Измена. Любовь (не) вернуть (СИ)

Глава 18

Максим слишком тяжелый, я не могу его поднять, а все попытки его самого это сделать заканчиваются падением обратно, будто у него совсем нет сил. Он двигает ногами, но словно не может поставить их твердо на пол, тот словно уходит из-под его ступней.

– Что же я делаю? Надо позвать на помощь, – я распрямилась, отпуская его, чтобы выбежать в коридор, там пост медсестер, я приведу кого-нибудь.

Но Максим не дал мне этого сделать. Он вцепился обеими руками в мою и потянул на себя, заставив потерять равновесие и вместе с ним вновь опуститься на пол. Неуклюже перехватил и обнял, тут же вжимаясь всем телом и пряча лицо в моих распущенных волосах, лежащих на плече. Твердый гипс на его руке больно уперся мне в лопатку, напоминая, в каком он состоянии.

– Девочка моя, – прошептал он тихо и во мне что-то снова перевернулось. Что же я творю?

Я села на пятки и осторожно обняла его в ответ. Не могла этого не сделать, я чувствую себя чудовищем, жестоким и бессердечным. Одна часть меня хочет бежать от него, потому что мне больно быть рядом. А другая часть чувствует его боль, и она не поддельная, а настоящая, физическая в разбитом сломанном теле.

И это случилось по моей вине, из-за того телефонного звонка, и никто меня не сможет убедить в обратном.

А еще я ощущала его другую боль, передающуюся мне через дрожь в теле, через частое дыхание в мою шею и быстро бьющееся сердце, что я чувствую прижатой к нему грудью. Ему действительно больно и плохо без меня, пусть я и не могу сопоставить это с тем, как он со мной обошелся.

Но он не лжет. Эта боль тоже настоящая.

Как же такое может быть? Я не представляю, что мне делать дальше. Но уйти я не могу, у меня в сердце растет ощущение, словно я убью его этим. На самом деле в этот раз.

Максим не в себе, ему плохо, он настолько эмоционален, каким никогда не был, не опускал свои защитные барьеры до такой степени, чтобы мне казалось, будто я трогаю его душу голыми руками.

И выходит, что он сломал мою душу своей изменой, а я в отместку пытаюсь доломать его? Разве это я?

Я закрыла глаза и медленно выдохнула, мягко провела рукой по его спине.

– Все хорошо, я просто схожу в коридор, позову кого-нибудь, кто поможет тебе подняться.

– Не уходи, Ева, – повторил он.

И я не понимаю, что он просит. Не оставлять его одного на полу или не разводиться с ним, как я пообещала в сердцах по телефону? Я не знаю, что мне отвечать и мне от этого больно в груди. Быть может, жестоким и равнодушным людям проще живется, но я так не могу.

Не в такой момент.

– Пол холодный и жесткий, у тебя все болит, – попыталась я уговорить его, обходя стороной ответ, – тебе нужны лекарства и отдых. Отпусти, я позову помощь и врача. Максим? – я почти физически ощущала, как он пытается взять себя в руки и совладать с эмоциональным всплеском. – Когда тебе станет лучше, мы обязательно поговорим. Я обещаю.

По крайней мере, это честно. Я не даю ему напрасную надежду, что я его прощу, не обещаю ничего из того, что не смогу выполнить. Я и так наломала слишком много дров тем, что ни разу нормально не поговорила с мужем.

С кем угодно: с папой, с Лешкой, с Ирой, но ни разу с ним, чтобы объяснить, что я теперь чувствую, какую боль он причинил мне. Нам нужна честность, даже если это честное признание в том, что любовь не вернуть, как ни сожалей о содеянном.

Но всему свое время и место.

Как любил говорить мой папа, когда мы с братом ссорились до криков: «кто-то из вас должен быть взрослым». Я теперь поняла, почему он это адресовал старшему ребенку. Потому что он был уже в силах взять на себя ответственность за разрешение конфликта, а не усугублять его, поддаваясь слабостям, как и тот, кто отвечать за себя пока еще не может.

Наш конфликт не исчерпан, но мне придется сейчас стать взрослой. До того момента, пока Максим не будет в состоянии отвечать за свои поступки.

Я должна взять свои эмоции под контроль и не превращать каждую нашу попытку поговорить в полнейшую катастрофу.

– Пожалуйста, я приведу помощь, – повторила я.

Максим медленно разжал руки и отпустил меня, позволяя подняться с коленей. Сам облокотился на кровать, держась здоровой рукой за наполовину сползшее одеяло, будто даже сидя боялся упасть. Опустил голову и прикрыл лицо рукой в гипсе.

Я выбежала из палаты, чтобы поскорей вернуться с врачом или санитаром. Даже искать долго не пришлось, потому что дежурный врач стоял у поста, разговаривая с медсестрами. Я позвала их всех и уже через пару минут меня саму выставили из палаты, попросив подождать снаружи.

Усевшись на сидение в коридоре, я устало уронила лицо в ладони. Дождусь, пока выйдет врач и объяснит мне, что происходит. Почему Максим не может встать? Есть еще какие-то травмы, о которых он не сказал? Что-то со спиной? С ногами? Это навсегда или пройдет?

Слишком много вопросов и мне не безразличны ответы на них. Я чувствую, что это так. Зачем врать самой себе?

Врач вышел, я тут же подскочила.

– На сегодня посещение закончено, вашему мужу пришлось дать более сильное седативное, теперь он долго будет спать. Возможно, и завтра не стоит его беспокоить. Он крайне эмоционально нестабилен из-за травмы головы, ему нужен покой для восстановления.

– А почему он не мог встать? У него что-то со спиной? Пропустили что-то? Стало хуже? – я засыпала его вопросами.

– Это также последствия черепно-мозговой травмы. Удар, который он получил, повлиял на функции мозга. У Максима вестибулярные нарушения и проблемы с координацией. Ему будет сложно ходить и стоять, держать равновесие, а также выполнять привычные действия, такие как удержать ложку или поставить стакан, застегнуть пуговицы, писать или рисовать, все, что требует точности движений. Это как очень сильное головокружение. Ему понадобится помощь во всем этом.

– Это навсегда? – у меня сердце споткнулось от таких новостей.

– Нет, что вы. При тяжести его травмы, подобного рода нарушения в среднем проходят спустя три-четыре недели, редко когда больше при своевременном адекватном лечении. Пока, если режим не будет больше нарушаться, – он многозначительно посмотрел на меня, – мои прогнозы вполне оптимистичные. После курса лекарств, физиотерапии, специальной гимнастики, он должен восстановиться практически полностью. Главное, следить, чтобы он исполнял все назначения, плюс, конечно, помощь со всем, что ему пока трудно делать самому, и избегать любого стресса. Но я так понимаю, что с этим у вас проблем быть не должно.

Я с сомнением посмотрела на спящего Максима сквозь приоткрытую дверь палаты, которую оставила вышедшая медсестра, сделавшая ему укол. Врачу легко рассуждать об этом, не зная того, что между нами происходит.

– Вы меня успокоили, я боялась, что это что-то непоправимое, – я с трудом оторвала взгляд от покрытого синяками лица Макса.

– Самое непоправимое уже не случилось, – доктор участливо положил руку на мое плечо. – Он жив, несмотря на серьезную аварию, в которую попал, и это самое главное. Остальное можно вылечить.

– Да, вы правы, – вежливо подтвердила я, думая о том, что разбитое вдребезги сердце не лечится лекарствами и физиотерапией. Его больше не склеить и не сшить.

Мне пришлось попрощаться и покинуть больницу в серьезных раздумьях. На улице по дороге к машине я позвонила брату, как и обещала, чтобы рассказать о том, как чувствует себя Максим. А в процессе не выдержала и выложила ему все, потому что скрывать такое как-то по-детски глупо.

– Блин, Ева! – в сердцах воскликнул Леша, – я тебя туда одну отправил, чтобы ты с ним поговорила, а не добила!

– Если бы ты только понимал, что я чувствую, ты бы меня не обвинял, – во мне кипела обида и возмущение, но в то же время угрызения совести, – я не собиралась делать этого специально. Просто я не могу находиться рядом с ним и оставаться спокойной.

– Очень плохо, значит, придется брать себя в руки и привыкать.

– К чему?

– К тому, что Максима скоро выпишут домой, а ему нельзя оставаться одному. Ты будешь ему помогать.