Твои актёрские техники были незабываемы. Ты их называла «этюдами». А мне в этом слове виделся красочный холст и мольберт. Ты была словно холст! Только что абсолютно спокойная, могла тут же заплакать. Меняла эмоции, как художник меняет цвета. Я так не умел. Я пытался тебя разгадать и не мог. Ты не давала мне шанса.
— Сейчас ты играешь? — хмурился я, пытаясь понять, ты ушиблась, или всего лишь играешь ушиб.
Но было в твоей разноцветной палитре несколько скрытых оттенков, видимых только лишь мне одному. Только со мной ты была настоящей! Говорила о жизни, о матери, плакала в эти моменты, когда вспоминала себя.
Вы часто ругались. Она не одобрила выбор профессии. Сулила тебе неудачи и крах. А я, убеждая в обратном, пытался увидеть истоки вражды. В голове не могло уложиться, как можно так не любить свою дочь? Такую как ты, не любить невозможно.
Помню, как-то поспорили с Женькой, кто из девчонок первей разревётся под грустную песню, которую он напевал. Я поставил тебя, но продул! Ты сидела, смотря в одну точку. Ты была далеко. Только тело твоё, твой задумчивый взгляд, оставались на этом диване. Лёлька пустила слезу. И я вытащил деньги.
— Япостелю тебе под ноги небо,
Стань птицей, освободись…
Я постелю тебе под ноги небо,
Только вернись, только вернись,
— бренчал на гитаре Женёк.
Даже Ника, и то прослезилась. А ты тихо встала, ушла. Я отыскал тебя в кухне, стоящей напротив окна и смотрящей на улицу.
— Ань? — подошёл осторожно, коснулся плеча.
— Я расскажу тебе тайны вселенной,
Стань смертью, дай мне покой.
Я расскажу тебе тайны вселенной,
Только вернись снова домой, — доносилось из зала.
Я обнял тебя, согревая. Ты дрожала, я думал, от холода.
— Вить, — прошептала порывисто.
— Что? — отозвался, вдыхая дурманящий запах твоих завитков.
— Поклянись, что не бросишь меня, — попросила ты шепотом.
Я ещё крепче тебя обхватил.
— Никогда в жизни, — ответил отчаянно. Так сильно желая озвучить тебе эту правду.
Но ты настояла:
— Скажи это вслух.
И я произнёс:
— Никогда ни за что я тебя не оставлю.
— Клянёшься? — ответила ты и уткнулась в мою полуголую руку.
— Клянусь, — прошептал, утопая в твоих волосах.
Мы постояли немного. И тут я подумал:
— А ты?
— Что я? — ты как будто забыла.
— Собираешься клясться? — ответил сурово.
Ты рассмеялась:
— Клянусь своей жизнью! Никогда ни за что не оставлю тебя.
Я задумался:
— Жизнью не нужно. Она слишком ценна. Давай лучше пальцем на левой ноге?
— Вот так ты уверен во мне? — ты развернула лицо, и полоска жемчужного света скользнула по нежным щекам.
— Я и в себе не уверен, — произнёс я задумчиво.
— Что? — ты разомкнула объятия, вырвалась, ткнула ладошками в грудь, — Ты значит, мне изменять собираешься?
— Изменять? Фу, как низко! — скривился, коснулся лица, — Слабаки изменяют.
Ты закатила глаза:
— А как ведут себя настоящие парни? — издевательски фыркнула ты.
— Настоящие парни, — я обвил твою талию, ладони скользнули чуть ниже, — Настоящие парни любят по-настоящему.
Твой взгляд загорелся огнём:
— По-настоящему, это как? — крутанула ты задом.
Мои ладони сползли на него. Я повелительно сжал половинки:
— Хочешь узнать?
Спустя пару минут мы уже целовались. Да так, что Санёк испугался, шагнув в темноту. Он застыл, наблюдая за нами. И только тревожная Лёлька зажгла верхний свет.
— Блин! Лёль! Ну, на самом интересном месте.
Мы разлепились, смеясь. Я вынул ладони из лифчика. Ты перестала массировать пах.
Кажется, не было в мире той силы, что могла отвернуть от тебя, моё сердце, мой разум. Я весь был тебе предназначен! Пленён твоим голосом, взглядом, твоей красотой. Ты была моей маленькой Музой, Богиней, которой я посвящал каждый вздох.
И ещё до того, как к ногам полетели букеты. До того, как твоё благозвучное имя блистало на вывесках и на столбах. До того, как поклонники стали тебя ассоциировать с Анной Карениной. У тебя появился фанат. Это я. Я фанател от тебя бесконечно! Я наслаждался тобой, моей юной актрисой. Я хотел, чтобы ты покорила Олимп, сам не зная ещё, каким оглушительным звоном внутри отзовётся его высота.