История одной судьбы

LVII

«Газик» катился, как колобок, от вешки к вешке, от деревца к деревцу, лишь кое-где подскакивая на рытвинах да разбрасывая по сторонам грязь. Дорога была плохая, снегу мало было в этом году, да и тот, что покрывал иногда поля и дорогу, быстро таял, точно не выносил прикосновения к земле.

Лукин не слишком торопился и заранее тормозил перед каждой сколько-нибудь заметной рытвиной — как-никак вез он секретаря обкома, товарищ Косяченко не баловал частыми наездами их район!

Косяченко всю дорогу выговаривал Анне: плохо с ремонтом, со снабжением, с семенами, плохо, наконец, с дорогами, черт возьми! Как думают они по таким дорогам перегонять технику?!

Анна вежливо слушала, она могла бы объяснить, возразить, но не спорила, не возражала, хорошо знала — чем дальше в лес, тем больше дров. Начни она спорить — Косяченко примется ставить перед ней конкретные задачи, чего доброго, определять сроки, запишет для памяти, и тогда, хочешь не хочешь тянись, а так, — начальственный басок рокотал и рокотал, точно патефон за стеной. Сама-то она знает, что ей делать!

«Газик» проскочил массивные ворота, украшенные затейливой лепкой, сохранившейся еще от времен, когда здешними землями владели графи Воронцовы, въехал на просторный усадебный двор и замер перед конторой.

Директор совхоза Грачев, секретарь парторганизации Завалишин и прочие большие и малые начальники Светловского совхоза ждали гостей у крыльца.

— Вот, добрались… — многозначительно сказал Косяченко, словно преодолел по пути бог весть какие препятствия, и принялся ласково пожимать всем руки.

— Как, Николай Николаевич, все в порядке? — вполголоса спросила Анна, здороваясь с Завалишиным.

— Ждем, ждем, — успокоительно ответил тот.

— Я не знаю, как у вас?… — в тон ей осведомился Косяченко. — Познакомимся с хозяйством или сразу начнем?

— Нет, нет, люди собираются, — категорически заявил Завалишин. — Хозяйство потом.

— Решайте, — дисциплинированно согласился Косяченко. — Вам виднее.

— Может быть, перекусить? — неуверенно предложил Грачев.

Косяченко отказался:

— Потом, потом. Прежде всего дела.

Не заходя в контору, пошли в клуб. Народ толпился у входа. Хихикали в пестрых платках девчата, должно быть, они впервые участвовали в выборах. Неподалеку куражился чубатый парень с баяном, то наигрывал, то замолкал, пытаясь проникнуть в помещение. Две старухи в темных шалях приблизились к двери, постояли и, только что не перекрестились, истово, как будто входили в церковь, переступили порог.

В зале было полно. Завалишин недаром два года работал в райкоме инструктором, знал, что такое стопроцентная явка. Все комсомольцы с утра были на ногах.

Кто постарше терпеливо ждали начала собрания. Молодежь, собравшись у дверей, чтобы посвободнее выходить и входить, пела вполголоса песни. У сцены, заняв по одну сторону от прохода два первых ряда, расположился оркестр учеников средней школы. Были тут и духовые, и струнные инструменты, балалайка соседствовала с трубой. Руководитель оркестра, молодой человек, преподаватель пения в школе, недавно окончивший музыкальное училище, беспокойно поглядывал на входную дверь. Он уже раза три принимался стучать пальцем, требуя от музыкантов внимания. Едва приезжие, сопровождаемые местным начальством, показались в дверях, он стукнул по стулу, взмахнул рукой, и оркестр, хоть и не очень стройно, заиграл туш.

Косяченко недовольно поглядел на Анну. Она с трудом сдержала улыбку.

— Это еще что за свадьба? — тихо спросил он, торопливо пробираясь к сцене.

Анна, сделав серьезное лицо, обернулась к Завалишину.

— Николай Николаевич!

Завалишин понял.

— Перестаньте, — негромко пробормотал он, проходя мимо оркестра. — Соображать надо.

Но Косяченко успел-таки подняться на сцену под звуки труб.

— Будем начинать? — спросила Анна.

— Конечно, — сердито сказал Косяченко. — Тянуть нечего.

— Собрание кто будет вести — Федосья Абрамовна? — осведомилась Анна.

— Она, — подтвердил Завалишин.

Федосья Абрамовна Долгунец была в совхозе председателем рабочкома, до этого она работала бригадиром полеводческой бригады, а в давнем прошлом начала свою деятельность в совхозе кухаркой на полевом стане.

Она была грубовата, а иногда и до смешного упряма, но в совхозе ее уважали за одно отменное качество — Федосья Абрамовна никогда и ни в чем не искала для себя личной выгоды.

Широколицая, румяная, толстая, она постучала пустым стаканом по графину с водой и уверенно произнесла:

— Разрешите, дорогие товарищи, собрание наше, посвященное встрече с кандидатами в депутаты в областной и районный Советы, объявить открытым. Какие у кого будут соображения по поводу президиума?

И сразу посмотрела в сторону Тамары Родионовой. Тамара была секретарем комсомольской организации, и именно ей было поручено внести предложение о составе президиума. Тамара огласила список, проголосовали, все заняли свои места, и Федосья Абрамовна предоставила слово Жилкину, лучшему трактористу совхоза и доверенному лицу, для характеристики кандидата в депутаты областного Совета.

Анна не один раз слушала биографию Косяченко, то при выборах обкома, то при выборах в областной Совет, но как-то никогда не вдумывалась в жизненный путь этого человека. Косяченко полагалось избирать, и она избирала его, не затрудняя себя раздумьями — действительно ли достоин он избрания. Косяченко занимал большое общественное положение, был, так сказать, вторым человеком в области, пользовался доверием наверху, и за долгие годы Анна привыкла думать, что это доверие не нуждалось ни в критике, ни в проверке.

Сейчас Анна как бы заново вслушивалась в рассказ о жизни Георгия Денисовича Косяченко. Что-то изменилось в ней самой за последние месяцы, все меньше хотелось жить чужим умом, какой бы большой, хороший и честный ум это ни был.

А Костя Жилкин убежденно и обстоятельно знакомил собравшихся с биографией товарища Косяченко.

Родился в 1913 году, по происхождению крестьянин. Окончил в 1931 году сельскохозяйственный техникум, работал агрономом, вступил в партию. С 1933 года в Москве — для продолжения образования. В 1938 году по окончании Тимирязевской академии направлен в одно из западных областных управлений сельского хозяйства. Вскоре назначен заместителем заведующего управлением, затем инструктором сельхозотдела обкома, В 1940 году заведует областным управлением сельского хозяйства в Белоруссии. С 1941 года в армии, на политработе, демобилизован вследствие контузии. С 1943 года заместитель заведующего, а затем заведующий сельхозотделом обкома на Средней Волге. В 1947 году заведует сельхозотделом на Урале. В 1951 году — третий секретарь одного из обкомов Центральной России, затем заместитель председателя облисполкома. В 1954 году председатель облисполкома и с 1957 года — второй секретарь в Пронске…

Хорошая, спокойная анкета! Все прочно в этой анкете, как прочен и сам Косяченко. Он плотно сидит на своем стуле и благожелательно посматривает в зал. Время от времени он опускает веки, тень скуки проходит по его лицу, но он тут же открывает глаза и принимается вновь внимательно слушать Жилкина.

Да, анкета… Не хватало в ней только дел, которые украшают человеческую жизнь: вывел морозоустойчивую пшеницу, создал молочную породу скота, да хоть бы и не создал, а восстановил поголовье в большом хозяйстве, написал книгу, вырастил, выучил, воспитал десяток, да хотя бы и не десяток, а двух-трех хороших работников, которые своими делами славят своего учителя, обезвредил врага, преградил дорогу вражеским танкам… Хоть бы что-нибудь конкретное, осязаемое, что можно реально себе представить и за что можно уважать человека! А то ведь, если подумать, все из канцелярии да в канцелярию…

Анна не понимала, почему в ней возникло вдруг такое предубеждение против Косяченко. Она относилась к нему точно следователь, все берущий под подозрение. Ведь кому-то, очевидно, и в канцеляриях надо сидеть и руководить. Или, может быть, всех надо пропускать через живую воду творческого производительного труда?

Вслед за Жилкиным выступали другие доверенные лица, рабочие и служащие совхоза, и говорили о других кандидатах, рабочих и служащих совхоза, выдвинутых в депутаты районного Совета. Но о тех кандидатах можно было говорить очень коротко, потому что все в совхозе отлично знали друг друга.

После каждого выступления избиратели аплодировали, а музыканты играли туш. Потом Федосья Абрамовна предложила задавать вопросы.

Вопросов было не так уж много. Скоро ли откроются ясли во втором отделении совхоза? Когда школа будет работать в одну смену? Отчего не строят прямую дорогу до Сурожа? Почему депутаты редко отчитываются перед избирателями? Как выполнен предыдущий наказ избирателей?

Выступить первым полагалось бы Косяченко…

Он наклонился к Анне.

— А что там было в наказе? Я что-то запамятовал…

Анна сомневалась, читал ли вообще Косяченко этот наказ.

— Я выступлю первой, — предложила она ему. — Отвечу по поводу всяких местных дел, а потом уж вы…

Но тут подняла руку старуха в коричневой шали, одна из тех старух, которых она заметила при входе в клуб.

— До каких же это пор Вохмянцеву все будет сходить с рук? — раздраженно спросила старуха скрипучим голосом. — До каких пор шифонеры и телевизеры будут пропадать в городе?

— Кто это — Вохмянцев? — тихонько осведомился Косяченко у Анны.

— Председатель райпотребсоюза, — так же тихо пояснила она. — Телевизоров не хватает…

— Комбинатор ваш Вохмянцев, вот что! — не унималась старуха. — Хочу спросить вас, товарищ Косяченко… — продолжала бушевать старуха. Фамилия Косяченко называлась в течение собрания неоднократно, она не могла не слышать и, как показалось Анне, больше из озорства произносила не Косяченко, а Косяченко. — Вот хочу спросить, товарищ Косяченко, кто он вам — сват али брат али телевизер справил вам из-под прилавка?

Федосья Абрамовна сочла нужным вмешаться.

— Мы вас, Агафья Филипповна, в лавочную комиссию введем, — решительно сказала она. — В следующий раз сами все о телевизорах объясните.

В зале засмеялись.

Старуха только ладошкой махнула.

— Да ты что, мать моя, мне недосуг…

Смутилась и замолчала.

Федосья Абрамовна предоставила слово Гончаровой.

Анна уверенно подошла к трибуне. Она привыкла выступать, всегда находила что сказать, нашла и на этот раз, но сейчас — она чувствовала это — ей надо было преодолеть в себе какую-то связанность, она сама не понимала, откуда вдруг возникло в ней это ощущение.

— Ну, товарищи, — начала она с шутки, — если Агафья Филипповна не хочет больше жить без телевизора, значит, не так уж все у нас плохо…

Анна не знала старухи, не успела навести о ней никаких справок, но в ней выработалось уменье ничего не упускать из поля зрения, она слышала, как назвала старуху Федосья Абрамовна, запомнила ее имя, и первая же фраза помогла возникнуть ощущению близости между Анной и слушателями.

Как бы походя Анна ответила на многие тревожившие людей вопросы — о дороге, о яслях, — давая попять, что нет смысла отвлекать гостя такими незначительными, в сущности, делами Ей важно было перебросить между избирателями и Косяченко мостик, по которому ему легко будет подойти к людям, и она сделала это, внимание людей перенеслось от частностей к общему, Анна вовремя остановилась, а догадливая Федосья Абрамовна тут же предоставила слово Косяченко.

Нет, такой уверенностью в себе ей никогда не владеть!

Вот он поднялся, вот пошел, вот стал на трибуне. Вроде бы потоптался на ней, уминая ее поудобнее Анна поднялась, налила в стакан воды, поставила перед Косяченко, она искренне хотела, чтобы он выступил возможно удачнее…

Косяченко ничем не ответил на ее любезность, сделал вид, что ничего не заметил, но Анна отлично понимала, что он и заметил, и оценил ее внимание.

Он заговорил о больших государственных задачах, поставленных перед советским народом, выразил надежду, что задачи эти будут решены. Сослался на решения партии и правительства и было очевидно, что он не только не один раз прочел их и перечел, но и хорошо продумал. Потом он перешел к положению дел в области и тоже обнаружил хорошее знакомство со всеми проблемами. Он правильно нацеливал внимание людей на все то, что надо делать в первую очередь. Он без паники, с достоинством перечислил упущения обкома в руководстве сельским хозяйством. Не забыл упомянуть даже о телевизорах. Он, конечно, ничего не мог сказать о Вохмянцеве и не знал, куда деваются телевизоры, получаемые Сурожским райпотребсоюзом, но помнил данные о выпуске телевизоров по всей стране и привел цифры, доказывающие, как год от году увеличивается завоз телевизоров в Пронскую область.

Анна смотрела на розовую складку на его шее и упорно думала, чем же Косяченко стал ей несимпатичен? Никогда он не причинял Анне неприятностей, наоборот, всегда похлопывал ее по плечу. В переносном смысле, конечно, как-никак она была женщиной. Он вообще никому не причинял неприятностей. Но, с другой стороны, никто не мог быть ему особенно благодарен. Никого он в беде не поддерживал, никогда и ничем не рисковал… Он умел подносить подарки: даст конфетку с таким видом, точно подарил «Волгу». Такое у него было чувство собственного превосходства!

В общем, Косяченко выступил хорошо. Все, что он говорил, было правильно, разумно и понятно. Ему аплодировали энергично и дружелюбно. Чего же еще с него требовать!

После собрания Косяченко и Анна обошли хозяйство, Георгий Денисович бросил в адрес совхоза несколько критических замечаний, но сделал их на ходу, между прочим, не захотел портить праздничный день, затем они пообедали в общей столовой, у всех на виду, пригласив за столик, к себе Лукина, приветливо распрощались и с сознанием выполненного долга покинули Светловский совхоз и тронулись в обратный путь.