— Закрытый перелом малоберцовой кости, вывих локтевого сустава, перелом запястья и трёх пальцев. Травма шейного отдела позвоночника, тяжёлая черепно-мозговая травма, отёк мозга и это я не перечисляю мелкие ссадины. А бонусом — кома! — слышу как сквозь толщу воды незнакомый девичий голос. Не могу пошевелиться, спросить, о ком именно речь.
— Ужас просто, это ж кто её так? — вздыхает вторая незнакомка.
— Авария. Наверное, пьяный водитель не заметил. Её закрытым рейсом привезли, — понижает голос первая. — Полтора месяца уже лежит. Наш Генадич прогнозы неутешительные ставит и до сих пор ругается на родню этой девушки. Не оказали вовремя нужную первую помощь, не проверили голову и проворонили внутримозговую гематому. Хорошо, что наш в первую очередь отправил её на МРТ, а как увидел снимки, немедленно операцию назначил.
— Валя! — в монотонный бубнёж женских голосов врывается грозный окрик. — Ты почему не следишь за пиками⁈
— Я слежу, Пал Генадьевич, — обиженно тянет та.
— Дал мне главврач на старости лет глупых интернов, — ворчит беззлобно мужчина, а после мою темноту озаряет вспышка яркого света и приходит неприятная ноющая боль. Болит всё и везде. — Иди на свет, девочка. Иди, не бойся, тебя тут ждут.
— Она приходит в себя? — удивлённо лепечут девушки.
Свет гаснет, становится чуть-чуть легче. Правда, теперь дышать не могу, начинаю задыхаться и трепыхаться.
— Убирай ИВЛ, Валя! Сама дышит, боец! — командует незнакомец. Это явно обо мне. — Покашляй, Вероника.
Горло саднит, жжёт и чешется. Кашляю, ощущая нечто инородное. Становится легче, полной грудью, с хрипом вдыхаю необходимый кислород. Правда, сил ни на что не осталось, поэтому вновь отключаюсь.
Первые несколько дней после пробуждения проходят обрывками, постоянной тошнотворной болью, эхом в черепной коробке и беспокойными короткими снами.
Но самое ужасное, я не помню, кто я. Где я. Какой сейчас год. Также не помню, как попала в аварию и где проживала. Просто белый лист.
Павел Геннадьевич, мой лечащий врач, говорит, что это нормальное состояние человека, вышедшего из длительной комы. Я семь недель провела в ней, и теперь в два раза больше потребуется для восстановления. Но мужчина не унывает и говорит: память обязательно вернется. У него случай был, мужчина пилотом в аэропорту работал. Прилетел в Москву и получил травму, впал в кому, тоже потерял память. Забыл жену, детей, остался в Москве, прошёл в этой больнице реабилитацию и начал жизнь с чистого листа. А через четыре года вспомнил. И вернулся домой. Наш мозг всё же плохо ещё изучен, и точных прогнозов никто не даст.
За эти дни меня никто не навещает, хотя медсёстры рассказывают о подруге и муже, которые привезли частным рейсом. Выдернули главврача, оплатили палату и полный уход. Наверное, у них нет времени навестить, или, может, им не сообщили, что я вышла из комы. Судя по сплетням местных работников, мы жили в другом городе.
Дни пролетают со скоростью света и практически не запоминаются. Медперсонал сменяется, меня обследуют, назначают всё новые и новые препараты. Интерны обтирают безвольное тело специальными кремами, чтобы пролежней не было. Иногда сплетничают между собой, совершенно не обращая внимание на то, что я их слышу. Говорить не могу. Не получается связать хотя бы двух слов.
Где-то на десятый день моего полуактивного бодрствования в палату забегает Валя. Самый веселый и словоохотливый интерн во всей больнице.
— Пляши, Ника, твои приехали! — заговорщицки шепчет, поправляя подушки и поднимая спинку койки, чтобы мне удобнее было встречать гостей. — Сейчас с Пал Генадичем разговаривают. Хочешь, я тебе волосы причешу?
Киваю, комкая в пальцах тоненький плед. Волнуюсь и нервничаю. Я совершенно никого не помню. Даже имени своего не знала, пока врачи не сказали. А тут загадочные «мои». Вдруг и их не вспомню? Страшно.
Валя достаёт из тумбочки гребень и старается вычесать колтуны, не причиняя боли. Делает хвостик и, попятившись, любуется своим творением.
— Бледновата немного, но выглядишь замечательно. Может, увидишь своего мужа и память вернётся? Я по телеку видела такое. Она потеряла память и жила в деревне, практически нищенствовала. А её вся столица с собаками искала. Женой богатого олигарха была. Очень интересный сериал.
— Каой… — морщусь, мне всё еще тяжело говорить, хотя врач твердит, что нужно больше практиковаться. Наверное, поэтому приставил ко мне самую болтливую особу.
— Какой сериал? Не помню, — пожимает плечами девушка. Мотаю головой.
— Он каой, — выдыхаю.
— А, мужик твой? — хихикает Валя. — Ну, такой, качок бородатый…. На кавказца похож.
Прикрываю глаза, представляя жгучего брюнета, смуглого, взрослого и серьёзного. И этот образ мне нравится. Особенно его серые словно сталь глаза.
Дверь внезапно распахивается, мы с Валей вздрагиваем. Девушка замолкает, перестав описывать, и вскакивает. Разочарованно вздыхаю, сдерживая непрошенные слёзы, так как вместо гостей пришёл лечащий врач. И пусть я этих гостей не помню, но ведь очень хочется знать, что кому-то нужна.
— Доброе утро, Пал Генадич. А я вот как раз с Никой занималась, — тараторит интерн.
— Ой, не бреши, бедовая! Небось, болтала без умолку, слово сказать не давала. На, сумку возьми лучше, — добрый врач передаёт спортивную сумку подчинённой и подходит ближе. — Ну, как ты, Никуша?
— Хоошо, — выдыхаю, почти не проглатываю буквы, ага.
— Твои приехали. Сказала эта болтушка? Забирают тебя. Говорят, нашли реабилитационный центр где-то за бугром. Поставят быстро на ноги. Сейчас оформляют выписку. Пока их нет, Валя поможет тебе переодеться. Так что будем прощаться, красавица.
— Здравствуйте, — отвлекает чуть дрожащий голос интерна.
Перевожу взгляд на вошедшего мужчину и губу закусываю. Жду того самого озарения, как в сериале, описанном Валей.
— Привет, Ника, — басит незнакомец, пересекая комнату.