Избранники духов

Избрание. Дороги шамана

Чтобы стать шаманом, надо иметь в роду предка-шамана. Но этого условия недостаточно: родственные связи соединяют с шаманом широкий круг людей. Кто из них будет продолжать дело щамана? Преемника выбирают сами духи-покровители. Они являются к избраннику с предложением стать шаманом. Обычно духи получают отказ, но они упорствуют, принуждают, угрожают смертью, наказывают. В конце концов духи добиваются своего _и у них вновь появляется служитель — шаман. Так, в общих чертах, представляли себе шаманское избрание многие народы.

Избрание сопровождалось особой „шаманской болезнью”. Проявления ее были самыми разными, но всегда человек выглядел потерявшим рассудок. Он совершал непонятные поступки, мог долгими часами сидеть в оцепенении, а иногда убегал из дома и скитался где-то в лесу. „Временами в зимние ночи я незаметно от своих выходил голый и сидел на дереве. С рассветом осторожно, не желая, чтобы узнали родные, ложился в свою постель”, — рассказывал якутский шаман. Кроме того, в течение ряда дней человек лежал без сил, ощущая ужасные боли. Ему чудилось, что духи преследуют и терзают его. Эта мучительная болезнь, предшествовавшая началу шаманской деятельности, нередко объяснялась упрямством избранника: ведь он сопротивляется призванию, и духам ничего не остается, как наслать на него болезнь. Но это — позднее объяснение, появившееся тогда, когда истинная причина шаманских страданий начала забываться. Что же это за причина? Почему духи подвергают избранника изощренным пыткам? А без мучений просто нельзя обойтись — духи должны убить, разрезать на кусочки, сварить и съесть будущего шамана, чтобы переделать, „пересотворить” его и воскресить уже новым человеком, стоящим выше простых смертных.

Такое понимание „шаманской болезни” еще в первые десятилетия нашего века отчетливо сохранялось в верованиях якутов. Они считали, что душа ребенка, предназначенного быть шаманом, воспитывалась духами на мифическом „шаманском” дереве, приобретая нужные для шамана свойства. На этом дереве У основания каждой ветви устроено птичье гнездо или дупло. Шаманы, души которых воспитывались в гнездах на верхних ветвях, сильнее тех, которые выпестованы в нижних гнездах. Такое дерево растет в каждом из трех миров — небесном („верхнем”), земном („среднем") и подземном („нижнем"). В зависимости от того, какие духи избрали шамана, душа его уносилась или на небо, или в подземные сферы, или оставалась в пределах земного мира. Во всех случаях ока выращивалась на дереве в виде птенца.

Воспитание души длилось от года до девяти лет, смотря по тому, „сильным” („великим”) или „слабым” будет шаман. Так думали вилюйские якуты. Если шамана избрали духи „верхнего” мира, его главная душа (воздух-душа) оказывалась в дупле „шаманского” дерева, растущего около жилища божества — небесной шаманки Ары Дархан.

Душу доброго шамана откармливали орлиными яйцами, душу злого — душами его родичей и их скота. Дочери и сыновья Ары Дархан, сидя на краю дупла в образе орла, обучали душу различным шаманским уловкам и хитростям. „Некоторые души трудно воспринимают шаманскую выучку, тогда их вынимают, дают обсохнуть крыльям и откармливают пестрыми зайцами, двухглавыми орлами… и пестрыми рыбами, — все это воспринимается душами в виде шаманских уловок и хитростей"[7].

Воздух-душа ребенка, предназначенного быть шаманом от „среднего” мира, уносилась к большой березе, растущей около „северных демонических старух”. Там она также воспитывалась в дупле, а затем старухи клали ее в железную люльку и выкармливали грудью; „сильного” шамана кормила старшая из них.

Воздух-душа шамана, призванного духами „нижнего” мира, сначала тоже выкармливалась „северными старухами”, а потом отправлялась в „нижний” мир, где воспитание продолжали избравшие ее божества. Если шаману покровительствовал добрый бог кузнецов Кыдай Бахсы, его душа несколько лет „воспитывалась на огне”. А злые божества уносили душу в отдаленные закоулки „нижнего” мира в непролазную липкую грязь, где она претерпевала немыслимые страдания.

Во время отсутствия души будущие шаманы и заболевали таманской болезнью”. Это случалось в различном возрасте: ” больших” шаманов рано — от 3 до 5 лет, у слабых позднее — от 12 до 18 лет. Таким образом, болезнь будущего шамана есть признак того, что его душа взята на обучение духами. В этот период будто бы происходило и „кромсание тела”,которое А. А. Попов считал одним из важнейших актов шаманского призвания, у знаменитых шаманов, по преданиям, рассечение тела происходило трижды.

Что такое „кромсание тела” или „пересотворение” шамана? Это страшная, но необходимая операция, которую, считалось, духи проделывали с шаманом. Духи отрезали ему голову, клали ее на полку или насаживали на длинный шест. Отделенная от туловища голова не теряла способности видеть и слышать, и шаман не без интереса наблюдал за дальнейшим ходом событий. Он видел, что духи разрубали тело на мельчайшие кусочки, складывали их в три отдельные кучки, затем брали кусочки в рот и выплевывали их по сторонам. Кусочки тела из первой кучи предназначались духам „верхнего” мира, из второй — духам земли, из третьей — духам „нижнего” мира. Каждому духу полагался свой кусок; чтобы не было ошибки, духа называли по имени. Считалось, что духи съедают доставшийся им кусочек шаманского мяса. Затем все кусочки каким-то образом оказывались снова в кучках, духи склеивали их слюной, тело принимало прежний вид, шаману приставляли голову, и он оживал. Для чего это делалось? Для пользы шамана: дух, отведавший его плоти, давал шаману право излечивать насылаемые им болезни. Иначе говоря, шаман, по словам якутов, „может побороть только тех бесов, которые покушали его мяса”.

„Пересотворение” — главное действие, которое превращает обыкновенного человека в шамана. Оно могло длиться годы. Об этом в начале 20-х годов рассказывал А. А. Попову якутский шаман Спиридон Герасимов. Зимой, разыскивая своих оленей, он внезапно потерял сознание, вернулся домой больным, а ночью увидел сон. Какие-то люди наполнили юрту кровью, и Спиридон стал захлебываться в ней. Его подняли и вынесли на улицу и начали стегать не то веревками, не то ремнями. Очнувшись, Спиридон уже не находил себе покоя, часто терял рассудок.

„Весною для окружающих я совершенно сошел с ума, — вспоминал Спиридон, — и домашние целых семь дней должны были держать меня привязанным к столбу. К концу шестого дня моего сумасшествия мне опять стали мерещиться видения… Меня унесли в худую (грязную, темную) юрту, отрезали голову (я почувствовал ужасную боль) и разрубили все тело на часта, которые вместе с головой положили в железную люльку. В люльке все кусочки тела срослись между собою, и я принял обычный вид. Крепко связали меня пестрою веревкой и стали раскачивать люльку. Через некоторое время веревку развязали и, протыкая чем-то острым, пересчитали все мои кости и отдельные волокна мускулов и сказали:,Оказывается, у тебя одна кость и три мускульных волокна лишние”. Откуда-то появился человек, очень похожий на медведя, и сказал:,Дайте-ка этого человека мне”. Перед ним поставили большую посудину, и он стал выхаркивать в нее сгустки крови”. Спиридона схватили и несколько раз обмакнули в эти кровяные сгустки, говоря:,Нужно бы дать ему имя”. Затем вошла женщина (очевидно, одна из „северных старух”) и стала было кормить его грудью, но шаман с отвращением отвернулся. Спиридона положили в люльку, накрепко запеленав, и затем выкололи ему глаза.

„Я упал навзничь, — продолжал свой рассказ Спиридон. — Когда я лежал в этом положении, стали тянуть влево за переносье железным крючком. Я приподнял голову, глаза мои по-прежнему получили способность видеть. Оказалось, что я лежу в устье Кровавой реки с течением впереди назад… Из этой реки почерпнули воды и досыта напоили меня, затем, просверлив уши, положили в глиняную посуду… и сказали: „Ты стал знаменитым шаманом, имеющим кровавое подножье”. Подбросили кусок запекшейся крови величиною с подушку и, поставив меня на нем, сказали: „Ты будь знаменитым из злых шаманов с кровавым подножьем”. Эти слова я повторил, сам не зная для чего. На шею (мне) накинули петлю из веревки и повели куда-то очень далеко. Затем надели на меня тяжелый шаманский костюм, дали в руку колотушку длиннее голени, бубен и стали говорить: „Получил ведь ты длинный огненный хвост! Стал ведь ты с легким дыханием! Получил ведь ты выражение морды грозного медведя! Получил ведь ты черно-кровавые глаза отлинявшего Медведя! Получил ведь ты чуткие уши!”

(Отвлечемся на миг от видений шамана. Сказанного достаточно, чтобы уяснить, что он избран духами „нижнего” мира. Вся несложная символика его галлюцинаций указывает на это. Окунувший шамана в сгустки крови дух похож на медведя; медведь — один из главных духов подземного мира. Спиридону здесь разъясняют: он приобрел свойства медведя, т. е. своего духа-покровителя. О „нижних” духах ясно говорит обилие крови в которой захлебывается и купается посвящаемый. У якутов и некоторых других народов кровавые жертвы приносил шаман, связанный с духами „нижнего” мира.)

„Я уселся и стал шаманить, и это продолжалось очень долго. Когда я кончил, запеленали меня… отнесли в то самое место, где. разрубали на части тело, развязали веревки и приказали шаманить вместе с находившимися тут шаманами. Я отказался”. Было решено наказать строптивца; Спиридона завернули в сырую медвежью шкуру (опять медведь!) и куда-то унесли. Вскоре его стали истязать духи („какие-то неизвестные люди”), причиняя невыносимую боль.

Мучительные видения сопровождались потерей рассудка. Порою Спиридон без всякой цели уходил из дома. Домашние разыскивали и находили меня, — рассказывал Спиридон, — дня через три или четыре лежащим без памяти. Приходя в себя, я вспоминал, что ходил на четвереньках, подражая волкам и медведям, выкапывал из земли червей, ловил гадов, ящериц, мышей — и съедал их”. Лишь на третий год Спиридон выздоровел и стал шаманом.

Представления о страданиях, которые предшествуют началу шаманской деятельности, схожи у разных народов и сохраняются даже в пережиточных формах шаманства. Чем объяснить это сходство? Ужасные кошмары, которые отравляют жизнь избранника духов, внушены древней традицией, связаны с особенностями культуры человечества на ранних этапах его развития. Мы уже знаем, что мучительные пытки начинающего шамана имеют ясную цель: новичка „пересотворяют”, делая его новым человеком и приобщая к миру высших существ. Иначе говоря, по своему смыслу „шаманская болезнь” является посвящением избран, ника духов в шаманы. Именно она делает человека шаманом. Обряд посвящения, известный в различных формах почти повсеместно, лишь подтверждает тот факт, что появился новый шаман.

Мучительное убиение и воскрешение шамана вновь заставляют нас вспомнить о тотемизме. Именно на этом этапе развития религии, видимо, возникает обряд инициации — посвящения юноши в мужчину, полноправного члена племени. Обряд совершался продолжительное время в потайном или просто запретном для непосвященных месте. У австралийцев и ряда других народов предполагалось, что мальчик во время обряда умирал, а затем воскресал уже новым человеком. Обряд сопровождался истязаниями и телесными повреждениями. Посвящаемого символически сжигали, варили, жарили, рубили на куски, а затем воскрешали. На ранней стадии смерть и воскресение связывались с мифическим чудовищным животным (видимо, первоначально — тотемом). В обряде изображалось, что посвящаемый проглатывался этим животным и, пробью некоторое время в желудке чудовища, вновь появлялся наружу. Пройдя обряд, юноша считался новым человеком и получал иное имя. У австралийцев женщины делали вид, что не узнают юношей, возвратившихся в стойбище по окончании обряда.

„Шаманская болезнь” воспроизводит в видениях (галлюцинациях) действия, совершавшиеся на самом деле или символически в обряде посвящения. В Сибири этот ритуал, некогда предназначенный для каждого члена коллектива, уйдя из жизни, сохранился в пережиточном виде в шаманстве. Связь „рассекания” тела шамана с древним обрядом инициации подтверждается интереснейшим обычаем якутов: еще в 20-х годах для человека, избранного стать шаманом, в глухом лесу сооружалась особая постройка. Здесь он должен был в одиночестве лежать, готовый к приходу духов и разрубанию на часта. Якуты верили, что рассекание тела шамана совершается в течение трех или семи дней. В эти дни шаман будто бы умирал, а потом оживал. По другой версии, он лежал едва дыша, как мертвый. Он был без одежд, распростертый на свежесодранной бересте. „Четыре или пять суток шаман лежит без чувств, изо рта обильно выступает белая пена, из всех суставов проступает и струится кровь, все тело покрывается синими кровоподтеками; вся постель его бывает тогда кровавлена”, — объясняли Г. В. Ксенофонтову знатоки обычаев.

В тотемических обрядах посвящения есть еще одна особенность. Превращая юношей в настоящих мужчин, им рассказывает хранимые в тайне от непосвященных мифы. В ходе обряда, таким образом, происходит их обучение. Эта особенность присутствует и в видениях, составляющих содержание „шаманской болезни”. Унося будущего шамана для „пересотворения” в иной мир, духи обучают его, показывают места, где ему придется не раз бывать, представляют духам и божествам, которые одаряют шамана знаниями и сверхъестественными свойствами. Эта сторона шаманских галлюцинаций лучше всего отражена в рассказе нганасанского шамана Дюхаде, с которым в начале 30-х годов беседовал А. А. Попов. Приведем выдержки из этого классического описания шаманских видений.

„Я стал шаманом еще до своего появления на свет… — говорил Дюхаде. — Моя мать, будучи беременной, стала во сне женою (духа) Оспы. Она проснулась и рассказала своим, что ее будущий ребенок должен стать шаманом от (духа) Оспы… Когда я немного подрос, говорят, прохворал три года. Во время этой болезни водили меня по различным темным местам, где бросали то в воду, то в огонь. К концу третьего года я, говорят, для окружающих умер, три дня лежал неподвижно. И только тогда очнулся, когда на третий день собрались уже хоронить меня”. „Когда я в течение трех дней… казался для окружающих умершим, происходило мое посвящение”.

Дюхаде помнил, что он шел куда-то вниз. Он дошел по воде до середины моря и услыхал голос „верхней болезни”: „Ты получишь (шаманский) дар от хозяина воды. Твое шаманское имя будет гагара”.

Дюхаде вышел из воды и пошел по берегу. Он увидел лежащую на боку обнаженную женщину. Это был дух — хозяйка воды. „Я стал сосать ее груди. Она посмотрела на меня и сказала: „Вот как, оказывается, появилось мое дитя, заставлю его сосать. Ради большой нужды, сильно уставши, пришел, наверно, мой ребенок”. Говоря эти слова, хозяйка воды вытащила со дна три рыбы. Одну из них она бросила в Енисей, другую в русские реки и третью в тундренные реки и озера. Вот отчего, я думаю в тундре бывает так много рыбы”.

Муж хозяйки воды, „главный подземный хозяин'", сказал Дюхаде, что надо обойти дороги всех болезней. Он дал ему про. вожатых — горностая и мышь. Вместе с ними Дюхаде продолжал свой путь дальше до „преисподней”. Спутники привели его на высокое место, где стояли семь чумов. „Внутри чума обитатели поедают друг друга”, — предупредили шамана мышьи горностай.

„Однако я вошел в средний чум, — рассказывал Дюхаде, — и тут же сошел с ума, сознавая в то же время все происходившее вокруг. Это были люди преисподней, люди большой болезни (оспы). Вырезали они мое сердце и бросили вариться в коте;:. Внутри этого чума оказался хозяин моего сумасшествия, в одном из других чумов оказался хозяин запутывания… в другом хозяин глупости… и хозяева различных плохих, незначительных шаманов. Все эти чумы я обошел и узнал пути различных людских болезней.

Вот прибыли мы на то место шаманской страны, где закаливают мое горло и мой голос. Привели меня к девяти озерам. Посередине одного из этих девяти озер есть, оказывается, остров. Посередине этого острова растет одно дерево, видом похожее на молодую лиственницу, но такое высокое, что доходит до самого неба. Это… дерево хозяина земли…

Когда я поднял голову вверх, увидел на вершине дерева много разных людей от всякого племени: и гавгийцев, и русских, и долган, и юраков, и тунгусов. Голоса сказали мне: „Предназначено иметь тебе бубен (обечайку бубна) из ветвей этого дерева”. Как я заметил, оказывается, лечу вместе с птицами озер. Как только я стал отдаляться от земли, хозяин дерева закричал мне: „Оторвалась и падает моя ветка… возьми и сделай из нее бубен и будет он служить тебе в продолжении всей твоей жизни”. Действительно, я увидал падающую ветку и поймал ее на лету…

После этого я пришел к широкому морю без конца и края. Берега у этого моря имели редко растущие деревья и короткие травы. И там я увидел семь плоских скал. Когда подошел к одной из них, она раскрылась. Внутри оказались зубы, подобные медвежьим зубам, и полость в виде коробки. „Вот я земли давильный камень, — заговорила скала. — Я своей тяжестью сдавливаю дерновину земли, чтобы ее не поднял ветер”. Раскрылась вторая скала, говоря: „Пусть все люди, как крещеные, так и некрещеные, берут от меня камень и выплавляют из него железо”. Так одна за другой раскрывались и все остальные скалы и каждая из них говорила, чем она полезна для людей. На семь дней привязали меня около этих скал. Наверное, это приучали меня”. Затем горностай и мышь привели Дюхаде к высокой сопке. Он заметил вход в нее и вошел. Внутри было светло. Там сидели две женщины, подобно оленям покрытые шерстью. На головах у них росли ветвистые оленьи рога, причем у одной из железа. Это были хозяйки оленей. Одна из женщин родила при нем двух оленят. Она объяснила Дюхаде, что это его жертвенные животные. Она выпустила их на волю, и Дюхаде узнал, что один будет диким, а другой — домашним оленем. Женщины-божества разъяснили ему, что обилие оленей зависит от них. Они позволили Дюхаде выдернуть у них по волоску и сказали: „Один волосок ты положи в правый карман, другой в левый. Этим ты снарядишь себе шаманскую одежду”.

Шаман пошел дальше и увидел высокие камни. В каждом камне имелось отверстие. В одно из них Дюхаде вошел.

„Сидел там голый человек и раздувал огонь мехами, — продолжал свой рассказ Дюхаде, — имеющими три сопла. От их работы стоял такой сильный шум, что уши мои чуть не отвалились. Ноги свои голый человек широко раздвинул по обеим сторонам огня. Над огнем висел громадный котел величиною с полземли. Увидев меня, голый человек сказал: „Кто это вошел?” и, достав из-за спины щипцы величиною с чум и схватив меня ими, притянул к себе. „Умер” — промелькнуло в мыслях, так сильно я испугался. Человек взял и отрезал мою голову, тело разрубил на мелкие части и положил в котел. Там мое тело варилось три года”. „Пожалуй, над его черепом следует покузнечить, наверное, он станет знаменитым шаманом, — сказал он. — Это наковальня не злого, а доброго шамана”. Затем он несколько раз сильно ударил по голове. Но молот имел сквозное отверстие, и голова выскочила через него. Кузнец поднял ее и, держа в правой руке, левую сунул в один из трех котлов, стоявших около очага, и произнес: „Оказывается, вода здесь не холодная. Если закалить его голову в этом котле, будет шаманом, не приносящим пользы”. Ему не понравилась и температура воды во втором котле. Лишь проверив воду третьего котла, он остался доволен: „Вот здесь вода самая холодная, со льдом…” Он бросил голову в этот котел, невыносимый холод пронизал ее. Кузнец сказал: „Это котел здорового тела”.

„После этого кузнец снял с огня большой котел, в которое варилось мое тело, и перелил содержимое его в другую посуду При этом оказалось, что все мускулы были отделены от костей. Вот я сейчас, не камлая, находясь в обыкновенном состоянии, не могу сказать, сколько всего отдельных частей в моем теле! У нас, у шаманов, оказывается, бывает несколько лишних костей и мускулов. У меня таких лишних частей оказалось три: два мускула и одна кость. Кузнец сказал мне: „Так как ты имеешь три лишних части тела, поэтому ты будешь иметь три шаманских костюма”…

Когда все мои кости оказались отделенными от мяса, кузней сказал мне: „Весь твой костный мозг стал рекою”, и я действительно увидел внутри помещения реку, по ней плыли мои кости. „Смотри, как твои кости уплывают”, — сказал кузнец и стал их щипцами доставать из воды. Когда все кости были вытащены на берег, кузней сложил их вместе и они покрылись мясом, и мое тело получило прежний вид. Оставалась отдельно только голова. Она представляла собой голый череп… Кузнец покрыл мой череп мясом и приставил к туловищу. Я принял свой прежний человеческий образ”.

Перед тем как отпустить Дюхаде, кузнец вынул у него глаза и вставил другие. Своим железным пальцем он просверлил шаману уши, приговаривая: „Ты будешь понимать и слышать разговоры растений”. Просверлил и затылок, сказав: „Ты будешь понимать и слышать разговоры растений, находящихся сзади тебя”.

После этого Дюхаде очутился на вершине какой-то горы и вскоре очнулся в своем собственном чуме. Около него сидели встревоженные отец и мать. Но на этом болезнь не закончилась, потому что шаману не было возвращено его сердце. Он оставался как бы полусумасшедшим — без видимых причин распевал заклинания, уезжал из стойбища без всякой цели, один. Часто падал в обморок, а во сне по ночам его мучили духи.

„На седьмом году от начала моей болезни, — рассказывал Дюхаде, — я поехал на оленях, сам не зная куда и зачем. И вот наяву, не во сне, встретился со мной человек и вложил мне через рот когда-то вырезанное сердце. Вот поэтому, должно быть, из-за того, что мое сердце варилось, закаливалось в течение нескольких лет, я могу распевать долго шаманские заклинания, не испытывая никакой усталости”[8]. Вскоре духи разрешили Дюхаде обзавестись костюмом и бубном. Подготовительный период, отмеченный „шаманской болезнью”, был завершен.

Из этого удивляющего яркостью видений рассказа мы понимаем, что странствование будущего шамана по подземному миру имело ясный смысл: он постигал его устройство, узнавал дороги к духам и божествам, которые еще не раз окажут ему важные услуги; каждый дух что-либо делал, чтобы подготовить пришельца к шаманской деятельности. Посвящаемого подвергали мукам для его же блага. Сам шаман прекрасно понимал, для чего он бродит по „шаманской стране”. Вспомним его фразу: „Наверно, это приучали меня”.

Конечно же, его „приучали”. Из рассказа Дюхаде следует, что в период его „пересотворения” его водили по „нижнему” миру. (Не случайно возвращение в мир людей он ощутил как вознесение на гору.) Это понятно: он был избран духами „нижнего” мира и должен был вначале увидеть их владения.

Близкие представления, разъясняющие смысл „шаманской болезни”, были известны и многим другим народам. По воззрениям алтайцев-телеутов, будущий кам попадал во власть духов, которые будто бы варили шамана в особом котле, разрезали его мясо и долго и внимательно разглядывали и пересчитывали его кости. Если у кандидата в шаманы не хватало одной кости, он должен был умереть, если находилась лишняя кость он, как бы ни сопротивлялся, становился шаманом. Орочи думали, что души шаманов выковывались из железа небесным божеством. Вместе с душой бог выковывал и шаманские обрядовые атрибуты (бубен с колотушкой, шаманскую юбку, пояс с побрякушками), а также духов-помощников. Жена бога вынянчивала душу шамана. Потом она превращала душу в рыбу и выпускала в реку. Пройдя через различные испытания, душа (уже в человеческом облике) вселялась в избранного человека.

В видениях, сопровождавших мучительный период „шаманской болезни", перед шаманом раскрывались удивительные картины недоступных обыкновенным людям миров. Вообще хороший шаман обязан был знать устройство вселенной. Он был постоянным ходоком в иные миры. Он сопровождал в царство мертвых души покойных сородичей, разыскивал похищенную духами душу заболевшего человека, представал перед божествами с просьбами о благополучии народа. Поэтому, чтобы понять шаманство, надо знать, что думали шаман и его соплеменники об окружающем мире.

Подчеркнем еще раз единство шамана и соплеменников. Мировоззрение шамана было мировоззрением его народа. В 1929 г. по просьбе В. А. Аврорина и И. И. Козьминского орочская старуха-шаманка помогла им составить „карту” вселенной. Эту „карту” этнографы затем показали шаману Савелию, которому тогда было более семидесяти лет. „Он подверг ее жестокой критике, весьма неодобрительно отозвавшись о профессиональных познаниях и достоинствах нашего первого консультанта”. Савелий согласился сделать „настоящую карту” сам. „Работа над „картой” привлекала в корьевой балаган Савелия все мужское население небольшого стойбища. Критические замечания и советы присутствовавших орочей придавали работе характер коллективного творчества, в котором первое и последнее слово всегда оставалось все же за старым шаманом"[9]. Таким образом, устройство вселенной было известно не только шаману, но и его сородичам.

Как же им представлялась вселенная? При всем разнообразии взглядов картина в общих чертах такова: мир разделен на той сферы. Плоская в виде диска земля, на которой живут люди — это „средний” мир. Она служит как бы крышей или небосводом для „нижнего” (подземного) мира. Над землей расположен „верхний” (небесный) мир.

Небосвод (основание небесной сферы) воображался твердым. На нем будто бы покоятся горы и озера, растут деревья, бродят животные — как на земле. Эвенки, кеты, ненцы, селькупы и другие народы считали, что небес или небесных ярусов (слоев, кругов) — несколько (чаще всего семь или три). Чем главнее божество, тем выше оно живет. Ульгень, например, по преданиям разных групп алтайцев, обитает на 9, 12, 15-м или 16-м ярусе неба. Там он будто бы важно восседает на золотом престоле в золотом дворце, находящемся на самой высшей точке вселенной — золотой горе.

На небо можно попасть разными способами. Шаман хантов во время камлания пел, что он поднимается вверх с помощью опущенной с неба веревки; заграждавшие ему путь звезды он отстранял рукой. Ненецкому шаману путь на небо чудился иначе: „Вдруг передо мной дорогой протянулся мост из дыма до самых небес. Я поехал по этой дороге. Впереди появилась первая, небесная земля…” Чукчи считали, что на небо можно пройти пешком или доехать на оленях.

Путь на небо нелегок. На железной шапке селькупских шаманов спереди торчит лезвие ножа — „шаманская сабля” для разрезания облаков, мешающих подъему на небо, а также и для борьбы с врагами. По убеждению алтайцев, зимой небо замерзает и покрывается льдом, а потому недоступно шаманам. Правда, шаман Сангызак (очевидно, живший в XVIII в.), согласно преданию, преодолел это препятствие. Когда его братья зимой заболели тифом, он решил обратиться за помощью к самому Ульгеню. Сангызак вооружился луновидным топором и, пробивая лед, достиг третьего неба, где имел беседу с Ульгенем. При его камлании в юрту будто бы падали большие обломки льдин.

Проникнуть на небо можно только через небольшое отверстие. Именно этим путем пользуется поднимающийся на небо шаман. По преданию, дух принес душу будущего якутского шамана на небеса. Ее посадили в гнездо на дереве, и оттуда она наблюдала за жизнью обитателей небес. Здесь светили свои солнце и луна, а дома и амбары были из железа. Небесные люди имели головы воронов и человеческое тело.

Как-то старик-небожитель сказал одному из своих сыновей: „Спустись-ка на среднюю землю и вернись, взяв оттуда жену себе!” Вороноголовый сын отправился и вернулся, держа за волосы женщину. Все были рады, устроили пиршество и плясали, а женщину заперли в железный амбар. Но вот послышался гром шаманского бубна, затем пение. Звуки становились громче, и, наконец, в отверстии снизу показалась голова. Это был шаман, полный решимости вызволить душу заболевшей на земле женщины. Он приставил ко лбу колотушку своего бубна и тотчас же превратился в быка с рогом, выросшим из середины лба. Одним ударом он сбил двери амбара, где была заперта женщина, и вместе с ней спустился вниз. Но не всегда шамана ждал успех. Однажды „верхние” духи разожгли у отверстия костер и встали наготове. Когда в отверстии показался шаман, они стали ударять его горящими головнями и спровадили обратно на землю.

Представление о небесном отверстии было распространено очень широко. Чукчи и эвенки думали, что оно находится около Полярной звезды. Заглядывая в него сверху, можно увидеть стойбища земных людей, наблюдать за хозяйственными хлопотами женщин.

Проникнув через отверстие на нижний небосвод, шаман поднимался к божествам, которые живут на ярусах, расположенных выше. Путь был нелегок. Проходя по „землям” „верхнего” мира, эвенкийский шаман изнывал от жары, когда ему приходилось приближаться к солнцу; он дрожал от холода, когда проходил через снеговые тучи, или бывал промокшим с головы до ног в слое дождевых туч; он валился от ветра, когда пересекал „землю” ветров. Для нганасанского шамана дорога вверх была полна опасностей. Он карабкался по камням, острым, как лезвие ножа. Он держал путь мимо злого белого божества, которое обычно просит шамана отдать ему на еду жену и детей. Самого шамана божество съесть не решается, опасаясь его необыкновенного наряда. „Страшное это божество, даже я боюсь его, — говорил Дюхаде. — Приходится пролетать между его раздвинутыми ногами”.

Некоторые народы считали солнце и луну живыми существами. „Солнце и месяц жили: они были муж и жена”, — разъясняет один кетский миф. Ненцы верили, что солнце и луна прикреплены к небесной тверди и поворачиваются над землей вместе с небесами. По преданиям энцев и ненцев, шаманы в старину пробовали летать на солнце и на луну, но неудачно, так как солнце слишком горячее, а луна слишком холодная и к тому же притягивает людей. Отчего на луне пята? Однажды во время камлания шаман с бубном взлетел на луну и прилип к ней. А орочи еще в конце 20-х годов были убеждены, что шаманы (вернее, их души) часто путешествуют на „лунную землю": в малоснежные зимы, когда охотникам трудно догонять зверя, шаман отправляется туда за снегом. Итак, первым человеком, побывавшим на луне, был шаман. (В мире еще есть люди, у которых такое утверждение не вызовет улыбки. Старики одного из индейских племен Америки нисколько не были поражены, когда молодые люди прибежали сообщить им: астронавт высадился на луне! Старики сказали, что их шаманы издавна летали на луну.)

Орочи думали, что шаманы могут совершать путешествия и на солнце, но делают это редко, так как ничто, кроме жажды подвига, не влечет их туда. Путешествие это сопряжено с большой опасностью. Источник опасности — девушка, живущая на солнце. Взглянув на ее лицо, можно ослепнуть; подойдя к ней близко, можно сгореть. Чтобы попасть на солнце, надо сначала прилететь на луну, от которой идет единственная дорога к солнцу. Душа шамана начинала свой головокружительный путь на крылатой лошади, затем мчалась на клубке ниток, на крылатом тряпичном мяче. Она пролетала среди созвездий, потом пересаживалась на птицу, а к солнцу приближалась в железной лодке с крыльями. Возвращение назад было не лишено удобств: душа опускалась на землю в крылатом железном гробу. Перед самой землей гроб исчезал, душа шамана приземлялась и возвращалась к своему хозяину.

Нанайские шаманы также посещали солнце, но по делу, летая на небо ради бесплодных женщин за душами детей. На солнце шаман отдыхал.

„Нижний” мир, как и „верхний", также обычно представлялся разделенным на несколько ярусов или „земель”. Только шаман знал дорогу туда. Нанайский шаман вез души умерших вначале через известные всем сопки и реки. Но вот он доезжал до видимого лишь ему камня, где скрыто отверстие в „нижний” мир, и спускался в подземные сферы. Алтайский кам тоже сначала пересекал знакомые урочища, но вскоре въезжал в неведомые страны. Перед ним простирались безжизненные степи, а за ними темнела железная гора, подпирающая небо. С трудом взобравшись на нее, шаман видел кости своих предшественников — тех, кому не повезло. „Кости мужей навалены рябыми горами, конские кости пегими горами стали”, — описывал кам в песне открывшуюся перед ним картину. Небо постоянно ударялось о железную гору. В те мгновения, когда небосвод отходил от горы, надо было успеть проскользнуть дальше. „Небо, лягающее железную тайгу, с единодушием пройдем!” — восклицал шаман. Точно рассчитанный прыжок — и кам успевал проскочить опасное место. Отсюда лежала дорога к „земной пасти” — отверстию, ведущему в подземный мир. Кам спускался вниз и видел море, а над морем мост в виде волоса. Камлая, шаман шатался из стороны в сторону, иногда чуть не падал, показывая, как тяжел путь по волосу. Сквозь толщу морских вод на дне зловеще белели кости шаманов, сорвавшихся в пучину. Страшно! Наконец кам ступал на твердую почву. Он на другом берегу. Вначале он шел мимо грешников, наказанных за свои проступки, а затем приближался к жилищу могучего Эрлик-хана, властителя подземного царства, повелителя злых духов и душ мертвых.

Страну мертвых большинство народов Сибири и европейского Севера помещали в подземном мире. Нивхи, нганасаны и некоторые другие народы думали, что и в „нижнем” мире человека ожидают болезни и смерть. Оттуда душе придется перекочевать еще в третий мир и так далее — до тех пор, пока душа не измельчает и не обратится в птичку, комара и, наконец, в прах. Представления о подземном мире были неодинаковыми. По воззрениям нивхов, „нижний” мир не отличался от земного. Там такая же земля, такое же небо, море, реки, леса, только солнце светит, когда на земле ночь, а луна восходит, когда у нас день. Когда на земле зима, в подземном царстве лето, и наоборот. Нганасаны считали подземное царство темным и холодным, поэтому покойника всегда одевали в зимнюю одежду. У якутов, напротив, сложилось мнение, что холодно на небе (отчего старинные шаманы при камлании возвращались из „верхнего” мира покрытые ледяными сосульками), а в „нижнем” мире находятся „кипящие смоляные проруби”.

Селькупы также думали, что в подземном мире жарко и уродливые чудища живут там в „огненных домах”. Там светят дырявое солнце и дырявый месяц. Дырявые они потому, что не настоящие, — как и вещи, положенные в могилу. В поверьях якутов „нижний” мир был едва-едва освещен щербатыми солнцем и луной. Его обитатели, злые божества и духи, в виде теней мелькали в полумраке среди грубой железной растительности. Очертания построек непрестанно колебались, подобно миражу; уродливый скот пасли столь же уродливые существа; плескалось ужасное море бед, полыхали огненные озера, а землю покрывала непроходимая грязь, в которой „увязают даже пауки”.

Страна мертвых была лишь частью „нижнего” мира. В представлениях энцев и ненцев „нижний” мир, мир мертвых и подземный мир фактически были разными мирами, и обитали там различные существа: в „нижнем” — духи-покровители людей, в подземном — злое божество Тодоте и его слуги, в мире мертвых — души предков. Наряду с подземным миром некоторые народы особо выделяли и подводный мир. Жившие в основном рыбной ловлей и охотой на морского зверя, нивхи считали хозяина подводных пространств самым сильным божеством.

При этих общих принципах понимания мира картина вселенной у каждого народа была намного сложнее. Об этом можно судить по „карте”, составленной орочским шаманом, в которой с одинаковой тщательностью изображены вместе фантастический и реальный миры.

В центре „карты” нарисован восьминогий безрогий лось. Это наш материк (Евразия). Под ним второй такой же лось — загробный мир. Из него вытекает река, ведущая в „верхний”, заоблачный мир. К западу от лосей нарисован дракон с усами, рогами, восемью конечностями. По словам шамана, это, „однако, Америка”. Сахалин изображен в виде рыбы.

Рядом с Сахалином на „карте” помешено небольшое проточное озеро, которое играет важную роль в формировании душ шаманов. В „верхнем” мире, над нашей землей, находятся лунная и солнечная земли. В северной стороне вселенной есть холодное ледяное море, в котором живет его злой дух — мохнатое, однорукое, одноглазое человекоподобное существо с остроконечной головой. На „карте” представлены также моржовое море, китовое море, море хозяина рыб, море хозяина воды, особое обезьянье небо, на котором живут необыкновенно злые крылатые обезьяны (духи черной оспы), обозначен ряд созвездий.

Вся вселенная заключена в сферическую оболочку. Это видимое нами небо. В нем есть отверстие — „небесный рот” — два расположенных друг против друга ряда остроконечных скал. Оба ряда непрерывно перемешаются вправо и влево, но в разных направлениях, подобно ножам в машинке для стрижки волос. Вне нашей вселенной, недалеко от „небесного рта”, растет железное дерево с тремя ветвями — дерево мифической железной птицы „кори”.

У разных народов в обшей картине вселенной важное место занимает так называемое „мировое” дерево. Принято считать, что это дерево должно соединять три мира: оно растет на земле, вершиной достигает неба, а корнями уходит в „нижний” мир. Однако к XIX–XX вв. в таком виде дерево представлялось далеко не у каждого народа. Пожалуй, наиболее ясно мифическое дерево обрисовано как „мировое” в воззрениях алтайцев. В центре земли, верили алтайцы, стоит гора с молочным озером на вершине, а в центре горы — „пуп земли и неба”, из которого растет тополь с золотыми ветвями и широкими листьями, верхушка которого находится уже в небесной сфере. И в верованиях селькупов мы встречаем дерево с семью корнями, растущее на земле под входом на небо. Ветвями оно достает небосвод. По нему до небесных божеств доходили просьбы и жалобы людей, по нему поднимался на небо и шаман. Алтайцы при большом жертвоприношении Ульгеню ставили в юрте молодую березу с обрубленными нижними ветвями; на стволе делали девять зарубок — „ступенек”. В ходе обряда шаман последовательно становился на эти „ступеньки", показывая, что он достиг того или иного яруса неба. Вполне возможно, что восхождения по дереву — древнейший вид пути на небо. Позднее у ряда народов (эвенки, ульчи и др.) дерево заменяют лестницы, устраиваемые для той же цели.

Видимо, в глубокой древности представления о едином „мировом” дереве были распространены очень широко. Но в прошлом веке некоторые народы помещали мифическое дерево в каждый из трех миров или же только на небеса. По воззрениям кетов, „шаманское” дерево стоит на каждом из семи небес, исключая первые два. На этом дереве сидят духи в виде птиц, которые по просьбе шамана поднимаются выше и узнают все, что нужно шаману. По убеждению нганасан, мифическое дерево растет на срединной грани самого отдаленного неба. На вершине дерева обитает божество Ныанга. Когда шаман отправлялся к нему, он на руках взбирался вверх по установленной посреди чума жерди и высовывался через дымовое отверстие. „Мировое” дерево являлось также и „древом жизни”. Предания селькупов, эвенков и ульчей говорят о происхождении людей от деревьев.

Мифическое дерево теснейшим образом связано с личностью шамана. У каждого якутского шамана имелось свое росшее в тайге „шаманское” дерево (земное воспроизведение „мирового”), из которого вырубали обечайку для бубна. Жизнь шамана считалась связанной с жизнью этого дерева: если погибало дерево, умирал и шаман. Каждый селькупский шаман устанавливал в переднем углу чума или землянки свое личное жертвенное дерево (символ „мирового” дерева). На него он вешал жертвы небесным божествам. Порча или уничтожение личного дерева грозили шаману болезнью и даже смертью.

По нанайским мифам, на „шаманском” дереве росли атрибуты шаманского культа — металлические круглые зеркала, колокольчики и рога шаманской шапки. Его ствол был так толст, что сотни людей не смогли бы его обхватить. У многих народов шаманам полагалось иметь жезл или посох, который, как заметил еще А. В. Анучин, был изображением „шаманского” дерева. Наконец, с ролью дерева — источника жизни — был связан архаический обычай погребения на деревьях. Вероятно, когда-то способ захоронения на деревьях был распространен очень широко; к началу XX в. еще сохранились его пережитки.

У народов Сибири и европейского Севера не было единой системы представлений о мире. У одного и того же народа картина вселенной рисовалась по-разному, причем обнаруживались и принципиальные расхождения. Например, наряду с делением вселенной на три мира „по вертикали” у эвенков, якутов и некоторых других народов было известно и расположение мифических миров „по горизонтали”, в одной плоскости. Три мира воображались соединенными рекой („верхний” находился выше ее истоков, „нижний” — за устьем). По этой реке будто бы и передвигался в своих захватывающих дух странствиях шаман. Противоречия здесь вызваны тем, что разные представления сложились в разные эпохи и отражали начавшийся уже в древности процесс развития религиозных идей. Что же возникло раньше и что — позже? Разобраться не так легко. А. Ф. Анисимов и Г. М. Василевич полагали, что расположение мира „по вертикали” соответствует до шаманскому этапу в истории религии, а „горизонтальная” картина связана с шаманством. Но, по мнению Н. А. Алексеева, Е. А. Алексеенко и Е. Д. Прокофьевой, „плоскостное” представление о мире, видимо, предшествовало „вертикальному”.

Важно отметить, что деятельность шамана уживалась с любым пониманием устройства мира. (Вот почему в определении шаманства не надо говорить о том, как представлялась вселенная.) В воззрениях кетов сложилось своеобразное сочетание двух разных картин. При вере в существование „нижнего” мира царство злых духов помешалось на севере (северо-западе) на земле и туда, а не под землю отправлялся к злым духам шаман. Для энцев, ненцев и селькупов „мир мертвых” располагался под землей, и в то же время о нем говорили и как о месте, находящемся „на далеком севере”,в царстве мрака, холода, в океане, на „северном конце земли”. Само представление о мировой реке прекрасно сочеталось с членением „по вертикали”. По верованиям хантов, шаман плавал в небе на лодке и на ней же потом спускался по речке на землю с такой быстротой, что ветер пронизывал его насквозь. У орочей душа умершего, пробыв определенный срок в подземном загробном мире, уходила затем вверх по мифической реке в заоблачный мир. А шаман эвенков, чтобы достичь „верхнего” мира, во время камлания „плыл” сначала к истоку мифической реки, а там „залезал” вверх по лестнице-дереву.

Представления о космических мирах выходили далеко за границы непосредственного опыта и причудливо сочетали в себе действительные знания с фантазией. Даже воззрения, связанные с земным миром, нередко носили фантастический характер. Достаточно вспомнить предания нанайцев о соболином дожде: соболи будто бы падают с неба, как дождь, тысячами на землю и убегают в лес. И в то же время здравые идеи встречаются и среда мифологических представлений о вселенной. В рассуждениях нивхов о солнце, которое ночью светит под землей, мы вправе видеть начатки геоцентрической системы. У кетов и орочей выработалось представление о множественности космических миров. Кеты считали, что за нашим небосводом находятся иные миры; „безымянные звезды на небосводе — корни деревьев, растущих в ином мире”. По убеждениям орочей, душа шамана может путешествовать за пределы нашей вселенной. Естественно, что правильная мысль о необъятности космоса была щедро разукрашена игрой воображения: за нашей вселенной — царство мифической птицы „кори”, при выходе из небесной сферы душа шамана должна проскочить в щель между движущимися скалами и т. д. и т. п.

Такой видели вселенную народы, верившие в могущество шаманов. В разных мирах лежали пути, по которым пробирался шаман во владения божеств и духов. При этом у шамана была своя, предназначенная для него дорога. Сперва он должен был ее найти. Кеты были убеждены: перед будущим шаманом открывались семь дорог. Одной из них следовало остерегаться: ступив на нее, шаман станет безумцем или умрет. Про человека, охваченного „шаманской болезнью”, кеты говорили: „Он ищет свои шаманскую дорогу”. Путь до первого яруса „верхнего” мира был для кетских шаманов общим. Другие пути считались доступными не всем. Шаманские дороги в „верхний” мир можно изобразить в виде дерева, ствол которого достигает с земли первого небесного слоя, а семь ветвей, расходящихся от этого ствола, пересекают небесный мир. Дороги шамана представлялись узкими, как след от лыж. Символами дорог служили веревки и цепи на шаманских костюмах эвенков и ряда других народов.

Сложная и пестрая картина вселенной неотделима от фигуры шамана. Но для некоторых исследователей картина мира даже заслонила собой суть шаманства, и они сводят шаманство к представлениям об устройстве мира. Так, в одной из своих работ Л. Н. Гумилев пишет: шаманизм — это „натурфилософское учение о трехслойном строении мира… Общение между мирами возможно и достигается путем экстаза, символизирующегося „шаманским древом”…” По его мнению, шаманизм не религия, а „практика экстаза с натурфилософской основой”. Этот взгляд на шаманизм как на „философию” встретил поддержку. „Шаманизм связан с религией, но не является ею”, — читаем у другого автора. „Шаманизм — это особая система мировоззрения, включающая в себя элементы рационального, иррационального и художественно-образного познания мира”. Что же это за особая система? Оказывается, ее суть „в представлении о возможности реального общения между тремя космическими зонами вселенной, которое осуществляется особым лицом путем специального ритуала…”

Все это звучит неубедительно. Конечно, связанные с шаманством верования включают в себя и представления об окружающем мире („натурфилософию”). Но отделять на этом основании шаманство от религии неправомерно. Какая религия обходится без картины вселенной? Шаманская „натурфилософия” существует не сама по себе, а органически входит в идеологическую основу культа. Она определяет смысл камланий шамана. В иных мирах обитают духи и божества, и к ним по разным причинам держит свой путь шаман. Шаман знает устройство вселенной потому и затем, что он должен хорошо ориентироваться в ней для исполнения возложенных на него религиозных функций. И когда говорят: характерная черта „особой системы мировоззрения” состоит в воображаемых посещениях шаманом иных миров, это, по существу, означает, что особая „система” основана на вере в многообразную религиозную деятельность шамана.

Мы уже знаем, какого характера были „представления о возможности реального общения” шамана с иными мирами, но позволим себе еще раз проследить путь шамана по его сокровенным дорогам. Будущий хакасский шаман, убедившись, что духи предков-шаманов хотят видеть своим преемником именно его, должен был идти в страну предков. Он открывал для себя неведомый мир. Дорога приводила его к горе, на вершине которой растет сосна. Только тот, кто вырежет на сосне знак, может стать истинным шаманом, поэтому путник заботился о том, чтобы украсить дерево и своей меткой. Затем он доходил до перекрестка, от которого в разные стороны расходятся всевозможные тропы — дорожки духов, животных, шаманов. Невидимый дух-охранитель перекрестка показывал пришельцу предназначенный ему путь к избравшему его духу. Этот путь приводил шамана к хлипкому мосту над стремительным потоком. Перебравшись через мост, шаман должен был пройти между двумя скалами, которые то сближались, то расходились. Проскочив между ними, шаман попадал в страну предков. Здесь происходило рассечение его тела, поиски у него лишней кости. Посвящаемого мог ждать и кипящий котел. В стране предков живут сверхъестественные существа, которые наделяют шамана чудесной силой. Даже мифическое дерево, и то растет не просто так. У него новичок испытывает себя: быть ему шаманом или не быть… Все это трудно признать одной лишь „натурфилософией”. Здесь дана картина иного мира, но это религиозная картина.