Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 2

Франц Марк

Я познакомился с Францем Марком при довольно-таки драматических обстоятельствах.

В 1910[-м], преодолевая многочисленные трудности, группа художников «авангарда» из Мюнхена успешно организовала выставку в одной из самых чудесных и больших художественных галерей[114] этого города, который они называли «Новые Афины»[115].

Для такого исключительного случая «афиняне» перестали скрывать свой истинный темперамент, который отчасти до того они успешно маскировали. Пресса потребовала немедленного закрытия «анархистской» выставки (слово «марксист» еще не было в моде), представила иностранцев опасными для старой баварской культуры. Они ясно дали почувствовать, что русские являлись наиболее опасными, — вспомним Достоевского с его «все позволено!»[116]. Действительно, русские были в группе, но также имелись и французы, итальянцы, австрийцы и, наконец, северные немцы. Ни одного баварца. Владелец галереи жаловался, что каждый день после закрытия галереи он был вынужден очищать холсты от плевков публики. Стоит сказать, что такая ужасная публика вела себя по-своему прилично — плевалась, но не уничтожала полотен, как то случилось однажды в другом городе во время моей выставки.

Охраняя доброе имя баварской столицы — Мюнхена, я должен поведать, что один голос все же был поднят в защиту выставки. Это был не просто голос баварца, но голос из Пруссии. Этот голос принадлежал Гуго фон Чуди, генеральному директору всех музеев Баварии. Он прибыл из Берлина, где был директором Национальной галереи, в которой с помощью частных дарителей открыл секцию французского искусства. Он являлся человеком свободной и чистой души, неизбывной энергии, сильной воли, что делало его безразличным к общественному мнению. Вкратце следующая длинная история: он вынужден был покинуть Берлин, и принц-регент Баварии поручил ему управление всеми баварскими музеями. Именно благодаря ему нам удалось организовать нашу выставку, так что «немедленное закрытие», требуемое прессой, так и не имело места. Более того, он посетил выставку и высказал слова благодарности владельцу, который к тому времени совсем потерял голову. В конечном итоге он стал тем, кто превратил Старую Пинакотеку[117] в подлинную сокровищницу искусства прошлых веков. Чудо это быстро исчезло после его смерти.

Но неожиданно был услышан чистый баварский голос, который пришел из небольшой деревушки Верхней Баварии. Франц Марк написал письмо нашей группе, полное энтузиазма и поздравлений. Он был тактичен настолько, что не появился лично, с тем чтобы не обязывать нас к прямым контактам с ним. Позже, когда я увидел его впервые, то понял, что он действовал полностью в соответствии с его благородной натурой.

Он являлся воистину необыкновенной личностью. Внешность его полностью корреспондировала внутреннему содержанию: гармоническое сочетание «суровости» и «тонкости».

Он выглядел как житель гор с его необыкновенным ростом, широкими плечами, худым лицом, черными волосами, с его манерой размашисто шагать. В городе он казался столь массивным, столь несоответствующим. Его лучше было видеть среди гор, лугов и лесов. Там он был «дома». Всегда его сопровождала большая белая собака по имени Русси (что являлось уплатой дани России), которая походила на хозяина беспорядком внешнего вида, силой и некоторой треугольностью облика. Было то же самое сочетание «суровости» и «тонкости». Они чудесно дополняли и понимали друг друга. Черный говорил что-нибудь Белому ласковым голосом, и Белый кивал головою в ответ.

В целом, Марк напрямую контактировал с природой, словно охотник или даже животное. Временами я чувствовал, что природа и сама рада видеть его.

Вся природа вдохновляла его, особенно животный мир. Там существовало взаимное соответствие между художником и его «моделями», и поэтому Марк мог «проникать» в жизнь животных. И это была жизнь, вдохновлявшая его.

Так, он никогда не тонул в деталях, и для него животное всегда представлялось одним из элементов всеобщего, порой даже не самым существенным. Он «конструировал» картину как художник, а не как «рассказчик». И это являлось причиной того, что он никогда не был «анималистом». Он всегда вдохновлялся великим органическим целым, так сказать природой в общем. Тут лежит объяснение оригинальности мира, создаваемого Марком, который другие безуспешно пытались повторить.

Впоследствии, со временем его активность менялась, особенно по некоторым направлениям. Я думаю, что ныне крайне трудно найти кого-нибудь, кто был бы обозлен или оскорблен при виде на полотне ярко-желтой коровы, ультрамариновой голубой лошади, вермильоно-красного льва. Тогда же публика «громила стены» и впадала в ажиотаж от таких «гримас», которые стремились «эпатировать буржуа» и оскорбляли ее. Люди чувствовали себя обруганными, что, право, лучше, чем плеваться на наши картины.

Они не понимали того, что эти краски и эти формы, которые составляли сущность этой «отвратительной манеры», есть «насилие над природой», где натура и чисто художественные средства позволяют создать особый мир Марка. Фантастический, но и реальный мир.

Можно спросить: «Когда вы еще видели синих лошадей?» И редко особо предрасположенная личность сможет ответить тихим и прерывающимся голосом: «Но... временами, вечером, при заходе солнца, черные кони часто выглядят синими». — «Что за шутка, однако же!»

Время было трудным, но героическим. Мы писали наши картины. Публика плевалась. Сегодня мы пишем картины и публика говорит: «Как мило!» Такое изменение вкусов не значит, что время стало полегче для художников.

Вместо прямого и естественного контакта с искусством новые трудности и новые препятствия возникали каждый день и находили место между произведением и зрителем. Так, люди с предубежденным мнением не видели немецких источников искусства Марка, так сказать, «немецкого духа», и потому не считали его живопись истинно немецкой. Я же вижу в нем «немецкие корни», потому что Марк любил свою страну. По моему мнению, в данном случае «национальный дух» тождественен универсальному человеческому источнику.

Марк и я глубоко погружались в живопись, хотя, впрочем, только живопись не была достаточна для нас. В то время я планировал «синтетическую книгу», которая бы излучала веру, «разрушая стены», которые существовали между одним и другими искусствами, между официальным и отвергаемым искусством и, в конечном итоге, доказывала, что вопрос искусства не есть исключительно лишь форма, но и художественное содержание также. Разделение искусств, их изолированное существование внутри небольших «ящиков» с высокими, жесткими и светонепроницаемыми стенами, было для моего ума одним из лишенных будущего и опасных последствий «аналитического» метода, задавливающего «синтетический» в науке и делающего то же самое и в искусстве. Последствия этого были жестокие, они порождали зауженные точки зрения и чувствования, лишенные всякой свободы восприятия, которая грозила им смертью.

Моя мысль заключалась, к примеру, в том, что различие между «официальным» и «этнографическим» искусством не имеет особых причин для существования; эта вредная привычка не ощущать органический внутренний корень искусства, что ниже внешнего различия форм, могла в целом стать результатом всеобщей утраты взаимного действия между искусством и жизнью человечества. Похожим является различие между искусством детей — «дилетантов» — и «академическим» искусством — постепенное различие между «совершенными» и «несовершенными» формами — что скрывает их силу выражения и их общий корень.

Сегодня такая идея не покажется особенно новой, ведь прошло уже двадцать пять лет с того времени. Но, говоря взаправду, стоит сказать, что такая точка зрения не изменилась сильно в основном, и «вопрос формы» еще удушает художественное содержание (смотри, к примеру, вопрос о «возможности нефигуративного искусства»).

Более того, моя идея также состояла в том, чтобы живописцы, музыканты, поэты, танцоры и другие работали бы бок о бок, и, держа это в уме, я хотел просить художников в их отдельных «ящиках» работать вместе над проектируемой книгой.

Марк отнесся с энтузиазмом к этому плану, и мы решили начать немедленно. Это была изумительная, быстрая работа, и в течение нескольких месяцев «Синий всадник» (альманах) был готов к публикации. Он появился в 1912 [-м]. Впервые в Германии мы показали в книге по искусству «дикое» искусство, баварское и русское «народное» искусство («живопись под стеклом» ex-voto [ex-voto — согласно обету (лат.)], лубки и др.), «детское» и «дилетантское» искусство. Мы поместили факсимильно воспроизведенную партитуру «Herzgewächse»[118] Арнольда Шёнберга, музыку его учеников Альба-на Берга и Антона фон Веберна, вперемежку живопись старую и новую, т. д.

Статьи писали живописцы, музыканты. Делакруа и Гете[119] предвосхищали наши идеи своими высказываниями. Сто сорок одна репродукция «иллюстрировала» эти идеи.

Большой успех книги, особенно среди молодежи, свидетельствовал о том, что она появилась в нужный момент.

Вдохновленные, мы строили планы следующей книги, в которой бы объединили силы обеспокоенных художников и интеллектуалов. Открыть корень общности искусства и науки стало нашей мечтой и требовало немедленной реализации.

Однако война положила конец нашим мечтаниям.

За несколько месяцев до начала войны Марк получил шанс реализовать одно из своих наибольших желаний, а именно: приобрести небольшое имение в деревне. Он обзавелся очень симпатичным домиком в глубине леса, с маленьким садиком, с травянистой лужайкой, по которой прогуливались его косули. Сюда я пришел сказать ему «до свидания» в ожидании завершения войны — люди думали, что она продлится не более нескольких месяцев. Но Марк ответил мне «adieu»[120].

«Что значит для тебя "Adieu?"» — «Но мы же не увидимся вновь, я знаю».

Франц Марк был убит под Верденом 21 февраля 1916 года.

Комментарии

Впервые: Franz Marc // Cahiers d'Art. 1936. № 8-10. P. 273-275.

В парижском журнале «Cahiers d'Art» его издатель К. Зервос поместил редакционную заметку: «Прошло двадцать лет с момента, когда под Верденом пал художник Франц Марк. Несмотря на молодость, он принадлежал к числу важнейших фигур искусства, создавших произведения, какие можно было только наблюдать в течение 1936 года в различных городах Германии. Это печально, что на берегах Рейна так мало обращали внимания на одну из тончайших художественных надежд Германии».

Эссе было написано по просьбе вдовы, Марии Марк.

Перевод с французского B.C. Турчина