Из записок бывшего крепостного человека

14

Сегодня, 19 февраля 1862 года, ровно год, как нам предоставлена свобода устраивать жизнь по собственному желанию. Нас не продают уже больше наравне с коровами и овцами, не бреют голов, не режут у девок кос, даже не бьют по щекам. Я пользуюсь свободой и, однако, остаюсь тем же самым лакеем. Все мои товарищи и знакомые тоже продолжают жить на прежних местах. Только те, которым было отказано от места, или вследствие сокращения штата прислуги, или за дурное поведение, изменили свой образ жизни, но далеко не к лучшему. На каждом шагу только и слышишь, что ищут места. Поэтому я стал обдумывать, что не мешало бы устроить контору для нуждающихся в приискании места.

В мае ездил с барыней в Венёв. Это маленький, незначительный городок. От скуки пошёл на кладбище. Там прочёл на памятниках много курьёзных надписей. Некоторые записал. На одном памятнике было написано:

Пока я занимался чтением надписей на памятниках, ко мне подошёл сторож. На мой вопрос, давно ли он здесь служит, ответил, что его сюда послал сам Бог.

— Каким образом? — спросил я.

— Служил я раньше при военном складе. Однажды ночью, когда я крепко спал, меня подхватило вихрем и унесло на кладбище, где я опомнился и проснулся только утром. Сейчас же я пошёл к священнику, рассказал ему о случившемся, и он назначил меня сторожем. С тех пор тут и сижу.

По возвращении в Москву, в июне, мне по делу Костина пришлось побывать у мировых посредников Лопухина и Трубецкого. Вот настоящие благородные люди. Я удивлялся их терпению и внимательности, с которыми они обращаются со всеми, приходящими к ним за разъяснением недоразумений. После чиновников гражданской палаты и управы благочиния и разных чинов полиции они мне показались ангелами умиротворителями и утешителями.

В сентябре заходил в гости к знакомому Куликову, у которого квартирует много студентов.

— Платят ли они? — спросил я.

— Бедны, но честны, — ответил Куликов. — Если денег нет, часы отдают. Одно нехорошо, что они все большие забияки и спорщики. Иногда целую ночь до самого утра галдят.

Ездил в Вифанию и осматривал там покои митрополита Платона. Проводник, не умолкая, тянул заученную речь: вот постель, на которой владыка почивал… вот комната, в которой принимал просителей… вот зеркальный потолок, в котором отражались фигуры просителей, и там их владыка, подымая очи горе, рассматривал. Он не мог смотреть прямо в лицо, потому что от проницательного, проникающего насквозь взгляда его просители падали в обморок… вот ковёр, подаренный шахом персидским… вот… и т. д.

Был в театре и смотрел игру приезжего англичанина Ольриджа. Он играл Отелло, а Медведева — Дездемону. Игра и дикция замечательные. Он говорил шёпотом, но так звучно, что даже в райке этот шёпот раздражает ухо. Несмотря на то что он говорил по-английски и что, следовательно, я не понимал ни одного слова, остальные все актёры, понятно, говорившие по-русски, рядом с ним казались мне мелкими, ничтожными и смешными.

Купил и прочитал механику и физику Щеглова. Хотя очень многого не понял, но добросовестно дочитал до конца.

1 января 1863 года вечером я отправился на прогулку. Подойдя к Никольским воротам, я увидел около кабаков целую толпу. Это праздновалась отмена откупа[90]. По случаю удешевления водки, набросились на кабаки и переполнили их. На Трубной площади опять толпа около кабаков. Из любопытства зашёл в один. Оказалось, что всё заготовленное заранее вино уже выпили и толпа ждёт нового подвоза. Вот она, народная трезвость.

5 января у барыни родилась дочь Мария. Было несколько докторов. Большая суета. Невольно я вспомнил о деревне. Там роженицы уходят из общей комнаты в холодный, тёмный чулан, откуда после родов тащат их по 25-градусному морозу в угарную баню, где лежат они дня три и затем являются в избу и принимаются, как ни в чём не бывало, за работу. С кормилицами происходит возня неимоверная. Одна больна, другая без молока, от третьей несёт как из винной бочки. Вообще теперь весь народ, после отмены откупа, с утра каждый день пьянствует, и все улицы переполнены пьяными…

19 февраля ходил на публичную лекцию профессора Богданова[91], который читал о значении зоологических садов и зверинцев. Слушая лекцию, я думал, что в день освобождения крестьян из неволи говорят о том, чтобы сажать зверей в клетки и держать их в неволе.

Приписался к ремесленному цеху.

В марте слушал лекцию профессора Соколова[92] о дыхательных и голосовых органах. После этой лекции стал читать популярную медицину.

Все и везде толкуют о поляках и польской смуте. В Польшу назначается Муравьёв[93]. Говорят, что там творятся большие безобразия. Ну, да и здесь делается много не совсем хорошего. Появилось много просветителей всякого рода. Открываются школы, воскресные классы, читальни, лекции. Однако учат не так, как следует, и не тому, чему следовало бы. После азбуки сразу география и чуть не философия. Нравственно-религиозная сторона забыта, и над религией насмехаются. По моему мнению, в школах должны обучаться не одной только грамоте, но и ремёслам и земледелию. Дети очень скоро поняли бы всё, что им необходимо знать, и приохотились бы к работе. Обратимся к жизни. В деревне ведь ребятишки, как завидят мельницу, сейчас начинают мастерить свою мельницу из щепок на ручье; делают лодку из коры и т. п.

О взрослых я уже и не говорю. Не успеют открыть в какой местности ткацкую, как они начинают расти и после первой через пять лет их в той местности уже десять. Нет, всё идёт не так, как следовало бы.

Напечатанная 5 мая статья М. П. Погодина о польском вопросе[94] и европейской политике привела в восторг простой народ. «Ведомости», в которых печатаются адресы от разных городов и обществ, высказываются против каких бы то ни было уступок[95] полякам и требуют немедленного подавления мятежа. Хотя бы это даже грозило войной с Наполеоном.

Каждый день устраиваются проводы солдатам, идущим в Польшу. Муравьёв с поляками не церемонится и постоянно высылает их в Смоленск. Все радуются.

В июле заключил контракт о найме квартиры в нашем доме с генерал-лейтенантом Колюбакиным, бывшим кутаисским губернатором. Генерал страшно вспыльчив и, как рассказывают, в Кутаиси всех колотил. Извозчик мне вчера рассказывал, что генерал сел и велел ему ехать. Проехав немного, он крикнул: «К сенатору Толмачёву». — «А где он живёт?» — «Как, ты не знаешь, где он живёт?» Бац его по уху. Затем стал колотить по спине, приговаривая: «На Пресне, на Пресне…»

Библиотека у генерала громадная.