Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ)

Глава 29. Аня

Я шла куда-то, не видя дороги. Перед глазами стояла картина. Ты и мама. Вдвоём. В одной комнате. Кто кого целовал, я не знаю. И знать не хочу! Омерзение, стыд и безумная боль убивали меня, нарушали динамику шага. Я то и дело сбивалась, не в силах идти. А потом начинала бежать, как будто за мной кто-то гонится…

Нашла себя в театральном дворе. О «заднике» знали актёры. Здесь даже сушилось бельё. Костюмерша по имени Люба развесила тряпки. Я открыла калитку, вошла. Двери были закрыты, на улице ночь. Я села на лавочку, достала початую пачку. Мне было страшно и так одиноко, что я закурила. Хотя мы же с тобой решили, что бросим. Ты, кстати, бросил?

В общем, я закурила, разулась. На мне были летние тапочки. Ноги сложила на лавку. Слёзы сами собой полились. Я курила и плакала. Кашляла, снова курила. А после — рыдала взахлёб.

Замок на двери отворился. И наружу вышел наш сторож, я до сих пор путаю, он дядь Юра, или дядя Серёжа.

— Это кто у нас тут сидит? — посветил он фонариком прямо в лицо.

Я шмыгнула носом, укрылась от яркого света.

— Анна Ловыгина, у меня пропуск, — полезла я в сумочку.

— Да я вижу, что пропуск, — прервал он меня.

И впустил внутрь сторожки. У него была целая комната. С диваном, телевизором и столом. Только звук не работал.

— Тебя кто-то обидел? — спросил он, усевшись напротив. И указал на ружьё. Я знала — муляж. Мы его брали на сцену.

— У меня жизнь кончилась, — произнесла я.

Он рассмеялся:

— Да ладно тебе! Парень бросил, небось?

Я зарыдала. От боли сводило виски. Уж лучше бы Ника! Я часто себе представляла… вас с ней. Но не мать.

Сторож позволил остаться. Не лез! Я рассказала ему про спектакль. Сам он лёг на диване. Свернулся калачиком. Долго глядел на меня.

— Красивая, — послышалось в тишине.

Я проспалась. А утром пошла упаковывать вещи. Денег было отложено мало. «Ещё подкоплю и могу оплатить себе хату, где-нибудь на окраине города», — думала я. И пускай! Буду чаще пешком ходить. Только подальше от вас. От обоих!

Придя во двор, огляделась. Твоего мотоцикла нигде не было. Зато мать была дома. Я оттолкнула её от двери. Не разуваясь, прошла в свою спальню. Ах, извините, бабулину!

Я достала рюкзак и принялась трамбовать. Пока только летнее. Хотя пару кофт прихватила. Ботфорты стояли в углу. Я не стала их брать, как и платье, в котором была в Новый год. Оставила многое…

Мама стояла в дверях:

— Ну, и куда ты собралась?

— Я уже совершеннолетняя! Ты мне не указ! — огрызнулась я резко.

— Ань, ну вы бы всё равно с ним расстались. Я просто ускорила этот процесс, — ответила мама.

Я потрясённо воззрилась на эту совсем незнакомую женщину. Волосы гладко зачёсаны. Под глазами круги. В целом, ни грамма раскаяния!

Глядя в распахнутый зев рюкзака, я хотела ударить наотмашь. Но внезапно сказала:

— Ты никому не нужна! Сдохнешь одна в вытрезвителе.

Она выпрямилась:

— Вот же дрянь! Растила тебя, растила. А выросла дрянь!

— Значит, было в кого, — усмехнулась я.

Бросила пачку тампонов, роман и губную помаду.

— Ну, и куда ты собралась? — мама вернулась в «исходную».

— Я ещё не собралась, — ответила я, распахнула совместную дверцу.

Достала из шкафа пальто и кроссовки. Долго думала, куда запихнуть.

— Аня! — окликнула мама.

— Ну, и как оно? — фыркнула я, сгребая со столика мелочь.

— Ань, ну куда ты пойдёшь? На панель?

Я опешила:

— По твоим стопам, значит.

Мама всплеснула руками:

— Ну что ни слово, то грубость! Вот же неблагодарная.

— А за что мне тебя благодарить? — мой голос сорвался на всхлип, — За то, что ты мне жизнь поломала?

— Не преувеличивай! Жизнь тебе поломала не я, а отец твой чумной. И бабуля! — сказала мама.

По её виду и впрямь ничего не случилось. Обычное летнее утро. Только в другом измерении.

— Бабушке что я скажу? — дополнила мама картину.

— Правду скажи, — ответила я, — Скажи, что целовалась с моим парнем.

— Ой, батюшки! — взвизгнула мама, — Драма так драма! Парень твой, от горшка два вершка.

Я смахнула слезу:

— Ненавижу тебя. Ты мне больше не мать.

Воцарилось молчание. А после она удалилась. Видать поняла преимущества нового статуса? Я же спокойно прошла до порога. Даже в зал не смотрела. Удержалась! Смогла.

Ночь в сторожке прошла «под сериальчик и водочку». Я не пила. Но сериал посмотрела. Какая-то дичь про убийства и трупы. Между тем настоящая дичь начиналась снаружи. Сначала послышался крик:

— Ээээй! Открооой!

Я прислушалась. Голос знакомый…

— Ааань, ты там? — прокричал ты и, судя по звуку, пробрался во двор.

Сторож вскочил. Я подбежала к окну. Из-за шторы я видела твой силуэт в темноте. Он мелькнул и исчез. Дядь Юра, а может быть, дядя Серёжа, снял со стенки ружьё.

— Ээээй! Выходиии! — крикнул ты ближе.

Я прижималась к стене, когда сторож окликнул тебя в приоткрытую дверь:

— Парень! А ну, иди отсюда!

— Мн-е Аня нуж-на, — ответил ты, запинаясь. Голос был пьяным. Знакомым. Таким бесконечно родным…

— Здесь нет никаких Ань! Иди, проспись!

Ты с первого раза не понял. Дверь закрылась. Но ты сел на лавку и начал орать:

— Аааань! Ааааня!

Сторож пыхтел и недобро поглядывал:

— Твой распинается?

— Он не мой, — прошептала одними губами.

Твой крик перерос в волчий вой. Собаки, что были поблизости, тут же его подхватили. Стали лаять в ответ. Я зажала ладонями уши. Больше всего мне хотелось поддаться и тоже завыть. Чтобы ты обнаружил меня! Но я только бессильно мычала.

«Ань, я умру без тебя», — написал ты в последнем послании.

«Я уже умерла», — равнодушно ответила я.

Но равнодушием здесь и не веяло. Мы были единым. А теперь я осталась одна. Вот и всё! Мой спектакль отыгран.

Я убрала ладони, когда услышала вой полицейской сирены. Тебя увезли. И неожиданно стало так тихо.

— Наконец-то, не прошло и полгода, — нахмурился сторож.

По его недовольству я уже осознала, что денег придётся занять. Ибо срок моего пребывания здесь ограничен.