Капитан Весна

Глава девятая НЕВИДИМЫЕ БОЙЦЫ

В цветах, туманах и снегах миновал еще год. Все тяжелее становились лишения. На Восточном фронте бушевала война. Шли бои в Северной Африке. 8 ноября 1942 года там высадились войска союзников. Это еще не был долгожданный Второй фронт, но значительные вражеские силы оказались скованными военными действиями. В ноябре 1942 года к нам просочилась еще одна важная весть: Советская Армия возобновила наступление.

В газетах что ни слово — то ложь, но мы узнавали новости по иностранному радио. О многом передавали тайно, из уст в уста. Против этого всенародного «беспроволочного телеграфа» оккупанты оказались бессильными. Мы узнали, что на Волге началось невиданное сражение. И каждый вечер с лихорадочным нетерпением склонялись над картами Европы и Северной Африки, стараясь найти на них города, о которых упоминало радио, и отмечали новые рубежи и линии фронтов.

Мы понимали, что хищному зверю уже нанесен тяжкий удар, что он смертельно ранен. Сейчас от берегов Волги начиналось то неудержимое движение вперед, которое потом уже не прекращалось, пока советские войска не ворвались в Берлин.

К нам проникали и другие вести. Во всех районах Франции продолжались жестокие репрессии. Гестапо и полиция так называемого правительства Виши преследовали патриотов. Сажали их в тюрьмы, посылали в концентрационные лагеря Германии. Все усиливалась депортация[5]. Сотни тысяч, миллионы людей — женщин, стариков и молодых, даже детей — хватали во всех странах Европы и бросали за колючую проволоку лагерей. А там издевательствам фашистских палачей не было предела.

Отец невольно понижал голос, рассказывая нам о жестокости фашистов. Не от страха, но от какого-то инстинктивного стыда, непроизвольного отвращения. И, конечно, он чувствовал, что мы с трудом верим его словам и не можем представить себе эту оргию варварства и преступлений. Миллионы человеческих существ обрекались на голод, пытки, смерть, сжигались в печах крематориев в Бухенвальде, в Освенциме и во многих других лагерях.

И все же при всей нехватке оружия, при всех трудностях подпольной борьбы Сопротивление продолжалось и ширилось. Мы знали, что по всей стране сражаются группы Сопротивления. В сельских местностях, в горах формировались партизанские отряды, готовые где только можно наносить удары врагу.

Вот и у нас участились тайные вечерние собрания. На них приходили дядя Сиприен, учитель господин Дорен, мой отец, длинный Фредо и соседние жители гор. Мы знали, что каждый из них уже выполнил немало поручений. Хотя нас полностью не посвящали в курс дел, мы понимали, что эти собрания связаны с Сопротивлением.

— Нашим мальчикам скоро минет четырнадцать лет, — как-то сказал мой отец. — Пора уже им все узнать. Они могут быть нам полезны.

Прежде всего встал вопрос о создании убежища для партизан вблизи перевала. В прошлом году мысль о таком лагере пришлось оставить — место было небезопасное. Немцы собирались построить неподалеку от нас пост противовоздушной обороны. К счастью, этого не произошло. Позднее мы узнали, что для поста выбрали другой участок. В окрестностях нашей деревни по-прежнему было спокойно.

Отец все чаще и чаще отлучался из дому, и мы никогда не знали, скоро ли он вернется. Он уезжал в Тулузу, Марсель, Лион и нередко в другие города. Он возобновил связи кое с кем из старых парижских товарищей. Мало-помалу его отлучки стали более продолжительными. Мать снова с нетерпением поджидала почтальона Жана Лопеса. Бледная, прижав руки к груди, она следила за приближением горца. А он еще издалека размахивал конвертом или открыткой.

— Сестрица написала! — восклицал он с лукавой улыбкой: ведь Жан Лопес был посвящен во многие тайны.

Под этими пустяковыми письмами или открытками стояла подпись: «Ваша любящая кузина Маринетта».

В посланиях говорилось о погоде и о здоровье семьи. Самыми невинными словами отец рассказывал нам, что Сопротивление крепнет с каждым днем.

Нам случалось принимать постояльцев на одну ночь или на несколько дней. Это были бежавшие и преследуемые патриоты. В их числе — летчик союзной авиации. Он спустился неподалеку от нас на парашюте, и его проводили к дому дяди Сиприена. Нередко наши гости возвращались в глубь страны, а некоторых потаенными тропами провожали до испанской границы.

Мы не решались задавать им лишние вопросы. Впрочем, они отвечали только на те, на которые хотели отвечать.

— Осторожность, дети мои, прежде всего осторожность, — внушал нам дядя Сиприен. — Одно опрометчивое слово может подвергнуть опасности жизнь одного или нескольких человек.

Бертран и я были с ним согласны и горели желанием помочь, так как догадывались, что близко от нас организуются отряды Сопротивления.

Несколько раз, когда мы возвращались из школы, мама или Мария незаметно подавали нам знак, что кто-то занял отведенную для гостей комнату наверху.

— Все понятно, — отвечали брат и я.

Глаза у нас загорались. Мы следили, не приближается ли кто-либо к дому, и предупреждали наших, если вблизи появлялся посторонний.

Новый жилец обычно спускался поужинать с нами и погреться у очага. Летчик, приземлившийся на парашюте, вкратце рассказал нам, что с ним случилось. В момент приземления он вывихнул лодыжку и с трудом дотащился до ближайшей фермы. Хозяева спрятали его, выходили, дали гражданскую одежду и помогли связаться с надежными людьми. Невидимая цепь солидарности тянулась от города к городу, от селения к селению.

Когда зашла речь о том, чтобы проводить летчика до границы, вызвался Бертран, заявив, что очень хорошо знает самые глухие тропы. Я мог бы пойти вместе с ним. Больше никого не потребуется.

— Терпение, терпение! — улыбаясь, прервал его дядя Сиприен. — Не бойтесь: будет вам еще работа! Что до летчика, то мы уже приняли другие меры. Успокойтесь, мы о вас не забудем. Впрочем, вы нам уже и так немало помогли, хотя вам самим и трудно судить. Сколько поручений вы уже выполнили! Разве это пустяки? Связь очень важная штука, пожалуй, самая важная. Только ни слова, мальчуганы, ни гугу! Выдержка и осторожность! Вы меня поняли?

И верно, в последующие недели поручения участились: мы помогали поддерживать связь. Ходить в школу в Кастера нам уже не пришлось. Вначале родные думали определить нас в дополнительный класс неподалеку от Люшона, но при этом возникали серьезные трудности с жильем и питанием. Поэтому решили оставить нас пока в деревне, где мы могли быть полезны. Господин Дорен предложил заниматься с нами и подготовить к выпускным экзаменам за неполную среднюю школу. Как только случалось урвать время, он давал нам уроки. В свободные часы мы учились по составленному им плану и работали добросовестно.

Этот способ обучения был не так плох: видя, что мы часто ходим из Вирвана в Кастера, никто не усматривал в этом ничего особенного. Время от времени дядя Сиприен или учитель посылали нас передать что-либо в окрестные деревни. Там находились люди, которых нужно было о чем-либо уведомить, предостеречь или призвать к осторожности.

Как-то раз, придя к нам, отец заговорил о конце войны. Да, речь шла о конце. Ждать оставалось недолго — отец не сомневался в этом. Союзники должны скоро высадиться во Франции. Как усилило бы это героическую борьбу внутри страны! Патриотам не хватало оружия. На парашютах его сбрасывали слишком мало. Понятно, что отец теперь отлучался на все более долгие сроки.

Несмотря на все трудности, Сопротивление наносило оккупантам тяжелые удары внутри страны. Склады оружия, боеприпасов, продовольствия взлетали на воздух. Вражеские поезда катились под откос. Партизаны выходили из своих убежищ, спускались с гор и действовали против врага всё смелее. Во многих районах произошли уже настоящие бои с противником. Фашисты не останавливались перед самыми жестокими репрессиями. Сообщалось о расстрелах, публичных повешениях в некоторых городах юга, о целых селениях, снесенных с лица земли эсэсовцами, о домах и амбарах, подожженных огнеметами. И все время людей угоняли в Германию, и все время переполненные эшелоны шли в лагеря смерти.

В эти дни стали потихоньку напевать «Песню партизан»:

Мы были горды — мой кузен Бертран и я, — что принадлежим к этой армии теней, мужественной и бедной, порой лишенной самого необходимого, но с неизменным упорством защищающей родную землю. Дядя Сиприен теперь реже размышлял вслух, но не переставал думать о враге и был счастлив бороться с ним на свой лад. В конце концов мы узнали, что в нашем районе действуют несколько партизанских отрядов и групп Сопротивления. И приблизительно в это время заговорили о Капитане Весне.

Недалеко от Люшона Капитану Весне во главе соединения вольных стрелков удалось провести особенно смелый налет на гитлеровцев. С помощью хитрого маневра у врага похитили целый склад оружия, погруженный в несколько вагонов. В предместье Тулузы было сожжено крупное хранилище горючего. Это тоже было делом рук Капитана Весны. В другом месте сошел с рельсов состав с солдатами. Железнодорожный путь был поврежден на несколько дней. И эту диверсию тоже возглавлял Капитан Весна.

— Ну, Капитан Весна им покажет! — посмеиваясь украдкой, говорил нам дядя Сиприен. — Такого они нескоро поймают.

Приходил почтальон Лопес, размахивая толстой кожаной сумкой и потрясая палкой.

— Что слышно, почтальон?

— В Тулузе произошел взрыв, в отеле, занятом офицерами, взорвалась бомба. Зеленые бобы многих не досчитались.

— Опять Капитан Весна?

— Никто другой. Он разом повсюду и не попадается в лапы немцам.

Кто же этот Капитан Весна? Один человек или несколько? Неважно. Ведь каждый любил его и был душою с ним. Невидимый, неуловимый, он появлялся то здесь, то там и всякий раз одурачивал оккупантов. И как хорошо шло к нему его прозвище! Капитан Весна! Да, тот, кто неизменно возвращается. Тот, кто под порывами злого ветра пробирается по ложбинам сквозь густой туман, чтобы восторжествовать наконец над мраком, стужей и голодом.

Однажды вечером дядя Сиприен сказал нам:

— Смотрите в оба, ребята! Зорко следите за каждым, кто здесь проходит. Возможно, скоро у нас будут гости, много гостей.

Назавтра пришел господин Дорен и сообщил, что принято решение: близ дороги на перевал будет разбит партизанский лагерь.

В горах, неподалеку от еловой чащи, стояла хижина. Поблизости начали строить еще одну, и теперь хватит места, чтобы поселить первых обитателей. Несколько человек из соседних деревень пришли помочь нам. Мы пробыли целую неделю в горах у границы еловых лесов и альпийских лугов. Старую хижину привели в порядок. Новую выстроили на ближайшей поляне. Я уже хорошо управлялся с лопатой и топором.

«Топор в умелых руках, — говорил дядя Сиприен, — может заменить пилу и рубанок».

Хижины покрыли пластами коры и тесом. Я научился также сбивать доски без гвоздей. Кожа на моих руках пропиталась древесной смолой. С радостным чувством я рубил лес или что-либо мастерил, переходя с места на место в лесной глуши. Никто нам не мешал. Внизу, в лачуге папаши Фога, заросшей крапивой и терновником, по-прежнему стояла тишина.

В один из весенних вечеров мы возвратились домой усталые и довольные. Хижины наверху были готовы к приему людей.

Мама крепко обняла меня. Она и гордилась мной, и боялась за меня. От отца уже много недель не было известий. Мы думали, что он находится где-то вблизи Тулузы.

— Нет новостей — хорошие новости, — повторял дядя Сиприен. — Что бы ни случилось, мы будем знать, нас предупредят. Фернан так мне обещал, все предусмотрено. Если б этим мерзавцам когда-либо удалось сцапать его, нам бы сообщили. Но фрицам его не поймать: он очень осторожен и отлично их знает!

Эти слова должны были ободрить меня. Но мне казалось, что лицо отца отодвигается вдаль, что дорогие черты расплываются в тумане и я их больше никогда не увижу. Изо всех сил старался я воскресить в памяти образ отца. Передо мной возникали его черные насмешливые глаза, высокий лоб, чуть тронутый морщинами, темные волосы с проседью, худое загорелое лицо, осунувшееся за годы лагерной жизни. Его мягкий голос шептал: «Спокойнее, сын, не бойся!»

Я видел его тонкие, нервные руки, ловкие руки металлиста, которые так восхищали Сиприена, — руки, всегда готовые разобрать и починить любой механизм.

«У меня, — говорил дядя Сиприен, — ручищи грубые. Ручищи пахаря и дровосека. А у нашего Фернана руки механика».

«Всякие руки нужны, — смеясь, возражал отец. — В том числе и такие, чтобы держать перо. Неправда ли, господин Дорен?»

Работы у нас хватало, но она помогала нам легче переносить все невзгоды. Нужно было ходить в разведку, нужно было подготовить все к прибытию партизан. Пришлось позаботиться и о хлебе для лагеря, запасти много муки и каждую неделю выпекать из нее крестьянские караваи весом в пять килограммов. Правда, в нашей кухне, как и повсюду в округе, сохранилась старая печь для выпечки хлеба, дверца которой открывалась слева от очага под колпаком дымовой трубы. Чтобы снабжать партизан мясом, решили закупить побольше телят. Во всем этом нам обещали помочь жители Вирвана и окрестных деревень. Необходимо было также установить постоянную связь между Вирваном и маки. Фредо предложил воспользоваться мулами, которых он пас. Циркач разбирался теперь в горных тропах, как в собственном кармане. Животные прекрасно слушались его. На одну или на две ночи в неделю он всегда готов был отправиться в горы. А позднее партизаны сами наладят связь. В день нашего возвращения с гор мы пережили первую тревогу. Когда стемнело, к нам, возвращаясь с работы, зашел Фредо. Он рассказал, что встретил двух местных жандармов. Он был с ними знаком и остановился поболтать. Жандармы сообщили ему, что получены новые распоряжения по надзору за населением. В них указывалось на появление в районе подозрительных лиц. Жандармы добавили, что, по их сведениям, немцы заинтересовались нашими местами. Между комендатурой в Тулузе и полицией нашего кантона велись какие-то телефонные переговоры, в них упоминалось имя неуловимого Капитана Весны. О местных делах жандармы, конечно, знали больше, чем это показывали. В то время у нас с ними были неплохие отношения, и они намеками предупреждали нас о возможной опасности.

— Будьте осторожны! Не привлекайте к себе внимания, поменьше ходите взад и вперед, работайте, словно все прочее вас не касается.

Дядя Сиприен побежал уведомить учителя. Повсюду были разосланы гонцы, устройство партизанского лагеря временно отложили.

Наступила пора сенокоса. Я уже не был таким неумелым учеником, как в прошлом году. Длинная изогнутая коса, которой так трудно было орудовать, когда я впервые взял ее в руки, теперь ходила легко и уверенно. Косить было тяжело: ведь в Вирване редко попадались ровные, поросшие травой участки. Чаще приходилось косить на довольно крутых склонах, стараясь не ударять косой о сланцевые жилы, чтоб не зазубривалось лезвие.

Мы уходили на рассвете с косой на плече, привесив к поясу оловянную фляжку с водой для смачивания оселка. Изабелла сопровождала нас, неся большие грабли, изготовленные из гибкого дерева. Девочка перестала дичиться. Дочка Фредо больше не была такой худой и слабенькой, как в первые дни пребывания в нашей деревне; она пела и плясала возле нас, всегда готовая и поиграть и потрудиться. Ее лукавые глазенки блестели на миловидном загорелом лице. Изабелла стала хорошей пастушкой. По вечерам она помогала тете Марии доить коров. В дни занятий девочка ходила с деревенскими ребятишками в школу господина Дорена.

В моих воспоминаниях об этих мрачных годах Изабелла запечатлелась как прелестный живой огонек юности и надежды. Вот она склонилась с книжкой в руке над нашим грубым, выщербленным столом и прилежно готовит уроки. Ее тонкие пальчики терпеливо водят пером по бумаге.

Вот Изабелла идет в школу. За последнее время она очень выросла. Ее изящная, легкая фигурка скользит под весенней листвой. Когда она спускается по каменистым тропам, красный бант в ее черных волосах похож на горный цветок, качающийся в неясном утреннем свете.

А вот она резвится и поет со своими подружками.

Дыша чистым воздухом горных лугов, Изабелла окрепла. Она ловко кувыркается на свежем сене. Она хочет научить нас всем своим трюкам, но у нас нет ее гибкости и натренированных упражнением мускулов. Мы горные жители, привыкшие к тяжелому труду погонщиков скота, лесорубов, каменотесов. При виде моего неудачного сальто Изабелла звонко смеется. В ее смехе звенит серебро и хрусталь. Смех девочки улетает в светлую лазурь. Он парит на сверкающих крыльях, он сольется с чистым звоном колокола или наковальни, с песней ручейков и маленьких водопадов.

Под нами цветущая долина. На яблоневые сады и молочного цвета потоки как бы наброшены трепещущие радужные гирлянды. Далеко, очень далеко и все же так близко, что, кажется, до них можно дотянуться рукой, громоздятся глубокие снега. Их белые пласты в сиреневых и лазурных прожилках нависли над неподвижными лесами.

Изабелла полюбила наш край и жалела бы, если бы ей пришлось покинуть его. Длинный Фредо отказался от мысли найти работу в цирке или мюзик-холле. Не стало цирков, не стало мюзик-холлов. Поэтому он обосновался в Вирване, и, только познакомившись с ним ближе, мы должным образом оценили его и прониклись к нему уважением. Жена Фредо шила нам и соседям, помогала по хозяйству то одним, то другим, она зарабатывала немного, но, кроме денег, получала за свой труд корзины овощей и фруктов. Семья Беллини жила без особой нужды.

Мы были бы очень огорчены, если бы пришлось расстаться с ласковой Изабеллой, девочкой с точеными пальчиками и черными кудрями, которая, как крошечная фея, носилась по горным склонам.

Шли дни. Жара усиливалась. Однажды вечером в нашем доме собрались люди, скрывавшиеся от немцев. В течение недели они приходили один за другим. Некоторые спокойно прибыли в автобусе, другие пробирались по склону над долиной, останавливаясь в разных деревушках, прежде чем достигали Вирвана. Кое-кто ночью бесшумно приезжал на велосипеде.

Вначале казалось, что их очень много, и они напоминали мне осторожных муравьев, упорно ползущих во мраке со всех уголков страны. На самом же деле их было не более двадцати человек, и они разместились в нескольких домах Вирвана. Как-то ночью все пришли к нам, и мы проводили их в партизанский лагерь.

Поднимались привычным путем. Дядя Сиприен возглавлял, а господин Дорен замыкал колонну. Фредо на двух мулах вез вещевые мешки и чемоданы партизан. Бертран, я и три соседа-горца шли по бокам: мы следили, не появятся ли какие-нибудь подозрительные люди. Была чудесная июньская ночь, и в небе стояла полная луна. Впрочем, мы предпочли бы обойтись без луны, так как ее призрачный свет совсем некстати заливал окрестные горы. Мириады насекомых жужжали в воздухе. Ветер стих. Мы шли в ногу с дядей Сиприеном медленным, размеренным шагом, не произнося ни слова. Ничто не нарушало тишины, лишь иногда скатывался по склону камушек, поскрипывала подошва, задевшая за скалистый уступ, с глухим шумом срывался вниз ком земли. Молчаливые тени продолжали свой путь.

Часть этих людей прибыла из района Тулузы. Они объяснялись на сочном, раскатистом говоре гароннских равнин. Другие приехали из Парижа. Среди них оказалось четверо испанцев и один португалец, которые отказались поехать на работу в Германию и хотели сражаться за французскую землю.

Оружия было немного: всего один ручной пулемет уже устаревшего образца, полдюжины автоматов, несколько винтовок и охотничьих ружей, очень мало патронов. Однако партизаны считали, что это дело поправимое. Они добудут оружие!

Слева от нас осталась лачуга папаши Фога. Луна освещала ее облупившийся фасад. Крыша сарая обвалилась под прошлогодним снегом. Буйные заросли крапивы и терновника загородили тропинку у входа в дом.

Я подумал мельком о старом скряге, который скрылся неведомо куда. Потом в памяти возник образ старого господина Бенжамена. Нам так и не удалось узнать его судьбу. Ветер войны подхватил его, как осенний лист, и унес в неведомое. А где господин Пьер? От него мы тоже не получили весточки. Страшно было представить себе этих двух людей, в запломбированных вагонах отправленных в Германию. Что ждало их там? Опоясанные колючей проволокой лагеря и озверелые эсэсовские палачи.

У входа в еловый лес дядя Сиприен велел сделать привал. Люди столпились вокруг господина Дорена. Учитель тихим голосом объяснял им особенности местности: показал участок для будущего лагеря и уточнил, на каком расстоянии он находится от Вирвана и долины, ведущей в Люшон.

— Для боевых операций, — сказал господин Дорен, — вы будете пользоваться не той дорогой, по которой мы шли сюда. Сначала придется идти по горному хребту. Он приведет вас к другой долине, по ней вы и спуститесь с гор. Я покажу вам ее на карте. Но раз вы уже здесь, лучше поскорее освоиться с местностью… Все понятно, друзья мои?

Господин Дорен улыбался, поглядывая на стоящих вокруг него людей. Он и здесь оставался учителем и говорил ровным голосом, словно растолковывал трудный урок.

— Дорога на Вирван будет служить только для доставки людей и продовольствия… Договорились? Вы не слишком устали?

— Все в порядке, все в порядке! — ответило несколько голосов.

Возле меня молодой испанец поднял руку, обращаясь к господину Дорену.

— Y la tierra de Espana, donde està?[6]

— Прямо перед нами, — ответил по-испански учитель и добавил, немного помолчав: — Но я вас предупреждаю, что Испания не близко и дойти туда не легко…

— Yo lo sé, уо lo sé[7], — прошептал молодой человек.

Другие испанцы задумчиво смотрели в ту сторону, куда им указывал учитель. Там была их страна. За густой чащей еловых лесов, за крутыми склонами, голыми скалами и глубокими снегами начиналась родная земля. Мне показалось, что ветер внезапно принес необычные запахи — не запах смолы и полевых цветов с горных пастбищ. Нет, ветер был напоен ароматом стручкового перца, томатов, жасмина, всех плодов и цветов юга.

Позднее, когда люди уснули — кто в хижинах, кто в спальных мешках, а то и прямо на поляне, — я заметил молодого испанца, который стоял, обратясь лицом к любимому краю. Он попросил назначить его одним из первых в дозор, и я дежурил одновременно с ним. Дядя Сиприен, Фредо и господин Дорен ушли обратно в долину. Мы с Бертраном должны были на несколько дней остаться с партизанами и обеспечивать связь с Вирваном.

Молодой испанец (потом я узнал, что его зовут Эстебан), находясь в дозоре, все время смотрел на горы. Я чувствовал, что он всеми силами души хотел бы опрокинуть этот огромный каменный барьер, чтобы достичь родины, такой близкой и такой далекой.

Эстебан молча ходил по росистой траве, охраняя вместе со мной подступы к лагерю. Но он не мог оторвать глаз от хребта, по которому пролегала граница. Он хотел бы как орел взлететь над горами и парить над Вал д’Араном, над Маладеттой, над равнинами Каталонии, над землями Арагона и Кастилии… Над своей незримой отсюда отчизной.