Капитан Весна

Глава третья ЖЕЛТАЯ ЗВЕЗДА

Уже приближалась зима, но горы по-прежнему открывали мне всё новые и новые красоты. Летний зной давно спал. По утрам, отправляясь в школу, мы наблюдали, как огромные пласты тумана, плывя над долиной, цеплялись за леса и прибрежные скалы. Мало-помалу они терялись в лучах восходящего солнца, играя тысячами блесток. Тогда во всем великолепии выступали рыжеватые склоны гор, окружавшие темные чащи ельника. На яблонях, молодых вязах, ясенях желтела листва, отливая различными оттенками, от лимонного до темно-желтого и коричневого. Из этой гаммы золотистых тонов выделялись алые верхушки вишен и листва дикого винограда.

Но утренние туманы быстро рассеивались, и дни по-прежнему стояли чудесные. Воздух был теплый, но намного чище и прозрачнее, чем в жару. Снежный покров в горах становился все толще и толще. Он отливал перламутром на фоне голубого неба. Ветер постепенно крепчал и доносил запахи грибов и сухой листвы.

Иногда сеял мелкий дождик, и все застилало туманом. Тогда я впервые почувствовал, как грустит природа в горах. Деревня тонула в сероватом холодном море. Уже в пятидесяти шагах ничего не было видно. Холод гнал к огню, не хотелось выходить из дому. Приятно было принести охапку буковых и дубовых дров и устроиться возле очага, прислушиваясь к таинственным звукам, доносившимся извне: к стонам пилы, ударам топора, медленному позвякиванию колокольчиков, возвещавших, что скотина пошла на водопой или же возвращается в хлев.

Наступила пора грибов и каштанов. Огромный урожай в этом году был, как никогда, кстати. Мы приносили уйму грибов, а тетя Мария собиралась их солить и заготовила много горшков.

Я находил новую прелесть в долгих зимних вечерах. На улице дует холодный ветер. Вся наша семья усаживается вокруг очага. В огромной почерневшей печи жарятся каштаны. Когда они внезапно лопаются, с них быстро снимают шкуру, обнажая золотисто-белое сладкое ядро. Пришло время рассказов и песен. Несмотря на тяготы войны, мы всеми силами старались чем-нибудь смягчить ее горечь.

Мария Валетт знала множество лангедокских и пиренейских песен. Она пела на местном наречии, тонким, мелодичным, слегка дрожащим голосом. Это были рождественские напевы, колыбельные, песни пастухов, хлебопашцев или прях. Одни были веселые, другие — полные грусти.

Чтобы разогнать печаль, дядя Сиприен вдруг поднимал обе руки и, лихо подкрутив усы, громко запевал:

Бертран сразу же начинал подпевать, за ним вступал и я. Дядя Сиприен не любил слишком чувствительных песен.

— Хватит! — кричал он. — Нам и так есть о чем горевать… — И, повернувшись ко мне, спрашивал: — А эту ты знаешь?

И он начинал вопить, как баритон из сельского хора:

В тот день было очень тепло. Казалось, снова наступило лето. Под вечер в горах разразилась гроза. В сгустившихся сумерках гигантские оранжевые и лиловые молнии вспыхивали над долиной. Непрерывно грохотал гром. Эхо вторило ему во всех ущельях. Это было страшно и величественно.

Едва мы успели возвратиться из школы, как начался сильнейший ливень. Побежали бесчисленные ручейки. Даже на небольшом расстоянии ничего нельзя было разглядеть. Деревня исчезла в серых потоках, слившихся в сплошной водопад. Но вскоре все стихло, и еще до наступления ночи умытое небо снова разостлало над нами свою нежную бархатистую голубизну.

Вечером, конечно, было прохладно. Бертран не пожалел топлива. Весело потрескивали буковые дрова. Чтобы поддержать огонь, мы подбросили потом еще два-три дубовых полена.

— Зайдет сегодня господин Бенжамен? — спросила моя мать.

— Не знаю, — ответила тетя Мария. — На дворе холодно. Эти ветры очень коварны. В его возрасте…

— Скучно ему у Ригалей, — заметил дядя Сиприен. — Ложатся они с петухами и не меняют своих привычек.

Вдруг кто-то постучал. В кухню вошел господин Бенжамен. Он утопал в своем длинном плаще. Не видно было даже ног.

— Господин Бенжамен! Да вы же насквозь промокли! — воскликнула тетя Мария. — Дайте мне ваш плащ! А сами садитесь! Сейчас я принесу вам накидку моего мужа!

— Вы будете похожи на настоящего пастуха, — смеясь, сказал дядя Сиприен.

— Все хорошо! Все в порядке! — ответил старик. — Какой чудесный огонь! Я нисколько не жалею, что вышел из дома.

И он уселся на обычное место в углу возле печи.

— Какая гроза! Вы видели что-нибудь подобное?

— Лето теперь окончилось, — со вздохом заметила моя мать.

— Что вы! — возразил Сиприен. — Будут еще хорошие деньки.

— А когда снег пойдет, будет еще лучше, — добавил Бертран.

Господин Бенжамен кашлянул. Он заставил себя улыбнуться, но я понимал, что ему не по себе, что он чем-то огорчен.

— Послушайте, друзья… — начал он. — Я пришел сообщить вам о своем отъезде. Гм! Я думал, что пробуду здесь дольше. И деревня мне нравится, и вы все очень добры. Но… Я получил письмо от племянницы. Она живет теперь близ Марселя и ждет меня… Вот я и решил уехать…

— Вы собираетесь обосноваться в Марселе? — спросила тетя Мария. — Что ж, это неплохо. Климат там хороший… Я только сомневаюсь, легко ли там с продовольствием. Мне рассказывали, что…

— Конечно, с питанием там не слишком хорошо. В больших городах с этим всегда сложнее, чем в деревне…

— А жилье у вас там будет? Ваша племянница уже устроилась?

— Как вам сказать… Мы не собираемся задерживаться в Марселе. Мы, вероятно, уедем в другое место… Далеко… очень далеко…

— Понимаю, — озабоченно сказал Сиприен.

Ненадолго наступила тишина. Пламя трепетало, дрова весело потрескивали, в трубе над очагом завывал ветер.

— Угощайтесь жареными каштанами, господин Бенжамен! — сказала тетя Мария. — Они вовремя поспели.

— Спасибо. Я не очень голоден.

Сиприен Валетт нагнулся к старику:

— Господин Бенжамен, а как же с тем делом, о котором вы мне говорили?

Сиприен указал подбородком в сторону гор. Интересно, что он имел в виду? Должно быть, горные вершины, где проходила граница с Испанией… Мне казалось, что я правильно понял.

— Ничего не поделаешь, — прошептал старик, — пришлось от этого отказаться. Не могу же я ехать один! Меня ждут племянница и ее муж. Нам нужно быть вместе.

— Они могли бы приехать сюда и…

— Нет, они мне пишут, что все уже подготовлено. Я должен ехать к ним.

Дядя покачал головой и протянул господину Бенжамену руку. Его большая загорелая ладонь сочувственно опустилась на бледную, морщинистую руку старика.

— Уверен, все будет хорошо, господин Бенжамен, — сказал он. — Когда будете далеко отсюда, не забывайте нас. А если когда-нибудь захотите к нам вернуться, не раздумывайте. Мы всегда будем рады вам помочь…

— Премного благодарен, — сказал старик, и глаза его заблестели от слез. — Надеюсь, что этот ужас не на годы…

— Вы получаете что-нибудь из Парижа? — спросила моя мать.

— Да. Как раз недавно получил письмо. Жизнь там становится все тяжелее и тяжелее. И к тому же… — Он снова понизил голос: — Происходят жуткие вещи…

— Что такое? — прошептала тетя Мария.

— Нацисты охотятся на евреев. Они устраивают облавы и заставляют всех евреев носить желтую звезду. Во многих местах им даже запрещено проживать. У них отнимают имущество, лавки… Это дико! Живи я теперь там, и мне пришлось бы носить желтую звезду… Ходить по улицам с желтой звездой на спине…

— Ужас! — рявкнул дядя Сиприен, ударяя кулаком по столу. — Они нам за все заплатят!

— В южной зоне нацисты еще не решаются, но в Париже и на севере преследования уже начались…

Франция в те годы была разделена на две части демаркационной линией, которая проходила от северной части Альп к побережью Атлантического океана, минуя центр страны.

— Ужас! — повторил Сиприен Валетт.

— Вот почему я хочу покинуть эту страну, — прошептал господин Бенжамен. — В моем возрасте…

Он не закончил фразы. До сих пор я вижу, как он сидит, сгорбившись над тлеющими угольями. Что разглядел он среди пурпурных искр, сверкавших в очаге? Должно быть, мирную, спокойную страну, где не нужно все время остерегаться, понижать голос, страшиться неожиданного гостя…

— Какой стыд! — ворчал Сиприен. — Человек всегда остается человеком, будь он черный или белый, христианин, иудей или атеист…

А я думал об этой звезде из желтой материи, о которой говорил господин Бенжамен. Я уже что-то об этом слышал. Когда-то отец рассказывал о расистских преследованиях, которые начались в Германии незадолго до начала войны, об арестах и убийствах. Но впервые я осознал всю эту гнусность в такой непосредственной близости от себя. И подобное могло происходить во Франции, в моей стране!

Господин Бенжамен долго смотрел на меня, потом перевел взгляд на Бертрана. Он чувствовал, что творится в наших сердцах, и засмеялся своим тихим дребезжащим смешком.

— Не беспокойтесь, мальчики! Я как-нибудь устроюсь. Я хочу сказать… мы как-нибудь выпутаемся из этого положения… На свете много смелых людей… Намного больше, чем думают… Все уладится. Гм… Вы еще молоды, дети мои. Вы еще увидите мирную жизнь…

— А когда вы собираетесь уехать? — спросила тетя Мария.

— Через три дня. Я спущусь в долину и сяду в автобус, который ходит в Люшон.

— Надо будет приготовить вам килограмм масла… Ваши марсельцы будут очень довольны.

— А может быть, ягненка? — спросил дядя Сиприен.

— Еще чего выдумали! — сказал господин Бенжамен. — Дорога мне предстоит долгая, и я не хочу набирать лишних вещей.

— Головку хорошего деревенского сыра, горсть каштанов, немного настоящего хлеба…

— Несколько яблок, — вставил, в свою очередь, Бертран.

Господин Бенжамен воздел руки к небу.

— Вы хотите, чтобы я свалился в пути под тяжестью груза? Нет, друзья мои, мне нелегко носить и самого себя.

Через три дня он пришел к нам прощаться. Дядя Сиприен, Бертран и я решили проводить господина Бенжамена до долины, где останавливался автобус на Люшон.

В руках у господина Бенжамена был пакет, тщательно завернутый в толстую материю, ящик с красками и складной мольберт.

Положив мне руку на плечо, старик сказал:

— Жан, мой мальчик, все это обременило бы меня в пути. Я доверяю эти вещи тебе. Можешь немного помалевать. Правда, я не успел с тобой достаточно позаняться, но ты сам поймешь, что к чему. Мы живем в такое время, когда мальчики должны уметь во всем разбираться. Гм!.. Хорошо, если к тебе захочет присоединиться Бертран. Попросите, пусть вам купят картон для рисования… В городе его еще можно найти… Немного скипидара… Так что это я хотел сказать?.. В пакете вы найдете несколько картин моей работы… Это, конечно, не шедевры… Недаром говорят: критиковать легче, чем творить. Так вот, сохраните их на память обо мне. Не возражайте! Это пустяки. Сущие пустяки. Прощайте, друзья мои, и в путь! Я еще вернусь сюда. Этот край мне по душе.

Он закашлялся и отвернулся.

Я и теперь вижу, словно это было вчера, как подошел битком набитый пассажирами автобус. Казалось, крыша его вот-вот рухнет под тяжестью бесчисленных чемоданов и тюков.

Сиприен поднял руку, и автобус затормозил. Господин Бенжамен помахал нам и растворился в толпе пассажиров. Водитель поднял наверх его чемоданы.

Начиналось чудесное утро. Воздух был свежий, но сырой. Клочья тумана ползли по склонам гор. Солнце ласкало придорожные тополя.

Среди сгрудившихся пассажиров видна была седая бородка господина Бенжамена. Она смешно затряслась, когда он кивнул нам на прощание.

— Какая чудесная погода! — прокричал он. — Совсем как весной. Прекрасная погода для художника. До свидания…

Автобус медленно покатился в сторону Люшона. Позади нас высилась снежная вершина, огромная бело-розовая преграда. Медленным шагом пошли мы по направлению к Вирвану.

Автобус спускался по извилистой дороге. Вот он мелькнул в последний раз, похожий на большого горбатого жука.

— А я думаю, — пробормотал дядя Сиприен, — что лучше ему было бы остаться здесь и спокойно жить с нами…

В углу кухни нас ждал подарок господина Бенжамена: маленький складной мольберт с заржавевшими винтами, коробка с облупленным лаком на крышке, усеянная разноцветными пятнами, и завернутый в материю пакет. Дядя Сиприен остановился, расставив ноги, держа руки в карманах, и с суровой нежностью стал рассматривать оставленные стариком сокровища.

— Посмотрим картины, — помолчав, сказал он.

Я осторожно разложил их на длинном столе. Это были небольшие полотна и картоны, написанные маслом. Я узнал березу, которую видел уже однажды утром.

— Красиво, — сказала тетя Мария. — Можно узнать все деревья. Хорошая работа!

— Да, это и вправду красиво, — согласилась с ней моя мать. — Очень свежо и естественно. Видно, господин Бенжамен любит природу.

— Вот забавно, — заметил Бертран, — ведь на его картинах нет ничего, кроме деревьев. Деревья, одни деревья. И каждое сразу можно узнать. Вот береза, тополь, бук, каштан. Мне особенно нравится вот этот каштан: он весь золотится.

— А этот дуб на фоне голубого неба! — вставила тетя Мария. — Какой могучий дуб! Я его сразу узнала. Он стоит на опушке леса, перед домом папаши Фога. Последний дуб, а дальше начинается ельник.

— И березу я тоже узнаю, — сказал дядя Сиприен.

Перед нами были сокровища господина Бенжамена. Страшно даже подумать: его наследство. Деревья! Деревья с наших гор, к которым он долго присматривался, прежде чем перенести на холст их гордые очертания, их светлую или темную листву. Деревья, выросшие на хорошей почве и питаемые живой влагой, вздымали в воздух свои мощные ветви, свои нежные листья всех оттенков: рыжеватые, серебристые, золотистые… Он тщательно выписывал их стволы, их округлые или удлиненные кроны…

Мне представилась комната господина Бенжамена в горах. Должно быть, все эти полотна висели на стенах. Таким образом он никогда не расставался с лесом, который так любил.

И вот, он не увез их с собой. Он доверил их нам, подарил на прощание. Я понимал, какой драгоценностью был для него этот подарок…

Через несколько дней почтальон принес нам открытку со штемпелем Марселя.

Доехал хорошо. Шлю наилучшие пожелания. Подробности письмом. Бенжамен.