Из города на Неве: Мореплаватели и путешественники

«Человек — везде человек»

На экране телевизора темнолицые люди, украшенные яркими цветами и перьями, выстроившись в две колонны друг против друга, исполняют какой-то воинственный танец. Вдруг чуть в стороне появляется человек, лицо которого покрыто белой краской. Все копья и стрелы нацеливаются в него, но он бесстрашно подходит все ближе и ближе к ним, простирая руки, в которых нет оружия. И грозные воины медленно опускают копья и луки; наконец они окружают человека с белым лицом и поднимают его высоко над собой…

Таков фрагмент документального фильма, снятого советскими этнографами на северо-востоке Новой Гвинеи — на берегу Маклая. Уже более ста лет жители этого берега, папуасы, передают из поколения в поколение удивительную историю «человека с Луны» и посвящают ей праздник с танцами. «Человеком с Луны» называли их предки замечательного русского путешественника, антрополога и этнографа Николая Николаевича Миклухо-Маклая.

Как происходили эти события в действительности, мы узнаем из дневника путешественника. Он записал: «Я вошел на площадку. Группа вооруженных копьями людей стояла посередине, разговаривая оживленно, но вполголоса между собой. Другие, все вооруженные, стояли поодаль; ни женщин, ни детей не было — они, вероятно, попрятались. Увидев меня, несколько копий были подняты, и некоторые из туземцев приняли очень воинственную позу, как бы готовясь пустить копье. Несколько восклицаний и коротких фраз с разных концов площадки имели результатом, что копья были опущены. Усталый, отчасти неприятно удивленный встречей, я продолжал медленно двигаться, смотря кругом… Ко мне подошли несколько туземцев. Вдруг пролетели, не знаю, нарочно ли или без умысла, одна за другой две стрелы, очень близко от меня… Мне подумалось, что туземцам хочется знать, каким образом я отнесусь к сюрпризу, вроде очень близко мимо меня пролетевших стрел. Я мог заметить, что как только пролетела первая стрела, много глаз обратилось в мою сторону, как бы изучая мою физиономию… Никто не покидал оружия, за исключением двух или трех стариков. Число туземцев стало прибывать… Небольшая толпа окружила меня; двое или трое говорили очень громко, как-то враждебно поглядывая на меня. При этом, как бы в подкрепление своих слов, они размахивали копьями, которые держали в руках. Один из них… вдруг размахнулся и еле-еле не попал мне в глаз или в нос. Движение было замечательно быстро… Я отошел шага на два в сторону и мог расслышать несколько голосов, которые неодобрительно (как мне, может быть, показалось) отнеслись к этой бесцеремонности.

В эту минуту я был доволен, что оставил револьвер дома, не будучи уверен, так же ли хладнокровно отнесся я ко второму опыту, если бы мой противник вздумал его повторить.

Мое положение было глупое: не умея говорить, лучше было бы уйти, но мне страшно захотелось спать…

Недолго думая, я высмотрел место в тени, притащил туда новую циновку… и с громадным удовольствием растянулся на ней… Увидев, что туземцы стали полукругом, в некотором отдалении от меня, вероятно, удивляясь и делая предположения о том, что будет далее… Я проспал два часа с лишком. Открыв глаза, я увидел нескольких туземцев, сидящих вокруг циновки шагах в двух от нее; они разговаривали вполголоса, жуя бетель. Они были без оружия и смотрели на меня уже не так угрюмо. Я очень пожалел, что не умею еще говорить с ними, и решил идти домой… Я встал, кивнул головой в разные стороны и направился по той же тропинке в обратный путь, показавшийся мне теперь короче, чем утром».

Так состоялось знакомство путешественника с туземцами.

Научного подвига, подобного тому, который совершил Миклухо-Маклай, не знает история географических открытий. Выдержка Миклухо-Маклая, проявленная в острейшей ситуации, а главное, его добрая воля буквально обезоружили местных жителей. Впоследствии он завоевал не только их расположение, но и огромное доверие, уважение.

Сложной, полной тяжких испытаний была жизнь этого истинного подвижника в науке.

Как сложилась его судьба?

5 (17) июля 1846 года в семье инженера-путейца Николая Ильича Миклухи родился второй сын — Николай. Отец служил инженером-строителем на одном из участков Петербургско-Московской железной дороги, а позднее стал первым начальником Московского вокзала в Петербурге. Родом он происходил из запорожских казаков. Мать, Екатерина Семеновна Беккер, как и ее три брата, была горячей сторонницей национального равноправия и впоследствии оказала на сына очень большое влияние.

Семья Николая Ильича состояла из четырех сыновей и одной дочери. Раннее детство будущего путешественника прошло в селе Рождественском, близ города Боровичи бывшей Новгородской губернии. В 1857 году умер отец, не выслужив пенсии, и все заботы о детях легли на плечи Екатерины Семеновны.

Николай поступил в училище святой Анны при лютеранской церкви на Невском проспекте, где преподавание велось на немецком языке, а в 1859 году перешел в третий класс второй Санкт-Петербургской гимназии (ныне — школа № 232 в переулке Гривцова, 12).

Однако окончить гимназию ему не удалось. Казенный дух, царивший в гимназии, не нравился живому и пытливому юноше. За участие в студенческих волнениях 2 октября 1861 года Николай был арестован. Пятнадцатилетнего мальчика бросили в Петропавловскую крепость, где он провел несколько дней.

Не закончив гимназии, Николай в 1863 году поступил вольнослушателем на физико-математический факультет Петербургского университета. Он собирался слушать там лекции по анатомии человека и физиологии животных, которые читал профессор Ф. В. Овсянников. Позднее лекции Овсянникова слушал великий физиолог И. П. Павлов. Но Николаю не довелось продолжить учебу в университете. За участие в студенческих сходках он в феврале 1864 года был лишен права посещать лекции. С него даже взяли подписку, «чтобы он не являлся более в университет для слушания лекций».

Чтобы продолжить образование, оставался только один путь: выехать за границу. Однако паспорта на выезд ему, как неблагонадежному, не дали. Положение казалось безвыходным, но помог печальный случай. Николай простудился, заболел воспалением легких, и консилиум врачей дал заключение о необходимости переменить климат. После этого он смог получить паспорт на выезд за границу.

И вот Миклухо-Маклай в тихом старинном немецком городке Гейдельберге. В университете здесь читают лекции знаменитые на весь мир ученые: химик Р. В. Бунзен, физик Г. Р. Кирхгоф, естествоиспытатель и физик Г. Л. Гельмгольц. Николай узнал, что здесь же, в университетской лаборатории Бунзена, несколько лет назад работал И. М. Сеченов, вел исследования Д. И. Менделеев.

Николай жил в эти студенческие годы в нужде, часто впроголодь. Он писал матери: «Мой черный сюртук почти совсем разлезается. Оказывается, зашиваешь какую-нибудь дыру, а нитка крепче сукна; и зашивать — это увеличивать дыру. Я положительно не знаю, как мне свести концы с концами; я с трудом починил свой пиджак. Если можно, пришлите нитки и пуговицы…»

В течение полугода Николай изучал философские науки, но они, увы, не давали исчерпывающего ответа на вопрос, который продолжал волновать многих, что есть человек?

Решив, что медицина, познающая тело человека, его мозг, нервную и кровеносную системы — весь сложный и таинственный организм, — поможет ему, он осенью 1865 года поступает на медицинский факультет Лейпцигского университета, а на следующий год перебирается на такой же факультет в Иену.

Здесь, в Иене, состоялось его знакомство со знаменитым зоологом Эрнстом Геккелем. Этот выдающийся ученый читал специальный курс «Теория Дарвина о родстве организмов». Николай слушал эти лекции затаив дыхание. Вскоре другой его страстью сделалась сравнительная анатомия. Этот предмет вел ученый с мировым именем Карл Гегенбаур, последователь Дарвина и друг Геккеля.

Занимаясь на медицинском факультете, юноша продолжал посещать лекции философского и юридического факультетов, а также изучать минералогию и кристаллографию. Его привлекало все, что имело отношение не только к человеку, но и к проблемам изменения форм организмов под влиянием среды, а также к самой земле и ее строению. Особенно много часов он проводил в анатомическом кабинете, изучая нервную систему и головной мозг позвоночных, ведя записи и делая к ним рисунки. Постепенно он приобретает ту широту знаний, которая необходима настоящему естествоиспытателю.

Жизнь его в этот период не была насыщена внешними событиями. Лекции, занятия в кабинетах, лабораториях и дома. И — постоянный недостаток средств на самое необходимое. Но вдруг в положении бедного студента наметился просвет. Его горячий интерес к науке был замечен Геккелем, и тот предложил Николаю принять участие в своей экспедиции на Канарские острова…

Путь будущего знаменитого русского естествоиспытателя был отнюдь не прямым. До подлинного познания человека было еще очень далеко. На Канарских островах члены экспедиции изучали губок — низших представителей многоклеточных животных. Экспедиция работала здесь с середины 1866 по февраль 1867 года. Николай отличился. Он открыл новую, неизвестную натуралистам губку, а также написал свою первую работу, посвященную классификации акул. Он стал изучать мозг этих морских хищников.

Экспедиция отправилась на африканский континент— здесь, в Марокко, населенном арабами и берберами, ей предстояло продолжить исследования. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, Николай и его товарищ по экспедиции студент-медик Герман Фоль переоделись в костюмы берберов и начали путешествовать по стране. Они занимались врачеванием местного населения, наблюдали за его жизнью, побывали даже на невольничьих рынках Рабата.

Вернувшись в Европу, Николай и Герман отправились во Францию, а затем в Данию, Норвегию, Швецию — осматривали в музеях этих стран зоологические коллекции. И снова потянулись занятия в университете: лекции, анатомический кабинет. Николай еще более настойчиво стал изучать анатомию и физиологию человека.

Он стал мечтать о дальних путешествиях, туда, куда еще не ступала нога «цивилизованного» человека. Окончив в 1868 году Йенский университет, стал собираться в путь. В товарищи пригласил молодого немецкого зоолога Антона Дорна. Антон хотел основать где-нибудь на побережье Средиземного моря международную зоологическую станцию. Он открыл впоследствии такую станцию в Неаполе.

Сначала оба поехали в Мессину, но Николаю фауна тех мест показалась бедной, и он отправился к берегам Красного моря, в то время еще мало изученного. Март 1869 года Николай встретил в Египте, во многом для него загадочной стране, вдобавок далеко не безопасной для чужеземцев. В бурнусе, с обритой наголо головой, с лицом, намазанным коричневой краской, бродил он с караванами по бескрайним пескам пустынь. Спешил добраться до Красного моря, чтобы исследовать его в «первозданном» виде, пока не пришли туда воды из Средиземного моря: Суэцкий канал был почти закончен.

Перебравшись на Аравийский полуостров, Николай писал в марте брату Сергею в Петербург: «Путешествие мое не совсем безопасно. В Джидду выезжает тьма арабов, отправляясь в Мекку (два дня от Джидды). В это время они особенно фанатичны и, кроме того, приезжают из таких стран, которые обыкновенно не имеют и не терпят сношений с европейцами. Я пишу тебе оттого, что матери я этого не мог бы сообщить и чтобы, если что со мной случится (что очень возможно), ты бы знал причину».

Он и в самом деле едва не погиб, чуть не стал жертвой «правоверных», переправляясь с ними из одного египетского порта в другой: мусульмане заподозрили в нем «неверного»… Но все обошлось благополучно, а из Египта путь его лежал в Йемен — главный порт страны Ходейду. Затем — Эфиопия, где путешественник тяжело заболел лихорадкой и обнаружил у себя признаки цинги.

Совсем больной он добрался до Судана, пересек Нубийскую пустыню. Изнуренный голодом и болезнями, он все-таки смог добраться до Константинополя (теперь — Стамбул). Оттуда с помощью русского консульства ему удалось вернуться на родину.

Итак, пять лет он странствовал по свету, не видя близких людей, подвергая свою жизнь опасностям и лишениям. Он уехал из России восемнадцатилетним юношей, а возвратился многое повидавшим человеком, ученым, собравшим огромной ценности коллекции и другие материалы. Его труды в области изучения губок и мозга рыб, опубликованные в печати, были уже известны зоологам России.

В августе 1869 года он приехал в Москву. В то время здесь проходил Второй съезд русских естествоиспытателей и врачей. На этом съезде Миклухо-Маклай рассказал о своих необыкновенных путешествиях и выступил с предложением: основать зоологические морские станции на морях, омывающих берега России, — Белом, Балтийском, Черном и Каспийском. А если возможно, то и на берегах Тихого океана, на Сахалине и Камчатке. Он был согласен взять на себя организацию таких станций. Присутствовавшие на съезде ученые встретили эту идею с одобрением. Однако для ее осуществления надо было обратиться в Русское географическое общество.

Поначалу многое обещало успех. Миклухо-Маклай встретился с ученым секретарем этого общества Ф. Р. Остен-Сакеном, к которому пришел с рекомендацией известного зоолога и путешественника Н. А. Северцова. В результате 23 сентября он получил возможность сделать сообщение о своей поездке к берегам Красного моря на заседании отделения физической географии общества. Оно было встречено с громадным интересом. Побывал он и в Академии наук — на этот раз по рекомендации крупных немецких зоологов, которые представляли Миклухо-Маклая, как подающего большие надежды молодого ученого-ассистента при зоологическом музее Йенского университета. Но вопрос о создании станций так и остался открытым.

В Академии наук Миклухо-Маклая очень радушно встретили академик К. М. Бэр, известный естествоиспытатель, основатель отечественной эмбриологии, и академик Ф. Ф. Брандт, крупный зоолог. Но они могли предложить ему лишь заняться изучением коллекции губок в Зоологическом музее Академии. Она была собрана во время путешествий самого К. М. Бэра, А. Ф. Миддендорфа и некоторых других ученых.

Миклухо-Маклай, вынужденный принять это предложение, начал работать. Но такая деятельность была ему не по душе. В октябре 1869 года он обратился в совет Географического общества с письмом, в котором сообщал о своем желании совершить, при поддержке общества, путешествие на острова Тихого океана.

Глава общества Федор Петрович Литке встретил Миклухо-Маклая на первых порах настороженно. Кто он, этот непоседливый молодой человек? Кажется, он слывет талантливым ученым? Но ведь предлагаемый им предмет исследований не входит в круг объектов и занятий общества. Да и намеченные им работы не касаются сопредельных с Россией районов!

Миклухо-Маклай и в самом деле предлагал необычное исследование. Он хотел не только заниматься изучением вод далекого Тихого океана, но и дать ответ на многие этнографические и антропологические вопросы, касающиеся людей — папуасов. Они жили очень далеко от России — в Новой Гвинее.

Трудно сказать, чем бы закончилось дело, если бы Миклухо-Маклаю не помог Петр Петрович Семенов, председатель отделения физической географии. Петр Петрович сразу понял, как зажна такая экспедиция. Он горячо поддержал начинание молодого ученого и подтвердил, что избранная им тема — исследование низших морских животных — представляет особый интерес, так как подобные исследования находятся в самой тесной связи с наблюдениями над морскими течениями, температурой воды, глубинами, распределением морских животных, растений и т. п. Что же касается предлагаемых антропологических и этнографических исследований, то они также важны для Географического общества. Ведь объектом избран народ, находящийся на одной из самых низких ступеней развития человечества и не имеющий каких-либо сношений с миром современной цивилизации. Ведь это будет как бы поездка в прошлое!

Ходатайство Семенова поддержали академики Брандт и Бэр. В своей статье «О папуасах и альфурах», опубликованной еще до обсуждения предложения Миклухо-Маклая, Бэр указывал, что «является желательным и, можно даже сказать, необходимым для науки изучить полнее обитателей Новой Гвинеи». Совет общества вынес решение о необходимости организации такого путешествия и выделил для этого 1350 рублей. Кроме того, совет добился, что военные власти страны дали согласие доставить путешественника на берег Новой Гвинеи.

В свое путешествие Миклухо-Маклай отправился на корвете «Витязь». Корабль вышел из Кронштадта 27 октября 1870 года. Путь лежал через Магелланов пролив, и это дало возможность путешественнику вести научные наблюдения в разных местах Атлантического и Тихого океанов. Корвет посетил острова Пасхи, Таити и Самоа. Особенно большое впечатление на Николая Николаевича произвел остров Пасхи. Ученого поразили каменные изваяния странных фигур, неизвестные письмена на деревянных досках. О своих впечатлениях он сообщил в письме в Географическое общество.

К берегу громадного острова Новая Гвинея корвет подошел в сентябре 1871 года. Этот остров был открыт еще в 1526 году, но мало посещался кораблями.

Местом высадки Миклухо-Маклай выбрал залив Астролябии на северо-восточном берегу острова, находящийся под 5° южной широты. Этот залив был нанесен на карту еще в 1827 году французским мореплавателем Дюмон-Дюрвилем, но он не высаживался на берег. Доходили смутные слухи, что здесь якобы живут свирепые дикари и людоеды…

Однако все это не устрашило уже побывавшего во многих опасных переделках путешественника. Он попросил командира корвета П. Н. Назимова высадить его в небольшой бухточке у юго-восточного берега залива Астролябии.

На мысу Гарагаси, который ограничивал бухточку с запада в получасе ходьбы от деревни Бонгу (об этом Николай Николаевич узнал позднее) матросы и судовой плотник корвета построили из срубленных деревьев небольшую хижину. Она была разделена парусиновой перегородкой на два отделения и имела маленькую веранду, к которой с земли вела лесенка в несколько ступенек.

Корвет ушел 27 сентября, и хижина стала жилищем Миклухо-Маклая и двух его спутников: юноши-полинезийца Боя и шведа матроса Ульсона. Прежде всего следовало познакомиться с туземцами, жизнь которых Миклухо-Маклаю предстояло изучить. Поэтому Николай Николаевич отправился в одну из ближайших деревень. Вот что он писал по этому поводу в своем дневнике: «Чем более я обдумывал мое положение, тем яснее становилось мне, что моя сила должна заключаться в спокойствии и терпении. Я оставил револьвер дома, но не забыл записную книжку и карандаш».

Миклухо-Маклай попал к первобытным людям, которые не знали металлов. В качестве орудий труда они использовали лишь каменные топоры, осколки кремня, раковины, кости крупных птиц — казуаров, кости свиней и собак, а также ножи из бамбука. Оружием им служили деревянные копья и луки с тетивами из того же бамбука. Стрелы для луков они делали из тростника, насаживая на них наконечники из твердого дерева. Во время войн применяли также пращи.

Их посуда состояла из деревянных блюд и глиняных горшков, при этом их умели делать жители только двух островов. Вместо тарелок они пользовались скорлупой кокосовых орехов. Жители побережья не умели добывать огонь, и поэтому носили с собой горящие головешки. Если же огонь гас во всех хижинах, за ним ходили в соседние деревни. Миклухо-Маклай писал: «На мою долю выпало редкое счастье наблюдать население, бывшее совершенно обособленным от сношений с другими народами и жившее притом на такой стадии развития культуры, когда все орудия и оружие изготовляются из камня, кости и дерева… У папуасов этого берега я не нашел никаких следов европейских вещей. Если же принять во внимание, как заботливо хранили туземцы все мелочи, подаренные им мною, и как вещи путем обмена и подарков способны скоро распространяться, то из констатированного мною отсутствия европейских вещей можно с уверенностью заключить, что они не имели до моего прибытия сношений с европейцами. Ответы туземцев на мои вопросы также подтверждали это предположение… я избрал… побережье Новой Гвинеи, как наименее известное, и где раса папуасов должна была сохраниться в наиболее чистом виде. Последнее предположение действительно оправдалось, я не нашел у туземцев никакой примеси чужой крови; поэтому наблюдения, которые мне удалось собрать, могут иметь ценность для всей папуасской расы».

Наблюдений, сделанных путешественником за время пятнадцатимесячной жизни на берегу острова, было очень много. Они нашли отражение в его письмах в Географическое общество, в зарисовках, в докладе, сделанном позднее на заседании общества в Петербурге, в научных статьях, опубликованных в русских и иностранных журналах.

Благодаря этой беспримерной экспедиции было получено множество ценнейших сведений о природных условиях района. Вдоль берега тянутся цепи гор Финистер, прерываемые на юго-западе низменностью. Горы покрыты густым лесом до самых вершин и пересечены во многих местах поперечными долинами. В море впадает много рек, самая большая из них река Гогол.

Климат побережья сырой и жаркий. Средняя температура года плюс 26°. Самый жаркий месяц — февраль, наиболее прохладный август. Дожди здесь сильные и довольно равномерно распределены по месяцам.

Растительность этих мест близка к индо-малайской, с небольшой примесью австралийских форм. В лесах растут бананы, хлебное дерево, кокосовые пальмы. Фауна бедна млекопитающими. Встречаются кабаны, кенгуру и многие другие сумчатые, крысы, мыши, летучие мыши, а в море — дюгонь, крупное млекопитающее из отряда сирен длиной до 3,6 метра. В лесах обитают около двухсот видов птиц. Среди них казуар, гарпия, райская птица, попугай, венценосный голубь. Много в лесах и змей, в том числе очень ядовитых. Водится также гигантская змея — пифон. Прибрежные воды населяют крокодилы.

…Грохотали волны океана, разбиваясь о коралловые рифы, колебалась под ногами почва от толчков землетрясений, шумел таинственный и душный тропический лес, населенный мириадами колющих и сосущих кровь насекомых, ползли над вершинами гор облака, низвергая страшные молнии и ливни, но Миклухо-Маклай не прекращал своих наблюдений и не расставался с дневником. Три, четыре раза в неделю, а иногда и чаще он заполнял его страницы.

Этому поистине бесценному документу не повезло. Он пролежал в архивах почти полвека. Опубликовали его лишь при Советской власти. Дневник охватывает буквально всю жизнь папуасов берега Маклая. Рассказывает об их жилищах и домашней утвари, об орудиях, применявшихся при обработке земли, рыбной ловле и охоте, об особенностях их родового строя, семейных и брачных обрядах, верованиях, изобразительном и прикладном искусстве. Даются сведения о росте папуасов, величине их черепов, цвете и особенностях кожи и волос, строении лица и многом другом.

Рассказывая о папуасах Новой Гвинеи, ученый отмечает тонкость их чувств и сметливость, которые, как считали до этого многие исследователи, могут быть только у людей так называемой «высшей» расы.

Из дневника мы узнаем очень много о самом ученом, просветителе и гуманисте, бесстрашном и самоотверженном человеке, который увидел в темнокожих туземцах добрых, честных и умных людей, а отнюдь не злобных животных, какими их хотели представить жестокие и алчные колонизаторы. Он подтверждает свои выводы яркими примерами.

Местный житель Туй, с которым Николай Николаевич познакомился на берегу в день прихода корвета, уже спустя десять дней проявил незаурядную сообразительность, стал помогать путешественнику в изучении папуасского языка. Тогда же, быстро поняв назначение предметов, которые были у путешественника, он стал объяснять местным жителям все то, что успел узнать сам. Попросив для какой-то работы топор и обещав его скоро возвратить, он выполнил свое обещание, проявив верность данному слову. А ведь топор европейца, сделанный из металла, не шел, конечно, ни в какое сравнение с каменными топорами, которыми пользовался он и его племя. Тот же Туй, увидев, что его белый друг записывает со слов туземца названия окружающих деревень и при этом делает набросок карты, вдруг… поправил Николая Николаевича! А до этого он никогда не только не видел никакой карты, но даже карандаша и бумаги. Все это произошло уже на двенадцатый день их знакомства.

Через месяц Туй вновь удивил Николая Николаевича. По сути он сделал своеобразное открытие: использовал для бритья вместо обычного для него заостренного куска кремня… кусок стекла от разбитой бутылки.

Не только Туй проявлял сообразительность и все чувства, свойственные европейцам. Миклухо-Маклай показал на многих других примерах ум, честность и настоящую гуманность всех так называемых «дикарей».

Туземцы стали все чаще приходить к его хижине. Доверяя миролюбию Миклухо-Маклая, они оставляли в стороне в кустах свои копья, луки со стрелами, ножи и подолгу уважительно беседовали с ним. Они убедились, что это уважение взаимно: белолицый человек никогда не был навязчив, чтил их обычаи, старался помочь каждому больному и часто дарил еще неизвестные им полезные вещи.

Популярность белого человека у местных туземцев постоянно росла. Многие даже приезжали с дальних островов, чтобы увидеть мудрого и доброго «тамо рус». Позднее его стали называть «каарам-тамо» — «человеком с Луны».

Тем временем слава о Миклухо-Маклае распространялась на десятки миль вокруг. О том, что он прибыл сюда на необыкновенном грохочущем корабле именно с Луны, и что его родина Россия находится на этом светиле, придумал сказку Бугай — поселянин из деревни Горенду. И в нее все поверили.

Туземцы искренне считали Миклухо-Маклая всемогущим. Еще бы, ведь он мог даже «зажигать воду»!

В этом их убедил случай, который произошел через два с половиной месяца после прибытия путешественника— 14 декабря 1871 года, на следующий день после того, как от перитонита умер слуга Николая Николаевича Бой. Миклухо-Маклай и Ульсон скрытно похоронили его в море, зашив в мешок. Они не хотели, чтобы туземцы узнали: «пришельцы с Луны» тоже смертны. Это подорвало бы их веру во всемогущество «пришельцев» и осложнило отношения.

Вот как рассказывает об этом случае в своем дневнике Миклухо-Маклай: «Туй снова заговорил о Бое, и с жаром стал рассуждать, что если я отпущу Боя в Тумбу, то тот человек, который пришел с ним, непременно его вылечит. Я ему отвечал отрицательно. Чтобы отвлечь их мысли от Боя, я вздумал сделать опыт над их впечатлительностью. Я взял блюдечко из-под чашки чаю, которую я допивал; вытерев его досуха и налив туда немного спирта, я поставил на веранду и позвал моих гостей. Взяв затем стакан воды, сам отпил немного и дал попробовать одному из туземцев, который также убедился, что это была вода. Присутствующие с величайшим интересом следили за каждым движением. Я прилил к спирту на блюдечке несколько капель воды и зажег спирт. Туземцы полуоткрыли рты и, со свистом втянув воздух, подняли брови и отступили шага на два. Я брызнул тогда горящий спирт из блюдечка, который продолжал гореть, на лестницу и на землю. Туземцы отскочили, боясь, что я на них брызну огнем и, казалось, были так поражены, что убрались немедленно, как бы опасаясь видеть что-нибудь еще страшнее. Но через десять минут они показались снова и на этот раз уже целою толпою… Гости оставались более двух часов. Пришедшие знали от Туя о горящей воде, и всем хотелось видеть ее. Туй упрашивал показать всем, «как вода горит».

Когда я исполнил просьбу, эффект был неописуемый: большинство бросилось бежать, прося меня «не зажечь моря». Многие остались стоять, будучи так изумлены и, кажется, испуганы, что ноги, вероятно, изменили бы им, если бы они двинулись… Уходя, все наперерыв приглашали меня к себе, кто в Кар-Кар, кто в Сегу, в Рио и в Били-Били, и мы расстались друзьями».

Миклухо-Маклай воспользовался приглашением. Он побывал не только в ближайших селениях, но и на некоторых островах. Это было необходимо для того, чтобы шире познакомиться с жизнью туземцев: больше собрать интересных предметов быта, сделать зарисовки, записать больше слов для словаря.

И всюду, куда бы он ни приходил или ни приплывал, его всегда радушно принимали, устраивали в его честь праздники, угощения. В том, что их друг, «человек с Луны», является всемогущим, туземцев убедило и знакомство с «табу» — страшным оружием, о котором туземцы впервые узнали спустя пять месяцев после прибытия на их землю путешественника. В то время среди жителей нескольких деревень — Горенду, Гумбу, Бонгу и Колику-Мана — распространился ложный слух, будто бы люди большой горной деревни Марагум-Мана, с которыми они давно находились в неприязненных отношениях, бьют и убивают жителей Горенду.

28 февраля 1872 года Миклухо-Маклай записал в дневнике: «Моим соседям очень понравилось обстоятельство, что и я пригртовился принять как следует неприятеля, и просили позволения прислать своих женщин под мое покровительство, когда будут ожидать нападения горцев. Я подумал, что это удобный случай познакомить моих соседей с огнестрельным оружием. До сих пор я этого не делал, не желая еще более возбуждать подозрительность и недоверие туземцев; теперь же я мог им показать, что в состоянии действительно защитить себя и тех, кого возьму под свое покровительство. Я приказал Ульсону принести ружье и выстрелил. Туземцы схватились за уши, оглушенные выстрелом, кинулись было бежать, прося спрятать ружье скорее в дом и стрелять только тогда, когда придут «Марагум-тамо». Ружье туземцы назвали сегодня «табу», вследствие того, кажется, что с первого дня моего пребывания здесь все недозволенное, все, до чего я не желал, чтобы туземцы дотрагивались, я называл «табу», употребляя полинезийское слово, которое таким образом ввелось в употребление и здесь».

Дневник, 1 марта 1872 года: «Приходили люди Гумбу просить меня идти с ними и жителями Горенду и Бонгу на Марагум, говоря, что будут делать все, что я прикажу, и прибавляя, что, услыхав о приближении Маклая, жители деревни Марагум убегут дальше в горы.

Пришли также жители Колику-Мана, а с ними Туй и Лялу. Все говорили о Марагум и хором прибавляли, что теперь, когда Маклай будет с ними, Марагум-тамо будет плохо.

Такое распространяющееся мнение о моем могуществе мне не только не лестно, но и в высшей степени неприятно. Чего доброго, придется вмешаться в чужие дела…»

В конце концов благодаря содействию Миклухо-Маклая все обошлось благополучно. Он записал 6 июня 1872 года: «Старый Бугай из Горенду пришел в Гарагаси с людьми из Марагум-Мана, с которыми Горенду и соседние деревни заключили мир. Бугай с жаром рассказывал четырем пришедшим о могуществе моего страшного оружия, называемого туземцами «табу», и о том, как они уже имели случай удостовериться в его действии. Пока мы говорили тихо, прилетел большой какаду и стал угощаться орехами кенгара как раз над моей хижиной. Раздался выстрел, птица свалилась, а мои туземцы обратились в бегство. Торжествующий Бугай, и сам немало струхнувший, вернул их, однако ж, уверяя, что Маклай человек хороший и им дурного ничего не сделает. Какаду показался мне очень крупным, большим; смерил его между концами крыльев — оказалось 1027 миллиметров. Вернувшиеся туземцы, попросив спрятать «табу» в дом, подошли к птице, заохали и стали смешно прищелкивать языками. Я им подарил перья из хвоста какаду, которыми они остались очень довольны, и несколько больших гвоздей; с последними они не знали, что делать, вертя их в руках, ударяя один о другой и прислушиваясь к звуку, пока Бугай не рассказал им об их значении и о той многосторонней пользе, которую туземцы уже умеют извлекать из железных инструментов».

Близко познакомившись с жителями, Миклухо-Маклай убедился, что утверждения многих антропологов о том, будто бы волосы у папуасов вырастают на голове пучками, — неверны. Однако, чтобы это доказать, необходимо было собрать коллекцию волос папуасов. Сделать это было нелегко: ножниц боялся даже его лучший друг Туй. Тогда Миклухо-Маклай пошел на хитрость. Он стал срезать пучки волос со своей головы и выменивать их на волосы папуасов. Они охотно соглашались. Увлеченный этим занятием, ученый не заметил, что выстриг себе полголовы и стал похож на каторжника…

Для его антропологических, вернее краниологических (краниология — отдел антропологии и зоологии, изучающий черепа людей и животных) исследований нужны были черепа умерших туземцев. Это оказалось также непростым делом. Родственники умерших по обычаю отделяли от черепа нижнюю челюсть и оставляли ее у себя, не желая с ней расставаться. И все же, хоть и с большим трудом, ученому удалось достать два полных черепа. Сбор волос и черепов и их исследования были необходимы для доказательства видового единства и взаимного родства всех рас человечества.

За пятнадцать месяцев жизни среди папуасов Миклухо-Маклай пережил немало горестей. Он потерял преданного ему слугу Боя, был искусан в лесу осами, поранил ногу, его чуть не убило дерево, упавшее около хижины. Он потерял с трудом собранную коллекцию бабочек: ее съели белые муравьи.

Но особенно тяжким испытанием была лихорадка. Он заболел ею вскоре после прибытия. Обнаруженные в Сиднее части дневника, лишь недавно опубликованные, рассказывают о его нестерпимых мучениях из-за этой болезни.

«7 января 1872 года, 7.30. Весь день шел дождь и было холодно. У меня начинался второй приступ лихорадки в течение дня. Дрожь была все чаще, каждые пять минут. Несмотря на то что я очень тепло одет: на мне 2 фланелевые рубашки, 2 пары фланелевых штанов, одно одеяло на коленях и другое на плечах, мне очень холодно, и я чувствую, что мне делается все холоднее с каждым часом, а также испытываю сильное головокружение. Только крепко подпирая лоб левой рукой, я в состоянии писать.

Весь день вчера и до 6 часов сегодня я не был в состоянии что-либо делать и мог только лежать и терпеливо ждать с ужасающей головной болью, когда пройдет приступ. Около 6 часов мне стало лучше, но теперь, через час с небольшим, я снова чувствую симптомы нового приступа. Испытав три пароксизма в течение 34 часов, я проглотил 4 гр. хинина. Не туземцы, не тропическая жара, не густые леса — стража берегов Новой Гвинеи. Могущественная защита туземного населения против вторжения иноземцев — это бледная, холодная, дрожащая, а затем сжигающая лихорадка. Она подстерегает нового пришельца в первых лучах солнца, в огненной жаре полудня, она готова схватить неосторожного в сумерки; холодные бурные ночи, равно как дивные лунные вечера, не мешают ей атаковать беспечного, но даже самому предусмотрительному лишь в редких случаях удается ее избежать. Сначала он не чувствует ее присутствия, но уже задолго он ощущает, как его ноги словно наполняются свинцом, его мысли прерываются головокружением, холодная дрожь проходит через все его члены, глаза делаются очень чувствительными к свету, и веки бессильно смыкаются. Образы, иногда чудовищные, иногда печальные и медленные, появляются перед его закрытыми глазами. Мало-помалу холодная дрожь переходит в жар, сухой бесконечный жар, образы принимают форму фантастической пляски видений. Моя голова слишком тяжела, а руки слишком дрожат, чтобы продолжать писать. Только 9 часов, но лучше всего мне лечь».

Какую же сильную надо было иметь волю, чтобы в столь тяжелых условиях не пасть духом и не отказаться от продолжения научной работы! Ведь ожидать откуда-либо помощи он не мог. Оставшийся у него слуга Ульсон был человеком ленивым, мнительным и вдобавок трусом. Он не ухаживал за больным Миклухо-Маклаем, а заботился лишь о себе. Трусость же его часто была серьезной помехой ученому.

Однажды ночью, дрожа от страха, он разбудил Николая Николаевича и сообщил ему: к хижине идет толпа дикарей с факелами, чтобы их убить! Миклухо- Маклай вышел на веранду и спокойно сказал собравшимся: «Гена!» («Идите сюда!»). Толпа папуасов тотчас ринулась к нему, и каждый… протягивал ему несколько рыб! Оказалось: после богатого улова жители вспомнили о своем друге, о «тамо рус» Маклае и решили его угостить.

Дружба Миклухо-Маклая с туземцами становилась все крепче. Они хотели, чтобы он остался у них навсегда, несколько раз уговаривали поселиться в деревне Богати, где обещали построить новую хижину и дать несколько жен…

Можно уже было подводить предварительные итоги: 20 сентября 1872 года исполнился год, как ученый ступил на берег Новой Гвинеи. В тот день он писал в своем дневнике: «Я подготовил себе почву для многих лет исследования этого интересного острова, достигнув полного доверия туземцев и, на случай нужды, уверенности в их помощи. Я готов и рад буду остаться несколько лет на этом берегу.

Но три пункта заставляют меня призадуматься относительно того, будет ли это возможно: во-первых, у меня истощается запас хины, во-вторых, я ношу последнюю пару башмаков, и в-третьих, у меня осталось не более как сотни две пистонов».

Тем временем в России прошел слух, будто Миклухо-Маклая уже нет в живых, — он, по-видимому, убит дикарями. По ходатайству Русского географического общества на поиски путешественника был послан клипер «Изумруд». 19 декабря 1872 года он вошел в залив Астролябии.

Дневник Миклухо-Маклая 19 декабря 1872 года: «Приход клипера был так неожидан, что я не составил себе еще плана о том, что предприму. Самым подходящим мне казалось — с помощью людей клипера поправить мою хижину, достать с клипера новый запас провизии и остаться здесь продолжать исследования, отослав до следующего порта никуда не годного мне Ульсона. Я мог также послать мой дневник и метеорологический журнал Географическому обществу и написать начатое письмо об антропологии папуасов академику К. М. фон Бэру.

К обеду я вернулся на «Изумруд». Михаил Николаевич (командир клипера М. Н. Кумани. — Авт.) сказал мне, между прочим, что по случаю моего не слишком хорошего здоровья он желал бы, чтобы я уже с сегодняшнего дня поселился на клипере, а перевоз моих вещей из Гарагаси на клипер предоставил одному из молодых офицеров. Это предложение показалось мне немного странным. «А кто вам, Михаил Николаевич, сказал, что я поеду с вами на клипере? Это далеко еще не решено, и так как я полагаю, что вам возможно будет уделить мне немного провизии, взять с собой Ульсона и мои письма до ближайшего порта, то мне всего лучше будет остаться еще здесь, потому что мне еще предстоит довольно много дела по антропологии и этнологии (этнографии. — Авт.) здешних туземцев. И попрошу вас позволить мне ответить вам завтра, отправлюсь ли я на «Изумруде» или останусь еще здесь».

Михаил Николаевич согласился, но я мог заметить, что мои слова произвели на него курьезное впечатление.

Некоторые подумали (я это знаю от них самих), что мой мозг от разных лишений и трудной жизни пришел в ненормальное состояние. Я узнал, между прочим, от командира, что голландское правительство посылает военное судно с ученою целью вокруг острова Новой Гвинеи. Это обстоятельство сильно заинтересовало меня; я мог бы, таким образом, подкрепив мое здоровье морской экскурсией, вернуться с новыми силами и новыми запасами на берег Маклая.

Я рано вернулся в Гарагаси и заснул вскоре, как убитый, после утомительного дня, представив себе на другое утро решить важный для меня вопрос, ехать или нет».

Миклухо-Маклай решил все же плыть на «Изумруде», ибо за два-три дня он не успел бы написать достаточно подробный отчет Географическому обществу, а послать свой дневник в черновом виде посчитал нецелесообразным. Кроме того, он твердо надеялся, что ему будет предоставлена возможность сюда вернуться.

Дневник, 20 декабря 1872 года: «Одно мне казалось положительным — это то, что мне необходимо будет вернуться сюда снова, где, вследствие знакомства с туземным языком и заслужив полное доверие туземцев, дальнейшие исследования по антропологии и этнологии мне будут значительно облегчены…

Вечером пришли ко мне с факелами много людей из Бонгу, Горенду и Гумбу; между ними были также жители Мале и Колику-Мана… Люди Гумбу пристали ко мне идти в Гумбу, где кроме местных жителей собрались люди Теньгум, Энглам и Самбуль-Мана, и что все желают меня видеть. Не желая отказать, может быть в последний раз, я пошел, окруженный большой толпой туземцев с факелами в руках. В Гумбу было повторение сцены, бывшей в Гарагаси. Все просили меня остаться. Мне мало пришлось спать, и когда к утру я хотел подняться, то почувствовал значительную боль в ногах. Последние два дня я много ходил и не обращал внимания на раны на нога», которые сильно опухли и мешали очень при ходьбе. Я пошел, однако ж, по берегу, желая вернуться скорее в Гарагаси. Боль была так сильна, что, устроив из нескольких перекладин род носилок, я был перенесен на них туземцами до мыска Габина, а оттуда перевезен на клипер, где я отдохнул, и где раны мои были обмыты и перевязаны».

По приказанию командира клипера в тот день была изготовлена гладкая доска из красного дерева и прибита к одному из самых высоких деревьев около хижины путешественника. На ней — надпись на английском языке. Вот ее перевод: «Витязь. Сентябрь 1871. Миклухо-Маклай. «Изумруд». Декабрь 1872».

Несколько туземцев отважились побывать на клипере перед его уходом. Миклухо-Маклай писал в своем дневнике перед отплытием: «Я вчера уговорил туземцев приехать на клипер осмотреть его, и действительно, довольно многие явились в Гарагаси, но весьма небольшое число отправились со мной на клипер, а еще меньше отважились взобраться на палубу. Но там вид множества людей и разных аппаратов, для них непонятных, так испугал их, что они ухватились со всех сторон за меня, думая быть таким образом в безопасности. Чтобы удовлетворить их и не быть стесненным в моих движениях, я попросил одного из матросов принести мне конец; середину его я обвязал вокруг талии, а оба конца веревки предоставил моим папуасам. Таким образом, я мог идти вперед, а папуасы воображали, что держатся за меня. С таким хвостом, беспрестанно останавливаясь, чтобы отвечать и объяснять туземцам разные предметы, обошли мы всю палубу. Пушки пугали ихг они отворачивались и переходили к другим предметам. Что их особенно поразило и вместе с тем заинтересовало— были два небольших бычка, взятых как живая провизия для команды; они не могли наглядеться на них и просили подарить им одного. Спросив название, они старались не забыть его, повторяя: «бик», «бик», «бик»… На палубе одному из туземцев захотелось вновь посмотреть быков; он обратился ко мне, но, забыв название «бик», стал спрашивать о «большой русской свинье». Не поняв его, я отвечал, что никакой свиньи на корвете нет; тогда, чтобы более точно назвать животное, он прибавил, что хочет видеть «большую русскую свинью с зубами на голове». Один из товарищей его подсказал ему «бик», и они все хором затянули «бик», «бик». Видя, что они достаточно освоились с палубой, я высвободился из петли и предоставил им свободно ходить по ней.

Сегодня же последние мои вещи были привезены из Гарагаси, и Ульсон также перевезен на корвет и, как больной, помещен в лазарет.

Перед отъездом Туй просил показать ему, через сколько месяцев я вернусь в Гарагаси. Даже и теперь, уезжая, после пятнадцатимесячного пребывания, я не мог сказать «много», так как этого слова я до сих пор не узнал, почему ответил «навалобе», что значит приблизительно «со временем».

Утром 22 декабря, перед отходом клипера, Миклухо-Маклаю сказали, что «черные» хотят вновь видеть его, зовут. Когда клипер стал подвигаться вперед и огибать мысок Габина, моряки услышали удары барума (род барабана, сделанного из толстых выдолбленных стволов. — Авт.) в деревнях Горенду и Бонгу, а когда он прошел мысок, к этим звукам присоединился барум Гумбу. Проходя Били-Били, многие на корабле видели в бинокль туземцев, которые сидели, стояли и ходили вдоль скалистого берега, глядя вслед уходящему клиперу…

Обогнув мыс Круазелль, клипер вошел в пролив между Новой Гвинеей и островом Кар-Кар, который Миклухо-Маклай назвал проливом «Изумруд». Это название сохранено на картах мира.

Однако Миклухо-Маклай не спешил возвращаться домой. Он задумал изучить и другие, еще не известные ему разновидности папуасских племен. Он писал: «Мне представляется необходимым, во-первых, познакомиться с папуасами других частей Новой Гвинеи для сравнения их с изученными жителями берега Маклая, во-вторых, сравнить папуасов Новой Гвинеи с обитателями других островов Меланезии, в третьих, выяснить отношение папуасов к негритосам Филиппинских островов, доказать наличие или отсутствие курчавоволосой расы на Малаккском полуострове и в том случае, если курчавоволосые племена действительно будут там обнаружены, сравнить их представителей с остальными меланезийцами».

Клипер «Изумруд» направился к Гонконгу, останавливаясь по пути на Молуккских и Филиппинских островах. Используя стоянку клипера в Маниле, на острове Лусон, ученый посетил деревню первобытных обитателей острова — «маленьких негров» — негритосов, среди которых пробыл несколько дней. Он убедился, что Они во многом схожи с уже знакомыми ему папуасами и могут быть отнесены к той же расе.

Из Манилы «Изумруд» прибыл в Гонконг. Оттуда Миклухо-Маклай на пассажирском пароходе приехал в Сингапур, а затем в Батавию (Джакарту) на острове Ява. Здесь он намеревался обрабатывать материал, собранный на Новой Гвинее, однако сырой, нездоровый климат заставил перебраться в горный городок Бюйтензорг (Богор). Его пригласил туда Лаудон — генерал-губернатор Нидерландской Индии. Губернатор знал о научном подвиге русского путешественника — о нем много писали в газетах.

Николай Николаевич отдохнул после перенесенных испытаний, написал несколько статей о папуасах и начал готовиться к еще одному путешествию в Новую Гвинею. Теперь его интересовал ее юго-западный берег — Папуа-Ковиай, голландские владения. Эти места редко посещались торговыми судами и поэтому остались почти неисследованными.

Из записей Миклухо-Маклая: «О жителях Папуа- Ковиай ходили между малайцами самые ужасные рассказы, их считали людоедами; уверяли, что они нападают на приходящие к берегу суда, грабят, убивают, поедают экипаж и т. п. Все эти страшные рассказы малайцев о разбойничестве и людоедстве жителей берега Папуа-Ковиай и побудили меня избрать именно эту местность, так как я надеялся встретить там чистокровное папуасское население».

Миклухо-Маклай оставался верен себе: любые жертвы во имя науки, вплоть до риска собственной жизнью. Но при этом он уже знал на примере жителей берега Маклая, насколько лживы и корыстно-злобны могут быть подобные «достоверные сведения».

В своем докладе Русскому географическому обществу он писал: «Главной целью моей поездки было составить себе ясное представление об антропологических особенностях населения юго-западного берега Новой Гвинеи по сравнению с жителями северо-восточных ее берегов… Для пребывания своего я выбрал в высшей степени красивое место — Айва, — мысок между двумя проливами, где мои люди скоро выстроили мне хижину и я немедля принялся за антропологические исследования».

Видя доброжелательное отношение к ним белого человека, и здешние папуасы встретили русского ученого вполне дружелюбно и даже почтительно. Правда, они были очень удивлены, что он избрал местом своего жительства такое «плохое» место; ведь отсюда бежали многие оседлые люди и превратились в бездомных кочевников: жители соседних гор и островов совершают на местных папуасов постоянные грабительские набеги.

Однако вскоре, ободренные тем, что среди них поселился могущественный и справедливый белый человек, папуасы стали стремиться поселиться поближе к его хижине, обрабатывать здесь же участки земли.

Из записей Миклухо-Маклая: «Скоро моя хижина стала центром, около которого постоянно теснились пироги жителей с островов Наматоте, Айдумы, Мавары…»

Как и прежде, на берегу Маклая, Николай Николаевич и здесь стал совершать экскурсии в глубь острова. Туземцы говорили о существовании какого-то большого озера в горах. Миклухо-Маклай решил проверить это — и действительно, открыл озеро, не известное ранее европейцам. Он исследовал его, определил причины понижения уровня. Затем он посетил еще несколько ближайших островов.

В то время, когда он находился на острове Айдума, в Айве произошли драматические события. Он писал впоследствии: «Папуасы в моей колонии в Айве, полагая, что благодаря моему соседству они будут в безопасности, перестали быть постоянно настороже и вовсе не думали о внезапном нападении». Этим воспользовались воинственные и жестокие горцы. Застав маленькое поселение врасплох, они убили семью племенного вождя и разграбили хижину ученого. А жители ближайших островов — Мавары и Наматоте, воспользовавшись нападением горцев, докончили разграбление…

Миклухо-Маклай был вынужден переселиться на остров Айдума. Там он продолжал свои исследования. Однако постоянно находился наготове, ожидая новых враждебных действий.

Он узнал, что главным зачинщиком ограбления и резни был горец с острова Мавара по кличке «капитан». Николай Николаевич решил его подстеречь и проучить. Однажды он узнал, что «капитан» на своей пироге пристал к берегу острова Айдума. Сопровождаемый слугой и одним из преданных ему папуасов, Миклухо-Маклай поспешно отправился на берег. Подойдя к пироге, он смело сорвал циновку, которая служила пироге крышей, и, приставив револьвер ко рту бандита, вдвое или даже втрое превосходящего его по силе, арестовал. Все произошло так стремительно, что несмотря на присутствие нескольких «своих» людей бандит вынужден был сдаться. Миклухо-Маклай привез «капитана» к местному радже и велел держать его под стражей до прибытия голландских властей.

Продолжая свои исследования, ученый выяснил, что причина обнищания папуасов кроется не только в грабежах горцев. Дело в том, что малайские купцы (те самые, что распространяли «кровожадные» истории о папуасах) исподтишка вели здесь преступные махинации. Они подучивали горных папуасов красть береговых жителей, а береговых — уводить в плен горных. Дальнейшее было просто: купцы за бесценок скупали тех и других и продавали в рабство.

Убедившись в том, что беззастенчивая торговля людьми происходит при попустительстве голландских властей (очевидно, имеющих в ней свои выгоды), ученый решительно выступил как защитник угнетенных. Летом 1874 года он обратился с письмом к генерал-губернатору Нидерландской Индии, в котором требовал прекратить работорговлю и наказать виновников.

Он готов был бороться и дальше, сочетая гуманную научную цель с защитой бесправных народов Новой Гвинеи, но изнурительная работа, полная постоянной опасности, вконец подорвала его здоровье. Возвращаясь на остров Яву, Миклухо-Маклай едва не умер. Но воля к жизни и на этот раз победила. А значит, он стал готовиться к новому путешествию…

Теперь его влекло к полуострову Малакка, на поиски племени «лесных людей». О них европейцы лишь слышали, но никогда не видели. Малайцы же уверяли, что у этих людей сзади — хвосты, изо рта торчат клыки, а уши такие длинные, что «лесные люди» могут прикрываться ими от дождя…

Ученый уже знал цену подобным бредням, и они его не смущали. Получив у магараджи Джохора документ, предписывающий всем деревенским старшинам предоставлять ему проводников и носильщиков, он двинулся в путь.

«Путешествие оказалось довольно трудным», — скромно писал он впоследствии. На самом же деле путь оказался почти непреодолимым из-за дождей. Реки и ручьи разлились, сплошь затопили низины. Лес по сути превратился в озеро. Семнадцать суток, постоянно рискуя жизнью, путешественник шел по колено, а часто и по грудь в воде. И все-таки он добрался до реки Муар, где удалось нанять плоскодонную лодку и доплыть на ней до Палона, притока Муара. Здесь, среди зарослей, он увидел наконец шалаши «лесных людей».

Как он и ожидал, ничего похожего на описываемых малайцами лесных страшилищ! И говорили-то «лесные люди» на полумалайском наречии, и внешне были очень похожи на тех же малайцев.

Но Миклухо-Маклай искал чистокровное папуасское племя. Значит, нужно продолжать поиск такого «особого» племени. С этой целью он пересек полуостров Малакку с запада на восток. Племени, которое он хотел встретить, нигде не было… Путешественник вернулся в Джохор опять донельзя измученным, а главное — неудовлетворенным.

Через короткое время Миклухо-Маклай опять отправляется в далекий поход. Чтобы обнаружить чистокровное папуасское племя, он идет на крайне рискованное предприятие: решает исследовать внутренние районы полуострова. Или он его найдет, или такого племени на Малакке нет вообще!

Магараджа всерьез уверял путешественника, что живым ему не вернуться: джунгли кишат тиграми, да и лесные дикари убивают всякого, кто осмеливается вступить в их владения… Ученый оставался тверд в своем намерении.

Миклухо-Маклай вновь посетил такие области, где до него не побывал ни один европеец. Его настойчивость наконец была вознаграждена. У верховьев реки Пахан, в горах, в местах, почти недоступных, он встретил наконец несмешанное папуасское племя, которое называлось «оран-сакай».

Они были кочевниками. Хотя эти люди оказались очень пугливыми, Николай Николаевич сумел и у них вызвать к себе доверие. Он посетил все их поселения, собрал много предметов обихода, сделал зарисовки, произвел антропологические измерения.

Он узнал, что люди племени «оран-сакай» имеют рост не выше 150 сантиметров, темно-коричневую кожу, черные курчавые волосы. Ночуют они на деревьях, опасаясь диких зверей. Троп не прокладывают: ловко отгибая ветви и лианы, удивительно быстро проползают под ними…

Сакаи собирали в лесах камфару, выменивая ее на табак, соль, ножи и ткани у малайцев. Они ненавидели этих «торговцев», которые стремились согнать их с исконно принадлежащих им земель, охотились на их детей и женщин, продавая затем пленников в рабство. В отместку сакаи действительно при удобном случае убивали торговцев с помощью стрел, наконечники которых были смочены ядом — смесью сока дерева упас и яда змеи. Миклухо-Маклай изучил этот яд и выяснил, что от его действия человек умирает через пятнадцать минут. Отравленные стрелы сакаи ловко выдували из бамбуковых трубок. Из-за этого-то их жестокие и коварные враги и боялись входить в леса…

В конце 1875 года Миклухо-Маклай вернулся в Сингапур, а оттуда поехал в Бюйтензорг. Здесь он написал ряд статей и опубликовал их в европейских журналах. В них он привел мнджество этнографических и антропологических данных о вымирающих племенах полуострова Малакка.

Росла научная слава русского путешественника, а в глухих селениях, среди диких лесов бережно сохранялась добрая память о справедливом и мудром белом человеке. Он знал об этом. «Слово Маклая — крепко», — говорили о нем жители Горенду, Гумбу и Бонгу — те, рядом с которыми он прожил пятнадцать долгих месяцев. Он обещал вновь посетить их — пора было выполнить данное слово: со времени разлуки прошло три года…

Этот второй приезд должен был стать как бы данью благодарности папуасам берега Маклая. Завоевав их уважение и дружбу, ученый получил уникальную возможность узнать самые глубинные основы их жизненного уклада, что чрезвычайно важно для науки, для утверждения о том, что все человеческие расы в основном и главном равны между собой, и «человек — везде человек».

18 февраля 1876 года Миклухо-Маклай вновь отправился к знакомому заливу Астролябии на небольшой торговой английской шхуне, название которой в переводе на русский язык означало «Морская птица». Она должна была совершить обход нескольких островов.

Ученый воочию убедился в обмане и жестокой эксплуатации туземцев белыми колонизаторами. Алчные и жестокие белые дикари, пользуясь доверчивостью местного населения, выменивали на свои дешевые стекляшки драгоценные жемчужины. С болью в сердце узнал он о том, как туземцев заманивали на суда, а потом, под угрозой оружия, заставляли нырять в море, кишащее акулами, и доставать со дна трепангов. Если же несчастный выплывал на поверхность без добычи или дышал слишком долго, по мнению белого надсмотрщика, в «лентяя» стреляли из штуцера так, чтобы пуля пролетела возле самой головы. Измученным и голодным туземцам сил хватало ненадолго.

Из записей Миклухо-Маклая: «Лучше туземцу заболеть во время стоянки: он может, по крайней мере, умереть более или менее спокойно; в море же может случиться, что его, еще живого, выбросят за борт… Истребление темных рас есть не что иное, как применение грубой силы, и каждый честный человек должен осудить ее, если может, восстать против злоупотребления ею». Под этими словами и сегодня, думается, могут подписаться все борцы за освобождение народов Африки и Океании от колонизаторов.

Миклухо-Маклай прибыл в залив Астролябии 27 июня 1876 года. Как радостно был он встречен здесь своими темнокожими друзьями! Многие, увидев его, от радости начали плакать. Ученый вновь построил хижину из привезенных с собой материалов, притом неподалеку от места, где жил раньше. Там он поселился с тремя малайскими служителями. На острове Били-Били местные жители соорудили ему еще один дом. На их пирогах, всюду радостно принимаемый, Миклухо-Маклай совершал поездки на расстояния до тридцати миль по окружности. В архипелаге «Довольных людей» он открыл удобную стоянку для кораблей.

Дружба с папуасами и на этот раз очень облегчала ведение научной работы. Николай Николаевич свободно совершал прогулки по всему берегу Маклая, подолгу гостил в деревнях. Туземцы охотно давали ему свои вещи, он вел этнографические наблюдения, антропологические измерения. Теперь у него не было трудностей и в приобретении черепов умерших папуасов.

Пользуясь огромным уважением и непререкаемым авторитетом у местных жителей, он даже сумел предотвратить войну между туземцами — а она явно назревала в июле 1877 года.

Все интересное ученый по-прежнему записывал в свой дневник. Вот как он описывает эпизод примирения племен 25 июля 1877 года: «Я выслушал очень многих; когда последний кончил говорить, я встал, собираясь идти, и обыкновенным моим голосом, представлявшим сильный контраст с возбужденной речью туземцев, повторил: «Маклай говорит — войны не будет, а если вы отправитесь в поход в горы, с вами со всеми, с людьми Горенду и Бонгу, случится несчастье!» Наступило торжественное молчание, затем посыпались вопросы: «Что случится?», «Что будет?», «Что Маклай сделает?» и тому подобные. Оставляя моих собеседников в недоумении и представляя их воображению найти объяснение моей угрозы, я ответил кратко: «Сами увидите, если пойдете». Отправляясь домой и медленно проходя между группами туземцев, я мог убедиться, что воображение их уже работает: каждый старался угадать, какую именно беду мог пророчить Маклай».

На этот раз Николай Николаевич прожил здесь без писем и каких-либо известий извне семнадцать месяцев, вместо предполагавшихся шести: шхуна, на которой он должен был уехать, не пришла вовремя. Вместе с поездкой по западным островам он пропутешествовал в этих местах почти два года.

К концу срока здоровье путешественника еще более ухудшилось; к приступам лихорадки прибавилась жестокая невралгия. И вот 6 ноября 1877 года провожаемый плачем туземцев и громом барумов, Миклухо-Маклай уехал на случайно пришедшей английской шхуне. При этом он оставил большую часть своего имущества под охраной туземцев. Впоследствии выяснилось, что они бережно все сохранили. В этом Николай Николаевич убедился, когда вновь вернулся сюда через шесть лет.

На обратном пути ученому удалось наблюдать редкое зрелище: проходя на шхуне пролив Изумруд, пассажиры видели извержение на острове Вулкан. Несколько позже и на более близком расстоянии перед ними предстало другое извержение вулкана — теперь уже на острове Лусон.

В Сингапур шхуна пришла 19 января 1878 года. Опасаясь за жизнь ученого, врачи предложили ему поселиться в умеренном климате. Николай Николаевич решил переехать в австралийский город Сидней.

А беспокойная душа исследователя то и дело вновь звала его в путь. Он совершил еще несколько путешествий: в 1879 году побывал на многих островах Меланезии, а в 1880 и 1881 годах — на южных берегах Новой Гвинеи. Продолжая, как и прежде, свои научные изыскания, он пополнял антропологические материалы. Ведь его главной целью было опровержение тенденциозного утверждения ряда западных ученых о делении человеческих рас на «высшие» и «низшие». При этом предполагалось, что «низшие» вообще не способны когда-либо подняться до уровня развития «высших» рас — народов Европы.

Во время своих путешествий русский ученый постоянно видел, что представители «высших» рас отнюдь не спешат поднять «низшие» на высокую ступень культурного развития. Наоборот, они стремятся всячески унизить темнокожих людей, их человеческое достоинство. Они увозят их в рабство, лишают исконных земель, жестоко эксплуатируют, а то и просто истребляют.

Ученый развернул широкую кампанию в защиту туземного населения. Так, он написал ряд заявлений английской колониальной администрации. В 1879 году он направил письмо Артуру Гордону, британскому верховному комиссару в западной части Тихого океана. Беспокоясь о судьбе папуасов Новой Гвинеи, ученый просил Гордона признать законные права туземцев берега Маклая на свою землю и запретить ввоз и продажу туземцам спиртных напитков, оружия и пороха. Но, конечно же, призыв Миклухо-Маклая остался без ответа: ведь власти и сами были заинтересованы в обогащении за счет местного населения.

В 1882 году, после двенадцати лет отсутствия, Миклухо-Маклаю наконец-то представилась возможность побывать на родине. На клипере «Вестник» — он входил в состав русской эскадры, в феврале прибывшей в Мельбурн, — ученый доплыл до Сингапура. Там он пересел на русский крейсер «Азия» и, миновав Суэцкий канал, добрался до уже знакомой ему Александрии…

Здесь ученый снова оказался свидетелем захватнической политики «цивилизованных» стран. Он увидел страшные результаты разрушительных бомбардировок древней и прекрасной Александрии англичанами, представителями, разумеется, «высшей» расы. Началась оккупация Египта, Англия спешила прибрать к своим рукам богатства цветущей дельты Нила.

Миклухо-Маклай прибыл в Петербург в сентябре того же года. При поддержке Географического общества был положительно решен вопрос о выделении ему 12 тысяч рублей на покрытие долгов по экспедициям, а также 8 тысяч рублей на двухлетнее пребывание в Сиднее для обработки оставшихся там коллекций и подготовки к печати материалов многолетних наблюдений.

В1 октябре того же года ученый выступил в зале Городской думы в Петербурге с четырьмя публичными лекциями о своих путешествиях. Отчеты о них были опубликованы в петербургских газетах и произвели огромное впечатление на общественность России. В Москве он также сделал сообщение о своих поездках — на собрании Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Это общество присудило ему золотую медаль.

Из Москвы Николай Николаевич вернулся в Петербург, а оттуда выехал в Берлин. 16 декабря 1882 года он уже рассказывал о своих путешествиях на заседании Берлинского антропологического общества. Здесь его горячо приветствовал маститый немецкий ученый Рудольф Вирхов, профессор Берлинского университета и директор Института патологии, также сторонник теории равенства человеческих рас. Главной темой всех выступлений Миклухо-Маклая было утверждение, что культурный уровень каждого народа определяется не его биологическими особенностями, а путем исторического развития, пройденного этим народом.

После этого Николай Николаевич отправился в Австралию. Он взял билет на почтовый пароход, идущий до Индии. Оттуда он хотел добраться до австралийского порта Брисбен (штат Квинсленд), а затем приехать в Сидней. Однако планы его неожиданно изменились.

Прибыв в Батавию (Джакарту), он увидел на рейде корабль под русским флагом. Им оказался корвет «Скобелев». Это обрадовало ученого: он надеялся, что можно будет договориться с земляками еще об одном посещении дорогих ему мест в Новой Гвинее. На другой же день корвет повернул вместо Владивостока в залив Астролябии.

…Николай Николаевич мысленно был уже там, со своими друзьями с берега Маклая. Он так хотел их порадовать — и в пути купил для них обещанных бычка и корову зебу, овец, коз. Вез он в подарок и семена разных культурных растений. И не обманулся в своих ожиданиях: во всех деревнях не было человека, который бы от всей души не приветствовал «тамо-руса»…

Правда, на сей раз ученый пробыл здесь недолго — лишь пять дней. Но успел много: около деревни Бонгу высадил в землю семена растений, передал жителям привезенных на корвете животных.

Узнал он и новости. Они были печальны. Умер его друг Туй. Здесь побывали англичане — «тамо-инглис», а также некто, назвавшийся «абадам Маклай» — брат Маклая. Кто был этот самозванец — неизвестно, но цель его была понятна: использовать в своих целях уважение и доверие туземцев к настоящему Маклаю…

Из записей Миклухо-Маклая: «Я чувствовал себя как дома и мне положительно кажется, что ни к одному уголку земного шара, где мне приходилось жить во время моих странствий, я не чувствовал такой привязанности, как к этому берегу Новой Гвинеи. Каждое дерево казалось мне старым знакомым. Когда я пришел в деревню, вокруг меня собралась толпа».

Тепло приветствовали Миклухо-Маклая и на острове Били-Били. Исследователь вспоминал: «На берегу нас ждала большая толпа, узнавшая меня и вопившая: «О, Маклай! О, Маклай!»

От берегов острова Новая Гвинея корвет шел до Манилы на Филиппинах. Оттуда ученый на испанском пароходе добрался до Гонконга и с почтовым пароходом в июне 1883 года вернулся в Сидней.

Здесь Миклухо-Маклай узнал, что за время его путешествия сгорел коттедж, в котором он жил, а также здание бывшей выставки, — она находилась в том же парке. Во время пожара погибли некоторые из его коллекций…

Маклаю пришлось поселиться в здании новой биологической станции в бухте Ватсон, в нескольких милях от Сиднея. Об этой станции еще в феврале 1881 года он сказал на одном из заседаний Линнеевского общества: «Я удовлетворен тем, что оставляю будущим поколениям на многие годы память о моем пребывании в Сиднее — первую биологическую станцию в Австралии».

В этот период Николай Николаевич стал посещать семью губернатора колонии Новый Южный Уэльс Робертсона, имение которого находилось неподалеку от станции. 27 февраля 1884 года он женился на Маргарите— одной из дочерей Робертсона. От этого брака в Сиднее родились два сына: Александр-Нильс и Владимир-Оллан.

Ученый продолжал плодотворно трудиться. Мысль его вновь и вновь возвращалась к темнокожим друзьям. Позднее выяснилась история с самозваным «братом» в Новой Гвинее. Николай Николаевич узнал, что в конце 1884 года немецкий орнитолог Отто Финш хитростью вошел в доверие к папуасам, назвавшись братом «тамо-рус» Маклая, и поднял на этой земле германский флаг.

Узнав об аннексии части северного берега Новой Гвинеи, Миклухо-Маклай немедленно послал канцлеру Бисмарку гневную телеграмму: «Туземцы берега Маклая отвергают германскую аннексию». Он понимал, какая жестокая участь ждет теперь этих беззащитных людей. Ученый писал в 1885 году из Сиднея русскому министру иностранных дел Гирсу: «Там повторится старая история — людокрадство, насилие, обман при добытой рабочих, и рабство на плантациях возобновится, изменив, вероятно, свою старую форму, оставаясь же в сущности насилием и рабством».

Стремясь помочь папуасам, защитить их, Миклухо-Маклай предложил русскому правительству проект организации русской колонии на какой-либо свободной, не занятой туземцами земле Новой Гвинеи.

Ученый тяжело переживал трагедию своих темнокожих друзей. Летом 1886 года он специально приехал из Сиднея в Петербург, взяв с собой коллекции. Это была еще одна попытка помочь туземцам: он передал свои огромные коллекции в дар Академии наук (там была организована их выставка) и включился в борьбу за права жителей Новой Гвинеи. Зная, что берег Маклая занят Германией, он начал хлопотать, чтобы русская колония все-таки была создана на одном из еще свободных островов Тихого океана. Одновременно он через газеты призывал желающих ехать с ним для основания колонии. Вот как он мыслил ее устройство: «Колония составляет общину и управляется старшиною, советом и общим собранием поселенцев. Ежегодно вся чистая прибыль от обработки земли будет делиться между всеми участниками предприятия соразмерно их положению и труду».

Желающие поехать для основания колонии откликнулись сотнями писем. Но, увы, все эти люди не имели средств и надеялись, что в начинании окажет помощь государство. Надежды были напрасными. Комитет вынес отрицательное решение. Александр III окончательно похоронил проект. 9 декабря 1886 года он наложил резолюцию: «Считать это дело окончательно конченым, Миклухо-Маклаю отказать».

С просьбой о содействии ученый решил обратиться к писателю, слово которого как громовой колокол звучало в России: к Льву Толстому. В письмо, отправленное в Ясную Поляну, он вложил два оттиска «Известий Географического общества» со статьей «О втором пребывании на берегу Маклая в Новой Гвинее».

Великий писатель немедленно и сочувственно ответил ученому: «…меня… умиляет и приводит в восхищение в Вашей деятельности то, что, сколько мне известно, Вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, то есть это доброе, общительное существо, в общении с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И Вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе, что люди нашего общества даже его и не понимают… Мне хочется Вам сказать следующее: если Ваши коллекции очень важны, важнее всего, что собрано до сих пор во всем мире, то и в этом случае все коллекции Ваши и все наблюдения научные ничто в сравнении с тем наблюдением о свойствах человека, которое Вы сделали, поселившись среди диких и войдя в общение с ними, и воздействуя на них одним разумом, и поэтому, ради всего святого, изложите с величайшей подробностью и свойственной Вам строгой правдивостью все Ваши отношения человека с человеком, в которые вы вступили с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой Вы служите, составляют Ваши коллекции и открытия, но Ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, — в науке о том, как жить людям друг с другом. Напишите эту историю, и Вы сослужите большую и хорошую службу человечеству».

В мае 1887 года, уже совсем больной, Николай Николаевич вернулся в Сидней. Он пробыл здесь всего несколько дней и уже 24 мая выехал обратно на родину с женой и детьми. Он решил жить в России, на своей земле, там, где жили его деды и прадеды. Должно быть, его тревожили предчувствия близкой смерти, и он торопился вернуться в родные края.

Дорога далась ему тяжело, болезнь настолько усилилась, что после возвращения в Петербург он вынужден был лечь в постель. Нужно было срочно заканчивать обработку второго тома записок о путешествиях, а доктора категорически запретили ему всякую работу вообще.

Состояние больного между тем катастрофически ухудшалось. Его поместили в клинику Военно-медицинской академии. 2 (14) апреля 1888 года Николай Николаевич Миклухо-Маклай скончался. Он был похоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища.

Бесценные его записки о путешествиях так и остались лежать мертвым грузом в архивах. Но Советская власть открыла им дорогу к широкому читателю. Вместе с биографией ученого они были изданы в 1923 году. Их подготовил к печати академик Д. Н. Анучин.

Беспримерный научный подвиг выдающегося гуманиста и борца за равенство всех народов и рас глубоко чтят не только в нашей стране, но и в других странах, всюду, где идет борьба с эксплуатацией и угнетением народов.

Имя знаменитого во всем мире антрополога, этнографа и натуралиста присвоено в нашей стране Институту антропологии и этнографии Академии наук СССР; оно обозначено на обложках пятитомного собрания его сочинений, изданного в 1950–1954 годах. Оно увековечено в аспирантских стипендиях в институтах этнографии и географии Академии наук СССР; в премии Академии наук СССР, которая присуждается за лучшие научные работы в области антропологии и этнографии Юго-Восточной Азии и Океании; в студенческих стипендиях Московского и Ленинградского университетов.

Память о справедливом и добром «тамо-рус» Маклае хранят жители далекого берега Маклая на острове Новая Гвинея — потомки тех туземных племен, за счастье и независимость которых он боролся.

Многих новорожденных мальчиков и сегодня нарекают именем «Маклай». А для обозначения предметов, впервые введенных здесь в обиход ученым, применяются русские слова. Среди них — бык, кукуруза, арбуз, топор.