Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ)

Глава 5. Аня

С тех пор посиделки у друзей стали обычным занятием. Матери с бабушкой я говорила, как есть, что встречаюсь с друзьями. И те были рады, что я не одна! В пределах однушки мы делали всё, что хотели.

Мы пели и пили. Вино и коньяк. Курили траву, раздобытую Жекой. Играли в бутылочку. В карты на деньги. Но чаще всего интерес был не денежным. Парням куда больше хотелось раздеть нас троих догола. И если Лёлька всегда выбывала, оставшись в трусах, то мы с Вероникой держали парней в напряжении.

Я надевала всё лучшее разом. Носки, майка, лифчик, ещё одна майка. Даже двое трусов стало нормой носить, когда я собиралась к ним в гости.

— Эй! Так не честно! — кричал Жека, увидев под «слипами» стринги, — Я тоже могу сразу в трёх заявиться!

— И оба яйца обернуть в носовые платки, — смеялся Санёк.

Но, в отличие от нас, целью парней было — снять с себя всё, до последнего. Причём, начинали с трусов.

— Эй, у тебя же носки! — кричала Лёлька и закрывала глаза на бесстыдство, когда Жека показывал член.

— А у меня ступни мёрзнут, — парировал он, задирая их кверху.

— А черенок у тебя не замёрзнет? — фыркала я.

— Нееее! — тянул он игриво, — Он горячий! Хочешь потрогать?

Я морщилась и отводила глаза. Я бы потрогала… твой. Вот только раздевшись, ты всегда прикрывался рукой.

Ребята уже называли нас парой. И даже «Веро́ника Кастро» одобрила этот союз.

— Мы расстались друзьями, — сказала она, — Как нормальные люди.

— Я бы так не смогла, — я пожала плечами.

— Как? — удивилась она.

— Ну, — попыталась я ей объяснить, — Видеть друг друга с другими.

— Да ладно, — махнула она, — Мы же не муж и жена. Мы — свободные люди.

— А давно вы знакомы?

— Со школы, — ответила Ника, — Я помню его сопляком.

Мне стало зави́дно. Я бы тоже хотела сидеть с тобой за одной партой. Чтобы ты помогал мне усвоить предметы. А после меня провожал. Целовал долго-долго в подъезде. Хотя…

Именно этим мы занимались теперь! На разговоры не было времени. Мы старались скорее остаться вдвоём. А оставшись, душили друг друга в объятиях…

Оказалось, что в этой компании нету случайных людей. Судьбы ребят были очень похожи. У Женьки, кроме него самого, в семье было восемь детей. Пять своих и ещё трое — приёмных. Все росли, как полынь на ветру! Но, тем не менее, он считал своим долгом снабжать пропитанием младших. И, вместо того, чтоб учиться, пошёл как отец, на завод.

Санин папа лишился ноги, и теперь жил в деревне. Выращивал пчёл. А сынуля ему помогал, продавал то, что дарит природа. Приторговывал, правда, своим. Покупал задарма у заезжих арбузы и дыни. А отцу говорил, что навар — с его грядок, а медовые соты идут на ура.

Лёлькина мать-одиночка растила её без отца. Теперь она сильно болела, и дочка работала няней у всяких богатых людей. Лёлька очень хотела детей, но родить не могла. Она по-секрету сказала, что это — врождённое. Саня не в курсе. И я обещала молчать!

Вероникина мать обитала в Америке. Уехала вслед за «мечтой». Обещала забрать к себе дочку, как только устроится. С тех пор прошло десять лет! А Ника ждала и учила английский. Собиралась отправиться в Штаты, как только получит диплом.

Спустя месяц я знала практически всё о ребятах. Но почти ничего о тебе! Знала только, что ты грезишь машинками. И с ними общаешься лучше, чем даже с людьми.

— У отца автосервис, а я помогаю ему.

— Круто! — кивала, не зная, как бы продлить этот миг откровения, — А я вот когда заработаю, куплю себе кабриолет. Чтобы ехать по городу и ветер играл в волосах.

Ты улыбался, ласкал мои волосы. И, прижимаясь губами, шептал:

— А можно я поведу? А то ты ещё разобьёшься.

Однажды, когда я с газетой в руках возвращалась домой. В ней было несколько ярких вакансий, и я собиралась назавтра туда позвонить. Бабуля была на дежурстве в больнице. А мать… Я увидела тело на лавке и тут же ускорила шаг! Вечерело, и люди уже возвращались с работы домой. А она равнодушно лежала, боса́я в испачканной юбке.

— Мам, — прошептала я тихо.

Каждый раз, когда мать пребывала в отключке, я боялась, что та умерла. А может быть, втайне надеялась, что это однажды случится…

Я попыталась её повернуть, но она воспротивилась, хрюкнула, скинула туфлю, вторую. И продолжила спать. Кто-то прошёл, не здороваясь. Открылся подъезд. Я стояла, сгорая от страха! Не помня себя от стыда.

— Мама, вставай! — я одёрнула юбку, стряхнула засохшие листья с волос. Похоже, она долго искала дорогу. Пробиралась сюда сквозь овраг.

Я попыталась поднять её с лавки. Но она была слишком тяжёлой. Хотя и весила мало. Но не в сравнении со мной.

— Идём! — я хотела её усадить и обуть. Но мать съехала на бок и крикнула громко, на весь наш район:

— Анька, дрянь! Ты где шляешься? — и опять захрапела, да так, что земля затряслась.

Я отчаялась что-либо сделать. И вдруг различила мопед. Ты подъехал к подъезду, и начал пристёгивать транспорт к столбу. У тебя было место на нашей дворовой парковке. И тросик, от всяких воров.

Я закрыла руками лицо. Я предпочла бы остаться невидимой! Но ты подошёл.

— Ань? — прозвучал рядом голос.

Я решила молчать. Ты всё понял без слов и не стал выяснять, кто она, эта женщина. Ты просто склонился, взял на руки мамино тело. Та заворчала, позвала меня. А я, прихватив её туфли, пошла открывать тебе дверь.

В квартире я бросила обувь. Сказала:

— Налево, в конце коридора. Клади на постель.

Сама же свернула на кухню. Когда доставала из сумочки пачку, дрожала рука. Меня бил озноб. На глазах были слёзы. Жгучий стыд за неё, за себя. И обида! Душили похлеще удавки. И так почти всю мою жизнь…

Ты вернулся:

— Заснула, — услышала я, продолжая курить.

— Ань? — ты приблизился, взял за плечо.

Я в ответ только всхлипнула:

— Вить, ты прости.

— Да за что? — развернул к себе. Обнял. Отнял сигарету.

Прижался ладонями к влажным щекам:

— Пойдём?

— Куда? — прошептала одними губами. Хотя не имело значения. Я знала, что вслед за тобой хоть на край…

Мы сбежали по лестнице вниз, оседлали твой мотик. И погнали по тёмному городу прочь. От тебя пахло пылью и по́том. И я не могла надышаться тобой! Мы ехали долго по мрачной дороге. Как ни странно, пустой в этот час. И я ощущала, как ветер хватает за волосы. И только плотней прижималась к тебе.

Ты съехал с дороги во двор, снизил скорость. Я с любопытством взирала на место, где никогда не была. Домишки здесь были, один к одному, невысокие. Уютный, причёсанный дворик хранил свой вечерний покой. Ты встал у какой-то постройки. Надпись на ней «ЖУ № 6» говорила о том, что она не жилая. А трубы вокруг завершали громоздкий пейзаж.

Ты спе́шился, встал, сунул руки в карманы. И взглянул на подъезд. Из него вышла женщина. Ты скользнул взглядом выше, к обилию окон, где уже загорались один за другим огоньки. На какое из них ты смотрел? Я пыталась понять, тихо встав позади. Я боялась тебя потревожить! Словно знала, что в этот момент ты не здесь, не со мной.

— Вон то, видишь? Где шторы задёрнуты, — услышала я и посмотрела туда.

Окно как окно. На шестом этаже. Сквозь плотные шторы сочится тепло неизвестной квартиры.

— Я раньше там жил. Это всё, что я помню, — добавил ты и сглотнул.

— В детстве? — ответила я.

— Да, — ты кивнул и продолжил, — Когда были живы родители.

Я ошалело уставилась:

— Живы? Но…

Ты тихонько кивнул, покачнулся. И наконец-то отвёл свой внимательный взгляд от окна.

— Дядь Серёжа и тёть Таня мне не родные, — услышала я, — Тёть Таня родная сестра моей мамы. Она забрала меня, когда я стал сиротой.

Я молчала, не в силах поверить. Ведь ты называл их всегда только так: «мои мама и папа». Не иначе! Ты, словно прочтя мои мысли, добавил:

— Я не помню своих. А они воспитали меня, как родного.

Жажда коснуться тебя была так сильна, но я одолела её. Понимая, что любую попытку утешить воспримешь в штыки. И замкнёшься. Опять! Навсегда.

— Их не стало давно, когда я был маленьким. Мы ехали с моря, и папа заснул за рулём. Мама была не пристёгнута. Она умерла моментально. А он… пока скорая к нам добиралась.

Ты замолчал, глядя перед собой. Будто прямо сейчас видел эту картину. Я ощутила твоё напряжение. Боль, которой пронизан был каждый вздох:

— Меня зажало на заднем сидении. Я чудом выжил! Мне было пять лет.

Я поняла — это всё. И разрешила себе подойти. Но касаться, пока не решилась.

— Вить…, - вырвался вздох.

Мне хотелось так много сказать. Только слов не хватало.

— Я просто хотел, чтоб ты знала, — добавил спокойно.

Твои волосы чуть отрасли и касались ушей. Воротник твоей тёмной ветровки был поднят. Я поправила свой и сказала:

— А я понятия не имею, кто мой отец. Мать дала мне дедулино отчество. Я думаю, она и сама не уверена, кто он.

— Не злись на неё, — ответил ты мудро. Твоя мудрость всегда раздражала меня! И в тот раз резанула по нервам.

— Иногда это сложно, — ответила я.

Ты думал, что я говорю о сегодняшнем дне. Но я говорила о прошлом. В котором случались моменты похуже. Когда она била меня ремешком. И кричала, что лучше бы я не рождалась и вовсе. Правда, после рыдала, молила простить. Да! Такое возможно простить. Но забыть, никогда не получится.

— Смотри! — указал ты на небо.

Луна показалась из облака. Словно проснулась от долгого сна. Я замерла, глядя вверх. И стояла так ровно до тех пор, пока небосвод не закрыла твоя голова.

— Я никому не рассказывал, — шепнул, наклоняясь ко мне.

— Даже ей? — уточнила, имея ввиду Веронику.

— Никому, — повторил ты, пытаясь найти мои губы.

Я поддалась. И вкус поцелуя затмил неприятные мысли. Поделённые надвое, тяготы жизни уже не казались такими тяжёлыми. Мне было легко и спокойно с тобой. И только лишь ветер, холодный, осенний, настырно трепал мои пряди.