– Илья… – подняла она глаза, и я понял, что сейчас получу выговор. О, это строгие учительские глаза. Этот воистину профессиональный взгляд!
– Стоп! Вот так хорошо. Мне нравится, как вы произносите моё имя.
– Послушайте, Илья, – маленькая победа, крохотная уступка с её стороны, – я очень благодарна вам за всё. Не только за то, что вы сделали для школы, но и…
– Я ещё ничего не сделал для этой чёртовой школы. И – откровенно – вряд ли бы сделал. Я ни разу не переступал её порог с тех пор, как получил аттестат о среднем образовании.
– Неужели всё настолько плохо? – кажется, она мне сочувствовала.
– Не настолько. Но я переступил и забыл. Не был изгоем, непонятым гением. Но и пай-мальчиком меня тоже трудно назвать. Однако, как и многие в том возрасте, я мечтал вырваться и начать иную жизнь. По другим правилам и без душного давления со всех сторон.
– Получилось? – разглядывала она меня, подперев подбородок руками, сложенными в замок.
– Вполне. Я избавился от опеки человека, который не давал дышать, и осуществил мечту. И жалел, что не сделал этого раньше. А чтобы предупредить ваши «но и…», скажу одно: я сделал то, что посчитал нужным. И ничего не потребую взамен. Не мучайте себя. Здесь неуместны угрызения совести, чувство вины, сомнения. Ответьте на один вопрос: как бы вы поступили, если бы видели, что кому-то плохо?
– Я не знаю, отдала бы я последнюю рубашку.
– У меня она не последняя. Далеко не. Так лучше? Ну, и не идёт речь о помощи всем. Это невозможно. А помочь тем, кто рядом, вполне реально. Вы бы сделали это не раздумывая. Я уверен.
– Мне кажется, вы преувеличиваете мои душевные качества.
– Скромность вам к лицу, Анна. И умение преуменьшать собственную значимость – тоже в наличии. Вы определились? – кивнул я на её меню.
– Да, вполне.
Это был очень спокойный ужин. Она меня умиротворяла. Даже беседа на общие темы не напрягала, а наоборот – развязывала узел напряжённости, что не отпускал меня уже которую неделю.
Я бы хотел знать о ней побольше. И поэтому изредка задавал вопросы, подталкивая её к откровенности.
– В какой семье вы выросли?
Не праздный интерес. Часто именно в этом кроется либо слишком много, либо слишком мало. А иногда – чересчур страшно.
– В большой, – эта тема не вызывала в ней плохих эмоций. – У меня и папа, и мама, и трое братьев.
Улыбка её сказала о многом. О теплоте. Любви. Доброте. О благодарности и желании оградить, уберечь от плохого.
– Они не здесь, – добавила она торопливо. – И если бы знали, то помогли бы обязательно. Но я не хочу их беспокоить, понимаете?
Я понимал. И да. Она хотела противостоять всему миру в одиночку.
Отчаянная девочка, способная взять на свои плечи непосильный груз и рухнуть под ним, чтобы погибнуть.
Только я допустить этого не мог. Никак. Она стала мне нужна – эта идеалистка с чистыми глазами. С наивными принципами и верой во всемирную справедливость, которой, как известно, нет и быть не может.
Нужна. Потому что это и мой шанс не заржаветь окончательно. Не потерять остатки того, что ещё не погрязло окончательно в коросте цинизма и равнодушия, жестокости и безразличия к миру и людям, которых я в какой-то момент перестал и чувствовать, и замечать.