Канонир Кейд

ГЛАВА 17

— Санни! — Бледная, растрепанная Полли тигрицей метнулась к смотровому креслу, где лежал, захлебываясь в голодном плаче, завернутый в одеяло ее ненаглядный малыш. — Что вы с ним сделали, доктор?! Где его…

— Успокойся, парень отлично себя чувствует, — широко улыбаясь, заверил ее Тони. — И запомни: ему больше н и ч е г о не нужно! Хотя кушать он, разумеется, очень даже хочет.

Без маски лицо ребенка казалось каким-то непривычно голым. Полли завороженно вглядывалась в него несколько секунд, потом недоверчиво покачала головой:

— Все-таки я ничего не понимаю. Как же он может дышать просто так, без маски?

— Я тоже этого не понимаю, — честно признался Хеллман, — но мне не оставалось другого выхода. Я попробовал убрать ее совсем — и вот, как видишь, сработало! Похоже, мы имеем дело с редчайшим феноменом "врожденными марсианскими легкими". Отсюда все его предыдущие беды с кормлением.

— Я все равно не понимаю. Марсианские легкие встречаются у людей не так уж редко. Я всегда думала, что они не мешают никому дышать нормальным земным воздухом. Почему же у Санни по-другому?

Тони беспомощно пожал плечами. Он чувствовал себя разбитым и побежденным, но ему было наплевать, лишь бы с малышом все было в порядке. В данный момент только одно имело значение: Санни Кендро дышал марсианским воздухом, потому что ему так больше нравилось. Этим, кстати, объяснялись его постоянные попытки дышать через рот во время кормления. При этом маска на носу давала обратный эффект: вместо того чтобы побуждать ребенка вдыхать носом обогащенный кислородом воздух, она заставляла его задыхаться в те моменты, когда он не мог дышать через рот. В конце концов Санни приспособился дышать ртом, даже когда тот был закрыт материнской грудью. А вот с пластиковой соской у него ничего не вышло. Соска полностью перекрыла этот канал, и малышу поневоле пришлось вдохнуть избыток кислорода через нос, что и привело к появлению тревожных признаков типа покраснения и удушья.

— Сейчас мы отнесем его домой и снова попробуем накормить, — сказал доктор, — хотя я уверен, что с этим теперь трудностей не возникнет.

Он взял ребенка, сам завернул его в одеяло и наотрез отказался дать понести конверт матери. Они вышли из палаты через боковой выход и направились к дому Кендро.

Перед самым уходом Тони задержался и прислушался. Из его кабинета доносился приглушенный стенами стук клавишей пишущей машинки. Стук сливался в непрерывное стрекотание, и Тони мысленно поздравил себя, что не стал тревожить журналиста. Очевидно, предыдущие встречи и беседы так его вдохновили, что он всю ночь просидел за работой. Весьма вероятно, Грэхэм воспринял бы любое вмешательство в эти часы с тем же недовольством, что и сам Хеллман.

Джим тоже был поражен, увидав сына без привычной маски. Анна уже оправилась от обморока и сидела на кушетке. Лицо ее выглядело бледнее обычного, но в целом она казалась вполне нормальной и здоровой. При их появлении она вскочила и принялась наводить порядок в детской, собирая и укладывая по местам одеяла, разбросанные пеленки и другие детали детского туалета.

— Я говорил, чтобы она еще полежала, — виновато развел руками Джим, — но она сказала, что прекрасно себя чувствует.

— Ты бы и в самом деле не увлекалась, Анна, — предостерегающе сказал Тони.

— Но я и вправду себя прекрасно чувствую, — упрямо отмахнулась девушка. И я понятия не имею, отчего со мной приключился этот дурацкий обморок! Прошу прощения за беспокойство…

— Полли! Немедленно в постель! — начал распоряжаться доктор, пропустив мимо ушей дальнейшие слова ассистентки. — Тебе необходимо поспать. Вчера точнее, уже сегодня — на тебя навалилось слишком много, да еще все сразу. Ступай! Джим, тебе сидеть с ребенком. Выдюжишь? Тогда перемени пеленки, и сейчас мы все будем его кормить.

Джим склонился над сыном со счастливой улыбкой. Его большие руки немного путались в маленьких кусочках ткани. Тони развалился в кресле и закрыл глаза.

Санни беспрерывно орал, требуя пищи.

— Док, я все никак не возьму в голову, как вы смогли догадаться? Не открывая глаз, Хеллман монотонно повторил для Джима ту же версию, что раньше сообщил Полли.

— Ладно, готов поверить вам на слово, — сказал Кендро после глубокого раздумья. — Но будь я проклят, если хоть чего-нибудь понимаю! Все готово, док!

Тони поднялся.

— Тебе показать, как пользоваться бутылочкой? Если хочешь, конечно.

— Вот, держи, — сказала Анна, оттеснив доктора. — Давай вместе.

Покраснев как от натуги, здоровяк Джим с тысячью предосторожностей засунул соску в рот ребенка. Затем поднял голову и расплылся в широченной улыбке. Глаза его подозрительно поблескивали.

— Ну и как вам это нравится? — прошептал он с нескрываемой гордостью.

Санни старался вовсю, торопясь и жадно причмокивая, как будто не ел по меньшей мере неделю. В считанные минуты он высосал все три с половиной унции, после чего отвалился от бутылочки и мгновенно заснул. Дыхание малыша было ровным и регулярным.

— Дитя Марса, — негромко сказала Анна, глядя на спящего. — У тебя настоящее дитя Марса, Джим.

— Похоже на то, — довольно согласился Кендро.

— Джим, — вмешался доктор, — кому-то надо посидетьс ребенком до утра. Я уже на пределе, а Полли необходим сон. Одна надежда на тебя.

— Конечно, Тони, можешь не сомневаться, — энергично кивнул Кендро, не отрывая восхищенного взгляда от личика сына.

— Надевай свою парку, Анна, и не спорь с врачом! — повелительным тоном приказал Хеллман. — Сейчас я отведу тебя домой и постараюсь выяснить, с чего это вдруг тебе приспичило грохнуться в обморок. Собирайся, пошли!

— У меня просто голова немного болит, — торопливо заговорила Анна, когда они вышли на улицу. — Наверное, мне нужно как следует выспаться. Последнее время я веду не очень правильный образ жизни.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла скомканной.

— У всех нас плоховато с режимом, — согласился Тони.

Они вошли в дом, доктор бегло осмотрел девушку и решил, что одним аспирином тут не отделаешься. Набрав в шприц пару кубиков сильного успокоительного, он сделал ей укол в руку. Спустя минуту Анна расслабленно разлеглась в кресле. Щеки ее немного порозовели.

— Гораздо лучше, — призналась она с благодарной улыбкой.

— Ты ни о чем не хочешь со мной поговорить?

— Я… Наверное, мне лучше поспать.

— Тогда офаничимся голыми фактами. — Хеллман протянул руку и ощупал голову девушки. — Ушибов нет. Может, с похмелья головка болит?

— Может быть, — с вызовом ответила Анна.

— Ах, какая испорченность! Неужели с той единственной рюмки, что ты выпила вместе с нами?

— Да, с той самой, черт побери!

Тони слегка испугался. Анна никогда в жизни не ругалась.

— Не слишком ли много загадок для одной ночи, милая? — мягко сказал он. — Расскажи мне.

— Надо, наверное, — нехотя заговорила Анна. — Только полный идиот станет врать своему врачу, адвокату и так далее. — Она замялась в нерешительности. Ты только не смейся, но у меня не совсем обычный мозг. Знаешь, как у людей, которых принято считать ненормальными. Я тоже ненормальная, но по-другому.

— Продолжай.

— Я сама долгое время ни о чем не подозревала. Эта моя особенность она чем-то похожа на телепатию, хотя на самом деле мне очень редко удается отчетливо читать чужие мысли. Вообще-то я с детства отличалась повышенной чувствительностью, только сначала не понимала, что со мной происходит. Но позже это свойство стало развиваться… Я никому об этом не рассказывала. Никому и никогда!

Она жалобно посмотрела на Тони, словно ища сочувствия.

— Ладно, доскажу до конца. Впервые я стала задумываться, когда мне исполнилось двадцать. По этой же причине я выбрала такую редкую профессию, как стеклодув. Если твой мозг с утра до вечера полон обрывков чужих мыслей и эмоций, поневоле начинаешь искать что-нибудь индивидуальное и уединенное. Я и на Марс отправилась, потому что на Земле было слишком "шумно".

— Так вот почему из тебя вышла такая замечательная медсестра, хотя у тебя нет ни специального образования, ни диплома, — понимающе кивнул доктор.

— С тобой легко работать, — с лукавой улыбкой призналась Анна. — Большую часть времени, я имею в виду. Но иногда ты так злишься!

А Хеллман мысленно перебирал в голове все те случаи, когда она оказывалась на месте до того, как он ее звал, или подавала необходимый инструмент в то мгновение, когда он успевал о нем только подумать.

— Ты только не расстраивайся из-за этого, Тони. И мне бы очень не хотелось бросать работу в больнице. Ты не бойся, я не слышу твоих мыслей — я слышу лишь твои чувства. На самом деле, таких, как я, немало. Ты сам, наверное, давно заметил во мне что-то странное. Но разве это так уж ужасно? — Голос ее сделался умоляющим. — Пожалуйста, Тони, постарайся относиться к этому как, скажем, к умению вкусно готовить или быстро считать в уме.

— А я вовсе и не собираюсь расстраиваться! — бодро заявил Тони и тут же почувствовал, как бесполезна и бессмысленна его наигранная бравада. Это был тот самый случай, когда от собеседника в буквальном смысле невозможно скрыть владеющие тобой эмоции. Не стоило даже пытаться. — Не сердись на меня, девочка. Я постараюсь взять себя в руки. Ты ведь ощущаешь сейчас, как я это делаю? Пойми, все это так ново и неожиданно… Одним словом, мне надо сначала как-то свыкнуться, что ли… Дай мне немного времени. — Он задумался на мгновение и задал неожиданный вопрос: — А ты понимаешь, как работает этот механизм у тебя в мозгу?

— Не очень. Я просто слышу эмоции других людей. Между прочим, люди тоже более остро ощущают мое настроение. Ты знаешь, как у меня это впервые проявилось? Еще на Земле, когда я жила в Чикаго. Я тогда была совсем юной, даже двадцати еще не стукнуло. На меня напал хулиган. Улица была пустынная, темная. Я побежала, но он бежал быстрее и скоро догнал. И в этот момент у меня в голове как будто что-то щелкнуло: я перестала принимать и начала передавать. Не знаю, как это получилось, но я транслировала весь свой ужас, омерзение, протест намного сильнее, чем это доступно нормальным людям. Ты понимаешь меня, Тони?

— Наш словарный запас не рассчитан на описание подобного рода переживаний, — заметил доктор, — но я тебя очень хорошо понимаю. Что было дальше?

— Он упал на тротуар и начал биться в корчах, как выброшенная на берег рыба. А я побежала вперед, не оглядываясь, пока не добралась до людного перекрестка. Я потом просматривала газеты, но в них об этом ничего не писали, так что с тем парнем, наверное, ничего страшного не случилось.

Анна замолчала, вскочила с кресла и нервно заходила по комнате. Потом подошла к окну и долгое время стояла, вглядываясь в окутанные ночным мраком просторы Лакус Солис. Когда она снова заговорила, голос ее дрожал от напряжения:

— Прошу тебя, Тони! Все не так плохо, как кажется. Я не умею передавать сознательно и в любой момент, когда мне этого захочется. — Анна повернулась к Хеллману. Теперь голос ее стал больше походить на нормальный. — Люди обычно не держатся так о т к р ы т о, как тот тип на улице. Кроме того, чтобы повторить подобное, необходим особый эмоциональный настрой. Вот сегодня, к примеру, я пыталась транслировать, но ничего не вышло, хотя я старалась изо всех сил. Поэтому и голова болит.

— Сегодня?

— Да. Потерпи минутку, я тебе скоро все расскажу. А сейчас… Я говорила, что никому и никогда не открывала свой секрет. Пойми, Тони, для меня очень важно, чтобы ты, именно ты, выслушал до конца мою исповедь. Ты первый и единственный человек на свете, которому мне самой хотелось открыться. Но я не уверена, найду ли силы выдержать, если буду все время чувствовать твою настороженность и страх.

Анна умолкла и перевела дыхание.

— Давай я попробую договорить по-своему. Я постараюсь ие обращать внимания на твои эмоции, а к концу рассказа, быть может, они у тебя сами собой изменятся к лучшему. Так вот, после того случая в Чикаго я устроилась на работу в одну контору. Со мной работала девушка, которая почему-то с первого дня сильно меня невзлюбила. Представляешь, каково мне было сидеть на своем месте и восемь часов в день ощущать поток враждебных эмоций? Сколько раз я пробовала переключиться и направить в ее мозг что-нибудь дружелюбное или успокаивающее, но все мои усилия шли прахом. Ее чувства были для меня открытой книгой, и в то же время я не могла в них проникнуть. Она настолько меня ненавидела, что оказалась органически не в состоянии что-либо от меня принять. Это очень важный момент, Тони! Это доказывает, что любой человек, и ты в том числе, может без труда защитить свое сознание от чужого проникновения. Ты ведь веришь, что я тебя не обманываю, Тони?

Хеллман ничего не ответил. Прежде он должен был сам обрести уверенность, потому что знал — она раскусит любую ложь. Лучше уж промолчать, чем пытаться в ее присутствии выдать желаемое за действительное. Он встал и подошел к ней, по-прежнему не решаясь заговорить.

— Ой, какой же ты дурачок! — тихо засмеялась Анна. — Большой, добрый и беззащитный дурачок! Помнишь, я сказала, что мне с тобой легко работать? Это потому что ты такой хороший и добрый. Большинство людей завистливы, а многие — так просто вредины. И эмоции у них неприятные, как вонь. А ты совсем другой. Даже когда ты злишься, это добрая злость, честная, справедливая. Тебе не нравится унижать людей, сводить счеты, использовать в своих интересах. Ты просто очень хороший человек! — Она лукаво усмехнулась. Ну вот, теперь я, кажется, наговорила лишнего.

Тони затряс головой:

— Ничего лишнего! Все хорошо, девочка! Все в полном порядке.

В глазах Анны стояли слезы. Он склонился над ее лицом, автоматическим движением достал из раскрытого саквояжа бинт, взял девушку за подбородок и, как маленькому ребенку, осторожно промокнул уголки глаз.

— Можешь продолжать, — кивнул доктор. — И не волнуйся больше по поводу моих эмоций. Так что с тобой случилось сегодня ночью? Почему голова болит? И что это за странный обморок? Боже, какой я идиот! Конечно! Ребенок стал задыхаться и корчиться — и тогда ты закричала. Ты закричала, умоляя перестать тебя душить!

— В самом деле? Не помню. Мне казалось, я только подумала об этом. Ты знаешь, у меня в голове все смешалось. Это было ужасно! Ощущение колоссального дискомфорта: как будто ты задыхаешься, тонешь, вот-вот разорвешься изнутри. И голод. Жуткое чувство голода. И все это навалилось на меня с такой невообразимой силой, что я сама чуть не взорвалась. Очень странно. Дети не испытывают таких сильных эмоций. Возможно, здесь усилителем послужил инстинкт самосохранения. С другой стороны, Санни — очень "громкий" малыш. Когда он появился на свет… — Анна поежилась, словно от холода. — Я была страшно рада, что ты тогда услал меня из палаты. Не знаю, смогла бы я удержать себя в руках. А когда пришел Джим, я сосредоточилась на его чувствах, да и дверь была закрыта. Но это все не важно. Ты спрашивал про обморок. Санни виноват, конечно, но вряд ли бы я потеряла сознание, не проведи я больше часа за работой в одной комнате с Дугласом Грэхэмом. Он…

— Грэхэм?! — зарычал Тони. — Ты хочешь сказать, что этот негодяй осмелился…

— Тони! Как тебе не стыдно? А я-то думала, тебе все равно. Впервые за последние часы смех ее звучал весело и беззаботно.

Хеллман не успел еще сообразить, что сам себя выдал, как Анна внезапно замолчала и сделалась необыкновенно серьезной.

— Нет, Грэхэм ко мне не приставал, если это тебя беспокоит. Отрицательный заряд исходил из его рукописи. Точнее, из его головы во время работы над рукописью. Я знаю, что он чувствовал. Им попеременно владели злоба, раздражение, презрение. Казалось, на душе у него какой-то нарыв. Так ведут себя люди, которые собираются кому-то отомстить или сделать больно. И все его эмоции каким-то образом были связаны с рукописью. Он писал о нашей колонии и — честное слово, Тони! — мне стало страшно. Но я не могу быть уверенной в том, что он замышляет недоброе. Теперь ты сам видишь, в чем тут загвоздка? Я пыталась транслировать ему, но Грэхэм как будто отгородился глухой стеной. В результате я ничего не добилась, кроме головной боли.

— Понятно, — кивнул доктор. — А потом, когда ты пришла к Кендро и началась катавасия с ребенком, у тебя уже не осталось сил самой поставить барьер. Расскажи-ка мне поподробней о Грэхэме. Даже если ты ни в чем не уверена, попробуем вместе проанализировать его мысли и чувства.

— Когда Джим меня разбудил, мы с ним вместе пошли в больницу, Грэхэм работал в твоем кабинете. Спросил, из-за чего шум. Я ему рассказала. Он выслушал и стал задавать вопросы, пока не вытянул из меня самые мелкие подробности. И все это время я ощущала нарастающие в нем раздражение и злость. Потом он снова уселся за машинку и начал печатать. Чувства его становились все сильнее, так что у меня голова закружилась. Тогда я попыталась транслировать, но не смогла пробиться. Вот и все, собственно.

— Значит, ты не знаешь точно, о чем он думал, когда испытывал все эти отрицательные эмоции?

— Откуда же мне знать?

— Ну, тогда нам не о чем беспокоиться, — со вздохом облегчения сказал доктор. — Ты совершила вполне естественную ошибку. Чувства Грэхэма были направлены вовсе не против нашей колонии. Дело в том, что вечером, после твоего ухода, мы с ним поговорили, и журналист твердо пообещал выступить на нашей стороне. И писал он, кстати, как раз о том бедственном положении, в котором мы все оказались по вине наркодельцов и безответственных правительственных чиновников. Нисколько не сомневаюсь, что при этом он злился, но не на нас, а на Белла с Бреннером.

— Может быть, ты и прав, — сказала Анна с ноткой сомнения в голосе. Как-то не очень похоже все это воспринималось. С другой стороны, кто знает? — Она тряхнула головой и расслабилась. — Знаешь, я так счастлива, что открылась перед тобой! Я ведь не знала, что вы договорились, и была уверена, что он замышляет какую-то гадость против Сан-Лейк-Сити.

— Можешь больше не волноваться. Между прочим, кое-кому давно пора в постельку. — Тони подошел к креслу, взял девушку за руки, поднял и прижал к груди. — Мы с тобой обязательно во всем разберемся, девочка, даже если для этого мне придется пересмотреть кое-какие взгляды и отказаться от кое-каких привычек. Мы справимся, правильно?

— Непременно справимся, Тони, — прошептала она, с улыбкой глядя ему в глаза.

Он должен был отпустить ее, но почему-то не сделал этого. И тут же густо покраснел, сообразив наконец, что его эмоции в данный момент отнюдь не скрыты за непроницаемой завесой. Но стоило Хеллману заглянуть в глаза стоящей перед ним молодой и красивой женщине, как все колебания мигом вылетели у него из головы. В них снова стояли слезы — слезы счастья. На этот раз доктор не полез за бинтом. Он наклонился и осушил слезы губами.

Тысячи мыслей завертелись у него в мозгу безумным круговоротом. Все смешалось: Земля, Белл, колония, прошлое и будущее, недавний полет и соблазнительная фигурка Би Хуарес. Но на первом плане всегда была Анна нежная, терпеливая, добрая, понимающая…

— Анна! — произнес он хрипло и тут же поправился, потому что никогда не любил этого имени. — Энеи, любимая!

Энеи звали симпатичную девчушку из его детства, в которую маленький Тони Хеллман был тайно влюблен.

Он выпустил ее руки и обхватил ладонями повернутый к нему овал лица. Голова его медленно склонилась. Он не испытывал нетерпения — одну только нежность и ровно разгорающуюся страсть.

Казалось, прошла вечность, пока их губы не оторвались друг от друга.

— Сберегает слова, не так ли, дорогая? — с тихим смешком сказал Тони.

— Да… дорогой, — прошептала она.

Оставалось сделать последний шаг. Он отбросил барьеры, смел преграды и усилием воли распахнул себя навстречу любимой. И она откликнулась. Сначала слились их руки, а вслед за ними и чувства. Им больше не было нужды задавать вопросы и получать ответы.

— Энеи! — вновь прошептал Тони и подхватил на руки теплое гибкое тело.