Измена. Чужая истинная (СИ)

5. Моя!

Сардар.

Пальцы привычно скользят по гладкой женской коже, собирая мельчайшие капельки влаги. Приподнимаюсь на локтях на огромной круглой кровати, окидываю взглядом пространство.

Комната тонет в темноте. В углах курятся ароматические лампы, наполняя воздух навязчивыми запахами сандала и специй. Зверю не нравится, но сейчас не до того.

Пропускаю сквозь пальцы длинные чёрные волосы, наматываю на кулак несколько прядей и направляю женскую голову к каменному паху. Из головы никак не идут навязчивые образы, и без разрядки, похоже, никак.

Гьера понимает всё без лишних слов. Умненькая. Поэтому и задержалась дольше остальных.

Устраиваю затылок на шёлковой чёрной подушке и закрываю глаза, представляя перед собой другую. Ту самую, единственную, на которую дышать боялся. Хотел спрятать от всего мира. Ценить, беречь, любить.

И которой всё это на хрен не упало.

Думал, она особенная, а оказалась, как все. Дешёвка, меряющая всё деньгами и статусом.

Пять лет прошло, но всё помнится так, будто было вчера…

Погода словно сошла с ума. Ледяной ветер гнёт к земле деревья, пачками сдирая пожелтевшие листья.

На нашем месте в лесу спокойней и тише, но даже здесь всё не так. Птицы не поют, белки и змеи попрятались. Будто даже они знают, что приближается задница, один я ещё на что-то надеюсь. Дурак.

Едва замечаю её — сразу понимаю, что дело дрянь. Молчит, трясётся, прячет глаза. Так и знал, мать твою. Так и знал!

— Показывай! — рычу, чувствуя, как начинает трясти от бешенства.

Не на неё. На всю эту ситуацию, неправильную и убогую, когда за взрослых людей решает какой-то Бог, Бездна его раздери!

— Сардар, послушай… — и она туда же! Мямлит что-то о воле Богов, мнётся, пятится назад.

Уже сдалась?! Но я-то нет!

— Я сказал, руку! Дай сюда! Быстро!

В один большой шаг оказываюсь рядом, выворачиваю её запястье, всматриваюсь в него, скрипя зубами с досады, мечтая выжечь взглядом до мяса, стереть без следа то, что вижу.

Не моя! Проклятая, мать её, метка, не моя! Круглая отметина, знак принадлежности другому…

— Тайтон, — выплёвываю ругательством ненавистное имя.

Закипаю. Хочу драться с ним, превратить в кровавое месиво его красивое личико, стереть в порошок… Потому что МОЯ!

— Сардар, мне больно! — шепчет Лана, и я впервые вижу в её глазах страх.

Понимаю, что увлёкся и слишком сильно сдавил её руку. Тоненькую и хрупкую.

Проклятье!

— Прости! — ослабляю хватку, нахожу второе её запястье, подношу к губам. Целую, поочерёдно, одну и вторую ладони. — Прости, цветочек. Я задумался, не хотел, прости меня.

— Ты злишься! — всматривается в меня настороженно, пытается отнять руки.

— Не на тебя!

Ищу её глаза, отказываясь признавать то, что вижу в них. Стою на своём:

— Срать на них всех! Я никому тебя не отдам! Послушай, — судорожно сжимаю её плечи, поднимаю подбородок, чтобы не прятала глаза, а на меня смотрела. — Мы уедем. Сейчас же! Выходи за меня, Лана! У тебя будет всё, клянусь! Не просто замок и земли, я подарю тебе целую страну! Просто верь мне! Идём!

— Я…

Сомневается. Нижняя губа дрожит. Боится?! Кого? Меня?! Прищуриваюсь, наблюдая за каждой её эмоцией, считывая малейшее движение сочных розовых губ и голубых глаз. Закрывает их, намеренно прячет, потому что знает — я всё в них прочту, ведь знаю её как облупленную.

— Я… должна, — облизывает пухлые губы, — собрать вещи, хотя бы самое необходимое… Я быстро, туда и обратно, хорошо?

Улыбается как-то нервно, касается ладонью моей щеки. И, хотя нутром я чую подвох, но всё равно ведусь, как последний олень.

— Хорошо, только быстро! Бери самое нужное! Остальное купим на месте!

— А… куда… мммы полетим? — нервно сглатывает и снова, Бездна, отводит глаза!

— Туда, где тебя не найдут, — отрезаю грубо, прищуриваюсь. — Или ты мне не веришь?

— Верю, конечно, верю! — привстаёт на носочки, тянется ко мне первая.

Склоняюсь к ней. Впиваюсь в сладкие до одури губы, выбивая из её груди испуганный стон. Удерживаю её затылок, не позволяя шелохнуться. Рассчитывала на невинный чмок? Не тут-то было. Беру её рот глубоко и грубо, словно пытаюсь насытиться наперёд.

Мозг отказывается признавать, а нутро чует, что этот поцелуй — наш последний. Последний, когда по любви.

Выныриваю из ядовитых воспоминаний, когда пах сокращается финальными выстрелами.

Тяжело сглатываю, отпускаю волосы Гьеры, тру переносицу. Не глядя, останавливаю её жестом:

— Не сегодня! Хочу спать один!

Из-под полуприкрытых век наблюдаю, как стройная фигурка в чёрном платье сползает с кровати на пол, изящно двигая крутыми бёдрами, проходит поочерёдно, к одной, второй, третьей курильнице, гасит их, после чего бесшумно исчезает за двойными дверями.

Забрасываю руки за голову, снова закрываю глаза.

Статус Ланы как дочери Императора и сестры наследника лишь удобное дополнение для подданных. Но самому себе лгать… глупо.

Хотел её всегда, сколько себя помнил. Получил.

Она не слишком-то рада.

Пле-вать.

Главное, что моя. Что до любви — никто её и не обещал.

Алана.

Первое, что чувствую сквозь растворяющийся сон — тянущую боль в затекшей шее. Боже, я что, снова спала без подушки?

— Госпожа? Госпожа? — раздаётся над ухом испуганным женским шёпотом.

Незнакомым.

Резко открываю глаза и сажусь на жёстком диване. С трудом удерживаюсь от того, чтобы не взвыть от разочарования и досады.

Проклятье! Разом вспоминаю случившееся. Одёргиваю съехавший куда-то вбок лиф бирюзового платья. Неприязненно рассматриваю незнакомку.

Передо мной молоденькая девушка лет восемнадцати, с крохотным вздёрнутым кверху носиком, усыпанным веснушками, ореховыми глазищами и медными волосами, уложенными вокруг головы в тугое плетение.

Худенькое тело затянуто в чёрное шёлковое платье от горла и до запястий. Края рукавов треугольниками доходят до средних пальцев и зафиксированы вокруг них. Кажется, это такая местная мода: чёрный цвет, закрытый фасон и эти рукава с треугольниками до самых пальцев. Кажется, вчера у тех женщин, кого я видела мельком, были похожие платья.

— Госпожа! — незнакомка падает на колени и низко склоняет голову. — Я Олия, и я рада служить вам.

— Ох, — устало провожу рукой по растрепавшимся за ночь волосам, стараюсь собрать разбегающиеся мысли, и чтобы голос звучал равнодушно и холодно. — И как именно ты будешь служить мне? Олия.

Умом я понимаю, что девочка ни в чём не виновата, но всё внутри яростно отторгает её, как часть всего этого чужеродного мира, к которому я не чувствую ничего, кроме раздражения и ненависти.

Вот только Олию моя реакция ничуть не смущает, наоборот. Та вскидывает на меня личико и бесхитростно улыбается:

— Для начала принесу завтрак, потом помогу с утренней ванной! Ой! — она забавно морщит лобик, нещадно бороздя его вертикальными и горизонтальными морщинками. — Или лучше надо наоборот?

Она внимательно на меня смотрит, затем её глаза смещаются чуть вбок, и улыбка медленно гаснет. Прослеживаю её взгляд и инстинктивно касаюсь щеки дрожащими кончиками пальцев.

— Ударилась о дверь, — бормочу, заливаясь краской.

Вот, Бездна! Спасительной пудры с собой нет, и теперь я блистаю перед кем попало отвратительным синяком. Прекрасное начало дня, ничего не скажешь! Девушка, как там её, кажется, Олия, деликатно молчит.

— Для начала встань с пола, — прошу со вздохом. — Пожалуйста.

Как-то сразу не получается ненавидеть. Хотя весь её внешний вид и непривычная одежда кричат о том, что она чужачка и враг, но бесхитростное сочувствие в её глазах подкупает.

Драконий Бог, что она вытворяет со своим лбом?!

— Перестань уже морщиться, прошу тебя!

— Конечно, госпожа! Простите, госпожа!

Ой, ну, всё, ещё и трясётся больше меня! Нет, она не враг мне. Кто угодно, только не враг.

— Морщинки, — наклоняюсь к ней и едва касаюсь кончиками пальцев её лба. — Появятся раньше времени, ну? Оно тебе надо? Ты ведь такая хорошенькая.

Улыбаюсь кончиками губ, поднимаюсь с дивана. Вот о чём я думаю?

Одной рукой придерживаю свой беременный живот, другой упираюсь в поясницу.

Не диван, а пыточная скамья какая-то! Чтобы я ещё когда-то легла на него!

Осматриваюсь по сторонам, примечаю дверь у дальней стены. Там, наверняка, уборная.

Придерживая юбки, пересекаю комнату. Так непривычно ступать по мягкому ворсу ковра. У нас на юге не принято стелить их на пол, а здесь всё иначе.

Обхватываю ладонью продолговатую деревянную ручку и растерянно оглядываюсь через плечо. Едва не вскрикиваю от неожиданности:

— Олия!

— Госпожа! — девушка, до этого следовавшая за мной по пятам, испуганно отскакивает назад и растерянно на меня смотрит.

— Я справлюсь! Не нужно ходить за мной! — проговариваю уверенно.

Не знаю, какие у них тут порядки, но — спасибо отцу, у которого были свои пунктики на этот счёт — нас с братом не баловали. Папа считал, что нет ничего хуже капризных неженок, неприспособленных к жизни. У руля целой страны таким делать нечего.

Порой я думаю, что абсолютному большинству детей его придворных жилось вольготнее и легче, чем нам с Арраном с кучей занятий и без дюжины нянек.

Но был в этом и неоспоримый плюс: большая самостоятельность и частое отсутствие посторонних ушей и глаз, чем я и пользовалась, когда… Морщусь, прогоняя непрошенные воспоминания.

Олия не сдаётся:

— Но… там…

— Я сама, — повторяю упрямо. — А ты… попроси пока что принести завтрак. Пожалуйста.

Олия только растерянно хлопает глазами.

Не дожидаясь, пока она отомрёт, проскальзываю за дверь, закрываю её за собой, радуясь, что наконец-то осталась без посторонних, оборачиваюсь и замираю.

Ох ты ж мамочки!

Теперь понятно, почему меня не хотели отпускать одну!