Как стать добрым

15

Впервые за долгие месяцы я зашла в книжный магазин — за подарком отцу на день рождения. Я не имела представления, что собираюсь купить, да он и сам не знал, чего хочет, не питая определенных книжных пристрастий. Так что я просто бесцельно скиталась вдоль полок. Раньше я частенько заскакивала в книжный и неплохо здесь ориентировалась, но теперь просто смутно паниковала. Я выбрала роман молодой писательницы и прочитала аннотацию на обложке: возможно, мне бы это понравилось. Я уже наполовину осилила «Мандолину капитана Корелли», когда съехала от Дженет, и, хотя на этом и застряла, оставалась надежда, что в новом тысячелетии я доберусь до другой книги. Но когда я попыталась решить, подойдет ли мне эта книга, в моем ли она вкусе, я внезапно поняла, что, похоже, навсегда утратила эту способность — решать и определять что-то для себя. Откуда мне знать, будет это мне интересно или нет? Мне, например, нравится массаж — когда мне разминают плечи. Я бы охотно провалялась неделю у бассейна, греясь на солнышке и подремывая. Еще меня бы несказанно порадовал большой холодный джин-тоник, после которого предстоит длительное безделье. Еще бы неплохо шоколаду. Но книга… Этот роман повествовал о чернокожей девушке, которая вследствие политических преследований вынуждена была покинуть свою африканскую родину и поселиться в Бромли, где влюбилась в молодого белого расиста-скинхеда, балетного танцовщика. «Перед вами „Billy Elliott“ в сочетании с „White Swans“ — это новая история „Ромео и Джульетты“» — гласила аннотация на задней обложке. Я поставила книжку на место — не потому, что эти слова производили кичливое впечатление, а потому, что лично меня никто не вынуждал покидать африканскую родину и я даже не жила в Бромли. В самом деле! Вот логика, которая помогала мне сохраниться. Но чем я тогда отличаюсь от Поппи, нашего семейного кота, погибшего под колесами на дороге, сплющенного, как… избавьте меня от необходимости описывать подобное зрелище. Правда, в отличие от него, я пыталась оставаться в трехмерном пространстве, избегая двухмерности, и все еще не выпустила кишки наружу. Но Поппи нравилось, когда его гладили, — вот и я обожаю массаж. Поппи любил рыбу, а я — шоколад. Поппи тоже любил нежиться на солнышке и отложил бы книжку обратно на полку по той же самой причине: поскольку все происходящее там его совершенно не касается. Меня так потрясло это сравнение, что я тут же, не медля ни минуты, купила книгу, не успев даже выбрать подарок отцу. Я не хотела превращаться в домашнее животное. Я не желала этого.

Биографии. Интересно, ему это понравится — читать чужие биографии? И чьи же? Гитлера? Монтгомери? Диккенса? Джека Никлауса?[68] Женщины из «Истэндеров», которая держала паб? Но в отце немного от типичного завсегдатая паба, как мне кажется, так что ему вряд ли понравится… О господи, Кейти. Это же никакой не паб. Смысл этой книги совсем в другом. Отец не смотрел «Истэндеров». Вот почему нет смысла покупать ему эту книгу. Наконец я заметила на столе новинок выставленный подарочный том и, уже направляясь к кассе, наткнулась на жизнеописание Ванессы Белл, сестры-художницы Вирджинии Вульф, женщины, которая, судя по отзыву в книжном обзоре, прожила «насыщенную и плодотворную жизнь». Я взяла эту книгу: посмотрим, что это такое — прожить насыщенно и плодотворно. Посмотрим, как это бывает. И, как только Дэвид с ГудНьюсом управятся со своей книгой «Как стать добрым», мы сможем сравнить.

Дэвид снова стал писать брошюры для компаний. Роман его больше не интересовал, и, даже если бы он вновь обрел свой дар «сердитости», он не смог бы развеять свой сплин на страницах местной газеты, потому что, развенчанный и свергнутый с престола, он давно преступил черту: на его месте появился, вероятно, еще более сердитый Самый Сердитый Человек в Холлоуэйе. Вот так, день за днем, люди становятся все сердитее. Процесс осерчания шурует вперед семимильными шагами, в ногу с прогрессом. Уровень сердитости Дэвида достиг своего потолка в поздние 90-е. Кто-то должен прийти на смену, побрюзжать во славу человечества. Он и не собирался вечно держать этот титул, как и Мартина[69] никогда не собиралась оставаться вечным чемпионом Уимблдона. Более молодой, более склочный народец приходит на смену. Новый малый будет взывать о закрытии общественных парков на основании того, что они как магнитом притягивают геев, собак, алкоголиков и беспризорников, — и мы не должны стоять в стороне. Победа за лучшим из людей.

В прежние дни спад сердитости в Дэвиде предвещал ее новый всплеск — он начинал неистовствовать, чтобы сохранить работу. Правда, теперь Дэвид мог вести в газете другую рубрику, совсем иной направленности, базирующуюся на книге, которую они писали с ГудНьюсом, но это никого не заинтересовало. Так что теперь он снова находился в унынии, и, если бы он заглянул ко мне в поликлинику, я бы непременно выписала ему какой-нибудь антидепрессант. Однако у меня он не появлялся. Дэвид по-прежнему проводил все свободное время с ГудНьюсом, собирая материал для книги «Как стать добрым», хотя найти свободное время становилось все труднее — теперь ему предстояло еще осилить кучу брошюр.

После долгих колебаний ГудНьюсу было предоставлено три месяца на самоопределение — с тем, чтобы он подыскал себе новое место жительства. Он сказал, что ценит все, что мы для него сделали, и понимает, что явился тяжким бременем для нашей семьи. Ведь мы, в конце концов, просто ячейка среднего класса, «ядерная семья», предоставленная самой себе на самовыживание, и он понимает это, и с уважением относится, ну и так далее. Сами понимаете, что это значит — что к нашей «ядерности» он относится с уважением. Мы знаем, что нас оскорбили, но нас это не особо волнует — меня, но крайней мере, точно. Дэвид сокрушался об этом каждый раз перед отходом ко сну, выражая удивление, почему это нам так приспичило оставаться ядерной семьей и почему бы нам не стремиться стать безъядерной зоной. Но сокрушался он уже не так убежденно.

Дети тоже выглядели какими-то подавленными. Они были потрясены моей вспышкой и тем, что мне пришлось рассказать о моем приятеле. На нас они теперь посматривали с опаской. Видимо, должно пройти некоторое время, может быть несколько месяцев, пока они не почувствуют, что тучи над головой рассеялись окончательно. Но сейчас мне их было просто жалко, они выглядели такими затравленными. Надо было как-то выводить их из этого ступора. Мы должны были приложить все усилия, чтобы они почувствовали себя в безопасности.

Что же касается меня, не думаю, что я была в депрессии. Это не то слово, и оно вовсе не отражает моего состояния. Меня уже не преследовали мысли о разводе — приятная дама-викарий решила все за меня. Мои девичьи фантазии о жизни после развода оказались несостоятельными, и теперь я понимаю, что никуда не денусь — во всяком случае, пока дети не станут взрослыми. На это уйдет еще… лет пятнадцать? К тому времени мне перевалит за пятый десяток, и мечта о мужчине типа героя Криса Кристоферсона из «Алиса здесь больше не живет» останется далеко позади. Вот так, не имея выбора, обретаешь добродетель. Это определенно просветляет сознание. Вполне возможно, что в один прекрасный день мы с Дэвидом сможем сказать друг другу: «А помнишь…?» — и будем смеяться над откровенным идиотизмом теперешних наших последних нескольких месяцев. Вот и все, что нам осталось. И правильно. Потому что нож лучше всего оставить там, куда его воткнули. Впрочем, возможно, я это еще раз проверю. Только для того, чтобы убедиться.

Мы как раз готовили стряпню на день рождения отца (мама накануне позвонила и предупредила, что «черное мясо»[70] ему противопоказано) — Дэвид купил настоящую деревенскую, не инкубаторскую, курицу, и она уже дозревала в духовке, когда прибежала Молли и спросила, что сегодня на обед.

— Ура! — закричала она несколько более возбужденно, чем того требовало сегодняшнее меню.

— Вот уж не знала, что ты так любишь курятину.

— Я не люблю курятину. Просто, значит, Брайен придет к нам сегодня в гости.

— Но сегодня же дедушкин день рождения.

— Какая разница? Мы же приготовили курицу. Ты обещала, что Брайен будет приходить всякий раз, когда у нас на обед будет курица.

Я, признаться, совсем запамятовала об этом обещании. Тогда оно казалось превосходной уверткой и компромиссом, ныне же выглядело совершенно бессмысленно — какой-то нелепой сделкой с Богом, заключенной закоренелым атеистом в удрученном состоянии и немедленно забытой, как только кризис миновал.

— Нет, Брайен сегодня не придет.

— Но он должен прийти! Ведь такой был уговор: он не живет с нами только потому, что ему разрешено приходить, когда у нас на обед курица.

— Дедушке может не понравиться общество Брайена. Не понравиться то, что к нам в гости, на его день рождения, приглашен совершенно незнакомый ему человек.

— Зачем тогда было обещать, если тут же нарушаешь обещание?

Затем, что я как-то совершенно не задумывалась о последствиях. О том, что это вызовет подобные осложнения. Мне нужно было найти выход из тупиковой ситуации, и я готова была воспользоваться любой лазейкой, любым компромиссом. Потому что Брайена нам хватало с головой, уже после той, первой, встречи. Потому что он тоскливая и занудная личность, которая так и норовит склюнуть любую крошку брошенного добра, точно утка на зимнем пруду.

— День рождения не в счет. Я вовсе не имела в виду, что он будет заявляться на день рождения. Это семейный праздник.

— А разве ты говорила ему, что дни рождения не считаются?

— Молли права, — заявил Дэвид. — Мы не можем разбрасываться пустыми обещаниями перед людьми. Особенно перед такими, как Брайен.

— Брайен не придет на обед в честь дня рождения моего отца, — заявила я беспрекословным тоном. Еще бы, пусть только попробует. Разве это и так не ясно? Совершенно очевидно.

— Значит, ты обманщица. Так получается, — сказала Молли.

— Прекрасно. Пусть будет так.

— Тебе даже все равно, что тебя назвали обманщицей.

— Нет. Не все равно.

— Ладно. Я тоже тогда буду обманывать, когда мне это выгодно.

Тут я поняла, что роль Дэвида в этом кухонном скандале вовсе не так уж невинна.

— Ты нарочно купил курицу? — спросила я в лоб.

— Нарочно? Как можно купить курицу «нарочно»? Я купил ее без всякого подтекста.

— Рассказывай!

— Нет, в самом деле. Взял первое, что подвернулось под руку. Если ты это имеешь в виду.

— Ты превосходно знаешь, я совсем не это имела в виду.

— Ладно. Признаюсь, меня свербила мысль насчет Брайена и твоего обещания, когда я опускал курицу в тележку в супермаркете.

— Значит, ты хотел поймать меня на слове?

— Мне тогда и в голову не приходило, что ты к этому так отнесешься. Мне казалось, твое обещание вполне искренне и сделано от широты души.

— Лжец.

— То есть ты хочешь сказать, я должен был понять все как раз наоборот? Даже несмотря на то, что ты сказала это от чистого сердца?

— Вот куда мы начинаем скатываться, Дэвид? В куриные обеды?

— Не знаю, что нам еще осталось. Я не могу раскачать тебя ни на что другое.

— Я хочу лишь одного — чтобы у моего отца был нормальный день рождения. И чтобы он чувствовал себя у нас комфортно. Я слишком многого прошу?

— Это твой постоянный вопрос. Или один из его вариантов.

Наконец мы приняли компромиссное решение. На следующий вечер после дня рождения отца мы снова зажарим курицу и пригласим Брайена, таким образом выдержав дух Брайеновского соглашения. Такой принудительный послепраздничный обед должен будет примирить нас с действительностью и сделать мир немножечко лучше, чем он был до того.

Ладно, Ванесса Белл. Она была художницей, так что, знаете ли, ей было легче прожить прекрасную жизнь, чем тому, кому приходится иметь дело с мисс Кортенца, Безумным Брайеном и всеми наркоманами Холлоуэйя. К тому же у нее были дети не от одного мужа, что, естественно, является показателем жизненной плодотворности и насыщенности. Да и мужчины вокруг нее околачивались, положа руку на сердце, несравненно интереснее и талантливее, чем Дэвид и Стивен. Это были богемные писатели и художники, а не люди, пишущие заказные брошюры для компаний. И пусть они ходили с вечно пустыми карманами, но умели прожить жизнь с шиком. А с шиком легче всего прожить насыщенную и плодотворную жизнь и сделать мир прекраснее, пусть хотя бы только для себя.

Я застряла, еще не добравшись до середины книга, уже уверенная, что дальше сюрпризов не будет и Ванесса Белл мне не помощница. Ну да, мой братец может славно закончить свои годы, набив карманы камнями и прыгнув в реку, как поступила ее сестра, но кто еще из моих знакомых прожил «насыщенную и плодотворную жизнь»? Это стало неосуществимо. Недостижимой стала такая жизнь для людей, которые зарабатывают себе на хлеб насущный, для тех, кто живет в городе, закупается в супермаркетах, смотрит телевизор, читает газеты, водит автомобиль, питается размороженными пиццами. Более насыщенная жизнь становится доступной при определенном избытке материальных средств и везения. Но нам она не грозит. Да и вообще, нельзя быть насыщенным и плодотворным до бесконечности. Давайте лучше не лезть в эти дебри.

Я была уверена — спасет меня не пример Ванессы Белл, но тот факт, что я о ней читаю. Я больше не хочу быть раздавленным на дороге котом Поппи. Съехав от Дженет, я вернулась домой с обостренным чувством потери. Сначала я не могла даже в точности определить, что же у меня такое отняли. В самом деле, что? Бывших соседей, возможность спать в своей, отдельной кровати или что-то еще? И лишь в третий или четвертый раз хлопнув дверью перед мужем и детьми, чтобы вернуться к книжке и выяснить, чем жизнь Ванессы Белл лучше моей, я наконец смогла понять, в чем тут дело. Возможность читать в одиночестве и без помех — вот что я утратила, возможность отступать все дальше и дальше от мира, пока не найдешь пространство, где еще можно продохнуть. Сразу после переезда квартира Дженет казалась такой огромной, просторной и спокойной, но книга произвела на меня впечатление еще большей пустоты. Закончив читать ее, я начну другую, может быть даже потолще, а за ней следующую, и так я буду увеличивать пространство в собственном доме, пока он не превратится в особняк, полный комнат, где меня уже не отыскать.

Что со мной произошло? Почему я взяла себе в голову, что это все для меня недоступно, что у меня нет времени на прекрасную жизнь, насыщенную и плодотворную? Ведь она рядом, она доступна: вот, продается повсюду, торчит на полках даже на Холлоуэй-роуд. Нужен всего-то проигрыватель, несколько CD-дисков и пяток романов, что в целом составит смехотворную сумму в три сотни фунтов. Триста фунтов за целый особняк! Вы только представьте, что запрашиваете ссуду в банке на строительство в триста фунтов. Да любой социальный менеджер, отпускающий кредиты, тут же выложит вам их наличными из собственного кармана! А я могу даже урезать эту жалкую сумму, предусмотренную на строительство личного особняка — сходить за книгами в общественную библиотеку, а диски одолжить на время у знакомых… но проигрыватель нужен все равно. Без него мне не обойтись. Я хочу слушать в одиночестве — без свидетелей, наедине. Мне вовсе не нужно, чтобы кто-то при этом присутствовал, я хочу заткнуть последнюю дырку во внешнюю реальность, герметично закупорив свой мирок — хотя бы на полчаса в день. Только подумать, сколько можно прооперировать катаракт или ячменей на триста фунтов. И сколько уйдет времени, чтобы заработать такую сумму, у азиатской девушки, сборщицы на конвейере. Имею ли я право, оставаясь «доброй», тратить столько денег на переоцененные потребительские товары? Не знаю. Но без них мне тоже никуда не деться.

Последние три дня шел проливной дождь — такого не упомнят даже старожилы. Такой дождь, по идее, должен пролиться после ядерного удара: реки выйдут из берегов и затопят страну, люди будут переходить проспекты вброд, обкладывать дома мешками с песком и побросают свои автомобили. Лондонский транспортный поток постепенно сойдет на нет и заглохнет, перестанут ходить поезда и автобусы, набитые, точно сандвичи с человечиной, с торчащими из окон конечностями. День и ночь напролет установится тьма, из которой будет доноситься жуткий нестихающий вой. Если вы верите в призраков, тех самых призраков, что вечно обречены пугать нас и преследовать, потому что умерли ужасной мучительной смертью или совершили ужасные злодеяния с теми, кого любили, тогда это ваше время — вы их вдоволь насмотритесь.

Последний раз такой дождь зарядил в 1947 году, как сообщили в программе новостей, но тогда это был простой каприз природы. А в этот раз мы имеем дело с иным явлением — мы просто запустили планету и поэтому тонем. Мы столько ее терзали, так и коверкали законы природы, что теперь пожинаем горькие плоды. Все это напоминало конец света. Даже наши дома, которые обошлись кое-кому в четверть миллиона фунтов, не предлагали нам прибежища, в котором можно укрыться и не обращать внимания на происходящее снаружи, — все они были слишком старые и обветшалые. Ночью в окнах сверкали молнии и дребезжали стекла, так что ни о каком ощущении надежности и речи быть не могло. Уверена, я не единственная, кто вспомнил в эту ночь про Обезьяну и его бездомных товарищей.

Только мы сели за стол, как вода стала проникать в кухню, пробиваясь под балконную дверь. Сток снаружи, устроенный не по уму, в канаве между домом и садом, уже не справлялся с потоками воды. Дэвид откопал в кладовке под лестницей пару старых резиновых сапог и плащ с капюшоном. Облачившись в этот наряд грибника, он отправился посмотреть, в чем там дело.

— В сточной канаве полно мусора, — прокричал он из-за дверей. — И еще хлещет из желоба у комнаты Тома.

Он разгреб, что мог, на улице, и мы отправились наверх решать проблему с желобом.

— Там все забито листвой, — сообщил Дэвид, высунувшись из окна и держась за ветхую раму, которая — бросилось мне в глаза — давно требовала замены. — Не достать… Палку бы.

Молли сбегала вниз и принесла метелку с длинной ручкой. Дэвид, встав коленями на подоконник, стал ковырять ручкой метелки в желобе.

— Дэвид, остановись, — сказала я. — Это небезопасно.

— Все в порядке.

Он был в джинсах, и мы с Томом вцепились в задние карманы, удерживая его, а Молли трогательно обнимала нас сзади. Конечно, случись что — ей нас не удержать, но все равно было приятно. Вот она, моя семья, в полном составе, пронеслось у меня в голове. И я, несмотря на всю тщетность моего существования, способна удержать ее. Я могу жить этой жизнью. Я могу, могу. Это искра, которую я хочу сберечь навсегда, это шипение жизни в батарейке — просто в неверный момент я поймала отсверк ночного неба за Дэвидом и вот теперь смогла убедиться, что там совершенно пусто.