Лев

- Понимаю, - улыбнулся тот, показывая ямочку. – Мне тоже всякое такое нравится.

- Глупо отрицать это, да? Если бы мне не нравились мужские признаки мужчин, я бы любил женщин.

- Да, наверное.

- И иногда, ну точнее сегодня, раньше я не знаю, ну может быть и раньше, может быть, когда я трогал твои бицепсы, но вот сегодня точно, но иногда тоже точно, я хочу, чтобы мы… ну… чтобы ты меня… Ты понимаешь, что я хочу сказать?

- Думаю, в таком вопросе лучше не догадываться. Просто скажи, что хочешь сказать.

- У меня плохо получается говорить, - выдохнул Лев.

- У тебя отлично получается говорить, - поддержал его Слава.

- Да? Ладно, - он облизнул губы, набираясь решимости. – Я хочу, чтобы ты взял меня.

Слава ответил незамедлительно:

- Это нормально!

Лев, обрадовавшись такой поддержке, спросил:

- Правда? Ты бы хотел?

- Да, я бы хотел.

- Тогда давай!

Слава растерялся:

- Прямо сейчас?

- А когда?

- Не сейчас точно.

- Да блин, почему? – по-детски расстроился Лев.

- Потому что ты пьяный.

- Ну и что? Зато мне так проще!

- Я боюсь, что утром ты не будешь согласен с тем, что говоришь мне сейчас.

- Я буду. Честно.

- Тогда потом и вернемся к этому разговору.

Уловив непреклонность в Славином тоне, он нехотя сдался: потом так потом.

Встав с кровати, он прислонился спиной к стене, чтобы удерживать равновесие, и принялся расстегивать рубашку – очень медленно, промахиваясь пальцами мимо пуговиц. Слава, тем временем, расстилал постель.

Наблюдая за ним, Лев с грустью спросил:

- Ты меня хотя бы обнимешь? Как тогда.

- Обниму.

Ночью, окутанный Славиным теплом, он быстро начал проваливаться в сон, как вдруг услышал шепот над ухом:

- Лев…

Он распахнул глаза.

- Что?

- Я рад, что ты мне об этом сказал.

- А… Ладно.

- Это смело.

- Угу, - сонно промычал он.

- И… и ничего страшного в этом нет.

- Я знаю.

- Хорошо. Я просто не уверен, что ты знаешь…

Слава шептал что-то ещё, но Лев уже не слышал: он спал, и видел сны, в которых Слава не сказал ему: «Ты пьяный», в которых Слава сказал ему: «Давай», и они это сделали.

Лев и Слава [64]

Утром он открыл глаза, сразу всё вспомнил и едва слышно прошипел:

- Блять.

Про всё сразу.

Немилосердно, до звона и давления в ушах, болела голова.

Часы показывали одиннадцать, а Артур просил приехать до обеда. Чтобы быть к часу в онкодиспансере, нужно было отдирать себя от кровати как можно быстрее.

Он вспомнил их разговор со Славой, случившийся перед сном – а лучше бы не вспоминал. Кому-то алкоголь отшибает память, а у него из последствий только жгучая боль в висках и во рту как будто крысы насрали. Прекрасно, блин. Можно с кем-нибудь поменяться?

Осторожно, стараясь резко не вертеть головой, он огляделся и обнаружил, что лежит один. Взгляд зацепился за бутылку с минеральной водой, заботливо оставленную на тумбочке. Схватив её, Лев отвинтил крышку и залпом выпил почти половину. Поставив бутылку, он запоздало пожалел о таком порыве и прислушался к себе: не просится ли содержимое обратно?

Вроде нормально.

В коридоре послышались шаги, Лев внутренне съежился и натянул одеяло повыше, как будто оно могло спрятать его целиком.

Нет, нет, нет, не иди сюда…

Слава пришёл. Заглянул в спальню и коротко махнул рукой:

- Привет! Я купил минералку и аспирин. Я пытался найти аспирин у тебя, но, кажется, у тебя вообще нет аптечки…

Лев кивнул: мол, ты прав. А сам думал вообще не про аптечку, а про вчерашний разговор. Как же стыдно ему было – до жгучего ощущения в груди, до залитых краской щек. Казалось, даже дышать тяжело: воздух заряжен стыдом.

И Слава ведь тоже этот разговор помнил. Стоял, говорил про аспирин, а сам, наверное, крутил в мыслях вчерашний день. Думал, какой он, Лев, порочный, как низко он может пасть.

- …могу ещё что-нибудь принести, если нужно.

Слава что-то долго объяснял перед этим, но Лев прослушал. Он покачал головой, мол, ничего не надо, и коротко сообщил, что сходит в душ и уедет «по делам».

У Славы дрогнул голос:

- Насчёт Юли?

- Да.

- Можно с тобой?

- Нет, - строго ответил Лев. – Я сам.

Он так и не признался ему, что подозревает у Юли рак. Он так и не рассказал, что Артур – онколог (Слава не спрашивал, а Лев считал, что, в таком случае, не обязан уточнять).

Когда Слава вышел из спальни, Лев расслабился и откинул одеяло, с разочарованием опуская взгляд на топорщившийся гульфик трусов. Он был готов захныкать: всю ночь снилась какая-то хрень, а на утро – вот это.

«Обязательно надо сейчас, да? – мысленно огрызался он с собственным организмом. – У меня болит голова, меня тошнит, мне вообще не до этого…»

Он сделал всё, что полагается: сначала пописал, потом залез под холодную воду (от чего стал ещё злее, чем был), но эрекция всё равно не проходила. Самый очевидный способ его не устраивал: едва он прикасался к члену руками, как начинал фантазировать что-то не то – ну, про Славу, как они с ним… В общем, не очень интересно, а самое главное: странно, стыдно, совсем не так, как он привык, и это пугало – откуда оно вообще взялось в его голове?

«Это потому что я пил, – объяснял себе Лев. – Сначала я напился, и мне стало представляться что-то не то, и поэтому сны странные, и стояк, а Шева всегда говорил, что в похмелье самый жесткий стояк, вот он и не проходит…»

Короче, утешал себя мудростями от четырнадцатилетки.

Время поджимало, поэтому, делать нечего, он включил воду погорячее, зажмурился, разрешил представить себе всё, что хотел – чем больше отпускал контроль, тем хуже были эти представления – и кончил в самый ужасный момент своей фантазии: он представлял себя под Славой, и как тоже кончает, и как… Блять.

Он с отвращением поболтал рукой под струей воды, смывая с пальцев следы спермы – белая жидкость, смешиваясь с водой, убегала в сливной сток, и Лев надеялся, что его влажные мечты отправились туда же, вместе с ней. Стало легче.

Он вылез из душа и забеспокоился, что провёл там слишком много времени. А вдруг Слава подумает, что он там дрочил? То есть, он, конечно, это и делал, но не хотел, чтобы Слава это понял. Иначе бы он тогда и всё другое понял.

Он привёл себя в порядок перед зеркалом: умылся, почистил зубы, уложил волосы, попшикался сандаловым одеколоном и внимательно посмотрел на своё отражение: ничего странного? Подозрительного? Ни кругов под глазами, ни болезненной бледности – ничто не выдавало, что он вчера пил, что у него болит голова, что он хочет в ж…

Да хватит об этом!

В коридоре он снова столкнулся с внимательным взглядом Славы: пока шнуровал ботинки и надевал пальто, тот глаз с него не сводил. Лев всё боялся, что он припомнит. Но Слава подозрительно молчал. Выжидал.

Всякий раз, как он делал вдох, чтобы что-то сказать, Лев внутренне сжимался: вот щас, вот щас… Но Слава говорил совсем другое.

- Может, минералку возьмешь с собой?

- Давай.

Слава принес бутылку из спальни, Лев, щелкнув застежками на кожаном портфеле, убрал её внутрь: между маммографией и общим анализом крови. Посмотрел на Славу, стараясь при этом не сталкиваться взглядами.

- Ну, я пошёл.

- Подожди.

Момент настал. Сейчас он спросит: «Кстати, ты ещё не передумал?». Или (Лев не знал, что хуже) скажет: «Да, я знаю, что ты там дрочил».

Он повернулся к Славе и получил прощальный чмок в мягкие губы.

- Всё, теперь иди, - улыбнулся тот.

Он спешно вышел за дверь, и сразу вдохнул полной грудью: дома у него не получалось это сделать, от всех этих разговоров, переглядываний, недомолвок в квартире висела липкая атмосфера, в которой, как мухи в паутине, застревали любые его фантазии, и оставались там навсегда, как бесконечное напоминание о его бесстыдствах.

До онкодиспансера Лев добрался к часу, едва успев проскочить мимо регистратуры до того, как тётенька-оденьте-бахилы начнёт кричать: «У нас обед, куда припёрлися!». Артур ждал его на втором этаже в кабинете заведующей отделения: на двери висело имя Эльзы Арнольдовны, но мамы Артура на месте не было.

Проигнорировав едкое: «Хорошо выглядишь для утреннего похмелья», Лев вытащил перед ним рентгеновский снимок, листки с анализами и выжидательно посмотрел: давай, мол, рассказывай, доктор.

Артур взял снимок и на вытянутой руке поднес его к окну. Долго смотрел, прежде чем сказать:

- Ну да. Неоднозначно.

- Ага.

- А что, другие врачи не говорили, что подозревают опухоль?

Лев развел руками:

- Она ничего не говорила про опухоль. И я ей ничего не говорил про опухоль.

- Может, не хочет говорить, - предположил Артур, опуская снимок на стол.

- Кто не хочет? – удивился Лев. – Врач?

- Нет. Она не хочет говорить. Или слышать. Думает, что ты скажешь ей что-то другое, обнадеживающее.

- А я скажу? – уточнил Лев, имея в виду: «Может, ты видишь другие, не такие страшные варианты?».

Артур, прослушав его вопрос, задал свой:

- Почему биопсию не назначали?

- Не знаю. Может, потому что кормящая?

- А сейчас кормит?

- Нет.

- Надо биопсию.

Артур сел за стол, задумчиво глядя на снимок, и Лев, взяв из угла кабинета стул, сел напротив него. Спросил с надеждой:

- Не может там быть чего-то другого?

- Может, наверное, - ответил Артур, как показалось Льву, исключительно из жалости.

- У неё хорошие анализы, - Лев сунул ему под нос листок с печатью лаборатории.

Артур послушно глянул в него и сразу сказал:

- СОЭ повышен.

- Не сильно! – вставил Лев.

- Но повышен.

- А остальное вроде ничего, - упорствовал он.

- Но СОЭ – это рак, – Артур поднял на него погрустневший взгляд. Вздохнув, он указал на снимок: – И это, я думаю, тоже.

Чёрт.

Поникнув, он откинулся на стул, устало провел ладонями по лицу. Артур сказал, будто пытаясь забрать свой прогноз назад:

- Слушай, в любом случае: нужна биопсия. Пока рано что-то говорить, это просто догадки.

- Ты можешь выписать направление на биопсию?

Артур будто смутился:

- Давай лучше не я. Давай я к маме запишу, она заодно сама на всё это посмотрит.

Прикинув, какая очередь может быть на приём к доктору медицинских наук, Лев сказал:

- Там, наверное, долго будет.

- Я попрошу её найти время, - пообещал Артур. – Может, в середине следующей недели? Числа девятнадцатого?

Славин День рождения.

Лев покачал головой:

- Лучше после девятнадцатого. Любой день после.

Артур согласился, пообещал, что переговорит с матерью и позвонит для уточнения времени. Они скорбно замолчали. На фоне непростого разговора даже Артур потерял свою извечную, сквозящую в каждой фразе сальность, и теперь казался Льву приятным, сочувствующим человеком.

Лев забрал со стола снимок и анализы, сунул их обратно в портфель, оставленный на вешалке у входа. В тот момент, когда он это сделал, будто бы убрав из-под носа Артура навязчивое напоминание о драматичности происходящего, его похабный друг стал прежним. И, закинув ногу на ногу, спросил: - Кстати, как у вас всё вчера прошло?

- Что прошло? – раздраженно спросил Лев, застегивая портфель. – Я спал. Нормально спал. Спасибо, что спросил.

Уперев локоть в стол, Артур положил подбородок на ладонь и улыбнулся:

- Да не злись ты так.

Лев осёкся, напомнив себе, что Артур помогает, что сейчас и правда ни к чему спускать на него всех собак, и неожиданно для самого себя проворчал, возвращаясь на место за столом:

- Ладно. Извини.

- Ты такой… взвинченный всегда, – заметил Артур как бы между прочем. – Не может удовлетворённый человек быть таким взвинченным.

- О да, с Яковом я был само спокойствие, – хмыкнул Лев.

Задумавшись, Артур неожиданно согласился:

- Точно, ты и тогда был взвинченный. Видимо, он тебя тоже не удовлетворял.

Лев нервно засмеялся от этих попыток проанализировать его поведение.

- Ну да, давай, отмени ебнутого папашу и малолетних бандитов из моего детства, сведи всё к тому, что я взвинченный, потому что меня никто не трахает.

Блин, не так сказал.

Артур округлил глаза, довольно заулыбался, обрадовавшись этой ошибке.

- Заметь, твои слова, не мои.

- Я оговорился, – сдержанно ответил Лев, напрягая скулы.

- Да ладно, – пожал плечами Артур. – Я же не осуждаю.

- Ничего не «да ладно». Я оговорился, – настаивал он.

Артур заговорил с ним, как с ребёнком:

- Лев, да ничего страшного. Просто скажи ему, что хочешь именно этого, вот и всё.

- Прекрати издеваться!

- Я не издеваюсь, - спокойно ответил Артур.

Лев растерялся, потому что, кажется, и правда не издевался. Тогда он разозлился ещё больше: он что, всерьёз ему это советует?!

- Ты издеваешься, если говоришь мне это сейчас на полном серьёзе, - холодно произнёс Лев.

- Почему? – искренне не понял Артур. – Что в этом такого? Меня вот трахали, хотя я тоже, как ты… Ну, помладше люблю.

- Во-первых, я не спрашивал, что с тобой делали, – закатил глаза Лев. – Во-вторых, не сравнивай себя и меня.

- О, вот это заявление, – обиженно сказал Артур. – Чем ты лучше меня?

- Ну, ты… ты… Тако-о-ой, – он передразнил его едва заметные манерные интонации, усилив их раза в два. И, посерьезнев, хмуро добавил: – А я такой.

- И что это значит? – не понял Артур.

- Что тебе вот это всё нормально, когда тебя… Ну ты понял. А мне – нет.

Артур засмеялся, делая нарочито низкий голос и передразнивая теперь уже его:

- Потому что ты такой?

- Да! – беспомощно согласился Лев, хоть и чувствовал, что это странный разговор.

- Серьёзно? – Артур выпал из образа, рассмеявшись совсем открыто. – Ты серьёзно чего-то не делаешь просто потому, что воображаешь себя брутальным, холодным мужчиной, который не знает ни любви, ни жалости?

Лев чуть не задохнулся от возмущения:

- Я не воображаю! Я такой есть!

- Ну да, особенно сейчас, когда говоришь это с негодованием пятилетки.

Лев замолчал, обиженно сложив руки на груди, но поймал себя на том, что опять действует как пятилетка, и положил руки обратно на стол. В такой позе делать вид, что ты обиделся, было сложнее, поэтому для верной передачи эмоций пришлось хмуро уткнуться в пальцы.

Артур негромко спросил:

- А ты вообще знаешь, чего хочешь? Или делаешь то, что положено делать холодным настоящим мужикам?

- Я знаю, чего хочу, - твердо ответил Лев. – Я… я даже ничего такого не представлял никогда. У меня всегда было всё в голове… по-нормальному.

- Сложно воображать о мороженом, если никогда не видел мороженого, - заметил Артур.

Опять метафоры! Но на этот раз он понял.

- Что я, по-твоему, никогда не видел, как это делается? Я… я всё видел. Я даже делал. Ну, с другой стороны, в смысле.

- Ты просто не допуск…

- Всё, хватит! – перебил его Лев, поднимаясь со стула. – Я не хочу об этом говорить. Мы… ты… как ты вообще пришёл к этой теме? Мы вообще-то говорили про рак!

- Ну, та тема себя исчерпала, - пожал плечами Артур.

- И что? Это был серьёзный разговор! А ты тут начал…

Он запнулся, почувствовав себя лицемером. Вспомнил, чем сам занимался, перед тем как сюда прийти.

- Всё, я опаздываю, - сказал Лев, хотя никуда не опаздывал. – И тебе тоже пора, ты сказал, что тут до обеда, а уже после обеда, так что… Пока, спасибо за помощь!

- Приятно было поговорить! – услышал Лев, когда уже захлопывал дверь кабинета.

Он пулей сбежал по лестнице, проскочил мимо тётеньки на регистратуре, забыл попрощаться, получил в след ругательство и, наконец, оказался на улице. Перевел дыхание.

То, что с ним происходило – это кошмар. Это болезнь, которую невозможно контролировать. Оно лезет тебе в голову, хочешь ты этого или нет. Прямо как в двенадцать лет, когда он почувствовал первую мучительную тягу к Юре, оно тоже пробиралось в сознание. Тогда он ещё ничего не знал, не знал, как бывает, и это запретное влечение даже не оформлялось в четкие картинки, а потом он научился с ним мириться. А теперь опять, что-то такое же гадкое атаковало мозг, и на этот раз оно вооружено полным спектром визуальных представлений.

Что за несправедливость? Полжизни ему приходилось мириться с тем, что он гей, а теперь ещё столько же с тем, какой он гей? Кошмар.

Лев и Слава [65]

Он не знал, что ему подарить.

Точнее, не так. Он знал. Он даже купил подарок. Он спросил у Юли: «Что нужно Славе?», а она сказала: «Славе нужен набор масляных красок – чем больше будет цветов, тем лучше». Он пошёл в художественный магазин и нашёл этот набор: в деревянной шкатулке с выдвижными элементами, откидной крышкой на защелках и ручкой для переноски. Внутри были бережно упакованы тридцать четыре тюбика с масляной краской, специальные кисти, мастихин (Лев таких слов не знал раньше), три угольных мелка, растворители, лаки и палитра. Сколько ему это стоило? Ну, почти всего: всей стипендии, которую он благополучно вернул после заваленной сессии, а после «потери кормильца» так ещё и в тройном объеме, и, конечно, всей зарплаты студента-практиканта в должности помощника врача. Другой зарплаты у него теперь не было. В кармане осталось сто рублей до двадцать четвертого апреля – в этих числах обычно и начисляли стипендию.

Но всё равно он чувствовал, что его подарок… как будто неравнозначен тому портрету, что нарисовал Слава. Ну, будто бы он откупается от его праздника, а Слава вкладывал столько сил и ресурсов – наверное, портрет занял у него много дней, а может и недель. Он бы не думал об этом, если бы точно знал, что не может сделать ничего «равнозначного», но он-то знал, что может. У него тоже есть… кое-что.

Вот только можно ли сравнивать его «кое-что» со Славиным талантом к рисованию? Он настоящий художник, в этом никто не усомнится. А если он учится в специальном месте для художников, то почти что квалифицированный, с печатью на лбу: «Это художник, мы проверили». А настоящий ли поэт Лев? Его стихотворений никто не видел, ни один профессионал. Может, если бы он попытался поступить в место для настоящих поэтов, его печать на лбу была бы иной – «Это не поэт, мы проверили». С ним бы даже разговаривать не стали.

И ещё его беспокоило, как легко приходили к нему рифмы, не требуя ни времени, ни душевных мук, ни творческого кризиса. Разве бывают творческие люди без творческих кризисов? Может, это как раз показатель. Всем известно, что проще всего живётся дуракам, значит, проще всего пишется – бездарям.

Стихотворения, на которые вдохновлял его Слава, складывались в голове за считанные минуты: просто и примитивно – почти как «кровь-любовь-морковь». Ему бы писать сопливые строчки для праздничных открыток – там самое место подобному творчеству. С Днём рождения поздравляю, счастья, радости желаю…

Он сердито захлопнул блокнот, не сразу заметив, как с задней стороны обложки вылетел потрепанный листок в клеточку – наспех вырванный из тетради. Подняв его, он вгляделся в буквы и на долю секунды ощутил почти обморочный страх – сам не понял, почему. Это были стихи, вовсе даже не страшные, просто… Просто о Юре. Он не помнил, когда написал их, но раз они вставлены смятым листком в блокнот, значит, это было очень давно – в четырнадцать лет, когда он только-только узнал, что вообще так умеет – писать стихи. И, не до конца в это веря, несмело записывал их на обрывках бумаги.

Он вчитался в них, возвращаясь на десять лет назад: в больничную палату, где пахло капельницами и хлоркой.

Юра, мы так долго не говорим,

Ты так часто стоишь у моей двери,

Я не вижу тебя, ты почти незрим,

Ты целуешь меня.

Или я думаю, что целуешь.

Без тебя всё не так, это мир теней,

Без тебя становится всё темней,

Если я засыпаю, то вижу сон,

Где ты жив и где дышим мы в унисон,

И больше никто не тоскует.

Я узнал твой секрет. И твоя мать

Приходила сегодня. Я хотел кричать.

Но я знал, что его говорить нельзя,

Ни она, ни школа, ни твои друзья

Никогда не узнают про твой скелет.

Это наш секрет.

Это наш секрет.

Конечно, это были корявые стихи: Лев видел, как скачет ритм, как сбивается рифма, за такое не ставят на лоб печать «Настоящий поэт». Но всё равно он не посмел назвать их бездарными. Что-то в них было – что-то заставляющее сжиматься сердце. А может, ему так казалось, потому что они были о Юре. А может, он просто жалел себя-младшего, не желая отказывать этому мальчику в таланте. Этому мальчику, в своём время, и так во многом отказали.

Написать бы что-нибудь такое же чувственное для Славы. Но это казалось почти невозможным: разве стихи о любви, об ответной счастливой любви, бывают нормальными?

Бывают – тут же находил ответ Лев. Например, у Рождественского: за тобой через года иду, не колеблясь, если ты — провода, я — троллейбус, ухвачусь за провода руками долгими, буду жить всегда-всегда твоими токами. Льву нравилось – он понимал, как это, хотя Рождественский писал не про него, и уж тем более не для мужчины. Вот бы тоже так уметь: говорить о своих чувствах, чтобы другой человек, прочитав, сказал: «Это и мои чувства тоже». И чтобы неважно, кого любишь – мужчин или женщин – передавать это ощущение всем одинаково. Наверное, поэзия стирает границы.

Он хотел бы уметь их стирать.

Лев лег на кровать вместе с блокнотом и карандашом, попытался сообразить что-нибудь толковое. Нашёл своё стихотворение пятилетней давности – про Славу, когда он ещё и не знал никакого Славу. Может быть, это оно?

И слова закрутились.

Ты пахнешь светом и летним днём,

Таким порывистым и невинным,

Ты зажигаешь во мне огонь,

Я прогораю до сердцевины.

Я как всегда опускал глаза,

Потом ещё раз, и снова, снова,

Мне было страшно тебе сказать

Хотя бы слово.

Хотя бы слово.

Я трус. И без меня

Ты это знаешь не хуже бога.

Оно приходит ко мне опять.

Оно приносит одно и то же.

Я так устал, ты бы только знал

С самим собой я играю в войны.

Ты, может, знаешь, как перестать?

Мне станет в тысячу раз спокойней.

Дописав, Лев вырвал листок, смял и отправил под кровать. Фигня какая. Оно не праздничное, не милое и вообще… не о любви. Непонятно о чём. Будто все мысли, которые у него только есть, он надёргал, срифмовал и получился этот ужас.

Короче, никакой он не поэт. Хорошо, что купил масляные краски.

Слава не строил на свой день рождения особых планов: говорил, что отметит с семьей, а потом, вечером, зайдёт ко Льву. Они сначала так и договорились, но утром Слава всё переиграл: прислал СМСку со словами: «Может, зайдёшь ко мне? Я тебя познакомлю с мамой». Он был на парах, когда получил это сообщение, а потому не успел привести себя в более… более молодёжный вид. Пожаловал к расхлябанному Славе, который в тот день опять был в Юлиных индийских штанах, в рубашке и при галстуке (он это редко делал, но в тот день почему-то приспичило нацепить галстук).

Едва он ступил на порог, как Слава позвал свою маму и заявил ей:

- Это Лев. Мой друг, у которого я ночую.

Она, оглядев его с головы до ног, кивнула в знак приветствия и ничего не сказала. Но всё подумала – это было заметно.

Лев же, в свою очередь, удивился, что у Славы такая пожилая мама. Она годилась в мамы даже его маме.

- Ты меня с пар сдёрнул, поэтому твой подарок остался у меня дома, – объяснил Лев. И, когда мама скрылась в зале, наклонился к нему для поцелуя. – С Днём рождения.

В квартире, как это обычно у них бывало, царила анархия. Мики, вооружившись воздушным шариком, бегал из комнаты в комнату, бросаясь взрослым под ноги. Фингал, полученный после падения с коляски, зажил почти без следа, и ребёнок определенно пытался набить новые шишки.

Когда малыш в четвертый (или пятый?) раз набежал на Льва, тот, наклонившись, постарался сказать не очень строго:

- Всё, Мики, успокойся.

Мики, внимательно выслушав Льва, высунул язык, издал звук, похожий на позыв к тошноте, и побежал в обратную сторону. Слава прыснул от смеха.

- Почему я ему не нравлюсь? – растерянно спросил Лев.

- Он делает так со всеми, кто ему нравится, - заверил Слава.

Когда Мики налетел на него, Слава взял ребёнка на руки, но тот, вместо звука: «Буэ», поцеловал дядю в щеку. Ну да, ну да… Целует он, наверное, тех, кто ему не нравится. Льву даже обидно стало.

Юля была на работе (она работала телеоператором на местном канале – Лев даже не знал, что на таких работах встречаются девушки), Слава на кухне готовил им чай, его мама тактично уединилась в другой комнате, а Мики, которому в силу возраста чувство такта ещё было неведомо, донимал Льва «невероятными» историями. Из-за маленького словарного запаса и проглатывания слогов, все эти истории звучали как малопонятный набор звуков.

- А ты наиш, что я ы-ы-тын адил ададазин! – взахлеб рассказывал Мики, устроившись за кухонным столом рядом со Львом.

Лев беспомощно смотрел на Славу: чего, мол?

- Он говорит, что один ходил в магазин, - перевел тот.

- А, - сказал Лев, снова поворачиваясь к Мики. – Да ты врёшь, наверное. Кто бы тебя отпустил одного?

- Я не у-у-у-у! – возмущался Мики. – Ама таяла у тутеней, а я дадол аты-ы-ын!

Лев чувствовал, как у него скрипят шестерёнки в мозгах. Слава, наверное, услышал этот скрип, поставил перед ним кружку с чаем и подсказал на ухо:

- Просто говори: «Здорово», «Ничего себе», «Ого» после его реплик.

Лев кивнул, усвоив инструкции, а Мики продолжил вещать:

- А ты наиш, что я ка-та рас ыпал из ка-й-ас-ки?

- Здорово, - ответил Лев почти в тот же момент, как сообразил, что сказал Мики: что он выпал из коляски. – В смысле, не здорово! Мне жаль.

Мальчик, нахмурившись, ткнулся в тарелку с тортом (в тарелку Льва, самому Мики не досталось – Слава сказал, что «уже хватит»). Пробубнил:

- Не тозе аль. У иня ытеказ.

- У тебя вытек глаз? – переспросил Лев.

- У иня ытеказ!!! – заголосил Мики, пока Слава на другом конце стола давился от смеха. – Тё ты меёшься, Ава?!

«Ава», замотав головой, отпил чай, задавливая смех, и погладил Мики по голове:

- Я не над тобой.

- А что такое «ытеказ»? – уточнил Лев.

- Я не знаю, - шепнул ему Слава.

Мики, разозлившись, издал рычание, спрыгнул со стула на пол, заявил, что пойдёт к бабушке, потому что она его понимает, и протопал ногами из кухни. Слава виновато посмотрел ему в след, и сказал, что, наверное, зря они начали смеяться.

- Я не смеялся, - гордо ответил Лев.

- Ага, ты смешил.

- Я правда подумал, что он это говорит! Я выпал из коляски, у меня вытек глаз – это логичная связка!

Слава снова засмеялся, а потом, замолчав, начал ковырять вилкой тарелку: водил зубчиками вокруг торта, не притрагиваясь к куску. Подняв взгляд на Льва, спросил, будто стесняясь:

- Мне можно будет у тебя остаться?

- Странный вопрос, – нахмурился Лев. – Почему нет?

- Мне в прошлый раз показалось, что ты меня избегаешь, - сдержанно ответил Слава.

В прошлый раз – это с субботы на воскресенье, когда Лев пришёл из больницы после разговора с Артуром, они провели вместе вечер, а потом он сказал, что у него болит голова (банально, ну и что?) и по-быстрому смылся спать, надеясь, что дело не дойдёт до секса. Если бы дошло, Слава мог припомнить его сомнительные откровения, а Лев не хотел их вспоминать.

- Я тебя не избегал, – напряженно ответил Лев. – У меня правда болела голова. Я же… я же накануне пил.

Слава вздохнул:

- Ясно.

- Ты обиделся?

- Нет, это другое чувство.

- Какое?

- Чувство, что в наших отношениях что-то происходит, а ты со мной это не обсуждаешь.

- Ты… – он сбился, думая, говорить или нет. – Ты знаешь, что происходит.

- Нет, не знаю, - упорно говорил Слава.

- Как это не знаешь? – досадливо спросил Лев. – Ты прекрасно знаешь, после чего стало… «что-то происходить».

- Так, может, скажешь об этом нормально?

- А ты почему не скажешь?

- Думал, ты не хочешь, чтобы я первый поднимал эту тему.

Да! То есть, нет. То есть, он правда не хотел, потому что как будто бы надеялся, что Слава забыл или списал его признания на пьяный бред, но если он не забыл и не списал, если они оба просто выжидают момента, когда один из них рано или поздно расколется, то… пускай это лучше будет Слава. Ему тяжело раскалываться.

- Начни ты, – попросил Лев, хотя и понимал, что не прав.

С чего может начать Слава? Это ведь его, Льва, проблема, он первый поднял эту тему и первый должен объясниться.

Слава встал, обошёл стол, закрыл кухонную дверь и вернулся на своё место. Сказал, чуть понижая голос:

- Могу начать с уточнения, что мне неважно, что ты говорил о своих желаниях, когда был пьяный. Я не буду к тебе с этим лезть, если ты не захочешь повторять это трезвым. Можем просто закрыть тему.

Лев растерялся: почему-то предложение Славы его разочаровало – в смысле закрыть тему? Неужели Слава даже не попытается его поуговаривать? Может, если его хорошенько поуговаривать, то он и согласится…

Он решил сверить свои ощущения со Славиными.

- Ты расстроишься, если мы закроем тему?

Он покачал головой: нет.

- Почему? Ты же говорил, что тоже этого хочешь.

Слава сказал:

- Если тебе это неприятно, то не хочу. Потому что, когда одному неприятно, для второго это тоже теряет смысл.

Лев соврёт, если скажет, что не готовился к этому разговору. Готовился. И даже репетировал в уме фразу, которую собирался вот-вот произнести. Хотел бы он сказать, что вырос как личность, чтобы созреть для такой беседы, но дело было не в этом. Просто он понимал то, чего ещё не понимал Слава.

Завтра Юля пойдёт к Эльзе Арнольдовне. Ей назначат биопсию, неделя, максимум две, и диагноз будет подтвержден. Они стояли на пороге катастрофы. Это последний нормальный день их жизни. Если они не сделают этого сегодня, то не сделают никогда – так ему казалось. А больше всего он боялся, что их отношения вообще не переживут эту катастрофу, она переломит их обоих и выкинет за борт. И что тогда? У него когда-нибудь ещё будут отношения?

Наверное, будут. Он думал, что да. Но они точно не будут такими, потому что таких, как Слава, больше нет. Если он когда-нибудь научится говорить другим о своих желаниях (ну а почему нет, он ведь научился говорить: «Я гей»), то будет восприниматься другими, как трофей. Он очень боялся, что мужчины будут воспринимать такой секс с ним, как победу над ним: над последними крупицами его мужественности, если от неё хоть что-то останется к тому моменту.

Но если он проведет эту ночь со Славой, то не услышит утром ни насмешливых комментариев (мол, как там его мужественность – ещё на месте?), ни обидных подтруниваний. Слава его любит.

Подняв на него взгляд, Лев сказал:

- Я хочу сделать это сегодня ночью. Но мне нужно, чтобы перед этим мы ещё раз поговорили.

- О чём?

- О том, что это нормально. Когда ты это говоришь, я тебе верю.

- Поговорим, - согласился Слава. – Но если ты себе не веришь, то, может, не надо?

Лев испугался, что он откажется – и это после того, как ему пришлось об этом просить.

- Слава, мне столько сил потребовалось, чтобы это сказать, а ты теперь меня опрокидываешь.

- Нет! – он поспешил оправдаться. – Просто… если нужно столько сил, чтобы сказать, то сколько нужно, чтобы сделать?

Лев молча вытащил телефон из кармана, посмотрел на часы. К четырём ему нужно было на последнюю пару по реаниматологии, а было уже три. Не получалось нормально закончить разговор.

Слава, по-своему поняв его ледяное молчание, быстро заговорил:

- Не думай, что я этого не хочу, я просто боюсь. Мне страшно, что ты пожалеешь, а если пожалеешь, то будешь злиться, и, скорее всего, на меня.

- Я не буду на тебя злиться, - произнёс он, убирая телефон обратно.

- Я в этом не уверен.

Лев, вставая из-за стола, веско сказал:

- Придётся тебе поверить мне, а мне – поверить тебе. Ничего не поделаешь.

Слава не нашёлся, что сказать. Кажется, впервые за год отношений он смог его переспорить.

Лев и Слава [18+]

Сердце заходилось от страха. Он лежал на кровати, телефон лежал рядом, на вытянутой руке от него, время от времени он дотягивался, включал экран, смотрел на часы и в панике опускал мобильник обратно. Ему казалось, что он пролежал так уже весь день, а проходили минуты – две, три, пять… Слава должен был прийти к девяти.

Он резко сел, когда услышал скрежет ключей в замочной скважине. Затаился, почти перестав дышать, словно не хотел, чтобы его нашли.

Слава ничего не спрашивал и не говорил, хотя обычно вваливался к нему домой с приветственными возгласами. Теперь он тоже был тих. И Лев был тих. Только часы шумели: тик-так…

Слава прошелестел в коридоре верхней одеждой, прошел в ванную, зашумел водой, а потом скользнул в комнату и Лев, увидев его, забоялся ещё сильнее. Это было неправильно: он надеялся, что присутствие Славы облегчит его состояние, а не усугубит. Раньше у него так всегда и было: если он боялся экзамена, то страх проходил, едва он оказывался перед экзаменатором. Почему с сексом не сработало?

Но хорошо, что Слава хотя бы переодел штаны: теперь он был в джинсах, а не в шароварах Алладина. Отдаваться парню в женской одежде как-то обидно что ли. А ногти всё ещё крашеные: сегодня – в черный. На каждом пальце, кроме большого, надеты аккуратные серебристые кольца, а на среднем – даже два. Точно какие-то цыганские штучки.

Лев перевел взгляд на Славино лицо: тот смотрел серьёзно и будто бы ждал какой-то команды к действию. А какой команды? Нельзя же так сразу…

Лев кивнул на комод: на нём, заранее подготовленная, стояла деревянная шкатулка с красками.

- Твой подарок, - произнёс он.

Слава, переведя взгляд, тут же изменился в лице: в два шага оказался у комода и восторженно заговорил:

- Вау!.. Это же… это же… те самые краски!

Лев удивился, как он быстро понял, что в этом странном чемодане. Если бы ему такой показали, он бы решил, что внутри швейная машинка.

Слава раскрыл шкатулку, выдвинул дополнительные ящички и, почти не дыша, оглядел каждый тюбик с краской, не касаясь при этом руками – как перед музейным экспонатом. Лев тоже подошёл к комоду: хотел блеснуть знаниями и рассказать Славе, что маленькая лопатка называется «мастихином», но Слава сказал: «Я знаю». Не получилось…

Слава, подняв взгляд на Льва, хищнически улыбнулся и, обойдя комод, бросился к нему на шею с объятиями.

- Ты самый лучший!

Когда Слава отходил, отпуская его, Лев задержал его руку на своей груди – там, где нестерпимо, будто пытаясь вырваться наружу, колотилось о ребра сердце – и прошептал:

- Мне страшно.

А Слава ответил:

- Мне тоже.

И тогда ему совершенно иррационально стало спокойней: как хорошо боятся не одному! А то он уж было подумал, что совсем… Испортился. Сначала начал плакать на кладбище, потом появились сомнительные желания, теперь от страха трясется, как осиновый лист. Но если он не один трясется, если Слава тоже трясется, может, ещё ничего – может, это нормально даже.

Слава, словно смутившись, что держит руку на груди Льва так долго, убрал её и сбивчиво заговорил:

- Слушай, мы не обязаны это делать, если ты сейчас не уверен, мы можем…

Лев мысленно застонал: опять эти его этично-тактичные бла-бла-бла…

- Всё, поздно, не отвертишься, - перебил он.

- Я и не пытался! Я за тебя переживаю.

- Тогда руку верни.

- Чего?

- Руку верни, - повторил Лев, указывая взглядом на свою грудную клетку. – Сюда.

Слава, помешкав, вернул – правую, а он свою левую положил сверху. Они стояли так около минуты, выравнивая дыхание – Лев старался дышать в так вздымающейся груди Славы, а Слава ориентировался на Льва, и, в конце концов, у них получилось: они стали дышать в унисон, успокаивая сердцебиения друг друга. И когда это случилось, Лев, переплетаясь пальцами со Славой, взял его за руку и потянул к кровати.

Они опустились на постель: Слава оказался снизу, он – сверху. Раньше, с другим парнем, всё случалось по-другому: он бы сейчас подтянул его к себе, за бедра, вынуждая раздвинуть ноги, и всё бы случилось без длинных прелюдий. Так всегда было с Яковом, так никогда не будет со Славой.

На Славе была замысловатая многослойная шмотка: кофта, под которой ещё одна кофта (но на самом деле не кофта, а её имитация), под имитацией ещё одна имитация, а под всем этим футболка (настоящая, а не имитация), а под футболкой майка, и Лев замучился с этим похлеще, чем в тот единственный раз своей жизни, когда расстёгивал на девушке лифчик. Наконец, добравшись до смуглого тела, он откинул в сторону подвеску с молнией, и начал целовать тугие мышцы груди, задерживаясь губами на сосках – каждый раз, когда он нежно проводил по ним языком, Слава сжимал под собой мягкое покрывало. Дразня, Лев медленно спускался поцелуями ниже, к животу, на котором от напряжения вырисовывались едва заметные кубики пресса, провел языком от пупка к паху, и уперся в разлохмаченный пояс джинсов.

Справившись с тугой пуговицей, Лев махнул вниз замок на ширинке и стянул со Славы штаны вместе с трусами и носками. Оглядев любимое тело, Лев замешкался: что-то в нём изменилось.

- Ты бреешь ноги? – удивился Лев.

- Не только ноги!

- Это-то ладно, но ноги… Раньше не брил.

Слава, выдохнув, начал оправдываться:

- Слушай, я нервничал, мне нужно было на что-то от…

Лев рассмеялся и поцеловал его в бедро – от этого Славин член дернулся, как живой, а сам Слава замолчал на полуслове.

- Мне всё нравится, - заверил Лев. – Я просто не ожидал.

В его собственной одежде становилось нестерпимо жарко и тесно, особенно в брюках, и, он, придерживая член Славы, обхватил его губами, а второй рукой тем временем расслабил ремень на поясе. Слава шумно втянул носом воздух, заерзал бедрами и, запустив пальцы в светлые волосы, начал гладить его по голове. Льва всегда удивляло это в Славе: когда он делал ему минет, тот никогда не хватал его за волосы, а только вот так – осторожно опускал в них пальцы. Сам Лев такой аккуратностью к партнёрам не отличался: Славу, впрочем, он за космы не дергал – сначала стеснялся, а потом заметил, как ведет себя парень, и переучился у него.

Всё, что он делал с ним в ту минуту, он делал множество раз до, но всё равно ощущал этот момент как особенный, как то, что больше никогда не повторится.

Когда он несколько раз провел языком по влажной – и от слюней, и от собственной смазки – головке, Слава мелко затрясся и, отстраняясь, негромко попросил:

- Стоп, стоп…

Лев немедленно отпустил его, решив, что сделал что-то не так. Но Слава, приподнимаясь на локтях, виновато пояснил:

- Я так долго не продержусь, а у нас большие планы. Иди сюда.

Он схватил Льва за рукав рубашки, притягивая к себе, и тот начал задыхаться, чувствуя, как быстро пробегают Славины пальцы по пуговицам, освобождая его от рубашки, как горячие губы по-вампирски впиваются в шею – наверное, останутся засосы, но как было плевать на это в тот момент, кто бы знал. Слава осторожно – так, как умеет только он: быстро, страстно, но предельно аккуратно – развернул его за плечи, отправляя спиной на кровать, и Лев почувствовал себя максимально комфортно: да, так хорошо. Он и не думал раньше, как устал от нависающего состояния над другим человеком, от постоянной необходимости (необходимости, а не желания!) всё контролировать, всем управлять, говорить, что делать и заставлять других делать то, что он говорит. И самого себя заставлять тоже. Надоело.

Он разрешил Славе целовать его, куда захочется, разрешил снять с него одежду и швырнуть, где придётся, а себе он разрешил ни о чём не париться.

Проведя рукой несколько раз вдоль его члена, Слава неожиданно остановился и, нахмурившись, сообщил:

- Извини, я щас…

Лев, которого колдовство Славиных рук уже начало уносить в нирвану, выплыл из неё обратно и приоткрыл правый глаз. Увидел, как Слава стягивает с пальцев кольца – одно за другим – и складывает их на тумбочку. От этого действия Лев неожиданно вспомнил, к чему всё идёт, и снова забеспокоился – впрочем, уже не так сильно.

Когда Слава, оставив все украшения, снова повернулся к нему, страх начал проходить. Будто заметив эту перемену во Льве, Слава уточнил:

- Всё в порядке?

- Да.

- Что ты хочешь, чтобы я сделал дальше?

Лев растерялся, застигнутый этим вопросом врасплох. Он прекрасно знал, чего хочет, но сказать об этом вслух было выше его сил. Поэтому он был благодарен, когда Слава, не дождавшись ответа, вернул свою ладонь на его член и мягко уточнил:

- Так нормально?

Лев осторожно взял его руку в свою и, чувствуя, как сердце начинает стучать в ушах, приподнял бедра и завёл её вниз, за мошонку, к тому месту, где его ещё никто никогда не трогал. Слава несмело шевельнул пальцами, касаясь его, и Лев вздрогнул, выдохнув: - Вот так – ещё нормальней.

Он убрал свою руку, позволяя Славе самому решить, что делать дальше. Тот, взяв одну из подушек, положил её Льву под бедра, лёг слева от него на кровати и вернул руку ему между ног. Подперев голову рукой, он улыбнулся Льву, показывая ямочку, и с придыханием произнёс: - Эх, хорошо лежим…

Лев рассмеялся, чувствуя к Славе теплую благодарность: за юмор, за непосредственность, за то, что он догадался не разглядывать его в упор, а лечь рядом и смотреть глаза в глаза. Его пальцы аккуратно, едва касаясь, ходили кругами вокруг ануса, и это было… необычно. Совсем не так, как когда прикасаются к члену, но по пояснице всё равно пробегали приятные мурашки, усиливающиеся в те моменты, когда Слава наклонялся и целовал его в губы, или в шею, или в ключицы – куда дотягивался. Его член тёрся о бедро и Лев слегка ласкал его рукой.

- Скажешь, когда можно будет дальше, - прошептал Слава на ухо.

От приятной расслабленности у Льва пересохло во рту, и он сказал одними губами:

- Можно…

Он убрал руку, развернулся к своему рюкзаку и вытащил из бокового отдела тюбик со смазкой. Лев даже приподнялся на локтях от удивления:

- Фига ты продуманный!

Слава хмыкнул, выдавливая содержимое тюбика на пальцы:

- А ты планировал на сухую?

Лев пожал плечами, отшучиваясь:

- Ну, терпеть боль – это так по-мужски…

Вообще-то он так и думал ещё несколько дней назад, когда воображал, как это будет, если всё-таки случится. В его тогдашнем мировоззрении если уж и отдаваться парню, то только переступая через физическую боль – чтобы он видел, и сам Лев тоже видел, какой он сильный, мощный и по-прежнему брутальный несмотря ни на что.

Но теперь, рядом со Славой, это казалось каким-то бредом, и он был рад, что хотя бы один из них в своём уме и догадался купить смазку.

Слава вернул руку к анусу, и Лев почувствовал холодное между ягодиц, а поглаживающие движения превратились в давящие и интенсивные. Лев выдохнул: это хорошо, это хорошо, это хорошо, и тут же, почувствовав, как что-то вторгается в него, запротестовал, схватил Славу за запястье, удерживая: а вот это нехорошо, нехорошо!

- Что? Больно? – спросил Слава.

Лев прислушался к себе: нет, не больно. Он просто… не ожидал. Точнее, ожидал, но не ожидал. Точнее…

- Испугался, - признался он, отпуская Славину руку. Он чувствовал, что палец всё ещё в нём.

Слава потянулся вперед, к месту между его ног.

- Мне, наверное, лучше видеть, что я делаю.

- Нет! – сказал Лев. – Не смотри туда!

Слава улыбнулся, целуя Льва в губы и всё-таки выбираясь туда, к ногам.

- Мне всё равно придётся посмотреть, - резонно заметил он.

Лев, смирившись, нехотя раздвинул ноги шире, пропуская его и позволяя сесть между ними. Он вдруг ощутил себя таким беззащитным и уязвимым, что всерьёз поник и даже возбуждение стало пропадать, а тут ещё и второй палец начал в него забираться. Он поморщился: без должного желания оно и вправду очень болезненно.

- Ты очень красивый, - вдруг сказал Слава и Лев залился краской.

- Правда?

- Конечно правда, - серьёзно ответил он.

Значит, Слава не считает, что он выглядит глупо и жалко в этой дурацкое позе с ногами враскоряку?

- Расслабься, - попросил Слава, прислонившись щекой к его ноге и целуя с обратной стороны бедра.

Лев почувствовал, как его член снова начинает напрягаться, и схватился за него рукой, проводя вверх-вниз. Слава начал давить ему куда-то под яйцами – Лев не смог распознать, снаружи это давление, или изнутри, но оно вырвало из него стон удовольствия, и он тут же стыдливо прикусил губу – нельзя, нельзя, он же не какая-то телка из порнухи!

Но Слава уловил и этот стон, и едва заметное движение бедрами навстречу – давление стало интенсивней, а Лёв всё думал: что это, блин, за ощущения? Что он там делает? Трахает его, наверное, да? Пальцами… Господи, какой стыд. Какой кайф. Какое… всё и сразу.

Время от времени он опускал глаза, на Славу, и замечал, что тот тоже держится за свой член — это зрелище будоражило ещё сильнее. Значит, ему тоже нравится, что происходит? Он его возбуждает, хоть и глупо выглядит?

Он прикрыл глаза, концентрируясь на распирающем чувстве внутри – как же это круто, и почти не больно, может, только слегка, а Власовский всё время жаловался: больно, больно… Врал, как обычно.

Он слышал, как щелкнула крышка тюбика, как давление ослабло, и замер, в ожидании, когда оно повторится. Приоткрыл глаза, увидел Славу, который наклоняется к нему, чтобы поцеловать в губы. Лев обнял его за плечи, целуя, Слава подхватил его за бедра, внутри на мгновение стало пусто, а потом снова – приятно задавило, проникая в его тело, но как-то не так – сильнее, заполняя всё и сразу, давя со всех сторон, приятно и болезненно одновременно.

- Это что-то другое, - сказал Лев, обрывая поцелуй.

- Немного другое, - согласился Слава, опираясь руками на матрас рядом с его головой.

Лев растерянно посмотрел на его руки: если обе здесь, то там…

Ахренеть.

Новые, незнакомые ощущения заполняли его c каждым Славиным движением – а Слава именно двигался, а не толкался – очень медленно, очень осторожно, и что-то в нём то сладко сжималось, то разжималось. Хотелось быстрее, но, когда он начинал двигать бедрами навстречу, появлялась боль, и Слава тут же замедлял его: - Тш-ш-ш, - произносил он на ухо. – Это как-нибудь в другой раз.

Он посмотрел Славе в глаза, а Слава посмотрел на него, и Лев подумал: как он жил без этого раньше? В смысле, не без члена в заднице (хотя и без этого тоже – глупое упущение), а без такой близости с ним, без чувства абсолютного доверия и принятия. Он ещё никогда, как в ту минуту, не чувствовал себя таким любимым, таким нужным, таким желанным – и это сквозило во всём, даже в том, как Слава время от времени опускал руку на его бедро, придерживая.

Половой акт… Что за дурацкое название? Тот, кто его придумал, наверное, никогда не занимался настоящим сексом. То, что происходило между ними, было актом любви. Актом доверия.

Он перестал стесняться, с легкостью поддаваясь любым Славиным действиям: раздвигал ноги шире, позволял закинуть их на плечи и даже… Даже почти стонал. Да, почти. Потому что это всё-таки не к лицу, если прям совсем уж стонать. Но чуть-чуть, он решил, можно.

- Ты можешь ускориться, если хочешь, - прошептал Лев.

Слава покачал головой:

- Больно будет.

- Я знаю, что хочется ускориться, - с пониманием произнёс он.

Слава ничего ему не ответил и остался в том же плавном темпе, что и был.

Лев хорошо помнил, что чувствуется на его месте: помнил, как сложно было себя контролировать, как хотелось впечатать Якова в кровать, а тот ныл, что ему больно, замедляя скорость секса до черепашьего, и это раздражало. Теперь он понимал, что был плохим партнёром для Якова. И радовался, что сейчас на месте Якова он сам, а не Слава. Он бы не был таким аккуратным, он бы всё превратил в неловкое воспоминание. И всё-таки… Всё-таки на этом месте он чувствует себя куда лучше, чем на том.

Хорошо, что он не понял этого раньше.

Хорошо, что не сделал этого со случайным парнем, подвернувшимся от скуки.

Хорошо, что сейчас с ним был именно Слава.

Больше не в силах терпеть, Лев просунул руку между их животами, к члену, и, несколько раз проведя по стволу, сжал его у основания, мягко приближая оргазм, который, накатывая, сначала перекрыл дыхание на полустоне, а потом пробил всё тело обжигающим разрядом. Он с надрывом задышал, чувствуя, как брызгает сперма на живот, пачкая и его, и Славу, и как бесстыдно сокращаются мышцы вокруг члена, усиливая оргазм.

Он откинулся на подушку, мокрый от пота, а Слава, подавшись назад, с некоторой растерянностью посмотрел на следы семени и удивленно спросил:

- Ты что, кончил?

Лев невольно рассмеялся от его интонаций.

- Что за вопрос? Как будто мы Достоевского читали.

- То есть… - выдохнул Слава. – Тебе понравилось?

- Да, - искренне ответил Лев. – Да, очень.

Слава подался вперед, и Лев почувствовал, как член внутри него тоже болезненно толкнулся.

- Вытащи, - попросил он.

- Извини.

Слава вышел из него, и Лев, глядя на его эрекцию, испытал укол вины за свой поспешный оргазм. Предложил, садясь на постели и подвигаясь ближе:

- Давай я.

Слава кивнул, и Лев, обхватив одной рукой Славу за талию, а второй – за член, прижал его к себе, и, целуя губы, шею, чуть прикрытые веки, помог дойти до оргазма вторым.

(Но покрывало, конечно, придётся потом постирать)

Слава обессиленно лег на постель, дыша, как марафонец. Лев, дотянувшись до тумбочки, вытащил из верхнего ящика салфетки, вытер руки от Славиной спермы, потом живот – от своей, потом Славин живот – тоже от своей, а потом прильнул к нему, укладываясь рядом.

- Как тебе? – спросил он, целуя Славу в волосы.

- Капец, – тяжело дышал тот. – Аж покурить захотелось, а я никогда не курил.

- Это хорошая оценка? – посмеялся Лев.

- Это ахуенная оценка, – Слава, вытянув руку, приобнял его за плечи. – Всё время хотел сказать, что люблю тебя, но не мог подобрать момент.

- Для таких слов любой момент подходящий, – заметил Лев.

- Тогда я люблю тебя.

- А я люблю тебя, - ответил он, целуя тотчас возникшую ямочку на щеке. И, опережая Славин порыв, первым протянул ладонь: – Ты не забыл? Дай пять.

- На, – Слава хлопнул сверху своей ладонью. И, переходя на шутливо-напускной тон, сказал: – Приятно было провести с вами время, сударь, извольте откланяться в душ.

- Только быстро, - попросил Лев. – Я тоже хочу.

- Я всегда быстро!

- Ага, как начнёшь себе что-нибудь брить, так всё.

Слава, засмеявшись, убрал руку с его плеча и, перекатившись, встал с кровати.

Лев, проводив его взглядом, оглядел смятую постель, дотянулся до тюбика со смазкой, закрыл его и подумал: «Вот это да».

Лев и Слава [66-67]

В ту ночь он так и не заснул: смотрел в одну точку – туда, где в полумраке блестели оставленные на тумбочке кольца – снова и снова воспроизводя в памяти сцены лучшего секса в своей жизни. Ему даже казалось, что он ревнует себя-настоящего к себе-прошлому: вот бы отмотать время назад и пережить всё ещё раз.

Когда стало рассветать, Лев осторожно, чтобы не разбудить, выбрался из Славиных объятий и сел на кровати, спустив ноги на пол. Сна не было ни в одном глазу: не зная, чем себя занять, он склонился над тумбочкой и пересчитал Славины кольца. Девять. Раньше их было восемь – на все пальцы, кроме больших, по одному. Стало интересно: сможет ли он найти новое?

Раньше он обращал на них внимание только мельком: например, когда они смотрели фильмы, обнявшись на диване, и он полулежал на Славиной груди, облокотившись на плечо затылком, а Слава держал руку на его груди, и он разглядывал кольца при тусклом свете телевизора. Он удивился, как хорошо их узнаёт теперь – все, кроме одного, самого толстого, с гравировкой с внутренней стороны: «Нормальность — это асфальтированная дорога: по ней удобно идти, но цветы на ней не растут». С внешней стороны кольца была миниатюрная версия картины Ван Гога «Звездная ночь». Лев был уверен, что не видел этого кольца раньше – он бы запомнил такое яркое, выделяющееся на фоне остальных.

«Наверное, Юля подарила, — подумал он. – Или мама… Хотя мама – вряд ли. Мама бы не стала поощрять в нём ненормальность»

И следующая мысль перебила предыдущую: нет, не Юля. С Юлей он разговаривал про подарки – специально, чтобы не повториться – и она сказала, что отведет Славу в салон, уши прокалывать. Он ещё тогда спросил, мол, что за бред, то есть, он спросил помягче, потому что хотел нравиться членам Славиной семьи, он спросил: «Зачем?», а она сказала, что Слава давно хотел, но мама не разрешала, а теперь, раз восемнадцать, можно и сделать. Лев не стал ей говорить, что этот её «подарок» всё только усугубляет в Славином внешнем виде – сдержался. Но сейчас это неважно! Важно то, что ни про какое кольцо она не говорила…

«Может, забыла?»

«Нет, просто это подарила не она»

«А кто тогда?»

Кто – хороший вопрос.

Лев оставил кольцо на тумбочке, поднялся с постели и начал сердито собираться на пары. То, что он сердит, сквозило в каждом его действии – в нервном открывании крана, в нажатии кнопки на электрическом чайнике, в жевании бутерброда. Осложняло ситуацию то, что сердиться приходилось тихо, чтобы не разбудить Славу, а сердито и бесшумно хлопать дверцами шкафов – почти невозможно. Но он старался.

Собравшись, он глянул на часы в коридоре – в запасе оставалось ещё полчаса – и вернулся в спальню, снова взял кольцо с тумбочки. Опустился в круглое кресло, завертел кольцо в пальцах: хотел проверить, не затаилась ли где-нибудь с внутренней стороны подпись – от кого. Но, похоже, никаких опознавательных знаков.

Он вздрогнул, когда в постели, потягиваясь, зашуршал одеялом Слава. Повернувшись на бок, он посмотрел на Льва, и тот почувствовал себя преступником: взял кольцо без разрешения, теперь сидит, разглядывает.

Решив, что лучшая защита – это нападение, Лев спросил:

- Кто тебе его подарил?

Слава, потирая глаза, пробубнил:

- Нихрена ж себе «доброе утро»…

- Я раньше его не видел.

- Друг подарил, - ответил Слава, подпирая голову рукой.

Лев начал заводиться:

- Какой ещё друг? Ты говорил, что у тебя нет друзей.

- Из колледжа. Мы недавно начали общаться, - объяснил Слава. – А что за допрос?

- Он гей? – в лоб спросил Лев.

Слава с любопытством посмотрел на него и растянул губы в догадливой улыбке:

- Ты что, ревнуешь?

- А что, не должен? – искренне опешил Лев.

- Ну, вообще-то нет, - всерьёз ответил Слава. – Я вроде поводов не давал.

- А это что, не повод? – он поднялся из кресла и с силой кинул кольцо на кровать, оно отскочило от подушки и упало прямо перед лицом Славы. Он произнес со сквозящим раздражением: – Друзьям не дарят кольца. Натуралы не дарят кольца. Это не просто подарок.

Слава посмотрел сначала на упавшее кольцо, потом поднял взгляд на Льва. Спокойно спросил:

- И зачем ты это сделал?

Лев ударился о его непоколебимую реакцию, как о стенку. Даже Яков не умел оставаться с ним настолько невозмутимым.

- Сделал что?

Слава перечислил:

- Разозлился, устроил сцену ревности, кинул в меня кольцо, и всё это утром, которое могло стать лучшим в нашей жизни.

Окончательно растеряв остатки былой готовности спорить, Лев глупо уточнил:

- Я не в тебя его кинул.

- Ну, я заметил, что ты промазал…

- Я не промазал, я кидал не в тебя.

Слава поджал губы, проявляя ямочку на щеке. Лев медлил, не зная, что сказать. Желание ругаться пропало, желание извиниться не появилось. Да и за что? Это Слава, а не он, носит кольца, подаренные другими мужиками.

Он не придумал ничего лучше, как просто уйти в университет. Чтобы сгладить ситуацию, он наклонился к Славе и, как всегда это делал, поцеловал на прощание. Слава не ответил на поцелуй: даже не шелохнулся, только безвольно проследил взглядом за его губами. Это задело Льва: ему показалось, что он сделал шаг навстречу, а Слава – шаг назад.

Выпрямившись, Лев скинул на него остатки злости:

- Я не хочу, чтобы в твоём окружении были…

Он чуть не сказал «пидоры», но после прошедшей ночи это слово, обычно так легко слетающее с губ, вдруг застряло в горле. И Лев закончил по-другому:

- …другие геи.

- С чего это? – с возмущением фыркнул Слава.

- Потому что…

Он начал заговариваться, не зная, как объяснить. Просто это… геи! Они все беспринципные, развратные, сочащиеся похотью жеманные мужики. Вот, например, Власовский: как тот складно заливал в своё время, что открытый формат отношений – единственный возможный дуэт для двух мужчин, потому что все мужчины, по своей природе, склонны к изменам. И не наврал: сначала рассказывал про всяких Саш и Лёш (и Лев до сих пор не знает, выдумал он их или просто так сказал, что выдумал), а потом на самом деле нашёл вместо него другого парня, подцепил первого встречного в гей-клубе, и два долбаных месяца ничего ему не говорил! И ладно Власовский – можно подумать, он такой один, он ведь делал это всё с кем-то. Какие-то другие парни были точно такими же одноразовыми, не желающими связывать себя обязательствами, плюющие на то, что где-то есть он, настоящий бойфренд, которому изменяют. Или взять Артура! Этот что ли нормальный? Только лишнее подтверждение всему, что он слышал о геях. Лев даже иногда думал, что сам он – не гей, что ему нужно какое-то другое определение, так сильно он не похож на всех этих дешевок. А Слава… Лев пытался поверить, что Слава тоже другой. Но если кто-то выглядит как гомик и ведет себя, как гомик, то, скорее всего, он правда гомик. Лев ждал подвоха.

- Потому что я боюсь, что они влюбятся в тебя, – он попытался привести весь сумбур в своих мыслях к приемлемому виду. – Точнее, я знаю, что они влюбятся.

- И что? Я-то не влюблюсь.

- Уверен? – хмыкнул Лев.

- Уверен. Да и вообще, ты же дружишь с Артуром, а он гей.

Лев закатил глаза:

- Это Артур! Он не считается.

- Вот как… - Слава чуть приподнял левую бровь.

- Ты же не думаешь, что меня всерьёз может привлекать Артур?

- Но ты же думаешь, что меня всерьёз может привлекать мой однокурсник, хотя ты ничего о нём не знаешь. Может, вас познакомить?

- Не хочу я ни с кем знакомиться! – почти зашипел Лев. – Я хочу, чтобы ты перестал с ним общаться, и всё!

Он глянул на экран мобильника – как обычно: встал раньше и всё равно опаздываешь – коротко сообщил Славе, что ему пора и ушёл на пары.

Уходить пришлось с гадким чувством. Он подозревал, что так просто Слава не спустит этот конфликт на тормозах, и на всех трёх парах чувствовал не проходящую нервозность: что-то будет. Он то и дело переживал, что перегнул палку, и даже написал извинительное сообщение между поликлинической педиатрией и функциональной диагностикой, но к трём часам, когда пары закончились, ответ от Славы так и не пришёл. Дома его тоже не оказалось, и Льва стало тревожно отбрасывать в тот ужасный день, когда они с Юлей битый час искали его зимой.

Он позвонил ему – Слава не ответил. Он позвонил Юле и сбросил сам: вспомнил, что у неё должна была состояться биопсия, и не хотел лезть со своей неуместной тревогой. Он позвонил на домашний – надеялся, что трубку возьмёт сам Слава или, в крайнем случае, его мама, и тогда он спросит у неё, где Слава. Но трубку взял, блин, Мики. Вот чего Лев точно не ожидал, так это писклявого голоска на другом конце провода: - Ай-ё.

- Привет, Мики, - вздохнул Лев, уже заранее устав от этого разговора.

- Пиет!!! – радостно закричал он. – Я тера наиш де ыл?! Мы с аушкой адили в альшой адададин…

- Мики! – перебил его Лев. – Скажи, пожалуйста, Слава дома?

- Ава? Неть.

- А где, не знаешь?

- На уёбе.

«Подкалываешь меня что ли, засранец», - мрачно усмехнулся Лев.

- Где? – мягко переспросил он.

- На уй-ё-бе! – по слогам повторил Мики.

- В колледже?

- Ага.

- Спасибо, пок…

- Той!!! – закричал Мики. – Не кади туку! Я ндорасхазха…

Он запутался в буквах, но Лев догадался, что за этой аброй-кадаброй скрывалось слово «недорассказал».

Он вздохнул, кинул взгляд на часы в коридоре и, прижав трубку плечом к уху, начал надевать пальто. Смиренно сказал Мики:

- Рассказывай.

И Мики рассказывал. Он говорил, пока Лев шёл до метро, и потом, пока ехал три станции (не расслышав ни слова из-за стука колёс), и потом, от метро к колледжу – тоже говорил и говорил. Лев мало что понимал, но, как и учил Слава, комментировал время от времени: «Вот это да-а-а», «Ну, ничего себе, правда что ли?», а Мики радостно отвечал: «Да!» и заводил новую пластинку: как ходили в магазин, как видели зоопарк, как в лесу кормили белок, как однажды по двору проехала машина такого цвета, названия которого он не знает (это впечатлило его больше всего). И потом, когда Лев, стоя перед главным входом, думал, как бы поскорее свернуть эту назойливую беседу, на заднем фоне вдруг раздался голос Славиной мамы: - Ты с кем разговариваешь?

- Нинаю, – бесхитростно ответил Мики, а потом сказал в трубку: – Сё, пака! – и разговор резко оборвался.

Лев понял, что придётся ждать. И может быть, даже зря – ведь он поверил двухлетке с ограниченным словарным запасом, и едва ли Мики на самом деле знал, где Слава. Но он был готов прождать хоть до вечера, пока не закроется колледж, потому что чувствовал: никак иначе Слава сегодня на контакт не выйдет.

Ему повезло: он провёл на скамейке не больше сорока минут – к пяти часам Слава появился в дверях колледжа. Лев поднялся, чтобы пойти ему навстречу, но тот, увидев его, округлил от ужаса глаза и, перепрыгнув разом через все ступеньки, сиганул по проспекту – от него. Вот чего Лев не ожидал, так это того, что придётся побегать.

Ничего не оставалось и он рванул за ним, поворачивая на улицу Свердлова, а там, дальше по тротуару, в узкий переулок, ведущий к жутковатому микрорайону: с вереницей гаражей, несколькими незавершенными стройками и проржавевшими башенными кранами. Когда они пробегали мимо гаража номер семь, Лев мельком заметил трёх подозрительных типов с бутылками пива – у одного из них на руке был кастет. Ну и местечко…

Он нагнал Славу у заброшенной стройки, вытянул руку вперед, схватил за куртку, вынуждая замедлиться, и Слава начал резко тормозить. Он тоже затормозил, налетая на него с возмущенным вопросом:

- Какого хрена ты от меня бегаешь?!

- Да потому что!!! – вдруг закричал Слава с такой силой, что у него вздулись вены на шее.

Лев отпрянул от неожиданности: он никогда его таким не видел.

- Ты сводишь меня с ума, ты не понимаешь этого?! Или делаешь вид, что не понимаешь?! Или тебе это нравится, нравится надо мной издеваться?! – орал Слава. – Ты то один, то другой, то третий! Ночью ты был… ты был таким трогательным и нежным, а утром я открываю глаза и первое, что ты делаешь – кидаешь в меня сраное кольцо!

- Ну, прос… - попытался вставить Лев, но Слава рявкнул на него не своим голосом:

- Хватит извиняться!!! Ты думаешь, я из-за кольца психую?! Да мне оно нахрен не сдалось! – он снял его с пальца и, не глядя, швырнул вниз по улице – оно покатилось, теряясь в расщелине асфальта, и Льву задним числом стало жаль: кольцо и правда было красивым. – Я не понимаю, кто ты такой! Рядом с тобой я самый счастливый, а потом, почти в ту же минуту, ты можешь сделать меня самым несчастным, и мне так странно, что все это – ты, один и тот же человек! Это невыносимо! Я всегда думал, что я достаточно умен, чтобы не попасться на такую херню, но ты… Я не знаю, что ты со мной делаешь! Ты… ты… ты сам-то себя понимаешь?

- Не понимаю, – честно ответил Лев, выслушав его злую отповедь.

- Оно и видно… – хриплым, сорванным от крика голосом сказал Слава. – Почему ты мне не сказал, что у Юли может быть рак?

Лев испугался этого неожиданного вопроса. Он потупился, сунув руки в карманы пальто:

- Я ведь точно не знал.

- Почему не сказал, что думаешь о нём?

- Зачем? Кому от таких догадок легче?

- Ну да, - хмыкнул Слава. – Потрахаться бы не получилось, стало бы не до этого.

Лев задохнулся от обиды на такое заявление. В голове зароились тысячи контраргументов, и все они звучали очень надрывно:

А ничего, что это был твой день рождения?

Ничего, что я не хотел портить праздник?

И ничего, что я заподозрил раньше, чем захотел «потрахаться»?

Ничто из этого он не возразил вслух. Потому что Слава, развернувшись, двинулся обратно, к улице Свердлова, и его силуэт расплылся у Льва перед глазами.

Сраные слёзы. Сраная сентиментальность. Он думал, что сможет заново выучится не плакать, но раз в несколько месяцев это обязательно случалось. Сейчас – так вообще по фигне какой-то. Это из-за того, что он стал пассивным геем? Может, нерв там какой-то задевают... Лишь бы на парах нигде этого не сказать.

Сделав пару шагов спиной вперед, Лев тоже развернулся и пошел – в обратную сторону, надеясь, что найдёт выход на параллельную улицу.

Он и десяти шагов сделать не успел, как его затошнило от тревоги: трое парней, гаражи, пиво, кастет… И всё это там, куда направился Слава со своими крашенными ногтями, кольцами, браслетами, рваными джинсами. Он хорошо понимал психологию этих утырков – не даром провёл рядом с подобными столько времени – и надежда, что они не тронут Славу, была настолько мизерной, что, не выдержав, Лев повернулся и заспешил обратно: сначала быстрым шагом, а потом, плюнув на задетую гордость, побежал.

Он нагнал Славу на подходе к гаражам и увидел картину ещё издалека: пока не цеплялись, но уже собирались – Лев заметил, как парни закивали на Славу, пихая друг друга локтями, как один опустил банку с пивом на асфальт, глупо улыбаясь в предвкушении гоп-стопа. Лев замедлился, надеясь сойти за случайного прохожего – может, побоятся трогать при нём? Но куда там: их недавняя пробежка произвела на парней впечатление, и вот уже один из них, сплёвывая, глумливо выкрикивал: - А это его парень, наверное!

- Чё-то он не такой модный, как этот, - хрюкая, поддакнул второй.

Слава хмуро обернулся на Льва, потом посмотрел на парней и, не останавливаясь, пошёл дальше – даже темпа не сменил.

- Костян, придержи мальчика, а то он какой-то невежливый, – обнажая в неприятной улыбке металлические зубы, попросил парень с кастетом.

- Это не мальчик, это девочка!

Костян, невысокий, с зеленовато-желтым лицом, резво оттолкнулся от стены и направился к Славе, а у Льва напряглись мышцы, как для прыжка: Костян деловито наматывал на кулак грязную тряпку.

Не смей, не смей, не смей!

Лев мгновенно оказался рядом со Славой, готовый в любой момент закрыть его своим телом, и, переходя на язык джентльменов, попросил:

- Костян, шёл бы ты на хуй.

- Нихуя себе борзый! – с восхищением хохотнул Костян.

Его друг с кастетом – видимо, занимающий некоторую покровительственную позицию над остальными – лениво проговорил от стены:

- Поначалу все борзые.

Слава, провалив свою тактику тотального игнорирования, вынужденно остановился и посмотрел на Льва, как бы взглядом говоря: ну и зачем ты вмешался? А Лев взглядом попытался ответить: я испугался за тебя.

Слава вздохнул и попытался прибегнуть к дипломатии:

- Парни, давайте жить так, чтобы друг другу не мешать. Мы пойдем дальше, а вы…

- Ого, Кот Леопольд! – фыркнул Костян, оборачиваясь на своих друзей. – Тоха, ты слышал?

Тоха, играющий кастетом в руках, кивнул:

- Слышал. Да только ты нам уже помешал.

- Чем? – уточнил Слава.

Костян кивнул на его руки:

- А чё это у тебя на ногтях? Ты пидор или нефор?

- На нефора не похож, - со знанием дела сказал третий, самый молчаливый.

- Значит, пидор, – заключил Костян и перевёл взгляд на Льва. – А ты кто? Его мужик?

Лев почувствовал себя унизительно: какого чёрта он это выслушивает, если не давал никаких поводов так думать? Он выглядел, как нормальный мужчина, а его клеймили геем просто потому, что он стоял рядом со Славой – несправедливо. Ему вдруг остро захотелось объяснить этим парням, что он куда больше похож на них, чем на геев, что он вообще-то сам немножко такой же, как они, и в своё время точно также подпирал стенки гаражей, пока его друзья, наматывая платки на пальцы, избивали других людей. Избивали таких, как Слава.

Но когда Слава, посмотрев на Льва, вдруг сказал: «Нет, это не мой мужик», у Льва сперло дыхание.

- В смысле не твой? – переспросил он.

Гопники захохотали, сползая по стенке, но Лев даже глазом не моргнул: сейчас было важнее понять, что это было за «не мой». Костян с силой толкнул Славу в плечо, приговаривая что-то про «петушков», которым «пора получать», а Лев, рассердившись то ли на подобное обращение с его любимым парнем, то ли на то вмешательство в их выяснения отношений, а может, на всё сразу, с разворота врезал кулаком по жёлтым зубам.

- Получай, раз пора, петушок, - процедил Лев.

Костян, ошарашенно похлопав глазами, мотнул головой и проговорил:

- Айда, пацаны…

Тоха с молчаливым дружком медленно двинулись к ним. Лев переводил взгляд с одного на другого, прикидывая, что теперь делать. Была бы бита… А вот так, на кулаках, нечестно: трое против одного, да ещё и с кастетом.

Тоха оттеснил в сторону Костяна, а Лев, загородив собой Славу, вышел вперед, и они оказались почти вплотную друг к другу. Тоха играючи вертел кастет на указательном пальце, как будто тот ничего не весил. Слава, выглянув из-за спины, прошелся взглядом по Тохе и попросил: - Лев, не надо.

- Уже поздно, - проговорил он.

Тоха ухмыльнулся, как бы подтверждая: да, уже поздно.

- Не надо, - повторил Слава настойчиво. – Там кто-то идёт.

Он указал в сторону, и вчетвером – он, Тоха, Костян, молчаливый парень – посмотрели туда, как по команде. Пока Лев вглядывался в пустоту недостроенных многоэтажек, Слава, юркнув мимо него, подобрался к Тохе, схватил его за запястье, выворачивая руку, ударил локтем в место сгиба, выцепил кастет из ослабших пальцев и, резким движением оттолкнув парня от себя, – так, что тот чуть не улетел спиной вниз, – отскочил и вернулся ко Льву. Всё это произошло за мгновение – пять, максимум семь, секунд, и сообразить не успели, что случилось: ни гопники, ни сам Лев.

- Это вам не игрушки, – назидательно сказал Слава, убирая кастет в карман куртки.

Лев с возмущением посмотрел на него: зачем убрал, надо было отдать ему! Он бы им сейчас тогда втащил! Но парни, оторопев, не торопились продолжать драку, и третий, самый молчаливый, вдруг предложил:

- Может, ну их? По-моему, они тю-тю, – и он крутанул пальцем у виска.

Тоха, матерясь и потирая руку, сказал:

- Нихера не «ну их»! Костян, быстро! – и он присвистнул ему, как собаке.

Но Костян, нахмурившись, опустил руки:

- Не, я не буду… И че ты мне указываешь вообще?

- А ты чё?! – заорал Тоха.

- А ты?! Думаешь, я тебе обязан что ли или чё?

Лев почувствовал, как Слава тянет его за рукав пальто в сторону: пойдем, мол, и, замешкавшись, не сразу сообразил, что и вправду лучше уйти.

С опаской оборачиваясь на парней, которые так увлеклись руганью друг с другом, что забыли про них, они быстрым шагом вернулись на улицу Свердлова, а оттуда – обратно на Красный проспект, и всё это почти не сговариваясь. Только когда они спустились в метро, Лев почувствовал себя спокойней, и принялся с пристрастием расспрашивать Славу: что это, блин, было?!

- Это была гопота, - ответил Слава.

Лев не знал, какой вопрос волнует его больше всего, поэтому задал оба одновременно:

- Почему ты сказал, что я не твой мужик? И как ты отобрал у него кастет?

- Потому что не хотел, чтобы они тебя трогали. Джиу-джитсу.

На этой реплике мимо проскочил поезд, от чего последнее показалось Льву набором случайных согласных: какой-то звук звук заведенной машины – дж-ж-дж-ж…

- Что? – переспросил Лев, дождавшись, пока поезд остановится: это был не их.

- Джиу-джитсу, - повторил Слава. – Не слышал никогда?

Со второго раза слово показалось знакомым, вызвало ассоциацию со спортом и профессиональными боями, которые показывают по телеку, но причём тут Слава?

- Я занимался джиу-джитсу пять лет, – добавил он.

Ну ничего себе откровение! Лев почти с восторгом спросил:

- Так ты что, драться умеешь?

Слава цыкнул:

- Джиу-джитсу не про драки! Это боевое искусство, в котором нет ударных приёмов – оно учит отступать, оборачивая силу противника против него же, – последнее он произнёс почти с гордостью, будто бы лично придумал это самое… искусство.

Лев молчал, огорошенный этой информацией. Он-то весь год считал себя самым главным, самым крутым, самым способным по части уличных драк (по крайней мере, в их паре – точно самым-самым), а теперь, что это получается, их обоих спас Слава, даже никому не сломав нос – ну, хотя бы для порядка или для жизненного урока, из назидания.

- А где было твоё джиу-джитсу, когда ты получил ботинком по голове? – припомнил Лев.

Слава пожал плечами:

- Ну, у них был нож…

Лев замер – он этого не знал.

- И потом, – продолжил Слава, – бывают такие драки, в которых максимум, что можно сделать – не умереть. Это всего лишь один неудачный случай из сотен.

- Сотен?! – воскликнул Лев. – Тебя постоянно бьют?

- Наоборот: не бьют, - поправил Слава. – Но регулярно пытаются. А что ты так смотришь? Я парень с крашенными ногтями, живущий в Сибири, конечно, меня задирают…

Они зашли в поезд, подъехавший ко второй платформе, и разговор встал на паузу: вагон грохотал, тряс пассажиров из стороны в сторону и визжал при торможении. Они стояли в тесной толпе лицом к лицу, так близко друг к другу, что Лев чувствовал Славино дыхание на своей коже, и он видел, что Слава может отойти, если захочет – места хватает, но Слава стоял, вцепившись в поручень, и разглядывал его. Сам Лев смотрел в сторону, от чего-то смущаясь, как подросток. Прошедшая ночь несколько дестабилизировала его: теперь ему бесконечно хотелось задавать уточняющие вопросы: «А ты меня ещё любишь? Также сильно? Не меньше? Точно? Ты меня не бросишь?». И ещё появилась обвинительная связка: «После того, что ты со мной сделал…», но Лев пока не позволил себе произнести её вслух. Что Слава с ним сделал? Сделал самым счастливым? Только и всего. Но в тревожные моменты, когда он находил кольцо, когда кидал его в Славу, когда тот орал на него, в мыслях так и крутилось: После того, что ты со мной сделал, я нахожу вот это кольцо?

После того, что ты со мной сделал, ты смеешь общаться с другими мужчинами?

После того, что ты со мной сделал, ты на меня орешь?

Когда они вышли из метро, Лев думал, как бы спросить у Славы, обижается ли он на него или у них уже всё… как раньше. И, самое главное, куда они пойдут: к себе домой (вообще-то это был его дом, но Лев мысленно называл его общим) или… или Слава пойдёт один в свой основной дом. Но пока он думал, решаясь прервать затянувшееся молчание, Слава заговорил первым.

- Когда мне было двенадцать лет, я был влюблен в своего друга, в Максима.

«Тупое имя», - тут же подумал Лев.

- Мы дружили одной компанией, пять человек, и в школе нас называли «пять мушкетеров», - Слава улыбнулся. – Но вообще-то мы предпочитали название Power Rangers. Я был красным, если тебе интересно.

Лев не видел этот сериал, но хорошо помнил обложку: красный всегда стоял в центре.

- Самый главный что ли? – уточнил он.

- Типа того, – хмыкнул Слава. – Короче, мы были лучшими друзьями, пока я не влюбился в Максима. Я долго маялся, не зная, как сказать, и не зная, как объяснить себе эти чувства. Юля была первой, кому я рассказал: она сразу всё поняла и раз десять показала мне клип группы Тату, намекая, что обо всём догадывается. Ну, я тогда тоже догадался, что она догадывается, и признался. Она меня поддержала, но Максиму посоветовала не говорить, а я всё равно рассказал.

Слава замолчал – так, как будто история уже окончена – и Лев, не дождавшись продолжения, спросил:

- И что потом?

Слава быстро проговорил:

- Максим рассказал всем, они перестали со мной дружить и начали издеваться.

- Били? – холодно спросил Лев, чувствуя, как злиться на двенадцатилетних детей.

- Да. Мама тогда не поняла причину, и не очень стремилась понять, считала, что это всё «наши мальчишеские разборки». Но она предлагала научиться драться, чтобы я мог себя защитить. Бокс там всякий находила. А мне всегда казалось странным бить другого человека, я этого не хотел.

- Так это ж для самозащиты!

- Слушай, ты либо можешь кого-то ударить, либо нет. Всё остальное – мишура.

Лев тяжело вздохнул, уточняя:

- И тогда, видимо, появилось джиу-джитсу?

- Да, - кивнул Слава. – Сначала мне очень понравилось, что там минимум насилия, а когда познакомился с тренером, сразу понял, что это навсегда. Тренер был просто вау. Не просто тот, что круто обучает приёмчикам, хотя и это тоже, а вообще… Он круто учил жизни. Он был настоящим фанатом и хорошо знал философию джиу-джитсу. У нас были целые занятия, на которых он рассказывал, что сила ничего не решает, что основа всего – интеллект, спокойствие и выдержка, и что на этих столпах можно построить не только технически правильный бой, но и всю жизнь. Он часто повторял: «Не нападай, а заманивай в ловушки». Я считаю, что джиу-джитсу меня воспитало – не как бойца, а как человека. И я действительно никогда не дрался, но и редко оказывался избитым. А ещё, никогда так не орал до сегодняшнего дня.

Он грустно усмехнулся и Льву стало стыдно: поломал он его джиу-джитсу…

- Со мной не работает, - произнёс он с сожалением.

- Иногда работает, - возразил Слава. – Но я не идеальный боец.

Лев, ощутив подходящий момент, спросил:

- У нас всё по-прежнему или?..

- Я очень люблю этого парня, на которого ты похож большую часть времени.

Льва задела формулировка: раньше Слава говорил, что «этот парень» и есть сам Лев, а теперь, оказывается, это не он, он на него только «похож». А кто тогда он?

- Думаешь, это не я? – дрогнувшим голосом спросил Лев.

- Не знаю, что думать, – признался Слава.

Они замолчали, и в тяжелой тишине дошли до Славиного дома – вот и ответ на вопрос: «К тебе или ко мне?»…

У подъездной двери Слава сказал на прощание:

- Меня не нужно защищать, за меня не нужно драться, не нужно решать мои проблемы. Я не ищу ни силы, ни покровительства. Придумай что-нибудь другое.

«Что?» - хотел спросить Лев, но не смог, потому что, поднявшись на носочки, Слава дотянулся до его губ и поцеловал. Разорвав поцелуй, он тут же скрылся в подъезде, а на Льва накатила приятная слабость: раз целует, значит, любит, значит, всё по-прежнему.

От этой мысли оттолкнулась и больно ударила под дых другая, длиной всего в одно имя: Юля. А по-прежнему ли? Про неё он так и не спросил. Получается, Эльза Арнольдовна тоже заговорила о раке?..

Лев и Слава [68-69]

Конечно, это был рак. Биопсия подтвердила его через шесть дней. Всю неделю Лев репетировал утешения для поникшего Славы: пока точный результат был не ясен, он говорил ему слова, в которые сам не верил: это ещё ничего не значит, диагноз не уточнен, предположения – одно, а факты – другое… Сам же параллельно готовился к совсем другому разговору: «Не переживай, рак груди лечится, в крайнем случае, сделают мастэктомию, да, не очень приятно, но, в конце концов, главное, что всё будет хорошо…»

Но все его продуманные, складные успокоения оказались стёрты в пыль, едва пришла весть о диагнозе: рак молочной железы, четвертая стадия. Когда Юля сообщила им эту новость – обоим одновременно – ему, в отличие от Славы, не пришлось спрашивать: «Что это значит?».

Метастазы. Мастэктомия уже не поможет. И, говоря откровенно, надежда, что поможет что-то другое, была настолько ничтожна, что Лев сразу начал репетировать новые утешения: «Так, ладно, все когда-нибудь умирают…».

Конечно, он им этого не сказал. Они сидели в гостиной на диване, Юля плакала на плече у Славы, Слава смотрел поверх её головы на Льва, и надеялся, что тот найдёт какие-то слова – правильные, нужные, целительные для них обоих. Он постарался их найти.

- Шансы есть всегда, – говорил он. – Нам рассказывали в университете про случаи из практики, когда и не такое успешно вылечивали. И Эльза Арнольдовна наверняка тебе что-то сказала, да? Она же не сказала, что шансов нет?

- Не сказала, - всхлипывая, соглашалась Юля.

Конечно, не сказала. Нельзя такое в лоб говорить, даже если их правда нет – Лев это хорошо понимал.

- Она составила план лечения?

Юля кивнула, отнимая голову от Славиного плеча. Она забралась с ногами на диван, обхватила колени и гнусаво проговорила:

- Там курсы химиотерапии.

- Вот видишь! – обрадовался Лев. – Не было бы шансов, не было бы и смысла в лечении.

Ему казалось, что он говорит правильные, успокаивающие вещи, но Юля, махнув пальцами по глазам, вдруг издала тоненький вскрик и снова надрывно заплакала. Слава придвинулся к ней, обнимая и прислоняясь губами к непослушным волосам, мягко сказал:

- Давай сегодня плакать, сколько хочется, а с завтрашнего дня лечиться?

- Давай, – сдавленно согласилась Юля.

Потом они собирались домой, в мрачном ожидании предстоящего разговора с мамой, и Слава прятал глаза от Юли, отворачивался и смотрел в пол. Лев, мягко взяв его за руку, сообщил Юле, что им нужно «отойти на одну минуту», и, скрывшись со Славой в их спальне, обнял его за плечи, прижимая к себе, прошептал на ухо: - Давай сегодня плакать, сколько хочется, а с завтрашнего дня верить в лучшее?

Тогда Слава заплакал – заглушено, стиснув зубы, а Лев обнимал его, гладил по голове, целовал в волосы, в лоб, в щеки, собирая губами слезы, и не зная, чем может помочь ещё, кроме как этими странными, бесполезными действиями. В груди саднило и ныло – навязчиво и без перерыва, как от зубной боли, только эта зубная боль почему-то локализировалась в сердце. Очень странно.

Был у него на третьем курсе такой препод, старый профессор Белинский, который любил повторять, как важно врачу уметь отключать эмпатию, ведь если проникаться состраданием к каждому умирающему, когда их по несколько человек на дню, «можно очень быстро закончиться и как личность, и как специалист». Лев всегда считал, что ему не грозит «быстро закончиться», потому что никакой эмпатии у него отродясь не было. Девчонки спорили с Белинским, мол, нельзя помочь человеку, если ты ему не сострадаешь («Ведь откуда тогда брать стремление помочь?» - говорили они), но Лев был с ними не согласен. На пациентов можно смотреть по-разному, полагал он, не обязательно из желания помочь. Он смотрел на них как на задачу, которую нужно решить, и правильным решением будет спасение. Если пациент умер – ты лузер, ты проиграл. Он ненавидел проигрывать.

Теперь, обнимая Славу, тонко улавливая его сбивчивое дыхание, чувствуя мокрые следы слёз на своём плече, Лев усомнился, что так уж не способен к эмпатии, как он думал раньше. Он пропитывался его эмоциями, как губка.

Давай я заберу твою боль, впитаю в себя до последней капли, мне это не сложно, я губка, я выжму самого себя и боли больше не будет…

Юля, демонстративно прочистив горло, крикнула из коридора:

- Вы там скоро?

Лев опустил взгляд на всхлипывающего Славу и крикнул в ответ:

- Ещё пару минут!

Слава поднял голову, принялся усиленно тереть глаза, но красные припухшие веки свидетельствовали о причине их заминки наглядней, чем слёзы. Лев не стал ему говорить, что от Юли ничего не скроешь.

Слава вернулся в коридор, понуро опустив голову. Лев, выйдя следом, виновато посмотрел на Юлю, а она отвернулась. Все пытались спрятать слёзы.

В тот день Лев переписывался со Славой до поздней ночи, утопая в собственной беспомощности: Слава писал, что мама плачет и «делает ещё хуже», а Лев отвечал глупыми шаблонными ответами: «Мне очень жаль», «Я рядом», «Я тебя люблю». Всё, что ему хотелось в действительности: оградить Славу от происходящего, забрать из семьи, спрятать от рака, от мамы, от смерти. Только это было невозможно.

Это была тяжелая ночь для всех, но на утро, как и договаривались, они постарались взять себя в руки: Юля поехала в онкодиспансер, Слава поехал с ней в качестве поддержки, Лев поехал со Славой в качестве поддержки… Славы. Тот то и дело повторял бодрые лозунги: «Всё будет хорошо», «Ты справишься», «Мы его уделаем, этот тупой рак», а Лев поддакивал: «Да, всё так и будет».

Через две недели такая жизнь – с больницами, лекарствами и уколами – незаметно превратилась в норму. Теперь это была их нормальная реальность: реальность, в которой у Юли рак, и в которой все остальные живут с учетом этой переменной.

Что не могло не радовать Льва: привыкнув к состоянию сестры, как к «обыкновенному», Слава повеселел. В первые недели они только и говорили, что о раке, прогнозах, шансах и вероятностях, но постепенно количество таких разговоров стало снижаться, и возвращались прежние: о друг друге, о будущем, о прошлом, о любви, о сексе – обо всём. Чаще всего, «прежнее» возвращалось между двумя курсами химии: пока у Юли был перерыв в три-четыре недели, все с предвкушением ждали результатов (помогло или не помогло?) и от надежд на лучшее они бодрились. Вот только не помогало. И, в конце концов, эти перерывы стали ассоциироваться с мрачными новостями: опять не сработало.

В таком подвешенном состоянии Лев сдал госэкзамены и, не смотря на фоновый стресс, получил «отлично». В одной из ситуационных задач ему попалась пациентка с раком молочной железы, и он так хорошо справился с решением, что комиссия закрыла глаза на то, как он перепутал сахарный диабет с несахарным в другой задаче.

Когда он через пару недель вернулся с дипломом домой, Слава, увидев синюю «корочку», небрежно брошенную на комод в коридоре, вдруг начал устало извиняться:

- Блин, прости, прости…

- За что? – не понял Лев.

- Я так замотался, что всё пропустил, забыл про твои экзамены.

- Я понимаю, что тебе не до этого.

- Ты, наверное, переживал.

- Нет, вообще ерунда, - соврал Лев.

Он зашёл в ванную вымыть руки, а когда вышел, заметил, как Слава с любопытством разглядывает вкладыш с его оценками. Стало очень стыдно за свои несколько троек.

- Ты был на выпускном? – с тревогой спросил Слава.

Наверное, решил, что и этот момент его жизни он пропустил. Но Лев не был, о чём сразу же сообщил.

- Почему?

- Не знаю, там всё слишком пафосно, - поморщился Лев. – И я не хотел давать клятву.

- Гиппократа?

- Нет, - фыркнул Лев. – Это миф, никто её не даёт. Это клятва врача России.

- И в чём же ты не хотел клясться? – полюбопытствовал Слава, улыбнувшись.

Лев, остановился рядом с ним, облокотился на комод и сказал в шутку:

- Ой, там чё-то типа: я обязуюсь действовать в интересах своих пациентов, даже если они геи, и бла-бла-бла…

- Ну да, звучит ужасно, - покивал Слава. – Молодец, что не поклялся.

Лев преувеличенно вздохнул:

- Я расписался.

- Вы обязаны в ней расписаться?

- Да, без этого диплом не отдают.

- Ну, хотя бы вслух эти человеколюбивые мерзости не произносил, - утешил его Слава.

Лев засмеялся, обнял его со спины и поцеловал за ухом – в выемку между шеей и линией скул. Раньше он часто спрашивал: «Как сегодня Юля?», но ко второму месяцу болезни научился определять её состояние по Славе: если шутит и смеется, значит, сегодня не плохо.

Он прошёл в спальню, желая переодеться, и Слава несколько деревянно двинулся за ним. Остановившись в дверном проеме, он стесненно произнёс:

- Слушай, у меня есть просьба.

- Какая? – уточнил Лев, настороженный его тоном.

- Юле после химии плохо весь день, тошнит… Это пугает Мики.

Он сделал паузу и Лев посмотрел на него, как бы говоря: продолжай.

- Можно я буду в такие дни приводить его сюда?

Замявшись, он не сразу ответил:

- Эм… Да.

Слава тут же врубил свою тактичность:

- Если это будет мешать, я могу и не…

- Всё нормально, - перебил Лев. – Пусть приходит. Мне нужно будет готовиться к экзаменам в ординатуру, поэтому просто… постарайтесь потише.

«Постарайтесь потише»… Как же.

Весь июль Юля ходила на очередной курс химии, и несколько раз в неделю он готовился к тестированию под детские нечленораздельные визги: Слава играл с Мики в прятки, догонялки, драку подушками и в любимую игру Льва (потому что она была самой тихой) – в больницу. Последнее, видимо, было навеяно невеселыми событиями, связанными с Юлей, но Мики их тяжести совсем не осознавал, принимая происходящее с мамой за очередную игру.

- Я ачу ичить Йва! – доносился требовательный вопль из-за двери и Лев внутренне сжимался.

Слава мягкими уговорами убеждал Мики, что Лев занят, что он учится, что у него серьёзные экзамены, что ему нельзя мешать, однако Мики был непреклонен:

- Но он бойеет! – и врывался в спальню с пустым шприцем и фонендоскопом наперевес («Господи, это же мой фонендоскоп, где он его взял?» - мысленно ужасался Лев).

Слава виновато смотрел на него от двери, и Лев, делать нечего, отвлекался от учебников и переключался на Мики.

- Что у вас алит? – деловито спрашивал мальчик, втыкая дужки фонендоскопа в уши. Дужки не влезали, он морщился, но упорно пытался использовать инструмент правильно.

- Ничего, - мрачно отвечал Лев.

Слава негромко подсказал:

- Скажи, что что-то болит, быстрее отвертишься.

Лев вздыхал:

- Нога болит.

- Ага? – переспросил Мики, растерянно опустив взгляд на ноги Льва.

Кажется, ему не понравился такой ответ. Секунду подумав, Мики заявил:

- Ада пашушать, - и приставил головку фонендоскопа к груди Льва. – Нишышите.

- А зачем меня слушать, если болит нога? – не понял Лев.

- Нишышите! – прикрикнул Мики, а Слава подсказал:

- Не дыши.

Лев послушно задержал дыхание. Мики удовлетворенно кивнул:

- Шышите… Нишышите…

Из гостиной донеслась веселая мелодия и юный доктор, кинув слушалку на кровать, с криком: «О, мутики!», кинулся в другую комнату.

- А дышать уже можно? – уточнил Лев.

- Мона!

- А диагноз какой?

- Р-р-рак! – весело откликнулся Мики из другой комнаты.

Слава с сочувствием глянул на него, сказал: «У меня тоже» и, прикрыв дверь, оставил Льва в долгожданной тишине. Он снова повернулся к столу, погружаясь в «Медицину критических состоянии», а в голове продолжалось: шышите, нишышите…

Он утешал себя: это ненадолго. И в то же время ему казалось, что это навсегда.

Теперь было так: он приходил домой и игрушки валялись повсюду. По коридору, который напоминал Мики гоночную трассу, нужно было ходить осторожно: тут и там на тёмном линолеуме скрывались пластиковые машинки. Кровать в гостевой комнате оказалась завалена мягкими игрушками, на холодильнике появились детские рисунки, на письменном столе остались следы фломастеров и красок. Отправляя Мики домой, Слава каждый раз обещал Льву, что всё приведет в порядок – и приводил. Вот только ребёнок стал бывать у них так часто, что порядок не задерживался – порой казалось, что Слава переехал к нему не один.

А он действительно переехал – очень незаметно для них обоих. За эти полгода, что они боролись за Юлю, Слава перестал ночевать дома: полдня проводил на учебе (если у Юли не было курсов химиотерапии), вечером снова с сестрой – помогал с капельницами, ходил в аптеку, готовил ужин, ближе к ночи приезжал ко Льву, выжатый как лимон, и это был единственный момент дня, когда у них получалось побыть вдвоём.

- Прости, пожалуйста, - шептал Слава ему на ухо, когда они лежали в темноте. – Я понимаю, как Мики тебя утомляет.

Мики утомлял, но он говорил:

- Я рад тебе помогать. Всё в порядке.

Слава, обнимая Льва, задумчиво водил пальцами по его предплечью. Тот научился безошибочно угадывать по Славиным объятиям какое у него настроение, о чём он думает и какой следующий вопрос задаст. Вот и сейчас, предчувствуя нарастающее напряжение в разговоре, он понимал: Слава думает о Юле.

Так и было.

- Как считаешь, у неё есть шансы?

За всё время лечения новости о Юли делились на плохие и хорошие. Плохие новости: динамика отрицательная. Хорошие новости: ничего не изменилось. Положительной динамики у Юли не было ни разу. Лев считал, что шансов нет.

Но Славе он отвечал размыто:

- Это зависит от многих факторов. Но я знаю, что Эльза Арнольдовна сделает всё, что возможно. Она лучшая в своём деле.

- А если всего, что возможно, окажется недостаточно? – дрогнувшим голосом спросил Слава.

Лев больше всего боялся момента, когда Слава начнёт говорить о Юлиной смерти. Потому что он не знал, как об этом с ним говорить.

- Мы тоже должны делать всё, что возможно, - растерянно ответил Лев. – Пациенты, которым родственники оказывают поддержку, идут на поправку гораздо быстрее.

- Но мы оказываем поддержку.

- Да, но если ты не будешь верить в её выздоровление, она это почувствует.

Слава, помолчав, спросил:

- А ты веришь?

- Верю, - ответил Лев, пряча глаза в темноте. – Но для Юли важнее, чтобы верил ты.

Он чувствовал себя погано от этого разговора. С одной стороны, он знал, что говорит правду: тем, кто борется с раком, очень важно знать, что рядом есть близкие люди, и эти люди не отчаиваются. С другой стороны, он как будто запретил Славе чувствовать то, что чувствуется, вменив его страхи и сомнения ему же в вину: мол, не будешь верить – Юля умрёт. Он так не сказал, конечно, но… Как будто бы всё равно сказал.

Не всегда у Льва хорошо получалось предугадать Славино состояние: чем сильнее тот уставал, тем более эмоционально непредсказуемым становился. Иногда он раздражался из-за ерунды – перепадало даже Мики. Был случай, когда малыш пытался нарисовать «медвезонка» на обоях, а Слава, обычно мягкий и ласковый, вдруг вырвал из маленьких рук фломастер и швырнул его в сторону. Лев вздрогнул, Мики заплакал – короче, испугались оба. Лев попытался пожертвовать обоями, сказать Славе, мол, ничего, ерунда, пускай рисует (не потому, что жалел Мики, а потому, что хотел облегчить состояние Славы), а тот начал бесконечно извиняться – сначала перед Мики, потом перед Львом.

Мики, всхлипнув, погладил Славу по волосам (тот сидел перед ним на корточках) и, обняв за шею, сказал:

- Ичево, Ава, я тя сё р-р-равно лублу.

Лев подумал: «Тоже так буду отвечать».

Теперь, когда Слава злился на него без причины, Лев обнимал его и говорил: «Я тебя всё равно люблю».

Когда раздражался – «Всё равно люблю».

Когда повышал голос – «Всё равно люблю».

И Слава сразу смягчался, становился прежним.

Но одна вспышка гнева запомнилась Льву особенно ярко: своей внезапностью, иррациональностью и абсолютной беспричинностью. Ещё утром Слава был в благодушном настроении – накануне вечером звонил Артур и сообщил, что у Юли впервые за всё время наметилась положительная динамика: опухоль незначительно уменьшилась с последней химии. Конечно, слово «незначительно» царапнуло всех, но раньше ведь никак не уменьшалась! Вернулись надежды на лучшее, Лев заметил, как у него поменялось даже цветовосприятие: в последние месяцы мир казался испорченным кадром с засвеченной пленки.

В такой спокойный и радостный день, Слава отправился вместе с Юлей в больницу на новый курс химии. Перед выходом попросил у Льва любую книгу, чтобы скоротать время, и он, чтобы лишний раз не грузить, дал ему: «Трое в лодке, не считая собаки». Они смеялись и долго целовались на прощание — в общем, ничто не предвещало последующих событий: после обеда Слава вернулся злой, как чёрт, закинул книгу на дальнюю полку, а когда Лев попытался спросить, что случилось, он уже скрылся в ванной, громко хлопнув дверью.

Он не выходил больше часа и единственная причина, почему Лев не попытался выломать дверь –он прислушивался к шуму воды, различая по ней признаки жизни: если вода из душа льется неравномерно, значит под душем кто-то стоит и двигается. Пока он ждал, позвонил Юле и уточнил, всё ли прошло хорошо. Она была в приподнятом настроении, рассказала Льву об уменьшении опухоли и похвасталась, что чувствует себя неплохо после химии. Он выразил сдержанную радость и уточнил самое главное: - А со Славой всё нормально было?

- Да, - Юля удивилась вопросу. – А что такое?

- Н-ничего, - запнувшись, не слишком уверенно ответил Лев. – Просто он немного не в духе. Наверное, из-за учебы. Короче, не парься. Пока!

Положив трубку, Лев тут же набрал номер Артура (а вдруг Юля не всё рассказывает?) и уточнил, не изменилась ли эта их «положительная динамика». Артур, посмеиваясь, тоном зануды-профессора сообщил, что за такой короткий период ничего измениться не могло, «ты что, Лев, в институте плохо учился?».

Игнорируя его неуместный выпад, Лев спросил:

- То есть, с Юлей вообще всё-всё-всё нормально и ничего нового?

- Всё нормально, за исключением того, что у неё рак, - ответил Артур.

Лев закатил глаза.

- Спасибо, это я помню. Пока.

Когда Слава вышел из душа – сердитый, мокрый и, как показалось Льву, заплаканный, он попытался ещё раз спросить, что случилось, но натолкнулся на стену молчания. Поразмыслил: если с Юлей всё хорошо и причину нужно искать в другом, стоит задать вопрос иначе.

- Где ты был? И что делал?

- В ванной, мылся, - буркнул Слава.

Они стояли на кухне, Слава заваривал растворимый кофе, нарочито гремя банкой, ложкой, кружкой – всем, чего касался. Льва тревожила эта несвойственная ему демонстративная злость.

- Я имел в виду, где ты был до этого, - уточнил Лев.

- В больнице.

- И что там делал? Там что-то произошло?

- Делал всё, что возможно, - скрипнув зубами, ответил Слава. – Как ты учил.

Яснее не стало. Лев хотел обнять его, надеясь, что прикосновения смягчат Славу (так обычно и бывало), но он вдруг отшатнулся в сторону и закричал:

- Господи, просто оставь меня одного!!! – ложка, которой он накладывал кофе, полетела в стену. – Не трогай меня, пожалуйста!

- Хорошо, - выдохнул Лев, стараясь не поддаваться растущей обиде.

Он сделал шаг назад от Славы – к выходу из кухни и, уже разворачиваясь, чтобы уйти, сказал, помедлив:

- Я всё равно тебя люблю.

Он заметил, как Слава начал плакать после этих слов, но ни подойти, ни что-либо сказать не решился – он ведь попросил оставить его одного. Лев оставил.

Весь день они провели в разных комнатах: Лев – в спальне, Слава – в гостевой. Он лёг в кровать как никогда рано – на часах ещё не было десяти, и думал, что Слава не присоединится к нему.

Уже засыпая, он слышал, как парень всё-таки проскользнул в комнату, бесшумно нырнул под одеяло и тепло прижался ко Льву. Сразу стало хорошо и спокойно: обида отлегла, будто её и не было.

Слава коснулся губами его плеча и прошептал:

- Прости. У меня был дерьмовый день.

- Хочешь рассказать? – спросил Лев, открывая глаза.

- Нет.

- Тогда хорошо, что он закончился.

Утром Слава проснулся прежним, улыбчивым и шутливым. Приготовил завтрак, разбудил Льва запахом жженого кофе («Я попытался сварить в турке, как ты любишь, но он сгорел, поэтому пей растворимый и не ворчи»). Лев пил и не ворчал, радуясь, что Слава снова похож сам на себя.

За завтраком он позвонил Артуру – должны были прийти результаты свежих анализов Юли. Тот связался с матерью, перезвонил и сообщил, что «ухудшений показателей нет». Лев передал эту новость Славе, думая, что тот обрадуется, но он вдруг прохладным тоном спросил совсем о другом: - А Артур был на своём выпускном?

Лев не понял, к чему этот внезапный вопрос. Ну, был вроде – так он и ответил.

- Значит, давал клятву врача?

- Давал.

- Ясно, - Слава уткнулся в свою кружку.

- А к чему вопрос?

- Да просто.

Слава взял в руки ломтик батона, начал отламывать от него по чуть-чуть и класть в рот – так он обычно ел хлеб, если нервничал. Лев на секунду подумал: Артур что-то ему сделал.

И тут же: да не, бред. Что он мог сделать? Сказать что-нибудь тупое и примитивное? Неприятно, конечно, но все уже привыкли.

Впервые догадка о том, что именно мог сделать Артур посетила Льва через несколько дней, когда Слава положил в верхний ящик тумбочки упаковку презервативов и сказал, что с этого дня они будут предохраняться. Проследив за его действиями, Лев осторожно спросил: - У тебя точно всё нормально?

- Просто супер, - грубовато ответил Слава, громко задвигая ящик обратно.

- А почему мы внезапно должны начать предохраняться?

- Потому что… – Слава замялся, посмотрев ему в глаза. И сказал, как показалось Льву, первое, что пришло в голову: – Потому что ты теперь врач и контактируешь с биологическими жидкостями незнакомых людей.

Почувствовав, что ему врут, Лев начал злиться и язвить:

- Интересные у тебя представления о том, как я с ними контактирую.

- Всякое бывает, - пожал плечами Слава.

Лев смотрел на него со строгим прищуром, надеясь, что Слава взглянет в ответ. И он это сделал. Поднял глаза и, словно врезавшись в него, неожиданно взбрыкнулся:

- В чём ты меня подозреваешь?! – закричал он. – У моей сестры рак! Ты считаешь, у меня есть время на измены?!

- Я не сказал, что в чём-то тебя подозреваю, - мягко ответил Лев.

- Но ты так смотришь!..

«Да я не тебя подозреваю!» - мысленно кричал Лев, боясь высказать свои догадки напрямую. А если он не прав? Стоит ли грузить такими домыслами и без того вымотанного Славу? А если он прав? Что… Что тогда делать?

Много позже он поймёт, что от постыдного страха столкнуться с действительностью, он так и не спросил того, о чём догадался почти мгновенно. Он сознательно решил поверить в его ложь.

- Ты бы рассказал мне, если бы случилось что-то плохое? – спросил он.

- Я бы рассказал, – соврал Слава.

Сладкая успокаивающая ложь. Лев был почти благодарен за неё. Он не знал, как решать одномоментно столько проблем – как будто одного рака им было недостаточно.

Лев и Слава [70-71]

Забыть об их разговоре, закрыть глаза на факты и жить так, как будто ничего не случилось, он тоже не смог. Ему нужно было убедиться, что действительно ничего не случилось – поверить на слово оказалось труднее, чем выглядело на первый взгляд.

Он злился – и на себя, и на Артура. Если тот обидел Славу – (Обидел! Слово какое дурацкое, детское, как будто речь о глупостях) – Лев должен с этим что-то сделать. Но он не знал ничего наверняка, а мысль подойти к Славе и спросить в лоб: «Слушай, а тебя случайно не изнасиловали?» казалась ему безумной. Как вообще можно о таком заговорить? И, может, у него искаженное восприятие, потому что он сам… такой. Потому что он сделал это с Яковом. И теперь ему кажется, что другие тоже на такое способны — он просто видит то, чего нет.

Когда Слава ушел к Юле, Лев сел за компьютер (это был Славин компьютер – он принёс его недавно, когда стал проводить больше времени у Льва) и зашёл в интернет. Долго думал, как сформулировать свой запрос поисковику: если вводил «симптомы изнасилования», то попадал на статьи с медицинским освидетельствованием жертв, а он хотел прочитать не об этом. Ему нужны были другие симптомы: те, что видно без специальных «освидетельствований».

В университете был такой предмет – медицинская психология – где объясняли, что у болезни, особенно тяжелой, могут быть не только физические симптомы, но и психологические: тревога, кошмары, страх принятия смерти. Он искал такого же и, добавив в поисковую строку слово «психологические» – нашёл. В списке психологических последствий изнасилования оказались и тревога, и страх, и кошмары и чего только не было – от потери сексуального интереса до потери памяти. Лев повторил полный список про себя, постарался его запомнить, удалил историю посещений за последний час и выключил компьютер. Решил, что будет присматриваться.

Пристальное наблюдение длилось неделю – Лев успел почувствовать себя сумасшедшим ученым, фиксирующим повадки диковинного существа. Только он их не записывал – слишком уж было бы заметно, следи он за Славой с блокнотом в руках, – а как бы мысленно ставил галочки напротив симптомов: это подходит, а это не подходит.

Нарушение сна – не подходит.

Отсутствие аппетита – не подходит.

Потеря сексуального интереса – не подходит (а симптома, связанного с внезапным использованием презервативов, в том списке не было).

Страхи, тревога и кошмары – вопросительный знак. Слава не показывал ничего такого ни прямо, ни косвенно, просыпался в хорошем настроении, шутил и смеялся над шутками – в целом, вёл себя, как обычно.

Единственный признак, напротив которого Лев уверенно поставил галочку – внезапные вспышки злости и раздражения. Но эти вспышки за последние полгода стали их новой нормой – теперь уже и нельзя наверняка сказать, с чем они связаны: с Юлей или с Артуром.

Когда на днях позвонила Катя, чтобы поинтересоваться новостями о Юле (теперь все его друзья интересовались новостями о Юле больше, чем о нём самом), Лев, уже заканчивая разговор, вдруг остановил Катю. Быстро попросил:

- Не клади трубку!

И, убедившись, что та всё ещё находится на линии, спросил:

- Ты ещё общаешься с Яковом?

- Да, - удивленно ответила она.

Он сам удивился. Он не планировал о нём спрашивать, но чем больше погружался в тему насилия, тем сильнее его мучали навязчивые мысли о Якове: неужели где-то на свете живёт человек, для которого он стал кошмаром и худшим в жизни воспоминанием? Может, Яков тоже не мог пять лет заниматься сексом? Может, он тоже боялся об этом кому-то рассказать? Может, какой-то парень на другом континенте слушал эту историю на английском и злился на Льва, и мечтал его убить? А может, не было никакого парня? Может, у Якова больше никогда никакого парня не будет? А вдруг это случилось со Славой, потому что… потому что такова жизнь? И рано или поздно жизнь заставит тебя платить по счетам.

В таком случае, с него взяли с процентами.

- Можешь рассказать, как он? – негромко попросил Лев.

Катя долго молчала, прежде чем ответить:

- Нет.

Это звучало справедливо, но Лев всё равно уточнил:

- Почему?

- Я не думаю, что Яков хотел бы, чтобы я тебе о нём рассказывала.

- Ладно, - согласился Лев. – Просто скажи… Его это… то, что у нас случилось тогда… его это сильно…

Он хотел сказать «травмировало», потому что именно это слово звучало в многочисленных статьях о сексуальном насилии, но не смог. Оно казалось ему непроизносимым.

Катя поняла его и так. Сказала:

- Да, Лев. Сильно.

Он, выдохнув, быстро попрощался и бросил трубку. Опустился на кровать, закрывая лицо руками и с силой надавливая на глаза – до тех пор, пока в темноте не замелькали мушки.

«Ну а что, что ты хотел услышать? – спорил он сам с собой. – Нет, Лев, это была ерунда, отряхнулся и дальше пошел?»

Все эти годы он будто пытался убедить сам себя, что это… Ну, если не ерунда, то так – неприятная ситуация. Ошибка молодости, из которой он сделал выводы. Он почти не задумывался, каково приходилось Якову от этой «ошибки», он не пытался оценить масштаб его личной трагедии. Он думал, что ужасное случилось там, в душе, ужасное длилось несколько минут и закончилось навсегда. Только теперь он задумался: а что если оно никогда не заканчивалось? А что если эти несколько минут растянулись в бесконечную историю длиною в жизнь, которая будет сказываться на Якове всегда, с кем бы он ни был?

Чувствовать себя чьей-то тайной историей было стыдно и непонятно. Ему было странно, что он вообще попал в такую жуткую ситуацию: он, Лёва из детского сада номер пять, Лёва из «А» класса, Лев из медицинского института, он же обычный человек, он просто пытался жить эту жизнь…

«А ты думал, вас делают на специальных заводах? – насмехался он над собственным негодованием. – Ленинградский завод по изготовлению насильников?»

«Не на заводах, но…»

Он думал, что с такими сразу всё понятно. Такие не ходят в детские сады, не учатся в школе, не влюбляются, не строят планов на будущее. У таких один план: испортить кому-нибудь жизнь. Ему было сложно представить: его папа ходит в ясли, его папа плачет, его папа боится признаться в любви, его папа нервничает перед первым поцелуем в кино… Да так не бывает. Хотя мама говорила, что помнит его таким. И он сам как будто бы тоже немножко помнил.

А если никто не просыпается по утрам с мечтами сломать другому человеку жизнь, почему все вокруг такие поломанные? Может, Артур тоже просто поломанный?

И внезапно эта мысль пронзила Льва непонятным сочувствием: конечно, Артур сломан, как и сам Лев. Что-то его поломало. Он не знает, что, потому что они никогда об этом не говорили: Артур не умеет глубоко нырять, в разговорах он плавает на поверхности, но значит ли это, что он действительно такой невдумчивый, каким пытается казаться?

Лев испытал чувство странной, уродливой сращённости с Артуром – этакую родственную связь: они одной крови. Их связующая нить – насилие. Они держатся на этом фундаменте вдвоём. Может, они его даже скрепляют.

Лев снова потянулся к телефону и, отыскав в телефонной книге давно забытый (а когда-то выученный наизусть) американский номер Якова, нажал зеленую трубку. Он был уверен, что не дозвонится, а потому не сформулировал даже сам для себя, зачем это делает. За шесть лет номер мог сменится несколько раз (у самого Льва, например, сменился), да и к тому же пройдёт ли звонок из России в другую страну? Раньше, чтобы звонить, они с какими-то роумингами заморачивались…

В общем, он был уверен, что звонок сбросится, но раздались короткие гудки и от неожиданности Лев резко принял сидячее положение. Перед глазами всё пошло цветными кругами: надо бы полегче с резкостью, всё-таки почти двадцать четыре…

- Yes? – послышался в трубке такой знакомый и такой чужой голос одновременно.

Это был голос Якова, Лев сразу его узнал. Повзрослевший, низкий, но всё равно – он. Ошибиться невозможно.

- Привет, - проговорил Лев в трубку, чувствуя, что сейчас умрёт от страха и стыда.

Тишина в ответ. Лев был уверен, что Яков тоже его узнал. Это ведь не забывается так просто, да? Голос парня, который тебя изнасиловал…

Он был готов закричать, прямо как с Катей: «Не клади трубку!», опасаясь, что именно это хочет сделать Яков, но тот прервал молчание вопросом:

- Зачем ты звонишь?

Лев заметил, что у него появился легкий акцент: слова звучали на иностранный манер, как когда кто-то придуряется, изображая американца.

- Я хотел извиниться, - сказал Лев, переглатывая от волнения.

- Зачем? – снова повторил Яков.

- Ну…

Он не придумал зачем. Для себя, видимо. Чтобы стало легче. Но сказать вот так Якову – «для себя» – что за дурь?

- Яков, я прошу прощения, – просто сказал он, без объяснений. – Мне очень жаль, правда.

- Легко тебе просить прощение… – язвительно заметил Яков.

Лев аж дернулся от возмущения: нихрена же себе легко! Ничуть не легко!

Пока Лев шумно дышал в трубку от негодования, Яков скучающим тоном спросил:

- У тебя всё?

- Нет, - отчаянно запротестовал Лев.

Ему нужно было убедиться, что он вовсе не так виноват, как пишут в этих идиотских статьях: про кошмары, суицидальные мысли, панические атаки.

- Как… как ты сейчас? – выдохнул он в трубку. – Ты работаешь? У тебя есть отношения?

Он боялся, что Яков скажет: «Да пошёл ты» и бросит трубку, но Яков ответил, хотя и очень коротко:

- Работаю. Отношений нет.

Лев чуть было не спросил: «Из-за меня?», но прикусил язык: так и рану расковырять недолго. Хотя он, наверное, уже – этим своим звонком…

- А у тебя? – вдруг спросил Яков. – У тебя есть отношения?

- Есть, - прошептал Лев, стыдясь перед ним собственного благополучия.

- Тогда передай ему мои искренние сожаления.

- Не надо так, - попросил Лев. – У нас всё хорошо.

- У нас тоже всё было хорошо! – с обидой выпалил Яков. – До какого-то времени.

«Нет, не было! Всё сразу было не так», - внутренне заспорил Лев, но вслух сказал только одно:

- Я изменился рядом с ним. Он… - Лев с нежностью прошептал: - Он – моё счастье.

- А ты, стало быть, его проклятье.

Неправда.

Чёрт, зачем он вообще с ним разговаривает? Терпит этот уничижительно-покровительственный тон.

- Пока, Яков, - прохладно сказал Лев. – Я сказал всё, что хотел.

И сбросил вызов.

Вечером от Юли вернулся Слава и Лев пригляделся к нему ещё раз – последний, как он решил для себя.

Аппетит есть? Есть.

Над шутками смеется? Смеется.

Секс будет? Будет.

Класс. Значит, никто его не насиловал. Лев себе просто что-то придумал. А если… А если и было что-то – наверняка какая-то ерунда – то надо её просто отпустить.