его мрачное настроение (а Колян не уловил и ещё с минуту подшучивал совершенно не к месту). Чтобы разбавить обстановку, Карина весело сказала: - А я тоже там учусь! Уже на втором курсе! На экономическом! А ты куда хочешь поступать?

- В медицинский.

Оба собеседника почтительно протянули: «О-о-о-о». И, конечно, же сказали:

- Будешь нас потом лечить.

До самой посадки он больше не разговаривал с ними. Конечно, когда настало время покидать борт, пришлось вытащить биту из-под кресла, но его попутчики не удивились. Только Колян лениво сказал:

- Ну, я же говорил…

Когда спустились по трапу, Карина со Львом пошли рядом, не сговариваясь. Вместе забрали багаж, вместе вышли из аэропорта, вместе растерянно остановились посреди парковки.

Новый город встречал Льва по-старому, по-питерски: с неба противно капал дождь, низкие облака окрашивали окружающее пространство в серый цвет. Чем больше Лев смотрел по сторонам, тем тяжелее ему становилось: что дальше-то делать?

Карина спросила:

- Тебе есть куда пойти?

Лев покачал головой:

- А карта города есть?

- Нет.

Карина по-доброму хмыкнула:

- Путешественник из тебя так себе! Значит, пойдём ко мне.

- Как это «к тебе»?

- Ты поступать приехал, так? Значит, общаги у тебя нет. Может, деньги есть на квартиру, мальчик в потёртых джинсах?

Лев хмуро глянул на свои джинсы: нормальные вообще-то. Так модно. Сердито ответил:

- Денег на квартиру нет.

- Тогда не выпендривайся и пошли ко мне.

- Я буду мешать.

- Да не будешь! Я одна живу, мне скучно! Думаешь, приятно целыми сутками одной сидеть? – и вдруг добавила совсем жалобно: – Ну, пойдём со мной, Лев…

В тот момент Льву показалось, что ей почему-то очень нужно, чтобы он пошёл с ней. Может быть, намного больше, чем ему самому.

- У меня даже еда есть! – не унималась Карина. – Пельмени в морозилке!

Пельмени – это, конечно, очень хорошо…

- И куда ты сейчас пойдёшь… – уговаривала Карина. – Чужой город, ты тут никого не знаешь, карты у тебя нет, путешественник из тебя глупый. К тому же, сегодня холодно и дождь.

Льву эта настойчивость была непонятна. Он не очень верил в бескорыстную доброту (вон, даже Власовский помогал Кате ровно до тех пор, пока они были вместе), а потому начал прикидывать в уме, где тут выгода для самой Карины. Может, он ей понравился? Зазывают ли девушки незнакомых понравившихся парней жить к себе? Всё равно звучит странно…

Лев, замявшись, решил уточнить:

- Я… Мне… В общем, девушки мне…

- Ты гей, - закончила Карина вместо него. – Я так и поняла.

- В смысле? Что? – оскорбленный этой констатацией факта, Лев оглядел свой внешний. – Что не так?

Карина, имитируя интонации Коляна, вкрадчиво произнесла:

- Я просто вижу, что ты из нашей породы.

- Стой, ты что… тоже?

- Да. Тоже люблю мужиков.

Кажется, ему везет на хороших девушек. И Катя, и Пелагея, и Карина – все они приняли его спокойно, даже с юмором. Как… как нормального. Интересно, с мамой ему тоже повезло?

Карина подхватила его под руку (чем очень напомнила Катю) и почти силой потянула за собой. Он, поддавшись, поплёлся за ней, как на привязи, уточняя по дороге:

- А я тебе зачем?

Девушка произнесла очень серьёзно, без улыбки:

- У меня совсем нет друзей.

В этот момент бесконечная, почти безумная радость, куда-то исчезла из её взгляда. Лев подумал: наверное, если человеку очень нужно с кем-то поесть пельменей, нужно с ним пойти. И, может быть, это тоже спасение?

- А с чем пельмени? – поинтересовался он.

Карина обрадовалась его вопросу.

- С говядиной! Ты же не из этих? Мясо ешь? Если нет, я могу…

- Ем, - перебил Лев, радуясь, что он хоть в чём-то «не из этих».

- Ну всё, идём тогда на автобус, - она прижала его руку плотнее к себе. – Тебе у нас понравится, Новосибирск – хороший город! Ой, осторожней, мертвая мышь, не наступи!.. А нет, живая, ну слава богу!

Лев [32-33]

Карина жила в просторной трехкомнатной квартире – со спальней, гостиной и гостевой комнатой. Лев сначала позавидовал ей (одна на такой территории!), но потом передумал: есть в этом что-то грустное. Похоже, ей настолько нечем было занять пространство, что она оборудовала специальную комнату для незнакомца с улицы, зашедшего поесть пельменей. Во всяком случае, туда она и поселила Льва, попросив «водить мальчиков» только в дневное время, когда её не будет дома. Лев, ощутив на щеках стыдливый жар, ворчливо ответил, что не собирался никого водить.

За тот час, что они добирались от аэропорта до квартиры Карины, Лев успел узнать о её жизни всё. То есть, вообще всё.

Карина родилась 5 февраля 1980 года в Новосибирске, в семье бухгалтера (это мама) и инженера-механика (это папа). Папа ушел из семьи, когда Карине было шесть лет, и с тех пор они с мамой жили вдвоём, в той самой трехкомнатной квартире, где теперь очутился и Лев. В школе Карина училась хорошо, даже была отличницей, но друзей у неё никогда не было. Ребята считали её выскочкой и слишком болтливой (в этом моменте Лев не удержался от иронии: «Правда что ли?» - «Ага! Так вот…») Так вот, жизнь не предвещала никаких сюрпризов, но, когда Карине исполнилось семнадцать, мама познакомилась с мужчиной из Грузии, а через год – улетела с ним в Батуми.

- Навсегда, - скорбно добавила Карина.

Теперь мама живёт в домике на побережье Черного моря, а она, Карина, одна в трехкомнатной квартире – вот уже больше года.

- А ты почему с ней не уехала? – спросил Лев.

- Я ведь уже училась в университете!

- Ну, бросила бы. Или перевелась.

- Да ну, дела-то надо до ума доводить, - возразила Карина.

Дослушав её рассказ до конца, Лев начал подозревать, что с ним что-то не так. Её история, такая обыкновенная и понятная, разительно отличалась от его взросления – с отцом-тираном, бандой скинхедов, самоубийством Юры, лысой подружкой и её братом-дилером. Рядом с ним не было ни одного нормального человека, даже у Власовского родителей сожрали крокодилы (но, надо признать, если закрыть глаза на эту странность, в остальном Власовский был обыкновенным).

Тогда Лев впервые подумал, что ненормален не просто потому, что гей, а ненормален вообще. В целом. Может, вся его жизнь – сплошное недоразумение, а люди, которые росли с ним рядом – были, так сказать, людьми «его круга»? Такими же недоразумениями.

Ему стало стыдно перед Кариной, перед её благополучием. Он даже думал, не выскочить ли из автобуса на ближайшей остановке?

«Держись от меня подальше, - хотел сказать он ей. – Несчастье заразно».

Ещё запачкает её. Утянет за собой на дно.

Но пока он думал об этом, они доехали, и бежать стало некуда. Держа в уме, что никогда не поздно собрать вещи и по-тихому улизнуть из дома, Лев всё-таки пошел к Карине.

Так он оказался на пороге небольшой гостевой комнаты с полуторной кроватью, узеньким шкафом в углу и письменным столом.

- Тесновато, конечно, – извиняющимся тоном произнесла Карина, подходя сзади. – Но в общаге будет хуже, так что привыкай.

Он удивленно посмотрел на неё: это – тесновато? Он привык делить комнату с сестрой, и его скромная половина была раза в два меньше, чем вся комната, которую ему предоставила Карина.

- Располагайся, а я пока поставлю воду, – она хлопнула его по спине.

Сбрасывая сумку с плеча, Лев спросил в след:

- У тебя есть телефон?

- В коридоре.

Выглянув из комнаты, он сразу увидел чудо-техники на комоде: телефонная трубка без провода, сама по себе. Подойдя ближе, он уточнил:

- Межгород работает?

- Ага.

- Я оплачу потом, - виновато сказал он.

- Иди ты, - крикнула Карина из кухни.

- Нет, правда. Если я тут останусь, я буду часто звонить… домой.

Он не стал уточнять, что собирался звонить Кате, а не домой.

- Во-первых, что значит «если»? – возмутилась Карина. – Во-вторых, звони сколько хочешь.

Лев набрал нужные цифры и почти минуту слушал долгие гудки, прежде чем Катя сонно ответила:

- Алло.

- Ты что, спишь?

- Семь утра, блин, конечно! – возмутилась та.

Лев посмотрел на часы, тикающие рядом с телефонной базой: без десяти одиннадцать. Забыл про разницу во времени.

Не желая признавать ошибку, Лев сказал:

- Ты велела позвонить сразу, вот я и звоню.

- Всё нормально у тебя? – недовольно спросила Катя. – Откуда ты звонишь?

- Всё нормально, - он приглушил голос, чтобы Карина не слышала. – Одна девушка пригласила меня к себе.

- Ты опять нагнал кому-то, что не гей? – вздохнула Катя.

- Конечно нет! – шепотом возмутился он. – И что значит «опять»? Кому я ещё гнал?

- Ну, знаешь…

- А ты не спрашивала!

Карина, услышав его злой шепот, сообщила:

- Телефон без провода. Не обязательно стоять здесь, чтобы говорить.

Лев, сердито глянув на неё, шмыгнул в гостевую комнату и закрыл за собой дверь. Дурацкие новые технологии.

Чтобы успокоить Катю, Лев рассказал ей про Карину, мол, какая она отзывчивая, добрая и милая, и что он будет жить с ней, пока не поступит в университет. Катя ответила, что запишет её домашний номер, чтобы быть на связи, на что Лев встрепенулся (он же планировал незаметно сбежать!) - Я не знаю её номер, - растерянно ответил он.

- Это неважно, у меня определитель.

Дурацкие новые технологии. Выбора не было: пришлось жить с одной женщиной, чтобы не нервировать другую.

До вступительных экзаменов оставалось две недели, и все эти дни Лев старался быть очень удобным и незаметным. Пока Карина проходила учебную практику, Лев постигал азы кулинарного искусства. Его никогда не учили готовить (папа говорил, что это не для мужчин), но на книжной полке, между Хемингуэем и Моэмом, он нашёл «Книгу о вкусной и здоровой пище». Раскрыв её, начал учиться с простого: омлеты, молочные каши, потом супы (куриный получился самым вкусным), постепенно перешел к блюдам из мяса, запеканкам и даже выпечке. Карина, приходя вечерами домой, радовалась вкусным запахам и хлопала в ладоши: «Как будто снова живу с мамочкой!».

Лев не обижался. Он был не против побыть мамочкой. Кем угодно – только бы не собой. Ему казалось, что он привёз в Новосибирск огромный груз – целый вагон несчастий. Эти несчастья облепили его, как черная слизь, которую видит только он, и теперь, к чему бы он не прикоснулся – он пачкает. Пачкает квартиру. Пачкает крышки от кастрюль. Пачкает свою временную постель. Несчастья, несчастья, несчастья… Они с него капают. Их нельзя назвать словами, они пока не превратились ни во что конкретное, но обязательно превратятся, потому что где он – там и они.

Днём, когда Карины не было дома, он разглядывал фотографии на стенах её спальни (наверное, это было не очень правильно – заходить в спальню, но он поддавался любопытству). Фотки были детскими и, двигаясь вдоль стены, можно было проследить всю хронологию её взросления: роддом – первый зуб – детский сад – папа (единственное фото с ним) – первый класс – мама (очень много мамы) – какие-то девчонки – день рождения – четырнадцать лет – выпускной… На выпускном Лев всегда тормозил и начинал разглядывать в обратную сторону, потому что там, дальше, Карина выглядела уже так, как сейчас. Он подолгу смотрел на беззубую рыжую девочку, смотрел на даты в углу фотографий, и прикидывал, что в это время происходило с ним.

1982 – родился.

1985 – папа ушел на войну.

1987 – папа вернулся и вскоре избил Лёву. Потом маму. Это будет повторяться часто.

1988 – родилась Пелагея.

1994 – под Новый год папа избил Пелагею. Это тоже будет повторяться часто.

1995 – взрыв в ванной комнате, тот самый момент, когда он впервые почувствовал Это.

(и ещё долго будет называть это «Этим», прежде чем найдёт другое название)

1997 – первый поцелуй, первый секс, первые настоящие драки, первая смерть.

Лев перевёл взгляд на фотографии с повзрослевшей Кариной.

1998 – он впервые ударил человека, которого… любит?

1999 – вы находитесь здесь.

Вот из чего состоял он. А из чего состояла она?

Самым сложным в университете оказалась не сдача экзаменов, а волокита с документами. Экзамены-то он сдал, биологию и русский – на отлично, химию – на четверку, но с ней он не сильно-то и старался: после отношений с Власовским трудно было смотреть на цепочки полимеров, не слыша при этом голос Якова в голове: «Я люблю органическую химию». Лев теперь никакую не любил.

К концу июля вышел приказ о зачислении. К этому времени Лев прожил с Кариной почти месяц, и, хотя девушка всячески показывала, что рада его обществу («Блин, может, останешься насовсем?»), Лев не хотел принимать никаких подачек, а потому пытался выбить место в общежитии. И это действительно было похоже на выбивание.

Худощавая тётка с лошадиным лицом («диспетчер деканата» – так она называла саму себя) нервно и визгливо объясняла Льву, что у них много иногородних, а ещё иностранцы, а ещё «негры из Африки», и всех надо куда-то расселять, и, конечно, если останутся места, она учтёт его заявление с просьбой выделить место, но если нет…

- Как это нет? – перебил её Лев. – Мне что, на улице жить?

- А это не мои проблемы!

- А чьи?

- Ваши, - невозмутимо ответила женщина.

Парень, подошедший отдать какую-то бумажку, сочувственно глянул на Льва. Это был студент, Лев догадался по отглаженному белому халату, да и выглядел юноша постарше оравы первокурсников, сгрудившихся возле кабинета.

Диспетчер деканата охотно переключилась на него:

- Что там у тебя?

- Забыл приложить заявление на повышенную стипендию.

- А голову ты дома не забыл! – тяжело вздохнула женщина, выдергивая из рук парня бумажку.

Лев попытался перекричать шум голосов, доносящихся из коридора:

- А что насчёт меня?

Она вздрогнула, будто забыла, что он вообще стоял рядом.

- А что насчёт тебя? Жди решения!

- У вас здесь что, могут оставить студента жить на улице? – удивился Лев.

- А что ты хотел? Ты знал, куда шел. Это же медицинский!

Следующие шесть лет он будет слышать эту фразу сотни и тысячи раз, произнесенную разными людьми с разными интонациями: «А что ты хотел? Ты знал, куда шёл…».

Когда Лев, протиснувшись через толпу галдящих студентов (все они занимали очередь перед деканатом на «задать вопрос»), вышел в коридор, его нагнал тот парень со старших курсов. Подмигнув, он сказал:

- Не парься. Она специально страху нагоняет, это её заводит.

Парень завернул на лестницу и побежал вниз по ступенькам, а Лев, посмотрев ему в след, подумал: «Голубой что ли? Чего подмигивает?»

В тот день, вернувшись в свою гостевую комнату, впечатленный бюрократическими проволочками, свинским отношением и хамством, он опять вспомнил Власовского. Интересно, как он там, в этой Америке? С ним, наверное, администрация университета так не разговаривает. Лев слышал, что в Америке все очень вежливые и никогда не стоят в очередях.

Взяв телефонную трубку (в этом месяце Лев по-честному заплатил за звонки и покрыл часть расходов на коммуналку), он набрал номер Кати. С возмущением поделившись ситуацией с общежитием и услышав утешительное возмущение в ответ (иногда очень приятно покричать в унисон, что все козлы), Лев неожиданно для себя спросил: - Ты не знаешь, как дела у Якова?

Катя замялась:

- Э-э-э… А что?

Его удивила эта заминка: он был уверен, что она скажет нет. Откуда ей знать, они даже одноклассниками не были.

- Знаешь что ли? – удивился Лев.

- Ну… Вообще-то да.

- Откуда?

- Трюк с тётей Лизой не прошел, мне пришлось самой обратиться к Якову.

Лев опешил:

- А почему мне не сказала?

- Не хотела, чтобы ты подумал… ну, что я предаю тебя, если с ним общаюсь. Думала, ты обидишься.

- Вообще-то я обиделся, что ты не сказала! – возмутился Лев, но в глубине души порадовался: хоть какая-то связующая ниточка с Яковом осталась. Он вздохнул, делая вид, что благородно отпускает обиду: – Ладно, что уж теперь… Как у него дела?

- Нормально, – коротко ответила Катя. – Он выиграл грант, сейчас в Калифорнии. Вроде бы в Беркли.

- В Беркли? – переспросил Лев. В голове вертелось что-то очень узнаваемое. – В университете Беркли? Где создали атомную бомбу?

Катя растерянно ответила:

- Я таких подробностей не знаю.

А Лев откуда-то знал. В памяти всплыл тот день летом 1995-го и захлёбывающийся от восторга Юра: «Я хочу быть, как Роберт Оппенгеймер. Это создатель атомной бомбы». Ещё какие-то обрывки информации: про университет Беркли, про первые образцы ядерного оружия…

Забавно: иногда в жизни всё так переплетено, что события перестают казаться случайностью.

Лев ничего не понимал в американских университетах, но, если Беркли славится такими громкими именами, наверное, Власовский и правда очень умен. Не зря же у него имя прям как для научного открытия.

- Я очень за него рад, – искренне проговорил Лев.

Катя отвечала сдержанно:

- Да. Он молодец.

- Он… он что-нибудь про меня говорил?

Лев сам не понимал, зачем ему это знать. Но вся эта ситуация, как она мерзко закончилась, его не отпускала.

Первое время он искренне считал, что был прав. Он рассказал Кате по-честному, всё, как было, и она ответила:

«Да, он, конечно, плохо поступил, но ты тоже перегнул палку».

Ему не понравилось, как она встала на сторону Якова, и Лев гаркнул на неё:

«Что значит перегнул палку?! А что я должен был делать?».

«Просто расстаться».

Он тогда рассмеялся этому запоздалому предложению. Ему казалось, «просто расстаться» – это всё равно, что капитулировать. Уйти, значит. Сбежать с поля боя. Мол, пожалуйста, вытирай об меня ноги, играй со мной, как хочешь, а я просто уйду, проглотив твоё скотское отношение.

Он и Кате это попытался объяснить, а она спросила:

«Вы что, на войне?».

Она перебила его мысли:

- Он тоже спрашивал, как ты.

В ушах застучало сердце.

- Да? – взволнованно переспросил Лев. – И что ты сказала?

- Что-что, правду, - хмыкнула Катя. – Про Новосибирск, медицинский, экзамены.

- А он что?

- Тоже сказал, что рад за тебя.

- А ты что?

Катя издала шумный вздох и Лев представил, как она устало закатывает глаза.

- У тебя компьютер есть? Может, тебе просто дать его почту?

Компьютера у Карины не было, но в библиотеке и учебной комнате общежития стояли несколько штук. Лев проворчал, что не собирается ему писать, что он вообще «просто так поинтересовался», но…

- На всякий случай запишу, - сказал он, высунувшись в коридор за бумажкой и простым карандашом (у Карины всегда лежали возле телефонной базы).

С трудом записав причудливый адрес («Там «ай» или «и»? В смысле ты не знаешь? На что похоже? Русская «у» это «уай», вообще-то»), Лев, борясь с подкатившим комом к горлу, попросил:

- А ты можешь… ты можешь сказать ему, что я… в общем… что я прошу…

Почему-то выговорить: «Прошу прощения» оказалось ещё сложнее, чем «Я тебя люблю». Перебарывая себя, Лев выпалил скороговоркой:

- Пршупрщения!

Катя, помолчав, ответила:

- Ты лучше сам ему скажи, ладно?

Она повесила трубку и Лев какое-то время слушал частые гудки, не сразу сообразив, что забыл отключить вызов. Он смотрел на клочок бумаги с электронным адресом Власовского, не представляя, что делать. Как вообще можно начинать такие разговоры?

«Привет, Яков. Как твои дела? Прости, что избил тебя в тот день, настроение было не очень»

«Привет, Яков. Надеюсь, у тебя всё хорошо после того, как я тебе приложил по лицу. Прости, кстати»

«Привет, Яков. Помнишь, как я тебя избил? Так вот, я…»

Господи, как не начинай, а звучит ужасно. Комичность в данном случае только усугубляла ситуацию.

Он свернул бумажку, спрятал её в боковой кармашек на спортивной сумке и решил, что подумает об этом в другой раз.

Наверное, если бы не нашло на него такое виновато-меланхоличное настроение из-за Власовского, не случилось бы и происшествия на следующий день.

А происшествие было вот какое. Общежитие ему дали. Тем же вечером позвонила «диспетчер деканата» (Лев оставлял Каринин номер) и скучающим тоном сообщила, что они тут «подумали-подумали», всех «подвинули-подвинули», «негров в Африку отправили» (да, так и сказала), и выделили ему место. И он, если есть медицинская справка и флюорография, может въезжать.

Он сделал справки заранее, в студенческой поликлинике (их нужно было подавать вместе с документами), так что был готов сорваться в любой момент. Хотел в тот же день, но Карина его не отпустила: потребовала провести с ней прощальный ужин. Он задержался ещё на сутки, а следующим вечером ушел, прихватив сумку и биту.

Карина, проводив его до подъездного крыльца, спросила:

- А зачем тебе бита?

- Я бейсболист, - саркастически ответил Лев.

Она глаза распахнула, будто поверила:

- Правда? А я думала это потому, что ты из Питера.

- В смысле?

- Я слышала, у вас там расцвет преступности и всех убивают.

- А у вас что, нет? – хмыкнул Лёва.

- У нас так… по чуть-чуть.

В общем, Каринино «по чуть-чуть» Лев смог увидеть воочию, когда пробирался к зданию общежития через дворы. Там, во дворах, никаких фонарей не было и в помине (они и на центральных улицах встречались через раз), путь освещал тусклый свет из окошек. Проходя мимо заброшенного газетного ларька, он услышал гаденькие смешки и обрывки реплик, брошенных с развязной интонацией.

Ему были хорошо знакомы и эти смешки, и этот тон. Очень похоже говорили и смеялись Грифель с Вальтером.

«Интересно, - подумал Лев. – Будто бы их всех собирают на одном заводе».

Но следующая мысль была совсем другой: «Блин, лучше валить, наверное».

Здесь, в этом городе, по-любому есть свои Грифель, Вальтер и Кама, есть свой подвал и свои порядки. Это в Петербурге ему позволялось шататься по Московскому району, не особо беспокоясь обо всякой шпане – там его хорошо знали, а если не знали, можно было сказать: «Я от Камы» и народ сразу терял к нему интерес: не охота было связываться с Камой. Лев догадывался, что Кама не просто их «предводитель», что он вообще выше по бандитской иерархии – где-то там, где настоящие разборки, убийства и перестрелки.

Но всё это было там. И если он решил начать новую жизнь, ему не стоило бы идти дальше. Не потому, что побьют (пусть только попробуют, у него бита), а как раз потому, что не побьют. Ему придётся опять хвататься за оружие, драться и угрожать, чувствуя, как пульсирует в груди разрушительная злость, как пьянит жажда власти и чужого унижения. Последнее – самое тяжелое, потому что приятное.

Короче, лучше не начинать снова. Лучше пойти обратно.

Но он не пошел. Замер, когда среди ехидного ржача и насмешек различил совсем другой голос – обыкновенный. Голос этот беспомощно о чем-то просил – наверное, «Отпустите» или «Дайте пройти».

Тогда Лев вспомнил Власовского. Сначала вспомнил, как его ловили у кинотеатра, а потом – как он угрожающе нависал над ним, пока тот беспомощно вжимался в стену. Тогда он ещё не понял, зачем это делает, но потом, много позже, ему показалось, что это и было своеобразным «Прости меня». Сказать этих слов настоящему Якову он не мог, но было очень нужно, в первую очередь – самому Льву. И он извинился вот так.

Повесив сумку на сук ближайшего дерева, Лев покрепче сжал биту и пошел на голос – в тени домов за пустырем.

«Так, кажется, двое. Это хорошо. Главное, не увлекайся», - попросил он сам себя.

Крадучись, он подобрался к черным силуэтам со спины и, держась на почтительном расстоянии, спросил, делая голос тверже:

- Молодые люди, у вас какие-то проблемы?

Лев [34-35]

Драться не пришлось.

«Молодые люди» оказались худощавыми гопниками в спортивках. При виде биты, они беспомощно вскинули руки и запищали: «Э, ты чё, шуток не понимаешь?». Лев процедил, что терпеть не может такие шутки и замахнулся битой, как будто для удара. Парни, пригибаясь, засеменили в разные стороны. Лев, проследив взглядом за одним и за другим (чтобы никто не зашёл со спины), повернулся к жертве нападения. Парень, отлипнув от дерева, шагнул вперед, выходя из тени, и Лев, сощурившись, смог разглядеть его лицо в рассеянном свете. Это был тот самый студент, с которым они пересекались в деканате – «А голову ты дома не забыл?».

Парень тоже узнал Льва и растерянно улыбнулся:

- Ничего себе. Спасибо.

Лев, закинув биту на плечо, небрежно ответил:

- Да че там… Фигня.

Они потупились: вроде и сказать друг другу нечего, и разойтись, будто ничего не произошло, странно.

Парень, преодолевая неловкость, спросил:

- А ты тут… какими судьбами?

Лев кивнул в сторону пошарпанной девятиэтажки – верхушка дома возвышалась вдалеке над кронами деревьев.

- В общагу иду.

- Всё-таки заселили? – улыбнулся парень. – Я же говорил.

- Ты тоже живешь в общаге?

Он покачал головой:

- Нет, в этом доме, - парень показал за спину Льва: прямо за ним стояла точно такая же девятиэтажка. – Чуть-чуть не дошел.

- Ну, в следующий раз осторожней, - с назидательностью произнёс Лев.

Они начали расходиться: один – в сторону дома через пустырь, Лев – двинулся к общежитию.

- А как тебя зовут? – услышал он в след.

Остановившись, Лев снова повернулся к парню.

- Лев. А тебя?

- Артур.

Они ещё раз подошли друг к другу – пожали руки.

- Обращайся, если что, - сказал Артур. – Я твой должник.

Он снова подмигнул, как тогда, у лестницы. А Лев снова подумал: «Точно голубой».

Всю дорогу до общежития Лев заходился от гордости за самого себя: как он хорошо поступил, не оставил человека в беде, и при этом даже не пришлось драться! Тогда он, конечно, не знал, что пройдёт двадцать лет, прежде чем он вспомнит эту встречу совсем по-другому: «Лучше бы я прошёл тогда мимо. Лучше бы его забили в этой подворотне до полусмерти». Как там говорил Власовский? Эффект бабочки, чтоб его…

Но всё это было потом, а пока: общежитие, комната, которую он делил с двумя африканцами (вот и пригодился английский) и начало студенческой жизни.

Насчёт Артура Лев не ошибся: он был голубой. Выяснилось это постепенно. Сначала они общались только по делу: Артур отдал Льву старые конспекты, редкий анатомический атлас и макет скелета. Иногда, чувствуя чужую готовность помочь, Лев просил Артура решить за него домашку (особенно по биоорганической химии – аж зубы сводило от всех этих карбоксильных групп и пептидных связей). Всё это отчасти напоминало его дружбу с Власовским, только… Только всё равно не то.

Артур определенно был заучкой, старательным студентом, тем самым парнем с первой парты, но он не казался умным. Лев бы назвал его шаблонным: он мыслил готовыми категориями, цитатами из учебников, где-то вычитанными фразами. Надо признать: он умел производить впечатление интересного, умного, эрудированного человека, но если знать заранее его список литературы, можно с точностью назвать страницу, на которой Артур подметил то или иное умозаключение.

У Льва была не та ситуация, когда перебирают друзей. Он один в чужом городе, кроме Карины – никого. Нужно было обрастать связями, строить новый фундамент своей личности – вместо того, старого, пропитавшегося насилием, наркотиками и смертью.

Артур не казался самым интересным человеком на свете, но он и не казался плохим. Да, в чём-то примитивный, но зато отзывчивый, добродушный, готовый искать компромиссы. А в том, что голубой, Лев убедился, когда у Артура появился мифический «один человек».

Случилось это в декабре, в разгар зачетной недели. Лев выловил Артура в коридоре – спросить, не завалялось ли у того медицинского словаря по латинскому языку (в библиотеке выдавали обычный, не медицинский, будто бы они лингвисты). Артур ответил, что «где-то был, надо поискать», и Лев уточнил: - Я зайду за ним вечером?

- Давай я завтра сам принесу, - попросил Артур. – Сегодня кое-кто придет.

Уловив загадочные интонации в этом «кое-кто», Лев игриво пихнул его локтем.

- И кто же это будет?

- Да так, - Артур улыбнулся. – Один человек.

- Кто она?

Лев специально спросил «она», надеясь, что тот расколется, но Артур проявил чудеса дипломатии:

- Этот человек, – подчеркнул он, – с фармацевтического. С первого курса.

В общем, всё понятно с «этим человеком». Лев сдался, решив не давить.

- Ну, хорошо, удачи.

- А у тебя кто-нибудь есть? – поинтересовался Артур.

Лев мотнул головой:

- Нет.

Артур покивал, мол, «ну ничего страшного», а Лев неожиданно испытал острое желание поделиться. Рассказать хоть кому-то.

- Знаешь, – произнес он, – вообще-то у меня тоже был один человек.

- Кто она? – в тон ему спросил Артур. Как показалось Льву: тоже специально.

- Этот человек, - как ни в чём ни бывало продолжил Лев, пародируя ответ Артура, - из Петербурга, но сейчас учится в Америке. Мы встречались полтора года и плохо расстались.

- Насколько плохо?

- Я его избил.

Артур сбил шаг, искоса глянул на Льва:

- Ты… избил девушку?

Лев покачал головой, и он выдохнул с облегчением, будто бы избить парня – это ничего страшного.

Артур взволнованно спросил:

- Так ты что… гей? – на последнем слове он понизил голос до едва различимого.

- Да, - также тихо ответил ему Лев.

- Офиге-е-е-еть! - громко протянул Артур, в изумлении хватаясь за свои щеки. – Я бы никогда не подумал!

После Карининого: «Я так и поняла», Льву очень польстила подобная оценка мнимой гетеросексуальности со стороны Артура, хоть он и держал в уме, что парень несколько глуповат.

- Ты же такой… ну…

Льву очень хотелось, чтобы Артур сказал: «Нормальный», но Артур сказал:

- Быдловатый.

Лев внутренне содрогнулся от раздражения, но виду не подал (скоро сессия, а у Артура есть медицинский словарь латинского языка, надо бы с ним повежливей). Однако мысленно Лев заключил, что лучше быть быдловатым, чем таким, как Артур: каким-то… елейно-липким. С протяжными интонациями, в узких джинсах и шарфиком вокруг шеи. Смешно: ходить в таком виде и думать, что никто ни о чём не догадается.

Ещё некоторое время Артур жестами, мимикой и восклицаниями показывал, как он удивлен, что Лев – гей, напрочь забыв, с чего вообще начался этот разговор: с Власовского, с неожиданного откровения, которое Лев позволил себе впервые с тех пор, как приехал в Новосибирск. Ещё никому и никогда он не рассказывал ничего, что случилось с ним там. В той жизни, которая всё больше казалась чьей-то чужой.

Здесь, в Новосибирске, он отлично приспособился: прилежно учился, делал уроки в библиотеке, готовил на общей кухне, угощал соседей-африканцев, иногда проводил время с Кариной, иногда – с Артуром, и никому, ни одной живой душе не давал понять, какой он на самом деле. Если бы Власовский посмотрел на его новую жизнь, он скривился бы от отвращения: «Приспособленец».

Артур так и не вернулся к теме. Глянув на небольшой циферблат наручных часов («гейских» - подумал Лев, проследив за этим жестом), он сообщил напоследок: «Ну, всё, мне пора… И, кстати… (тут Артур понизил голос) Я тоже гей». Лев едва удержался от издевательского: «Какая неожиданность!».

После пар Лев забежал в свою комнату, коротко поздоровался с соседями (которых всё ещё плохо различал между собой), и вытащил из-под матраса бумажник. Это было новое приобретение взрослой жизни: теперь он получал стипендию и должен был её где-то хранить. Бумажник нашел своё место под матрасом, но вовсе не потому, что Лев всерьёз полагал, будто бы африканцы стащат его деньги. Не за деньги он беспокоился.

Если откинуть застежку и раскрыть кошелек, там, внутри, в прозрачном отделе для пластиковых карт, Лев хранил фотографию Юры, которую стащил на поминальном обеде. Она была слишком большой, поэтому пришлось отогнуть края. За фотографией лежали сложенные на два раза листки бумаги с его первыми стихотворениями, а где-то между ними – бумажка, на которой он написал адрес Власовского. За ней-то он сюда и полез.

Оглядываясь на африканцев (почему-то он думал, что если они увидят Юру, то сразу поймут, что Лев – гей, а в Африке принято съедать (или сжигать?) геев – во всяком случае, так говорили), Лев вытряхнул на кровать фотку, потом листки со стихами, и пальцами вытащил огрызок с почтовым адресом. Быстро сунув всё обратно, он убрал бумажник в карман (придётся искать новый тайник, кровать заметили) и выскочил из комнаты.

В учебном кабинете Лев целый час провёл в очереди, ожидая возможности воспользоваться компьютером. Время пролетело быстро: он прокручивал в голове, что напишет Якову. Все слова казались глупыми, вымученными и не имеющими смысла. Кажется, он попал в одну из тех ситуаций, после которой как ни скажи, а прощения не заслужишь.

Добравшись до компьютера, он очень долго пытался завести почтовый ящик. Очень долго, потому что «дурацкие новые технологии» и очень медленный Интернет, объединились в «дурацкие новые технологии, которые нихрена не работают». А тут ещё толпа студентов, подпирающая столы прямо над мониторами, со своим этим: «Ну, долго там ещё?», «Давай быстрее, мне надо реферат делать». Как в такой обстановке формулировать извинение?

Какая-то девчонка, громко чавкающая жвачкой, встала прямо над Львом и уперлась взглядом в экран. Он обернулся на неё, а она сказала, как ни в чём ни бывало:

- Я следующая после тебя.

- А ты можешь не смотреть, что я делаю? – попросил он.

- Я могу отвести взгляд, – и она скосила глаза в бок.

Подгоняемый раздражением, страхом разоблачения и толпой студентов, Лев набрал в окне сообщения первое, что пришло в голову:

«Привет, Яков. Это Лев. Прости меня. Ты знаешь, за что. Много писать не могу, какая-то дура смотрит в экран, поэтому я тороплюсь. Но мне правда очень-очень жаль».

Лев обернулся на «дуру» (та в последний момент поспешно отвела взгляд) и, снова посмотрев в монитор, быстро дописал:

«Если честно, мне тут очень одиноко. Здесь хорошие люди, но...»

Лев отнял пальцы от клавиатуры, думая, как сказать. Сначала он хотел написать: «Здесь хорошие люди, но я как будто везде лишний», только, казалось, что это не совсем так. Точнее, что дело не в этом.

Девчонка, лопнув пузырем, толкнула его в плечо:

- Чё ты завис?

Лев поставил точку после «хорошие люди» и закончил сообщение наобум. Получилось так:

«Если честно, мне тут очень одиноко. Здесь хорошие люди. Наверное, дело в этом».

Звучало не очень понятно, но Лев был уверен: Яков прочитает между строк всё, что он хотел сказать на самом деле. Что-то вроде: «Здесь хорошие люди, вот только я – плохой. И я не знаю, как долго ещё смогу прикидываться, прежде чем они поймут это».

Первый ответ Власовского был очень сдержанным: «Привет, Лев. Хорошо, что ты извинился. Яков». Это всё. Даже не пояснил, принял ли он эти извинения. Лев, цепляясь за возможность поддерживать связь, следующим письмом сам его расспросил: «Как твои дела? Нравится в Америке? Как учеба?». Но Яков оказался мастером односложных ответов: «Всё ок. Яков».

Натолкнувшись на эту фразу, как на стену (неожиданно и больно), Лев, кусая губы, нервно напечатал: «Я понимаю, ты не хочешь со мной общаться, но можно я буду писать тебе хотя бы иногда?». Отправил и самому стало противно: как же одиночество вынуждает унижаться перед другими.

Возможность проверить почту выдавалась раз в день: по вечерам в учебном кабинете. Лев сам не заметил, как начал жить этими ожиданиями: скорее бы прошёл учебный день, скорее бы попасть в учебный кабинет, скорее бы отстоять очередь, скорее бы открыть почту… Теперь его уже не раздражали новые технологии: он представлял, как ещё лет десять назад ему бы пришлось переписываться с Власовским бумажными письмами. Взволнованно отправляешь чувственное письмо, оно добирается до Америки несколько месяцев, а потом ещё несколько месяцев идёт ответ. Ждёшь целый год, а когда разворачиваешь конверт, там: «Всё ок. Яков».

Он удивился, когда впервые получил от Якова сообщение длиной в несколько слов: «Лев, я бы очень хотел с тобой снова общаться, но мне кажется это неправильным. Яков».

«Почему неправильным?» - спрашивал Лев, и снова погружался в целые сутки ожидания, чтобы узнать ответ.

Когда он добрался до компьютера следующим вечером, ответ так и не пришел. Его обдало беспокойством сразу по многим противоречивым поводам. Может, Яков больше не хочет с ним говорить? А может он умер? А может… В общем, в голове завертелось всё и сразу: от сломанного компьютера до тяжелой болезни.

Когда Лев заходил в свой почтовый ящик на следующий день, его тошнило от волнения: если опять не будет письма, он не на шутку разнервничается. Но в папке «Входящие» мигало заветное +1.

Яков, извиняясь за долгий ответ, попросил созвониться – оставил свой номер. Лев отобрал ручку у студента за соседним компьютером («Извини, очень надо!») и переписал на свою ладонь цифры с экрана.

Утром, вместо физкультуры, он отправился в магазин электроники и потратил всю стипендию на самый простенький сотовый телефон и абонентскую плату. Вернувшись в комнату общежития, порадовался, что никого нет: Самир и Саид (его африканские соседи и, как выяснилось, братья-близнецы – потому Лев их и не отличал) исправно посещали физкультуру, в отличие от него самого.

Набрав номер, аккуратно переписанный с ладони на листок бумаги, Лев поднёс телефон к уху и отчетливо услышал, как прыгает в груди сердце: так громко, что перебивает протяжный звук гудков. Он сделал глубокий вдох, прикрыл глаза, призывая самого себя к спокойствию, но, когда услышал в трубке: «Алло», пульс снова подскочил до трехзначных чисел.

- Яков, - выдохнул он.

- Лев, - послышалось на том конце провода.

Они оба шумно задышали в трубку, ничего не говоря больше. Как только Лев хотел произнести: «Я рад тебя слышать», связь прервалась. Он попытался перезвонить, но равнодушный голос робота-оператора сообщил: «Недостаточно средств на счете». Класс, вот и позвонил в Америку.

Телефон завибрировал, оповещая о входящем звонке, и Лев поспешно ответил:

- Алло.

- Извини, я не подумал, что это будет так дорого, - быстро заговорил Яков. – Надо было мне самому позвонить.

Это было, конечно, очень дорого, но Лев сделал вид, что нет:

- Фигня, всё в порядке.

- Да нет, я должен был сообразить…

- Да нет, я тоже виноват, не подумал.

- Так, ладно, - Яков прервал этот поток взаимных раскаяний. – А то сейчас у меня тоже деньги закончатся. Короче… Я не могу с тобой дружить. Вот что я хотел сказать.

- Почему? – беспомощно спросил Лев, и самому стало тошно от этого вопроса: как будто он ему навязывается.

- Потому что я тебя люблю, – легко ответил Яков. – Это ужасно, но я не могу пока с этим справиться.

- Почему ужасно?

- С людьми, которые поступают так, как ты, надо обрывать связи, если хоть чуть-чуть себя уважаешь. Я думал, что уважаю, но сейчас говорю с тобой по телефону, и… Похоже, у меня какие-то проблемы.

Льва царапнуло, как он отнёс его в целую категорию – «люди, которые поступают так, как ты». С тошнотворным осознанием до него начало доходить, каких людей Яков имел в виду. Таких же, как отец.

- Я тут хожу по гей-клубам и ищу парней, похожих на тебя, - сообщил Яков.

- Нашёл? – сдавленно спросил Лев.

- Нет.

Его обрадовал этот ответ. Яков добавил:

- Я понимаю, о чём ты мне говорил в письме. Я тоже не могу вписаться.

- Тебе там не нравится?

- Мне нравится учиться. Но тут всё чужое.

- Тебе ещё тяжелее, - с искренним сочувствием сказал Лев. – Там ведь правда всё чужое.

Они снова замолчали, задышав в унисон. Лев испугался, что связь опять оборвётся, а они будто бы ничего и не обсудили. Ну, нельзя же вот так вот заканчивать разговор: «Не могу дружить, потому что люблю, прощай». Как потом с этим жить?

Перебирая в голове варианты, что можно сказать, чтобы не потерять Якова, Лев быстро выпалил первое, что пришло в голову:

- Я тоже тебя люблю.

Эту фразу он ни разу не произносил за полтора года отношений.

- Да? – несколько растерянно переспросил Яков.

- Да.

- И что же нам теперь делать?

- Я не знаю.

Опять молчание. «Пожалуйста, только не отключайся, только не отключайся», - мысленно умолял Лев.

- Я тебе напишу, - наконец сказал Яков. – Мне надо подумать.

И он отключился, не предупредив, сколько будет думать. Теперь Льву предстояло каждый вечер стоять в очередях учебного кабинета, чтобы проверить почту и, в который раз, не обнаружить там сообщения.

Письмо от Якова пришло больше, чем через полторы недели (когда Лев уже особо и не надеялся, проверяя почту скорее автоматически, чем осознанно). Он написал:

«Здесь начинаются рождественские каникулы. Я хочу навестить бабушку. Ты можешь приехать в Петербург на Новый год? Яков»

Лев глянул на число в углу экрана: двадцать первое декабря. Первое, о чём подумал: «Вот чёрт, я пропустил свой день рождения». И правда: он ведь никому в Новосибирске не сказал, когда у него день рождения. И Катя поздравить не могла: он звонил ей сам из автомата на первом этаже общежития (тоже отстояв огромную очередь). К тому же, в декабре звонил всё реже: выбирая между очередью к компьютерам и очередью к телефонному автомату, он предпочитал первое. Может, им с Катей тоже стоит начать переписываться?

Лев набрал ответ:

«Я не могу. Я сбежал из дома. Если я попадусь родителям – мне пиздец».

Засомневавшись, он стёр «пиздец» и исправил на «будет плохо». Власовский так по-деловому формулировал свои сообщения, что ещё чуть-чуть и Лев тоже начнёт добавлять в конце каждого письма своё имя.

Отправив сообщение, он задержался за столом, чтобы закончить подготовку к реферату и, уже было хотел передать компьютер следующему по очереди, как во «Входящих» замигало заветное +1. Яков ответил почти сразу.

«Понял. Оставь свой адрес. Я приеду. Яков».

Лев, под недовольные возгласы: «Чё так долго?» и «Можно быстрее?», дрожащими пальцами набрал адрес общежития. В конце спросил: «А когда приедешь?», и опять почувствовал себя унижающимся: теперь Власовский поймёт, как для него это важно, какой он одинокий, неприкаянный и… и слабый. Слабый – потому что не может с этим справиться. Выпрашивает внимания у Якова, как навязчивые беспризорники выпрашивают копейки у вокзала.

Он надеялся, что ответ придёт быстро, поэтому не торопился уходить: несколько минут просидел за компьютером, ничего не делая, чем раздражал всю очередь. Он, конечно, пытался изобразить какую-то деятельность: переключал вкладки на браузере, печатал набор слов в поисковой строке и снова стирал их, а сам взглядом сверлил почтовую иконку, в ожидании +1.

И оно появилось!

Лев, торопясь, развернул сообщение от Якова: «Скорее всего, второго числа. Яков».

У Льва разочарованно ухнуло внутри. Ему не хотелось это признавать, но он ждал Якова на Новый год. Не просто ждал, а воображал себе какие-то картинки: как они будут только вдвоём гулять по городу, смотреть на падающий снег, лепить снеговика и, может быть, даже целоваться. Мысли про поцелуи казались ему вообще какими-то невероятными, почти невозможными – как будто всё произойдёт в первый раз.

Прогоняя из головы эту любовно-сопливую чушь, Лев напечатал: «Буду ждать». Тут же стёр. Что ещё за «буду ждать»? Звучит, как будто он в окошко собирается глядеть, высматривая Якова. А он не собирается.

Поэтому Лев написал: «Хорошо. До встречи».

Лев [36-37]

До предстоящего Нового года праздничные застолья в жизни Льва выглядели так: мать, отец, сестра, стол-книжка, клеенчатая скатерть, салат оливье, холодец, домашние пельмени, «Голубой огонек» по телевизору, поздравления Горбачева (но первое обращение, которое запомнил Лёва, было в четыре года, от Рональда Рейгана), российские поп-звезды, Ельцин. За столом мало разговаривали, в основном – смотрели в экран. Хорошо, если никто не поругается и после полуночи все мирно разойдутся по кроватям.

Алкоголя не было никогда, даже шампанского. Отец был категорически против. В детстве Лев не считал это странностью, а в подростковом возрасте впервые задумался: почему так? В школе и во дворе он слышал много историй о чужих отцах-тиранах, и все эти истории так или иначе крутились вокруг водки, но Лёвин отец не пил никогда. Он был тираном сам по себе, на трезвую голову. Это ещё хуже. Другие ребята могут ждать момента, когда «папа просохнет», но просохнуть от самого себя невозможно.

Лев тоже не пил (не считая того вечера, когда Катя угощала пивом). Не тянуло. Может быть, он тоже что-то такое про себя чувствовал, как и отец. Пьяные ещё злее.

Теперь, в Новосибирске, Лев заскучал даже по этим топорным застольям. Всё лучше, чем одному. Когда он попытался мягко выведать у Карины, что она планирует на Новый год, девушка радостно прощебетала, что будет отмечать со своим парнем (первый месяц отношений, первый праздник и всё такое). Лев, пытаясь не показывать разочарования, улыбнулся и пожелал хорошо провести время. То ли Каринина проницательность, то ли предательски дрогнувший голос, но она, явно того не желая, неловко предложила: - Ну… Если хочешь, можешь с нами. Женя не будет против.

Лев представил, каково быть третьим лишним на празднике жизни (особенно если тебя на нём не сильно-то и ждали), и спешно отказался.

- Нет, спасибо, не буду мешать.

- Точно? Уверен?

- Всё в порядке, - заверил Лев, вымученно улыбаясь. – У меня много друзей.

«Много друзей. Ха-ха».

Он подошёл с тем же вопросом к Артуру и услышал тот же самый ответ: про парня, первый месяц отношений, первый Новый год. В общем, вариантов не оставалось: с однокурсниками Лев так и не подружился. В его группе из четырнадцати человек было двенадцать девочек и один парень: девочки тут же разбились на группки, а парень… Ну, Лев однажды оказался с ним в паре на лабораторной работе, и полтора часа слушал гундеж над ухом: «А тебе кто больше нравится: брюнетки или блондинки? А вон та нравится? А вот эта? Как думаешь, она целка? Я б её распечатал». Короче, однокурсники – не вариант.

Накануне, тридцать первого числа, Лев, отчаявшись, спросил Саида и Самира, где они будут на Новый год, а парни ответили, что в шестой комнате. Даже пригласили заглянуть. Он сначала не хотел, но бестолково пошатавшись по коридорам общежития, изнывая от скуки, решил, что всё лучше, чем такая тоска.

Зайдя в шестую комнату, он обнаружил, что это чисто африканская вечеринка: все собравшиеся были чернокожими, громко и весело разговаривали на своём языке, но, при виде Льва, радостно замахали руками, призывая присоединиться. Это мог быть экзотический опыт, но Лев отрицательно покачал головой и прикрыл дверь. Подобное мероприятие только бы усугубило его ощущение собственной чуждости.

Уже к девяти вечера из каждой второй комнаты раздавалась галдящая музыка, смех и разговоры, и, наверное, он мог бы присоединиться к любой компании – никто бы его не прогнал – но это было бы вымученное веселье с искусственными улыбками. Хотелось чего-то настоящего, но глупо искать настоящее там, где сам притворяешься кем-то другим.

Лев вернулся в свою комнату, где на квадратном столике тихо работал портативный телевизор – приобретение Саида и Самира. Когда парни уходили, он попросил разрешения что-нибудь посмотреть, вот только на телеке оказалось всего три канала, и на всех крутили «Голубой огонек», «Иронию судьбы» и «Ивана Васильевича» в разной последовательности.

Смирившись, что единственный собеседник на предстоящую ночь – телевизор с тусклым сизо-голубым экраном, Лев устроился на своей кровати с банкой колы и оливье (это девочки из девятой комнаты приготовили целый тазик и теперь предлагали каждому встречному – вот и Льва выцепили, пока он бестолково ходил туда-сюда).

Он послушал «С Новым годом, крошка» (это было хорошо), песню Коэна в исполнении Леонидова (это было нормально), потом пропустил несколько минут передачи, потому что в коридоре кто-то подрался, и он выходил посмотреть, а когда вернулся, на песне про Че Гевару у него зазвонил сотовый. Номер был незнакомый.

Лев нажал на зеленую трубочку.

- Алло.

- Слушай, можешь выйти? – раздалось в трубке вместо приветствия.

- Яков? – удивился Лев.

- Яков, Яков, - хмыкнул он. – Тут ваша охранница посторонних не впускает. Просит, чтобы ты спустился.

- Ты что, в общаге?

- А куда я по-твоему прошу тебя спуститься? – с восклицанием спросил Яков. – С небес на землю? Было бы отлично, но давай сначала на первый этаж.

Не веря своим ушам, Лев отставил тарелку с оливье на стол, поднялся с кровати и на автомате направился к лестнице. Может, это всё какая-то шутка тупая?

Но это была не шутка. Яков стоял возле поста охраны, лохматый, с запотевшими очками, румянцем на щеках, в тоненькой (для сибирской зимы) куртке, в рукавах которой прятал кисти рук. Лев, бросив быстрый взгляд на Власовского, повернулся к охраннице и заверил, что «это к нему», после чего они вместе вернулись на лестницу.

Яков, поднимаясь, цедил, стуча зубами:

- Господи, как тут холодно, это какой-то ад, чем ты вообще думал, людей сюда отправляли на каторги, а ты добровольно… - между вторым и третьим этажом, Яков, опомнившись, спросил: - А какой этаж?

- Шестой.

- А можно на лифте?

- Он не работает.

- Ну пипец, ну как обычно, - снова запричитал Яков, покорно волоча ногами по ступеням.

Оказавшись в комнате Льва, он осмотрелся, скинул с плеч заснеженный рюкзак и кивнул:

- Миленько.

Ну, прямо как тогда, в подвале.

Лев постарался ненавязчиво оглядеть Якова: повесив куртку на крючок двери, тот остался в бордовом свитере, как у Кевина из «Один дома». Из-под воротника небрежно торчала белая футболка. На ногах – пыльно-землистые брюки и коричневые ботинки. Ничего такого броского, гламурно-американского в его одежде не оказалось, но это был какой-то другой Яков. Не ботаник.

Вспомнив про гостеприимство, Лев отодвинул стул от обеденного стола и предложил:

- Садись.

Власовский, скинув ботинки на пороге, сел, всё ещё осматриваясь.

- Ты же говорил, что прилетишь второго.

Яков пожал плечами:

- А прилетел сегодня. Ты что, не рад?

- Рад. Просто неожиданно. А как же бабушка?

- Да она с подружками, - наклонившись, Яков дотянулся до своего рюкзака и, роняя слипшиеся куски снега на ковёр, начал открывать боковой отдел. – У меня для тебя подарок.

- Серьёзно? – Льву стало неловко: у него ничего не было.

- Ага, – он вытащил ссохшийся коричневый цветок с хрустящими (от старости) листьями. – Это тебе!

Лев осторожно взял растение за безжизненный стебель и один из лепестков отвалился на пол.

- Прости, ему уже шесть дней, - пояснил Яков. – Я сорвал его у здания аэропорта в Сан-Франциско перед вылетом, потом он пять дней провёл в Питере. Странно, я ставил его в воду… - он ткнул кончиком пальца в сердцевину. – Раньше он был ярко-оранжевый.

- Это очень мило, - вежливо сказал Лев, откладывая цветок на стол.

- Я подумал, это будет подходящая метафора для наших отношений, - объяснял Яков. – Всё так хорошо начиналось, а потом сдохло.

Льву показалось, что эта метафора не сулит ничего хорошего: неужели он прилетел, чтобы символично поставить точку?

- И ничего нельзя исправить? – спросил Лев.

- Он не оживёт от того, что ты поставишь его в воду.

- Ясно.

Они замолчали: Яков уткнулся в телевизор, Лев – в Якова. Он наблюдал, как свет от экрана окрашивает лицо Власовского в разные оттенки светло-синего: то ярче, то темнее. Яков не мигал – смотрел так, как смотрят люди, когда погружены в себя.

Лев прервал их тягостное молчание:

- Но ты же почему-то здесь.

Яков, мигнув, оторвал взгляд от телевизора и протянул руку ко Льву.

- Согрей меня, - попросил он.

Лев взял ледяные пальцы в свою ладонь, потянул, вынуждая Якова подняться. Тот, отодвинув стул, подчинился этому движению, позволяя Льву увлечь себя к кровати. Неспешно опустившись на подушку, Лев уложил Якова на свою грудь: Власовский, поежившись, ткнулся холодным носом в шею, а руки просунул под Лёвину спину. На некоторое время Льву стало холодно, а Якову – тепло.

Раньше у них такого не было. После секса они поспешно одевались и заметали следы преступления: потому что скоро вернутся родители, потому что может зайти бабушка, потому что им было по шестнадцать и всё, что они делали, казалось попранием всех морально-нравственных норм. Стыд всегда идёт рука об руку с торопливостью.

А теперь, стараясь дышать ровнее, чтобы не мешать Якову, Лев думал, что это самый интимный момент его жизни. Чувство абсолютного обнажения – а ведь он ещё никогда не был таким одетым, находясь в одной постели с Яковом — накрывало его с головой. Наверное, он правда любит Якова. Во всяком случае, он правда чувствовал это именно так.

Они лежали не меньше часа, погруженные в полудрему. Иногда Лев тревожно открывал глаза: «Не могут ли вернуться соседи?», но тут же сонно прикрывал их обратно: плевать. Космически плевать. Никогда ещё так плевать не было. Они ничего такого не делают, чтобы за это оправдываться.

На обращении президента Лев приподнял голову, услышав незнакомый, вкрадчивый голос, делающий паузы через каждые два слова. Он протянул руку, повернув телевизор к себе.

- Это кто такой?

Яков, потянувшись, сонно ответил:

- Ельцин ушёл.

- Куда?

Яков фыркнул ему в шею:

- Я не знаю.

Он провёл ладонью по щеке Льва, поворачивая его лицом к себе.

- А ты не уйдешь?

Лев, растерявшись, по привычке пошутил:

- Куда я уйду? Это моя комната.

- Я не про комнату. Я… вообще.

Выдержав долгий взгляд Власовского – глаза в глаза – Лев серьёзно сказал:

- Я правда тебя люблю.

Яков, потянувшись, поцеловал его под ухом, между шеей и щекой, и щекотно прошептал:

- Мы идеальная пара. С Новым годом.

Они провели вместе пять дней.

Лев представил Якова братьям-близнецам как друга, предупредил, что он с ними поживёт и попросил не выдавать комендантше. Они и не думали выдавать – Власовский здорово с ними подружился. Если они вчетвером собирались в комнате, Лев чувствовал себя лишним: Яков так бегло общался с братьями на английском, что Лев со своим Intermediate понимал не больше половины. Когда в диалог пытались включить его, все сразу начинали говорить медленно и по слогам, будто с отсталым.

Он разместил Якова на верхнем ярусе кровати: формально это место за кем-то значилось, но четвертый парень был «мертвой душой» и жил то ли с девушкой, то ли с сестрой. Лев его ни разу не видел. Они с Власовским засыпали на разных ярусах, а потом, посреди ночи, либо Лев забирался к нему, либо Яков спускался. Одну ночь Самир и Саид не ложились спать: где-то достали денди, подключили к своему портативному телеку и играли в приставку до пяти утра. Яков тогда опустил руку с верхней полки ко Льву: они так и заснули, сплётшись пальцы.

Первые три дня они не говорили о том, что будет дальше, и вели себя, будто впереди их ждёт целая вечность, проведенная вместе. Удивительно, но в Новосибирске они занимались нормальными вещами, которые в Петербурге даже не приходили им в голову. Из-за всех этих разборок с Камой и его шпаной, из-за смерти Шевы, из-за отца-тирана, из-за стресса в школе (нужно хорошо учиться, чтобы хорошо сдать экзамены, чтобы куда-нибудь поступить, чтобы отсюда сбежать), не оставалось времени побыть детьми. Теперь они играли в снежки, лепили снеговика на «кто быстрей», ходили на каток (Власовский отлично катался, а Лев впервые встал на коньки, упал три раза и сказал, что больше никогда не будет), даже сходили на «Щелкунчика» в театр оперы и балета. Билеты купил Яков, он вообще тратился, не считая денег, а Лев от всего отказывался – «Я сам куплю», «Я сам заплачу», даже ляпнул, не подумав: «Чё ты ведешь себя, как папик?». Яков тогда обиделся, пришлось извиняться.

- Я работаю в Америке, – сердито объяснял он. – То, что здесь дорого, там – дешево, поэтому я могу заплатить, мне не сложно.

- Я не хочу, чтобы кто-то за меня платил, - ответил Лев в тон ему – тоже сердито.

- Я же тебя не содержу, я просто купил билеты. Научись принимать подарки.

Думая об этом, Лев всё равно спотыкался об логику Якова: в этом было что-то странное. Когда он был в отношениях с Катей, он тоже иногда за неё платил: в кино, в театре, в кафе, на прогулках. Но так принято между мужчиной и женщиной, как само собой: мужчина платит, женщина с этим молча соглашается, такой негласный договор. А кто платит, когда в отношениях оба – мужчины? Лев что, по мнению Якова, из них двоих больше похож на женщину? Вообще-то, это не так. Вообще-то Лев сильнее, и выше, и походка у него нормальнее, и… Да просто это не так!

Но билеты всё равно пришлось принять, потому что Власовский не на шутку надулся, и тогда Лев вспомнил, что у них осталось два дня вместе, которые не хотелось тратить на ссоры.

Четвертого января они заговорили о будущем. Лев первый начал этот разговор. Они возвращались из театра через Первомайский сквер, когда он, выдохнув, спросил:

- Что будет дальше?

- Дальше я уеду, - ответил Яков.

Лев сбил шаг.

- А что будет с нами?

Помолчав, Власовский произнёс:

- Лев… Бросай ВУЗ.

Он опешил:

- Чего?

- Попробуй поступить ко мне.

- Гонишь? У меня не получится.

- Получится, - уверенно ответил Яков. – У нас есть медицинские кампусы.

- Яков, где Калифорния, а где – я?

- А где ты? Ты уже поступил и учишься. Ты умнее, чем школьники.

- Да это безумие какое-то.

Власовский коснулся его руки.

- Подумай, ладно?

А следующим вечером он улетел. На прощание Власовский ещё десять раз сказал: «Подумай, ладно?» и Лев десять раз покивал в ответ. Первые пять кивков были сущей формальностью: о чём тут думать? Он и Калифорнийский Университет – смешно даже. Но на шестой кивок начались сомнения: а вдруг?..

Все последующие дни Власовский только укреплял эти сомнения: слал на почту длинные официальные письма, похожие на спам. Ну, типа: «Вот здесь можно сдать тойфл, вот здесь – подать документы на визу, тут сдаются SAT и ACT…». Все эти письма обязательно снабжались репликами о приближающихся датах: «Подавая на грант, ты отправляешь в университет результаты экзаменов, ответ придёт только через два месяца, уже январь, а ты ещё ничего не сдал, Лев, пожалуйста, думай быстрее!!!». В конце обязательно подписывал: «Яков».

И он думал, то соглашаясь с Яковом, что это прекрасная идея, то снова проваливаясь в страх: боже, что за бред, ну какая Америка?

Окончательное решение помог принять Артур. Заметив, как Лев каждый вечер торчит в учебном кабинете, чтобы, добравшись до компьютера, зависать в электронной почте, он поинтересовался, что вообще происходит.

- Я там общаюсь… с одним человеком, - нехотя ответил Лев.

У него язык не повернулся назвать Якова «своим парнем». Он ещё ни про кого такого не говорил. Произнесенная голосом Льва, эта фраза даже звучит странно – «Мой парень». Бр-р.

Но Артур спросил сам:

- С парнем?

- Ну… да.

- Вы встречаетесь?

- Ну… да.

- А где он?

- В Америке.

У Артура округлились глаза от удивления:

- Где-где?

- В Америке, - раздраженно повторил Лев.

- И вы что, общаетесь так? По письму за вечер?

- Не по письму… Иногда мы договариваемся о времени, чтобы зайти на почту одновременно и переписываться.

- И всё-таки, вы вообще не видитесь.

- Ну, почему, он приезжал на Новый год, - оправдывался Лев. – И летом ещё, наверное, приедет…

- То есть, раз в полгода?

- Получается, так.

- А ты не боишься?

Теперь уже Лев удивился:

- А чего бояться?

Артур посмотрел на него, как на маленького ребёнка, сказавшего забавную глупость.

- Ты когда-нибудь бывал в Америке?

- Нет.

- А я бывал. Там с этим проблем нет.

- С чем?

- С тем, чтобы кого-нибудь найти. Там гей-клубы на каждом шагу, а в них трахаются чуть ли не на танцполах. В каком он городе?

Льву не хотелось отвечать на этот вопрос. Не нужно бывать в Америке, чтобы знать, какой он – Сан-Франциско. Он ярко представил это место ещё в детстве, когда по телеку крутили песню про «город в стиле диско» и «тысячу огней». Ну, скажет он сейчас Артуру, где Яков, а тот закатит глаза и протянет: «Ну, всё поня-я-ятно». Станет ещё хуже.

Мало Льву было головной боли: теперь он не мог перестать думать, где Яков и с кем. Не может быть такого, что один. В прошлом году он ляпнул про свободные отношения – почему? Просто так? А может, нет? Может, он придумал, что всех придумал? Ну, тех парней, всех эти Саш, Миш и Лёш – может, они правда были? И сейчас кто-то есть. Какие-нибудь Алексы, Майклы и Джорджи. Может, он с ними прямо сейчас, пока Лев корпит над учебниками по английскому, то порываясь бросить («Нахер надо в эту Америку!»), то снова открывая таблицу с неправильными глаголами («Блин, я же их все забыл»).

Бывали вечера, когда Лев не получал сообщений от Якова, и тогда он, не сдерживаясь, вываливал на него поток язвительных вопросов:

«Почему ты сегодня не написал? Что, за весь день на нашёл времени? Интересно, чем ты занимался?»

Как правило, ответ приходил быстро, и в нём Яков, извиняясь, объяснял, что очень устал на учебе, а потом работал («баристой в Старбаксе» — какое-то странное словосочетание, в котором Лев не понял ни слова), пришел домой и сразу вырубился, или не нашёл времени подойти к компьютеру, потому что, опять же, его чем-то нагрузили в университете.

Лев, читая, не верил ни единому слову: точно ли в университете? А может, в одном из тех гей-клубов, которые стоят там на каждом углу, и где трахаются прямо на танцполах? Однажды он прямо так и спросил, почти дословно.

Читая ответ Власовского, он слышал его возмущенный голос:

«Какие клубы? Мне вообще не до этого. Яков»

Обрадовавшись, что смог его подловить, Лев быстро напечатал:

«Ты мне сам говорил, что ходишь по гей-клубам и ищешь похожих на меня»

«Это было летом, когда я только приехал. Зачем мне туда ходить, если я тебя уже нашёл? Яков»

«Хватит везде добавлять «Яков», - писал Лев уже из вредности. – Я прекрасно помню, кто ты такой».

«Это такая форма письма в Америке, пишу по привычке. Извини, больше не буду, раз тебя это бесит».

«А с кем ты там ещё переписываешься, в этой Америке?»

«Лев, серьёзно, хватит. Если ты так боишься, что я изменяю, переезжай. Иначе к чему эти отношения?»

Этот вопрос, такой очевидный и простой, застал его врасплох. И правда, зачем? Не протянешь же всю жизнь на разных континентах. А если не планировать быть вместе всю жизнь, зачем вообще быть вместе?

Вариантов было два: или Лев переезжает, или они расстаются. Конечно, он подумывал над третьим вариантом, сказать Власовскому: «Слушай, может, лучше ты?», но Яков ни за что не стал бы менять Америку на Сибирь (и Лев его понимал – никто бы не стал). И что им в этой Сибири делать? Можно подумать, она обещает им что-то лучше, чем то, что у них уже было раньше.

Поразмыслив над ситуацией, Лев понял, что ничего не теряет. Ну, может, первый год обучения, но это не страшно. Артур и Карина хорошие люди, да и братья-африканцы ничего, но настоящей дружбы у него ни с кем не сложилось. Никто здесь его не знает, свой первый новый год он бы провёл в одиночестве, не прилети Яков. Так стоит ли цепляться за этот город, теряя человека, который его действительно любит?

Когда цифры на календаре подобрались к середине января, Лев, давя в себе чувство глубокого унижения, написал Якову:

«Можешь помочь с оплатой экзаменов?»

Отправив, он, недолго думая, дописал ещё одно сообщение:

«Я верну, когда приеду».

Лев [38-39]

Очередь к телефону-автомату тянулась вдоль коридора на первом этаже и заканчивалась возле дверей, ведущих на кухню. В обычные дни здесь было поспокойней, но тогда, в конце мая, всем нужно было срочно позвонить домой: рассказать о зачетах, сессии, практике, планах на каникулы и, конечно же – «Мам, испечешь блинчики к моему приезду?».

Лев стоял в этой очереди изо дня в день, начиная с апреля, и никак не мог подгадать нужного момента. Добравшись до телефона, он опускал в прорезь монетку на леске (способ, подсмотренный еще в детстве в фильме «Игла»), набирал домашний номер, слышал в трубке густой отцовский голос и молчал. Дышал. Отец тоже дышал, переспрашивая: «Алло? Алло?», сначала спокойно, а потом становился нервным и раздраженным. Это длилось, пока кто-то из них первым не бросал трубку. Чаще всего – Лев. Он кидал её на рычаг, резко дёргая вниз, и монетка, звякая, возвращалась к нему. Тогда монетку с леской он убирал в нагрудный карман рубашки, доставал другую и опускал её в прорезь ещё раз, по-настоящему, и звонил Кате. Он считал, это честно: платить нужно только за состоявшийся телефонный разговор. Конечно, вся очередь неодобрительно цокала – и потому, что он не платил, и потому, что звонил на два номера, задерживая остальных. Но кто ему что сделает? У него же бита под кроватью.

Однажды, в начале июня, получилось. Лев даже вздрогнул от неожиданности, услышав в трубке мамин голос: очень тихое и утомленное: «Слушаю».

Сначала он замолчал, по привычке. Потом молчал уже от страха – он так намучился с этими звонками, что перестал верить в мамин ответ, а потому забыл всё, что собирался сказать. Почувствовав, что мама тоже становится раздраженной и вот-вот бросит трубку, он испуганно произнес: - Мам, это я.

Теперь замолчала она. Он слышал, как зашелестело в трубке от её дыхания.

- Лёва? – наконец переспросила мама.

- Да.

- Господи, Лёвушка, - она заплакала, срываясь на истеричные интонации. – Где ты? С тобой всё хорошо? Как ты мог?..

Льва царапнули её слёзы, но он постарался сохранить холодное спокойствие:

- Я не мог по-другому, мам.

- Где ты? – снова повторила она. – Ты в порядке?

- В Новосибирске. Но я улетаю.

- Куда? Домой? – спросила она с надеждой.

- Нет. В Америку.

Мама перестала плакать. Всхлипнув, она спросила твердым голосом, как, бывало, спрашивала с него в детстве:

- Это что ещё за фокусы?

- Мне дают грант в медицинском университете, в Калифорнии.

Мамин тон стал ещё строже:

- Подожди, что за ерунда?

Лев прерывисто вздохнул.

- Мам, порадуйся за меня, - у него некстати задрожал голос от неожиданной, совсем детской обиды. – Это же круто…

- Что крутого? – искренне не поняла мама. – Возвращайся домой немедленно.

Лев молчал, не зная, что делать дальше. Бросить трубку, как обиженный подросток? Но дело же не только в обиде. Просто закралось в душу тоскливое понимание: кажется, у него нет родителей. И не было никогда. Воспитатели были, а родители – нет.

- Пока, мам, - хрипло ответил он.

- Что значит «пока»?! – возмутилась она. – Лев, подожди! Откуда ты звонишь? У тебя есть номер? Возвращайся домой, я тебе говорю. Папа всё поймёт. Он простит тебя.

Лев грустно усмехнулся:

- А я его не прощу.

Мама опешила от его ответа, начала заговариваться:

- Д-да… Да как ты смеешь, Лёва! Папа для тебя всё самое лучшее!.. А ты!.. Такое время было!.. Да кем бы ты вырос без него!

- А кем я вырос с ним?

Мама замолчала. Лев слышал, как она шумно дышит носом, видимо, пытаясь придумать, что сказать. Но говорить было нечего, он это знал. Мама понятия не имела, кто он такой.

- Пелагее привет, - сказал Лев, так и не дождавшись ответа. – Скажи, я извиняюсь, что не написал письмо. Боялся, что вы перехватите.

Он с силой бросил трубку на рычаг: в этот раз от злой обиды, а не потому, что хотел смошенничать. Монетка на леске выскочила из автомата и звонко упала на пол. Лев не стал её подбирать: зачем? Это был последний раз, когда он кому-то звонил.

Закрыв летнюю сессию на отлично, Лев написал заявление на отчисление по собственному желанию (в голове тем временем вертелось: «Господи, что я делаю?»), сдал комендантше своё место в комнате, попрощался с африканцами и, прихватив с собой всё тот же походный набор – сумка и бита – покинул территорию общежития. Заглянул попрощаться к Артуру – тот был с парнем, с декабря они сменились несколько раз и Лев не успевал запоминать имена. Трогательного прощания не получилось.

- А, это ты, – разочарованно произнёс Артур, увидев Льва на пороге. Ждали кого-то другого, что ли? – Ну, ты полетел?

- В семь утра из Москвы.

- Прямой рейс?

- Пересадка в Германии.

- Удачи, дорогой, – Артур приобнял его за плечи и мокро чмокнул в щеку.

Лев поморщился от легкой брезгливости и незаметно махнул по щеке рукавом рубашки, стирая ощущение поцелуя.

- Пиши, звони, – добавил Артур, опуская пальцы на ручку двери, как бы готовясь её закрыть.

Лев отступил на шаг.

- Ага, ты тоже. Пока.

- Пока, – Артур скрылся, хлопнув металлической дверью.

Спустившись на подъездное крыльцо, Лев постоял под козырьком, думая, куда бы податься, пока есть время, и отправился к Карине: она говорила, что будет ждать его всерьёз – «поставлю чай, заварю печеньки».

Оглядев небольшую спортивную сумку на плече Льва и биту (закинутую на другое плечо), Карина сказала, что он – дурак. А ещё – «Вообще с ума сошёл». Короче, она сказала, что биту надо прятать.

- В Москву ты ещё, может, и проскачешь с ней, но за границу – ни за что.

Она отдала ему свой чемодан на колесиках: они вместе перепаковали вещи, спрятав биту под слоями одежды. Лев по привычке чуть не сказал, что потом вернет чемодан, но Карина, заранее предвидя эту фразу, перебила его:

- Считай, это мой подарок. На новоселье.

Вещей у Льва оказалось мало и чемодан получился полупустой – было слышно, как бита катается туда-сюда при каждом перемещении багажа в пространстве.

Лев просидел у Карины на кухне до самого вечера, слушая восторженное щебетанье:

- Блин, я так за тебя рада! Это так круто! И так романтично! Вы прям со школы встречаетесь?

- Ага, - Лев поспешно поднес к губам кружку с чаем.

- А почему сразу не поехали вместе?

Он пил мелкими глотками, стараясь быстренько придумать липовое объяснение.

- Ну… - наконец затянул он. – Там… Всякое… То, сё… Короче, не получилось.

- Ну понятно! – кивнула Карина, не переставая улыбаться.

«Да уж, очень понятно», - подумал Лев, пряча усмешку.

Сведя брови домиком, она спросила:

- Только дорого, наверное, да? Три перелёта сразу.

Дорого – не то слово. Лев никогда не видел таких денег раньше – особенно одновременно, особенно в своих руках. Передавая купюры в авиакассу, мысленно прикидывал, сколько месяцев он смог бы прожить на эту сумму.

- Дорого, – коротко ответил он.

- Ты со стипендии накопил?

Лев чуть чаем не подавился: смешно даже думать.

- Нет.

- А как? – удивилась Карина. И вдруг расплылась в восторженной улыбке: – Он за тебя платит?

- Ну, вроде того, - небрежно ответил он.

Правильным ответом было бы не: «Вроде того», а: «Да, платит, присылает огромные деньги, будто я его содержанка». Так, по крайней мере, думал Лев на самом деле.

- Это очень мило! – снова запищала Карина. – Хотя мне казалось, что у вас всё наоборот.

- Что – «наоборот»?

- Ну, ты больше похож на того, кто… ну… как бы за мальчика, а он тогда, наверное, больше похож на девочку, да? – рассудила Карина. – А платят же обычно за…

- Заткнись, – Лев зажмурился и вкрадчиво повторил: – Заткнись, заткнись, заткнись.

Карина застыла, окунув овсяное печенье в чай. Когда бисквит размок и отвалился она, ойкнув, начала вылавливать его ложкой. Лев, открыв правый глаз, виновато проследил за её действиями.

- Извини, - буркнул он.

- Нет, ты извини, - она выложила размякший кусок печеньки на блюдечко. – Я, наверное, фигню сказала.

- Да, ты фигню сказала.

- Извини, - снова повторила она.

В полночь Лев вызвал такси от Карининого дома и поехал в Толмачево. Она порывалась сесть в салон вместе с ним, но он не разрешил: нечего потом одной среди ночи добираться.

В аэропорту, не давая себе шанса на промедления и раздумья, он сразу отправился к зоне досмотра. Там выстроилась небольшая очередь, Лев встал в конец, опершись на вытянутую ручку чемодана. Когда толпа начала редеть, а он собрался пройти вперед, справа что-то щелкнуло. Лев повернул голову на звук.

Какая-то наглая девушка стояла прямо возле него, в упор прицеливаясь из квадратного фотоаппарата. Она нажимала на кнопку и тут же, из вытянутой щели, вылезал снимок. Лев нахмурился: не очень вежливо вот так фоткать незнакомцев.

Уловив его возмущение, девушка, убрав фотоаппарат от лица, быстро сказала:

- Прости, прости. Я порву и выкину при тебе, если не понравится. Просто ты так хорошо смотрелся.

Лев не поддался на эту сладкую лесть.

- Хорошо смотрелся? Уставший, в первом часу ночи?

- В этом своё очарование, - улыбнулась она.

Девушка подошла ближе и Лев заметил, какая она на самом деле юная – лет шестнадцать, не старше. На носу и щеках виднелись редкие веснушки, словно её случайно обрызгали из кисточки. Объясняясь с ним, она смущенно морщила нос, и веснушки собирались у переносицы.

- Смотри, - сказала она, показывая ему получившиеся фотографии.

На первом снимке Лев стоял, глядя в пол, а не в камеру, и выглядел очень уставшим – будто три перелёта уже позади. На втором он, услышав щелчок, приподнял голову и смотрел в камеру с несвойственным ему живым любопытством – Лев сразу отсеял этот снимок. Снимок-ложь. Он никогда так не смотрит. Третий был самым правдивым – он хмурился, готовый ворчливо спросить: «Ты чё меня фоткаешь?».

- Этот можешь оставить, - разрешил Лев.

- Спасибо!

- А ты это зачем? Ну, фоткаешь незнакомцев.

- Просто хобби, - пожала плечами девочка. – И я не незнакомцев… Я вообще больше люблю пейзажи, архитектуру. Хотела пробраться на взлётную полосу, чтобы сфотографировать самолёт, идущий на посадку, но меня не пустили.

- Ты специально для этого в аэропорт приехала? – хмыкнул он.

- Нет, вообще-то мы тут с мамой, - пояснила она. – Брата из лагеря встречаем.

- Из трудового или концентрационного? – неудачно пошутил Лев.

- Из летнего! – девочка глянула за его спину. – Тебе, наверное, пора, очередь прошла…

Он быстро обернулся.

- Ага…

Странное чувство: ему казалось, что он должен остаться с ней. Будто дежавю – или как это называется? Кто-то, кого ты никогда не встречал, кажется тебе ужасно знакомым.

Лев шагнул назад, смахивая с себя пугающее, почти мистическое ощущение.

- Я пойду, - произнёс он.

- Пока, - девушка подняла руку в прощании.

Льву запомнилось, как она странно это сделала: обычно люди машут ладонью, а она по очереди загнула пальцы, начиная от указательного. Он отвернулся, проходя через металлические рамки.

Едва Лев вышел из самолёта, как нос, рот и даже глаза забились горячим воздухом, будто ватой. Он попытался сделать вдох, но стало хуже: жар прошелся по носоглотке, обжёг легкие и вызвал чувство дурноты. «Похоже, - подумал Лев, - это был самолёт прямиком в ад». Сложно было поверить, что здесь живут люди, что все эти американцы, протискивающиеся из самолёта между ним и стюардессами, не замечают, что попали в котёл.

Делать было нечего (не оставаться же в самолёте) и Лев, кивнув на прощание стюардессам, неспешно спустился по лестнице. Миленький парень-стюард, провожающий пассажиров у подножия трапа, улыбнулся ему, желая хорошего дня. Лев задумался, оглядываясь назад: неужели он так легко выдерживает эту жару, несмотря на плотный брючный костюм?

В здании аэропорта стало легче, его окутало приятной прохладой и некоторое время парень провел у кафельной стены, опершись на неё спиной. Под тонкую ткань рубашки пролезало колючее чувство холода. Когда стало зябко и некомфортно, Лев проследил, куда направляется поток пассажиров, попадая в аэропорт, и пошёл за всеми.

Он отставал, потому что вертел головой в разные стороны: «Какое всё красивое… Потолок из стекла… Двери открываются сами… Как будто будущее из фильмов про будущее». Когда он столкнулся с первой раздвижной дверью, той, что была у входа, то затормозил от неожиданности, и кто-то врезался в него сзади, сказав невнятную гадость по-английски. Лев разозлился: легко обзываться, когда твой город на сто лет опережает всеобщую цивилизацию. Но чем дольше он бродил по лабиринтам аэропорта Сан-Франциско, тем сильнее начинал подозревать, что попал не в будущее, а в настоящее. Всё, что он видит, и есть сегодняшняя жизнь, самое настоящее «сейчас». Просто до этого он жил в тоскливом и сером «тогда».

Он вышел на пункт пограничного контроля, передал паспорт белозубому качку в белой рубашке с нашивками, тот очень долго сверял паспортное фото с реальным лицом Льва (зелёные глаза быстро бегали вверх-вниз), затем проставил печати, вернул документы и разрешил проходить.

От пограничного пункта Лев снова пошёл за всеми, не обращая внимания на указатели, набрёл на багажное отделение, забрал свой чемодан, жалобно погладив через пластиковый корпус биту («Как ты там, маленькая?») и опять – куда все, туда и он, лишь бы выйти побыстрее из этого стеклянно-кафельного царства.

Когда очередные раздвижные двери вывели его на перрон к одноногому поезду, Лев шарахнулся обратно. Он видел похожую ерунду во Франкфурте, из окна аэропорта, но сам на ней не катался: нафиг надо, на чём вообще эта громадина держится? Гигантский поезд, покачиваясь из стороны в сторону, рассекает на огромной скорости по узенькой дорожке, проложенной по воздуху – и они хотят, чтобы он в это сел? Нет уж, спасибо. Где-то там, у выхода, его должен ждать Власовский. Он и пешком справится.

Следуя по указателям, Лев шел в сторону: «Мeeting point», и, наконец, добрался до дверей с красными предупредительными треугольниками: «Exit Only». Пройдя через них, он оказался на эскалаторе, а когда вынырнул наружу, будто из-под земли, сразу увидел Якова. Тот читал книгу, расположившись на одном из соединенных металлических стульев.

Выдохнув с облегчением, Лев поспешил к нему, продираясь через толпу, и Власовский повернул голову, словно почувствовал его приближение. Улыбнувшись, он поднялся навстречу, и Лев, бросая чемодан у сидений, налетел на Якова, обнимая того за плечи: так ему было радостно, что он нашёл выход, и больше не один в этой стране с белозубыми людьми. Яков, засмеявшись, обнял его в ответ, обвив руки вокруг талии Льва, и когда тот, нахмурившись, посмотрел на него, чтобы сказать: «Так, ну за талию при всех обнимать – это чересчур», Яков потянулся к его губам. Лев, отводя голову назад, поинтересовался: - Что ты делаешь?

- Хочу тебя поцеловать.

- Не здесь же, - Лев разжал объятия, смутившись их длительностью.

Яков произнёс успокаивающим тоном:

- Не парься, здесь это можно. Никто и не посмотрит.

- Да? – язвительно переспросил Лев. – Откуда ты знаешь? С кем-то уже целовался в аэропорту?

- Видел, как это делают другие парни, – холодно ответил Яков. – Вон, например.

Парни, на которых указал Власовский, не целовались, но шли, переплетя пальцы рук, и пока один что-то живо рассказывал другому, второй периодически подносил его руку к своим губам и целовал. Льва передернуло от этого зрелища.

- Нет, спасибо, - медленно произнёс он, отводя взгляд. – Я так не хочу.

Якову было что ответить, но, видимо, не желая ссориться, он покладисто отозвался:

- Хорошо. Ты привыкнешь.

Лев хотел возразить, что не собирается к такому привыкать, но у него тоже не было сил спорить. Он промолчал.

Яков, со словами: «Я помогу», поднял с пола чемодан, но Лев выхватил у него ручку:

- Я сам могу себе помочь. Лучше выведи нас отсюда.

Власовский, вздохнув, повёл Льва за собой, но не к указателям выхода, а назад к эскалаторам – откуда Лев только что пришел.

- Я там уже был, - напомнил Лев.

- Там БАРТ.

- Кто?

- Ну, типа метро, только наземное, - пояснил Яков.

- Тот одноногий поезд?

Власовский рассмеялся:

- Чего? Какой поезд?

- Ну, у него как будто нет колес и он ездит по этим узким дорогам, подвешенным в воздухе.

- Тебя это пугает? – Яков улыбнулся, не скрывая удовольствия: его, похоже, забавлял этот страх.

Лев решил не давать ему лишнего повода поглумиться.

- Не пугает. Идём.

- Если что, я рядом, - Яков коснулся его руки, но Лев резко отошёл в сторону, одёргивая.

Пока они спускались на красную линию, Власовский объяснял, что «дороги, подвешенные в воздухе» только на территории аэропорта, а по центру города и до Беркли они будут ехать под землей, как в обычном метро. Льва это и успокоило, и расстроило: не на что будет посмотреть.

Он спохватился:

- Я еду до Беркли? С тобой?

Яков отвёл взгляд:

- Ты можешь пока остановиться у меня. Я договорился с администрацией кампуса, но пообещал, что ненадолго.

- Но у меня же есть свой кампус.

- Да, просто… - Яков помолчал. – Хочу пока побыть с тобой, а не сразу разъезжаться.

Лев сощурился, заподозрив неладное. Когда он спрашивал Якова, далеко ли находятся их кампусы друг от друга, тот ответил: «Конечно нет, это же один и тот же университет». Он припомнил ему эти слова.

Власовский ответил уклончиво:

- Это смотря с чем сравнивать.

- Сколько? – требовательно спросил Лев. – В километрах.

- Где-то шестьсот.

- Шестьсот?! – заметив, как на него заоглядывались на перроне, Лев понизил голос: - С чем ты сравнивал? С Новосибирском?

- Но это же правда лучше, чем жить на разных континентах, - почти жалобно ответил Яков.

Пока они спорили, подъехал поезд, и Лев сам не заметил, как оказался внутри, оттесненный к стенке потоком людей. Яков прижался ко Льву, обхватил его за талию и прошептал на ухо:

- Это всё ерунда. Главное, что мы рядом.

- Не так близко, - попросил Лев.

- Здесь тесно.

Власовский продолжил стоять, прильнув ко Льву, и не меньше получаса тому пришлось напряженно оглядываться: точно ли никому до них нет дела? Большинство людей читали книги или газеты, тыкали по кнопкам пейджеров и телефонов, не обращая никакого внимания на зажимающуюся парочку в углу. Когда проехали центр, вагон начал заметно пустеть, и ребята сели на освободившиеся места. Яков сразу же опустил ладонь на колено Льва, и тот нервно дернул ногой, смахивая руку.

- Ты специально меня бесишь? – раздраженно спросил он.

Яков смеялся, растерянно и удивлённо:

- Ты попал в гей-столицу мира, неужели ты не понимаешь? Здесь можно всё.

Поднявшись из подземного метро, которое Яков называл «наземным», Лев снова попал в удушливую духоту. Когда они там, внизу, проходили через рамки, Власовский приложил пластиковую карточку к зеленому кругу и маленькие дверцы распахнулись, пропуская их. Лев прошел первый, пораженный увиденным: что это ещё за фигня? Как она работает? Это даже не жетон, который попадает внутрь! Но он забыл спросить про чудо-карту: жара была такая, что мысли плавились.

- Здесь всегда так? – устало спрашивал Лев, плетясь за Власовским.

- Сегодня исторический максимум, - ответил тот. – Тридцать девять градусов. Такого не было никогда, так что ты везунчик.

Лев не чувствовал себя везунчиком: хотелось бы застать исторические события поинтереснее. Ну, не такие, как развал страны, а что-нибудь… Повеселее.

Подняв голову, которую от жары тянуло к земле, Лев чуть ли не взывал при виде автобусной остановки.

- Серьёзно? Ещё автобус?

Когда он был ребенком, для него существовало два ада не земле: столовая после третьего урока и питерские автобусы в час-пик при тридцатиградусной жаре. Интересно, в сорокоградусную будут такие же ощущения?

- Десять минут, - утешил его Власовский. – И они с кондиционером.

Автобус вёз ребят по узенькой дорожке вдоль одноэтажных ресторанов, кофеен и магазинчиков. Они стояли, как аккуратные дома-коробки – почти совершенной квадратной формы.

- Не так я представлял себе Сан-Франциско, - проговорил Лев. – Или это Беркли?

- Это Окленд.

Лев разозлился: тут столько пригородов в десяти минутах езды друг от друга, а Власовский отправил его за тридевять земель?

Окленд напоминал Петербург схожей планировкой: домишки стояли вплотную друг к другу так, что не разберешь, где закончился один и начался другой. Только архитектура была совсем не питерской, а… уродской. Каждый владелец оформил свой домик-магазин, как на душу легло, и получилось кто во что горазд – никакого чувства стиля. Единственное здание, в которое Лев ткнул пальцем, сказав: «Во, красиво», оказалось пресвитерианской церковью. Тогда он тут же передумал: - Ну и фигня значит. Почему у них нет крестов? Как понять, что это церковь?

- На ней написано.

«Какой ты умный, Власовский, аж тошнит», - раздраженно подумал Лев, но вслух не сказал.

Он предвкушал, как в какой-то момент перед ним откроется завораживающий вид на студенческий городок: массивные здания, похожие на замки, вокруг которых раскинулся просторный парк или даже заповедник, настоящий уголок живой природы, с идеально стриженной травой и прудом, населенным уточками.

Короче, может быть всё это и было – где-то там. А автобус привёз их к серой шестиэтажке, про которую Яков гордо сказал:

- Моя общага.

Оно выглядело получше, чем общежитие Льва в Новосибирске, но, знаете… Америка переоценена.

В холле был сделан хороший ремонт, вместо клеенчатых скамеек (как в его общаге) стояли кожаные кресла и журнальные столики, кафельный пол натерли до блеска, в воздухе витал едва уловимый цветочный аромат, но Лев всё равно пожимал плечами (мол, ничего особенного) и скептически оглядывал идеально ровные аляповатые стены (в красно-желто-оранжевых разводах). Не впечатлила его и информация о тренажерном зале с бассейном в цокольном этаже.

- Подумаешь, у нас тоже есть, - буркнул он.

Уточнять, что почти все тренажеры сломаны, а бассейна нет, Лев не стал.

Когда они поднялись в жилой блок на втором этаже, Лев уточнил:

- С кем ты живешь?

- Один.

- Один? – он подумал, что ему послышалось.

- Да. Здесь живут либо по двое, либо по одному.

- А за какие заслуги ты живешь один?

- Ни за какие. Раньше у меня был сосед, но я решил съехать в одиночную, чтобы ты мог приходить, - он со вздохом уточнил: - Соседу было бы пофиг, но тебе, наверное, нет.

- Не стоило переплачивать, - цыкнул Лев.

- Ты того стоишь.

Яков снова потянулся к нему, чтобы чмокнуть в щеку, но Лев увернулся, хотя они шли в пустом коридоре. Только оказавшись за закрытой дверью комнаты, он расслабился, и когда Яков устало спросил: «Теперь-то можно?», разрешил себя поцеловать.

Комната Якова была скромной: кровать, письменный стол и шкаф – больше ничего. Даже беднее, чем у них в общаге: они вот протащили обеденный стол, телек, холодильник, но в Америке, наверное, с этим строже. В любом случае, даже при такой скудности мебели, выглядела комната богато: без облезлых обоев, скрипучего пола и желтых потеков на потолке.

- Прямо как для людей, - оценил Лев.

Первым делом он изучил карту штата, которая висела у Якова на стене (Власовский сказал, что она там была еще до него, и вообще, они тут все помешанные на своих штатах – гимны надо знать, гербы чтить). Льву это показалось смешным. Он представил, как въезжает в общагу Новосибирска, а там – оп – карта Новосибирской области на стене, вместе со словами гимна и гербом. И с Карасуком, конечно, в который он дротиком пульнул.

Но сейчас этот американский патриотизм был только на руку.

Кампус медицинского университета располагался в Риверсайде, и Лев на секунду потерял дар речи, когда провёл пальцем от этого города к ближайшему мегаполису.

- Это же Лос-Анджелес… - проговорил он.

- Ну… Да, - Власовский, виновато потупившись, встал рядом.

- Это вообще другой город.

- Ага.

- И ты мне этого не сказал.

- Я думал, ты сам знаешь, - он легкомысленно пожал плечами.

Ясно было, что ничего такого он не думал.

- Откуда мне знать? – вспылил Лев. – У меня не висит карта Калифорнии на стене!

- Не кричи, - попросил Яков. – Между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом каждый день летает больше десяти самолётов. Это всего один час.

- О, неужели ты настолько разбогател, пока мы не виделись? – иронизировал Лев.

- …и поезда ходят, - продолжал Яков. – Вообще нет никаких проблем, чтобы ездить друг к другу на выходных.

- Пиздец, - Лев ударил кулаком по карте и устало сел на кровать.

Яков уговаривающим тоном заныл:

- Ну, это же лучше, чем то, что было раньше. Это лучше, чем видеться раз в полгода. Разве ты не этого хотел?

- Я не хотел быть один, - сказал Лев самое болезненное из всего, что чувствовал.

Яков замолчал, видимо, смущенный его откровенностью. Подойдя ближе, он обхватил Льва за плечи, прижимая голову к себе, к солнечному сплетению, и мягко проговорил:

- Я тоже очень хочу быть ближе. Но в Беркли нет медицинской кафедры, а в Сан-Франциско только после ВУЗа.

- А почему у вас нет? – сердито спросил Лев, будто Яков был в этот виноват. – Вы ж главный корпус.

- Не знаю, - он вздохнул. – У нас естественные и гуманитарные науки. Физика, химия, литература…

Лев отпрянул, вырываясь из его объятий.

- Литература? В Беркли есть литература?

- Да. А что такое?

- Почему ты мне не сказал?

- А должен был?

Конечно, Власовский не был виноват в том, что ничего не знал: ни про первое стихотворение в день смерти Шевы, ни про все последующие, стыдливо записанные в блокнот, ни про мучительный выбор между Москвой и Новосибирском. Лев никому об этом не рассказал. Но обидно было почти до слёз: как будто жизнь дала ему ещё один шанс одуматься, а он его проглядел.

- Не должен был, - буркнул Лев, отворачиваясь.

- Ты хотел на литературу?

- Ничего я не хотел.

Яков, вздохнув, сел на пружинистую кровать рядом с ним. Примирительно ткнувшись носом в Лёвино плечо (как котята тыкаются в новые предметы), он, взяв его за руку, попросил:

- Давай полежим. Как тогда.

Лев кивнул, загоняя поглубже детскую обиду. Может, Власовский недогадливый дурак, но полежать с ним в обнимку было тогда нужнее всего.

Лев [40-41]

Жилой кампус университета Беркли располагался в часе езды от центра Сан-Франциско, и, к сожалению Льва, весь этот час проходил в подземной одноногой электричке. Он начинал испытывать мрачную тоску по местам, которых никогда не видел вживую: где же Золотые Ворота и Твин Пикс? А кафедральные соборы и башни? Пока единственная башня, которую он увидел: колокольня с часами на территории университета. Но она не очень впечатлила Льва. Он сказал: - Подумаешь, в Петербурге есть похожие.

- Это одна из самых высоких в мире, - уточнил Яков.

- Подумаешь, - повторил Лев, исподтишка оглядывая громадину из светлого кирпича.

Конечно, он лукавил: ничего похожего он нигде до этого не видел, но после вестей о Риверсайде и его удаленности от Сан-Франциско, Лев заранее был недоволен всем.

Они стояли у подножия башни, и Яков, задрав голову, тоном экскурсовода сообщил:

- Среди студентов это самое популярное место, чтобы покончить с собой.

Он хихикнул, а у Льва перед глазами появился Шева. По горлу прошлась судорога, он закашлялся и Власовский, опустив голову, посмотрел на него и чертыхнулся.

- Извини.

Меняя тему, Лев спросил:

- Туда свободный вход?

- Только для студентов Беркли. Для туристов четыре доллара.

Самоубийство за четыре доллара? Выгодные расценки.

Лев мысленно посчитал, сколько это: четыре доллара (не для самоубийства, конечно – из туристического интереса). Сто с лишним рублей! Почти сто двадцать. Не то чтобы очень много, но на них можно… Можно поесть. А в его бедственном положении лучше не разбрасываться деньгами, на которые можно поесть.

Яков, будто проследив всю эту мысленную цепочку во взгляде Льва, предложил:

- Я могу купить тебе билет.

- Нет.

- Да правда, мне не…

- Нет. Пойдем дальше, - он потянул Якова за рукав.

Власовский предпринял ещё одну попытку:

- С высоты видно Золотые Ворота.

- Успею и вблизи посмотреть, - буркнул Лев.

В первый день они бестолково бродили в окрестностях Дьюрант-авеню, и Лев уже начинал думать, что всю эту Америку, с её небоскребами, яркими вывесками и ночной жизнью, он сам придумал. Когда Власовский в семь вечера ушёл на работу в этот свой «Старбакс», Лев в одиночку обошел все параллельные и поперечные улицы, любопытствуя, встретится ли ему хоть один дом выше шести этажей. Не встретился. Самым высотным домом в округе была сизо-серая многоэтажка общаги.

Вернувшись к одиннадцати вечера в пустую комнату, Лев позвонил Якову и поинтересовался, когда тот вернется. Власовский, перекрикивая музыку на фоне, сообщил, что его «вечерняя» смена закончится в три часа.

- Какой-то затянувшийся вечер, - холодно ответил Лев, начиная догадываться, что ему врут.

- Извини, - невнятно ответил Яков. – Сам знаешь, ночной город…

Лев бросил трубку (и в прямом смысле тоже – кинул на кровать), сел за письменный стол перед картой Калифорнии и нервно застучал пальцами по столешнице. Он ярко представил, как бешенная белка, поселившаяся у него в голове, начала бегать в колесе, раскручивая мысли до ультраскорости.

Ему врут. Это очевидно. Зачем врут? Потому что не хотят говорить правду. А когда не хотят говорить правду? Когда она… неприглядна. Страшна. Опасна. Есть множество неприглядных, страшных, опасных профессий, и Яков связался с одной из таких – без сомнений. Но не все эти профессии связаны с работой по ночам под грохочущую музыку. Значит, нужно составить список из ужасных профессий и вычеркнуть из него все, что не подходят.

Лев потянулся к своему чемодану, чтобы вытащить блокнот, но, передумав, стремительно одернул руку. Блин, да зачем это! Всё и так очевидно. Власовский – проститутка. Иначе откуда у него есть деньги на все? На его экзамены, на самолёты, на смотровую площадку в дурацкой университетской башне. Лев раньше не знал ни одной проститутки, но был уверен – это те люди, которые могут позволить себе всё. Иначе зачем ею вообще становиться? Ведь можно было бы работать в фирме по производству фаянсовой посуды, быть кем-то социально приемлемым, но из года в год куча людей становятся проститутками, и если дело не в деньгах, то Лев тогда не знает, в чём ещё оно может быть.

«В принуждении», - подсказал ему внутренний голос, который Лев тут же заткнул: дело в деньгах!

Он не ложился спать в ту ночь. Яков вернулся в пятом часу утра, и Лев встретил его всё там же: за письменным столом, уперев взгляд в карту Калифорнии. Не то чтобы он просидел без движения все это время. Он вставал, ходил, лежал, даже ненадолго задремал, но, когда стрелка на часах начала подбираться к четырем: сел за стол и многозначительно начал смотреть в стену. Он считал, что это придаёт ему серьёзности.

Яков, прикрыв за собой дверь, осторожно спросил:

- Почему не спишь?

- А ты почему? – поинтересовался Лев, не отрывая взгляда от Сан-Диего.

- Я работал.

Лев, разозлившись, разрушил ауру томной загадочности и резко обернулся на Якова:

- Да? Кем? Шлюхой?

Тот фыркнул:

- Чего? Ты серьёзно?

- Что за кофейня, работающая по ночам? Таких не бывает.

- Ты мне не веришь, - не спросил, а догадался Яков.

- Конечно не верю. Когда я тебе звонил, у тебя там музыка играла и вообще черт-те что ещё происходило.

- Что?

- Черт-те что! – он уже и сам забыл, что именно. Теперь ему казалось, что там была какая-то групповая оргия, но точно он припомнить не мог.

Яков прошёл в комнату и, наклонившись ко Льву, ласково облапил того за шею. Льва передернуло, когда он представил, что этой ночью Яков обнимал так кого-то ещё. Он попытался выкрутиться из объятий, но Власовский крепко держал.

- Давай завтра сходим туда вместе? – предложил он.

- Куда? – не сразу понял Лев. Не в бордель же.

- Ко мне на работу. Посмотришь, чем я занимаюсь.

- Так ты не этот… не кофевар? – слово «бариста» Лев не смог вспомнить.

Власовский ответил с присущей ему дипломатией:

- Ну, я немного слукавил, но по сути не наврал.

Когда следующим вечером они ехали в метро в Сан-Франциско, Лев всю дорогу мысленно умолял: «Хоть бы это был не бордель, хоть бы это был не бордель…». Едва они вынырнули из подземки, пройдя по указателям к Кастро-стрит, Лев начал догадываться: всё гораздо хуже, чем бордель.

Сначала он не заметил ничего странного. Разве что, фонари. Они были украшены ленточками цветов радуги, будто здесь планируется какой-то детский фестиваль. Но мало ли, чем они украшают улицы?

Яков повёл его дальше, вниз по покатому тротуару, Лев вертел головой, разглядывая окружающие магазинчики, но то и дело натыкался взглядом на бездомных. По количеству пьяниц и маргиналов на один квадратный метр Сан-Франциско переплюнул Санкт-Петербург, а ведь Лев считал, что это почти невозможно (однажды, когда он был маленьким, он не смог выйти из подъезда, потому что с обратной стороны к двери привалились двое спящих мужчин). Американские бездомные вызвали в нём больше брезгливости, чем жалости – какие-то они неправильные. В нормальной одежде (может, только помятые) и с едой. Вот в России всё в порядке с бездомными: исхудалые голодные бродяги. А если ты не такой, чего ты дома не живешь? Странно.

Чем дальше они шли, тем больше радуги замечал Лев: в витринах, на вывесках, в выкрашенных остановках.

- А почему всё… такое? – неопределенно спросил он у Якова.

- Во-первых, это гей-квартал. Во-вторых, сейчас месяц гордости.

Лев не знал, какую часть из этого сообщения понял хуже: первую или вторую. Наверное, лучше по порядку.

- В смысле гей-квартал?

- В этом районе много клубов и баров для геев.

- Почему?

Власовский пожал плечами:

- Так исторически сложилось. Ещё со времен Харви Милка.

Лев подумал, что если спросит сейчас, кто такой Харви Милк, то получит познавательную перегрузку. Решил держаться задуманного алгоритма:

- А что за месяц гордости?

- Июнь считается месяцем гордости ЛГБТ-сообщества в память о Стоунволлских бунтах.

- А причём тут радуга?

- Это символ сообщества. Его придумали в Сан-Франциско.

Лев хмыкнул:

- Ты специально стремился сюда переехать?

- Да. Я думаю, на сегодняшний день это самое безопасное место для таких, как мы.

- А что, в других опасно? – с сомнением спросил Лев.

- Конечно. Ты не замечал?

- Нет. Меня никогда не били из-за… этого.

- А меня били, - напомнил Яков.

- Ну да, - согласился Лев. – Потому что надо меньше трепаться.

- А может, не надо никого бить? – с раздражением спросил Яков.

- Это тоже, - кивнул Лев. – Но и трепаться не надо.

- Нам сюда, - оборвал его Власовский.

Лев опомниться не успел, как Яков затянул его за собой в стеклянные двери. Обернувшись назад, он прочитал вывеску: «Таверна Твин Пикс». Не очень-то похоже на кофейню.

Но и на бордель не тянуло: барная стойка, столы и стулья – всё внутри выполнено из дорогого дерева. Панорамные окна открывали отличный вид на квартал (и чуть-чуть на бездомных). Пахло древесиной, алкоголем и копченой рыбой, приятная музыка (что-то рокерское) едва улавливалась ухом.

Короче, обычный бар.

- И это ты скрывал? – уточнил Лев.

- Я думал, ты будешь злиться.

- На работу в баре?

- На работу в гей-баре, - поправил Яков.

- А, - Лев замер, обводя взглядом окружающее пространство: что-то же должно указывать на гей-бар. Не найдя ничего «гейского», он всё равно сказал: - Да, я злюсь.

- Видишь, - вздохнул Яков. – Я так и думал.

Он зашёл за барную стойку, на ходу надевая черный фирменный фартук, и, завязывая тесемки на спине, спросил:

- Сделать тебе что-нибудь?

- Ты типа бармен?

Яков фыркнул:

- Нет, это запрещено. В смысле, тут продажа алкоголя с двадцати одного. Я бариста.

- Ну, делать – не покупать, - заметил Лев.

- Верно, - подмигнул Яков. – Поэтому могу тебе что-нибудь сделать.

- Лучше кофе, - буркнул Лев.

Пока он ждал свой напиток, разглядывал через панорамные окна огромный рекламный баннер какого-то гей-шоу в каком-то гей-клубе. На баннере двое мужчин, обнаженных по пояс, недвусмысленно близко стояли друг к другу. Лев осуждающе покачал головой и отвернулся. Чудная страна: алкоголь до двадцати одного года нельзя, а на эти непотребства можно смотреть с любого возраста.

Над ухом раздался чей-то раскатистый бас: с ним поздоровались. И не просто поздоровались, а назвали “sweety”. Что-то вроде: «Я тебя здесь раньше не видел, sweety».

Лев резко обернулся и глаза в глаза столкнулся со взрослым бородатым мужчиной и его пивным дыханием. У мужчины было раскрасневшееся лицо и большие щеки – больше Лев ничего не разглядел, так близко тот к нему подобрался.

Мужчина начал что-то говорить ему, и по сальным, чуть небрежным интонациям, Лев догадался, что его клеят, причём очень грубо и нахально, как дешевку, как шлюху какую-то. Он вдруг забыл всё, что выучил за последние два года: всё, что повторял с Власовским, всё, что сдавал на экзамене, всё, что зубрил по ночам – ни одного английского слова в голове. Пустота. Как будто он никогда не говорил по-английски.

Лев хотел сказать, что он не знакомится, зашел случайно и вообще не гей, и вы все перепутали, мистер вонючий потный мужик, отойдите пожалуйста, но единственное слово, которое вертелось у него в голове, было: «Help, help, help…»

Но нет, он не будет его произносить. Он не будет никого привлекать к этой неловкой ситуации. Он сам разберется. Врежет ему, в конце концов. Разве была когда-нибудь такая ситуация, в которой ему не помогало простое «дать по роже»?

Когда мужик, продолжая что-то наговаривать, бесцеремонно положил руку на плечи Льва, тот прогнулся под тяжестью свиной конечности. Кажется, врезать не получится.

Только когда эта же конечность через воротник рубашки попыталась пробраться к ключицам, Лев не выдержал. Давя в себе последнюю гордость, он дернулся и позвал на помощь: