Капитан Весна

Глава четвертая НОЧНЫЕ ТЕНИ

Однажды утром в четверг нас навестил учитель, господин Дорен. Был конец ноября. Снег еще не выпал, но небо хмурилось.

Мы завтракали, сидя у огня. Я только что отвел наших четырех коров на водопой, а дядя Сиприен и Бертран тем временем убирали хлев.

Теперь я был настоящим горцем-крестьянином: умел обращаться со скотом, ловко распутывал цепи, брал хворостину и кричал, стараясь подражать местному выговору: «Пошли, Белянка! Пошли, Рыжуха!»

Коровы тяжело поднимались на ноги и шли к выходу. Собакам не нужно было направлять их на дорогу. Они и сами ее знали — шли по единственной в деревне улице к площади, где был водопой: горная вода текла по желобу из выдолбленного ствола. Жадные морды коров, окутанные дымкой пара, тянулись к свежей воде. Животные пили большими глотками, иногда на мгновение останавливаясь, поглядывая на меня уголком глаза. Потом я снова начинал размахивать хворостиной, тихо приговаривая: «Пойдемте, красавицы, домой!» Впрочем, коровы и не нуждались в моем напоминании. Напившись вволю, они спокойно возвращались в стойло.

Иногда за хворостину брался Бертран, а я, сунув ноги в сабо, катал тачки с навозом. Эту работу мы должны были делать по четвергам[4], а в остальные дни еще заботились о топливе. У очага всегда должны были лежать вязанки хвороста и хорошие дубовые или буковые дрова. Выполнив обязанности по дому, мы наскоро перекусывали.

В это утро, как я уже сказал, нас навестил господин Дорен. Когда-то он учительствовал в Вирване и сохранил самые дружеские отношения с семейством Валетт. То ли ему захотелось совершить прогулку — он очень любил здешние горы, — то ли понадобилось что-нибудь из провизии, чего нельзя было достать в Кастера, так или иначе, он постучался в дверь дяди Сиприена.

— А, это господин Дорен! — воскликнул дядя. — Не ожидал вас сегодня увидеть. Погода-то не ахти какая. Да входите же, входите! Разрешите ваш плащ! Вы уже завтракали? Как поживают ваши домашние? Довольны ли вы моими мальчиками?

Трудно было ответить сразу на все эти вопросы. Господин Дорен попробовал заикнуться, что он уже ел, но на это не обратили внимания, и все сразу засуетились. Тетя Мария разбивала яйца для омлета, моя мать резала ветчину, а Бертран побежал за вином.

Учитель сначала рассказал о своих близких, потом заговорил о наших занятиях. Жаловаться на нас ему не приходилось. Бертран, по его словам, решил серьезно взяться за правописание. Что же касается парижанина — тут я невольно слегка покраснел, — то он неплохо защищает честь столицы.

Затем господин Дорен перешел к цели свого визита.

— Я пришел купить у вас немного бука. Я знаю, что у вас есть сухие дрова. Мне потребуется один или два кубометра…

— Сейчас об этом поговорим, — сказал дядя Сиприен. — Но сначала садитесь. Дела лучше решать за накрытым столом.

С дровами быстро уладили. У дяди Сиприена они не переводились. Затем поговорили о последних событиях, о погоде, о некоторых вирванских семьях. Учитель справился о моем отце. Часто ли мы получаем от него письма? Доходят ли до него наши посылки? Сейчас как будто с этим стало полегче.

Мне показалось, что учитель что-то хочет сказать, но не решается в нашем присутствии. Он все посматривал на свои часы, а потом поднялся и предложил дяде Сиприену заглянуть с ним в дровяной сарай. Я понял, что это только предлог. Господин Дорен хотел поговорить с дядей с глазу на глаз. Сиприен Валетт повернулся к нам:

— Мальчики, не пора ли вам взяться за уроки? Покажите господину Дорену, что вы прилежные ученики. А после полудня нам нужно будет поработать в саду…

Дядя Сиприен и учитель скрылись за дверью. Мы сели за свои книги. В окно, сквозь туман, виднелся наш двор. Моя мать взяла свое вязанье. Тетя Мария пошла в амбар собрать несколько свежих яиц в подарок господину Дорену. Было очень тихо. Слышно было лишь бульканье супа на огне, шелест переворачиваемых страниц да прилежный скрип перьев. Подняв голову от тетради, я увидел, как учитель и дядя Сиприен вышли из дровяного сарая и медленно направились к дому, покуривая трубки. О чем они говорили?

По выражению их лиц и некоторым жестам учителя я понял, что дело шло о чем-то очень серьезном. Они ненадолго задержались у калитки, продолжая свой разговор. Затем дядя Сиприен прислушался, поздоровался с каким-то прохожим, повернулся и, взяв учителя за руку, отвел от калитки. Когда они подошли к кухне, я услышал зычный голос дяди Сиприена:

— Договорились, господин Дорен, договорились! Самое важное — это…

Остального я не уловил. Что было «самое важное», о чем с таким серьезным видом говорил дядя Сиприен, и какие замыслы они собирались осуществить?

Об этом я узнал лишь позднее.

Мне запомнилось то утро и по другой причине. Господин Дорен только что ушел. Было около полудня, когда перед окном промелькнула женская фигура. В дверь осторожно постучали. Это была жена Фредо. Неужели человек с обезьянкой вернулся в нашу деревню, а мы об этом ничего не знали?

Из рассказа госпожи Беллини выяснилось, что она приехала с дочерью утренним поездом, а муж ее вернется только через несколько недель. Он гастролирует где-то в районе Безье.

Госпожа Беллини была худенькая, миниатюрная брюнетка. Она нисколько не походила на своего верзилу мужа. У нее были маленькие ручки и ножки, очень миловидное лицо, темные глаза и длинные черные волосы. Ее можно было принять за девочку. Пришла она к нам одна, а дочку оставила у Ригалей. Та немного кашляла и устала с дороги. Позже, когда мы их видели рядом, то издали трудно было отличить мать от дочери. Девочке шел десятый год. Для своего возраста она была, пожалуй, даже слишком высокой, а лицом удивительно походила на мать: такая же нежная кожа, огромные темные глаза, те же иссиня-черные волосы.

Правда, если внимательно вглядеться, было видно, что мать уже не так молода. В черных как смоль прядях пробивалась седина. Тонкие, похожие на скобки морщины окружали ее красиво очерченный рот.

Когда она вошла в кухню, мы с Бертраном еще сидели за уроками. На столе были разложены книги и тетради. Дядя Сиприен работал в хлеве, а наши матери хлопотали наверху.

Госпожа Беллини с нескрываемым восхищением поглядела на разложенные груды книг и бумаг. Но к ней уже спускалась тетя Мария. Она заметила гостью, когда та проходила по двору.

— Входите, дорогая, входите! Вы, наверное, совсем продрогли. Как хорошо, что вы возвратились!

Оказалось, что госпожа Беллини пришла вовсе не к нам. Она хотела поговорить с учителем и узнала, что он у нас.

— Вот досада! — воскликнула тетя Мария. — Господин Дорен только что ушел. И вам его не догнать. Он ходит очень быстро.

— Я хотела поговорить с ним об Изабелле, — сказала женщина. — Это моя дочь. Меня очень огорчает, что она не может посещать школу. До Кастера такой далекий путь… Она не привыкла, и с ее здоровьем…

— Я понимаю, — заметила тетя Мария. — Но что поделаешь? Школа в Вирване закрыта. Детям приходится ходить в Кастера. Каждое утро они берут с собой котелки, а мадам Дорен разогревает им еду на кухне.

— Думаю, что сейчас Изабелле такой путь будет не под силу. Но ведь должна же она учиться. Девочка и так порядочно отстала от своих сверстников. Да и как могло быть иначе при нашей бродячей жизни? Неделя здесь, месяц там… Но я всегда делаю все возможное, чтобы она могла заниматься…

Мария Валетт пожала плечами.

— Не беспокойтесь. Все уладится. Господин Дорен что-нибудь придумает. Нужно задавать ей уроки на дом. Ведь вы не собираетесь отсюда уезжать? Скоро настанут холода, и вам придется провести зиму в наших краях.

— Так оно и будет, — согласилась госпожа Беллини. — Как только муж освободится, он приедет к нам. Его ангажемент истекает, и вряд ли ему удастся сразу получить новый. А здесь он, может быть, найдет какую-нибудь работу.

— В наших краях вы не умрете с голоду, — сказала тетя Мария. — Здесь есть молоко, картошка, каштаны. И в дровах недостатка нет… Что же касается вашей дочурки, то, если захотите, наш Жанно может время от времени заниматься с ней. Диктовка или задача — не так уж трудно… Надо будет прислать его к вам.

— Очень вам благодарна, — сказала госпожа Беллини. Торопливо и робко попрощавшись с нами, она исчезла в туманной мгле так же незаметно, как и появилась.

— Она какая-то странная! — заметил Бертран.

В его устах слово «странная», произнесенное с привычным раскатистым «р», звучало как «подозрительная».

— Ничего странного в ней нет, — возразила тетя Мария. — Она — мать и беспокоится о своем ребенке. Живут они одни в малознакомой деревне. С деньгами туговато. Отец, наверное, должен заработать и привезти. Но удастся ли ему?

В ту минуту, сам не зная почему, я подумал о господине Бенжамене. Должно быть, мысль об одиночестве и страх перед суровой зимой вызвали в моей памяти образ старика с седой бородкой. Он обещал нам написать, но почему-то письма все не было. Добрался ли он до племянницы? Оказался ли в кругу близких? Полученная от него открытка тревоги не внушала. Не писал он, вероятно, потому, что было не до того: всевозможные хлопоты, необходимость привести в порядок бумаги для предстоящего далекого путешествия… Куда он собирался уехать? Я был убежден, что куда-то за пределы Франции. Он это ясно дал понять. Господин Бенжамен мог бы перейти испанскую границу неподалеку от нашей деревни. Теперь я уже знал, что так можно сделать… Но он решил соединиться со своими родственниками. А у тех были свои планы. Может быть, уехать на пароходе? Раз он не писал, значит, ему нужно было уладить тысячу вещей. В наше время для самого пустячного дела требовались бесконечные заявления, анкеты…

Мне бросилось в глаза светлое пятно на стене кухни. Это была одна из картин господина Бенжамена: большой дуб тянулся к голубому небу. Мы повесили ее так, чтобы свет падал прямо из окна. Прекрасное дерево! Кряжистое, с крепкими корнями, могучими ветвями и густой листвой… Дуб этот существовал в действительности. Если пройти через ближний лес и направиться по тропинке, ведущей к горному хребту, сначала попадешь на поляну, затем извилистая стежка приведет тебя к уединенному дому, куда от нас примерно час ходьбы. В этом домике жил одинокий горец, пятидесятилетний папаша Фога. Дуб стоял неподалеку от его дома. Немного выше уже начинался еловый лес…

Бертран следил за моим взглядом.

— Какой красивый дуб, правда?

— Да, очень красивый, — сказал я. — Бедняга господин Бенжамен…

— Почему ты говоришь «бедняга»?

— Да так, сам не знаю почему.

В ноябре выпал первый снег. В одно прекрасное утро долина предстала пред нами во всем своем ослепительном великолепии. Но это был лишь первый сигнал грозной зимы. На склонах ранняя изморозь едва лишь прикрыла желтые лужайки, а легкие хлопья снега, похожие на белые цветы, не могли скрыть от глаз ни изгороди из самшита, ни деревья.

Когда поднялось солнце, все сразу засверкало. Я никогда не видел столько снега, такой искристой белизны…

Как всегда после первого снега, еще не было холодно. В горах царила удивительная тишина. По дороге в школу мы играли в снежки и бегали по извилистым дорожкам, по склонам, вдоль изгородей, на которых вырастали сказочные диадемы. Дома остался лишь один ученик из приготовишек.

— Это еще что! — сказал мне Бертран. — Снега пока совсем мало. Даже не пройдешь на лыжах. Почтальон может без труда подняться к нам.

В те времена почтальон был желанным гостем во многих семьях. Он приносил письма от попавших в плен мужей и отцов, вести от тех, кого война и оккупация забросили далеко от домашних очагов. Маленькое почтовое отделение находилось ниже деревни Кастера. В Кастера почтальон оставлял свой велосипед, а дальше добирался пешком. Мы часто встречали его, идущего размеренным шагом горца.

— Эй, ребята! — кричал он, усмехаясь в огромные седые усы. — Тише едешь, дальше будешь!

Казалось, он совсем не торопился, невозмутимо шагая вперед. Это был человек невысокого роста, круглолицый, напоминавший Санчо Пансу. Звали его Жан Лопес, родом он был из Валь д’Арана. Приходил почтальон в разное время, но ближе к полудню. Все зависело от погоды и от важности корреспонденции.

Около десяти часов утра моя мать и тетя Мария выходили на порог дома, а иногда даже пересекали двор и шли до того места, где дорога сворачивала к деревне. Сколько женщин делали то же самое, высматривая темную пелерину и кепи почтальона! А тот медленно поднимался в гору, опираясь на суковатую палку. Сбоку горбом торчала сумка, набитая письмами. Когда он нес письмо, вы сразу узнавали по его улыбке, по веселому помахиванию палкой. Каждому вирванцу хотелось залучить его к себе:

— Зайдите на минутку! Выпейте чего-нибудь…

— Я скоро вернусь.

— Зайди погреться, Жан! Ведь ты промок до нитки.

— Зайду на обратном пути. Подумайте о других!

И он действительно почти никогда не заходил до тех пор, пока не опустошалась старая кожаная сумка, бившая его по боку. На обратном пути он охотно соглашался заглянуть в дом погреться у очага, отведать ломтик сыра или кусок колбасы. Не ограничиваясь разноской писем, Жан передавал из дома в дом новости, вести, полученные из плена, рассказывал о болезнях, помолвках, свадьбах, обо всем, что случалось в округе… Короче говоря, он был нашей живой газетой.

В следующий четверг выпал густой и плотный снег. Почтальон пришел позже обычного, и на его пелерине сверкали целые созвездия снежинок. Он принес нам два письма: одно от моего отца, другое от господина Бенжамена. Отец писал, чтобы о нем не беспокоились — он здоров. Наша посылка, хотя и с большим опозданием, все же дошла до него. Ест он почти досыта, и обходятся с ним неплохо. Правда, он намекал, что такое положение не у всех. Работать ему приходится в поле или на заготовках дров. Чтобы обмануть немецкую цензуру, несколько фраз он написал на местном наречии, которое еще помнил. Он старался внушить нам надежду и мужество, намекал, что мы, быть может, скоро увидимся.

— Уж не вздумал ли он бежать? — сказал дядя Сиприен, прочитав письмо.

И тут же закусил губу, сообразив, что может разволновать мою мать. А она и вправду встревожилась:

— Бежать? Это конечно… Но если его поймают, тогда уж ничего хорошего ждать не придется.

— Человек он разумный, — добавил дядя, — и ничего не сделает, заранее хорошенько не обдумав. Он непременно взвесит «за» и «против».

Мать вздохнула. В ее душе, как и в моей, боролись страх и надежда. Я представил себе, как отец шагает по дорогам далекой Баварии. Он бредет по ночам, а днем где-то прячется, глодая сухую корку…

Второе письмо, господина Бенжамена, было кратким, но очень бодрым. Старик писал, что все складывается как нельзя лучше. Он совершенно здоров и готовится к дальнему путешествию. Часто думает о нас, о Вирване, о его горах и лесах. Он оставит наш адрес своему другу, у которого сейчас живет, а тот, возможно, сообщит нам что-нибудь о нем или при случае, если ему придется путешествовать по Пиренеям, навестит нас. Зовут его Пьер. Я сразу узнал круглый почерк господина Бенжамена. Строчки шли ровно, лишь кое-где было заметно, что рука его дрожала от старости или волнения. Но кто же был этот Пьер? Пока придется довольствоваться лишь намеками нашего друга.

Снег сыпал целый день, неторопливо, размеренно. Уже нанесло толстые сугробы, и вечером за окнами хрупкие хлопья всё еще кружились в легком танце.

В сумерках дядя Сиприен запихнул в очаг огромное дубовое полено, обвитое сухими стеблями вереска и мхом. Пока мы ужинали, яркое пламя освещало все кругом.

— К сочельнику найдем еще потолще! — сказал мне Бертран.

В этот вечер к нам никто не зашел. Разговор не клеился. Тетя Мария пыталась его оживить, но моя мать молча вязала и задумчиво глядела в огонь. Я тоже размечтался. Время от времени Бертран протягивал мне жареные каштаны, и я медленно их очищал. Заглядевшись на кучку угольев, я мысленно унесся отсюда и как птица медленно парил над белой безмолвной равниной. Вот я витаю над пространством цвета слоновой кости и холодной лазури, вот пересекаю просторы Гаронны и достигаю Тулузы, продолжая свой путь на север. Над столицей нависли мрак и безмолвие. Все окна ослепли. Жители обязаны замаскировать их плотной материей или черной бумагой. Стекла должны быть закрыты так, чтобы ни один луч света не мог быть приманкой для самолетов, прилетающих бомбардировать город. Но они все-таки прилетают, и люди встречают их со смешанным чувством страха и радости. Страха — потому что бомбы могут разорваться в жилых кварталах, радости — потому что английские и американские летчики наносят удары по оккупантам, разрушают железнодорожные узлы, склады с оружием и боеприпасами.

В городе тревожно завывают сирены. Долгий протяжный рев возвещает о приближении бомбардировщиков. Люди должны спускаться в подвалы или убежища, вырытые на площадях и в садах. Наспех надевают на себя что попало, хватают чемоданы с самыми ценными пожитками и бегут в убежища. Там приходится оставаться до нового рева сирены, на этот раз уже прерывистого, который возвещает: можете расходиться по домам…

Мысли мои продолжают блуждать. Вот я достигаю северных равнин и попадаю на немецкую границу. Среди окутавшего меня мрака я ищу отца.

— О чем ты задумался, Жанно? — ласково спросила тетя Мария. — Что ты все молчишь? Тебе не холодно?

— Что вы, тетя! Мне совсем не холодно. Мне очень хорошо.

Но вдруг дядя Сиприен встал и хлопнул в ладоши. Ему тоже передалось грустное настроение, охватившее всех в этот вечер, но он стряхнул его с себя.

— Ну что, мальчики? — крикнул он. — Хотите спать?

— Совсем не хотим, — ответил Бертран.

— Тогда я предлагаю выпить по рюмочке подогретого вина, — предложил дядя.

— Чему ты их учишь! — лукаво заметила тетя Мария.

— Выпить немного теплого вина в такую погоду вовсе не вредно. Совсем немножко. И добавить туда апельсиновых корок. Апельсинов у нас уже не осталось, но корки есть.

— А вина ведь тоже осталось немного, — улыбаясь, сказала моя мать.

— Тем более! — продолжал дядя Сиприен. — Выпал первый снег, и нужно ознаменовать этот вечер.

Он взял кастрюлю, наполнил ее вином, положил апельсиновые корки, добавил чуточку корицы, обнаруженной на дне коробки из-под пряностей, и поставил все это на горячие уголья.

А тетя Мария принялась петь, и песни ее были на этот раз не грустные, а веселые, задорные. Начала она со «Свадьбы блохи».

В темных глазах тети Марии заискрились отблески огня.

— Вот что бывает с негодяями, которые хотят пакостить порядочным людям, — заключил дядя Сиприен.

Он наклонился к пылающим головням. По краю кастрюли поднялась фиолетовая и золотистая пена. Острый аромат корицы и апельсина смешивался с запахом подогретого вина.

— Принеси-ка бокалы, Бертран! На каждого будет как раз по четыре капли. Это совсем не страшно, зато против гриппа нет ничего лучше.

Вдруг Бертран поднял руку:

— Слушайте!

Во дворе что-то загремело и упало с глухим стуком.

— Пустяки, — сказал дядя Сиприен, — просто снег упал с крыши курятника.

Бертран соскочил с табурета и бросился к двери. Я пошел за ним. Мы приоткрыли тяжелую деревянную створку.

— Скорей закрывайте! — закричала нам тетя Мария.

В кухню ворвался холодный воздух. Закачался абажур. Языки пламени в очаге заколебались под незримым ледяным дыханием зимней стужи.

Мы с порога смотрели в ночь, окутанную белой пеленой. Тихо падал снег. Все замело — дома, сараи, изгороди.

— Что вы там увидели, мальчики? — спросил дядя Сиприен.

— Ничего, — ответил Бертран. — Снег не перестает. Завтра не пройдешь, не проедешь.

Сиприен Валетт покачал головой:

— После всех событий поневоле станешь подозрительным. В такое время нужно держать ухо востро. Никогда не знаешь… — И, внезапно изменив голос, добавил: — Ладно, допивайте свое вино!

Тетя Мария весело запела:

— Это старинная песня рекрутов, — объяснил дядя Сиприен. — Жених Катрин тянул жребий. И вот парню не повезло. Ему достался маленький номер, и он должен отправляться на военную службу. Но тут один за другим ему приходят на помощь влиятельные лица. Они добиваются того, чтобы его оставили дома и чтобы он мог жениться. Кончается тем, что парень не уезжает и женится.

Засиделись мы в этот вечер намного дольше обычного. Горячее вино развеселило нас, и мы хором подхватывали песни следом за тетей Марией и дядей Сиприеном. Огонь ярко пылал. Бертран подкинул охапки каштановых веток, и они трещали и стреляли, выбрасывая белые языки.

Ветер утих. Горы погрузились в сон. А снег все падал и падал с белесого неба на невидимые лужайки, и на крыши домов, на деревья, покрытые пушистой белой мантией.

Когда мы поднялись в свою комнату, мне захотелось полюбоваться ночным пейзажем. Я подошел к узкому оконцу без ставен, открывавшему вид на долину и деревню. Сквозь запотевшие стекла мало что можно было разглядеть.

— Ложись быстрее! — сказал мне Бертран. — Пока постели теплые и грелка не остыла.

— Сейчас иду! — буркнул я.

Сквозь мутное стекло я вдруг заметил нечто такое, что заставило меня забыть о теплой постели. Какая-то тень медленно передвигалась по снегу и только что миновала наш дом. «Собака», — сначала подумал я. Нет, это существо было выше и крупнее собаки.

Я вздрогнул. Медведь! А вдруг медведь? Ведь дядя Сиприен настойчиво предупреждал меня, что в некоторых районах Пиренеев еще водятся медведи. А вдруг голодный медведь спустился с гор в поисках добычи? Я окликнул Бертрана:

— Скорей! Посмотри!

— Ничего не вижу! Постой… А и вправду…

— Вот там, — сказал я, — подальше, за нашим забором…

Но вот тень раздвоилась. Те, кого я принял за медведя, оказались двумя людьми. Сначала они шли рядом, а потом — один за другим и побрели дальше гуськом. Две темные закутанные фигуры в капюшонах.

— Кто бы это мог быть? — спросил я.

— Трудно сказать. Ночь, правда, не темная, но…

Двое незнакомцев бесшумно продвигались сквозь снежный вихрь. Потом исчезли за углом стены.

— Куда же они идут? — опять спросил я.

Бертран пожал плечами.

— Эта дорога ведет в лес и в горы, к хибарке папаши Фога.

— Ты их не узнал?

— Как я мог узнать?

— Тот, что поменьше, наверное, и есть папаша Фога?

— Не знаю. Пойдем спать… Завтра я расскажу об этом отцу. Может быть, они просто гуляют…

— Ну и прогулка!

— Но ведь нам никто не поручал наблюдать за окрестностями.

Я скользнул под теплое одеяло. В доме было тихо. Иногда из хлева доносились приглушенные вздохи. Видно, корова ворочалась во сне…

Бертран удивительно быстро засыпал. Стоило ему вытянуть ноги на постели, как он погружался в глубокий сон. Я вполголоса окликнул его. Он не ответил…

А мне так хотелось поговорить с ним о горах, о снеге и об этих двух незнакомцах, которые только что бесшумно прошли мимо нашего дома, направляясь в сторону границы!