Карибы

17

Во двор вступила целая процессия музыкантов со свирелями и барабанами, за ними следовали двадцать красивых девушек в сопровождении полусотни воинов; а затем появился роскошно убранный паланкин, который несли на плечах шесть человек. В нем возлежала самая красивая женщина, какую Ингрид Грасс, бывшая виконтесса де Тегисе, известная ныне под именем Марианы Монтенегро, видела в своей жизни.

Огромные, темные и раскосые глаза, роскошная грива длинных черных волос, доходившая до самых ягодиц, безупречная фигура — все это, несомненно, свидетельствовало, что молва, объявившая принцессу Анакаону самой прекрасной женщиной, когда-либо рожденной на острове Гаити, нисколько не преувеличивала.

В имени Анакаоны слились два слова. «Ана» на асаванском диалекте означает «цветок», а «каона» — «золото», и ее красота действительно походила на Золотой Цветок, которому грозный Каноабо готов был бросить под ноги полмира, лишь бы она стала его женой. Возможно, в том, что отчаянный вождь попался в ловушку, расставленную ловким Алонсо де Охедой, была и доля ее вины.

Куры подняли гвалт, свиньи беспокойно захрюкали, и даже кролики забились в дальние углы клеток, а немка и хромой Бонифасио совершенно растерялись, недоумевая, за какие заслуги удостоились такой чести, что столь важная особа почтила их визитом.

Они так ничего и не поняли до той самой минуты, когда, помпезно и раболепно раскланявшись перед ее превосходительством доньей Марианой, лоснящийся Домингильо Четыре Рта сообщил, что принцесса была бы чрезвычайно признательна, если бы ей позволили расположиться на землях имения, а хозяйка почтила бы ее своей дружбой.

— Моей дружбой? — удивилась Ингрид Грасс. — Конечно, хотя и не понимаю, зачем она ей. Я всего лишь скромная фермерша, а она как-никак королева.

— Она хочет с тобой познакомиться, — загадочно ответил индеец, обладающий удивительной способностью к изучению языков. — Познакомиться и научиться.

— Научиться чему?

— Манерам настоящей европейской дамы, ведь ты на сегодня — единственная дама в Изабелле. А еще она хочет услышать голос Короля.

Королем туземцы называли церковный колокол, он не переставал притягивать индейцев, реагирующих на звон так, словно они слышат настоящий голос Бога, дважды в день спускающегося на землю.

От внимания немки не укрылся изумленный взгляд верного Бонифасио, очарованного великолепной фигурой обнаженной принцессы. Немного помедлив, она все же кивнула:

— Пусть чувствует себя как дома, — сказала она. — Мне будет приятно научить ее всему, что в моих силах. Чему она еще хочет научиться?

— Как добиться любви капитана Охеды.

Откровенный и прямой ответ настолько смутил бывшую виконтессу, что, хотя она и прекрасно была осведомлена о простоте и непосредственности местных, но лишь закашлялась от неожиданности.

— Любви капитана Охеды? — переспросила она, решив, что ослышалась. — Того самого Алонсо де Охеды, который обманом заключил ее мужа в тюрьму?

— Того самого.

— Но зачем?

— Потому что я его люблю.

Ингрид Грасс перевела взгляд на Анакоану, по-прежнему возлежащую в палантине, который ее слуги так и не опустили, потому что именно она ответила на последний вопрос.

— Так ты говоришь по-испански! — пораженно воскликнула Ингрид. — Кто тебя научил?

— Домингильо Четыре Рта, — ответила Золотой Цветок глубоким звучным голосом, кивая на толстяка. — Но этого все равно недостаточно, чтобы завоевать Охеду.

Ингрид смотрела на нее, прекрасную женщину, окутанную ореолом тайны, увенчанную цветами и с большим веером из перьев в руках, символом ее ранга, и поняла, что ни Охеде, ни любому другому мужчине не придется ничего говорить, они и сами немедленно влюбятся в эту чудесную женщину. Но пока Ингрид ограничилась лишь тем, что пригласила ее в свой дом, в эти минуты показавшийся ей самым скромным жилищем на свете.

Анакаоне же дом, похоже, понравился с первого взгляда, она уселась на небольшое бревно, которое ее слуги установили в углу главного зала, и внимательно рассматривала всё вокруг, в особенности платья, манеру двигаться и выражаться любезной хозяйки дома.

На ломаном испанском, с помощью потеющего и раболепного Домингильо Четыре Рта, она откровенно объявила, что никогда не любила своего кровожадного мужа Каноабо, за которого ее выдал замуж брат, слабый вождь Беэчио, чтобы избежать вооруженного столкновения. Но стоило ей увидеть возвышающегося на лошади капитана Охеду в позолоченных доспехах и шлеме с плюмажем, она поняла, что ей суждено стать его возлюбленной.

— Он настоящий бог, — уверенно заявила принцесса. — Бог, освободивший меня к тому же от деспотичного и жестокого демона, с которым я всю жизнь мучилась.

Донья Мариана Монтенегро, испытавшая такую же боль и счастье, когда безумно влюбилась в человека гораздо ее моложе, да еще и не владеющего ее языком, в того, с кем ее так многое разделяло, лучше чем кто-либо могла понять эту нежную и любящую женщину, потерявшую голову из-за блистательного фехтовальщика из Куэнки, пусть и небольшого роста. Ингрид сразу же превратилась в ее верную подругу и союзницу, готовую сделать всё возможное, чтобы принцесса добилась желаемого.

Немка также с самого начала поняла, какую пользу для только что созданной колонии принесет союз туземной королевы и самого уважаемого испанского капитана, поскольку огромные различия во взглядах местных жителей и европейцев по-прежнему составляли главное препятствие для сближения двух народов.

До сих пор, не считая окончания той борьбы, что закончилась с пленением Каноабо, отношения между двумя расами так и не определились окончательно. В то время как Колумб и большинство его приспешников утверждали, что гаитяне — всего лишь дикари, годящиеся лишь в качестве рабов, падре Буил, Луис де Торрес, мастер Хуан де ла Коса, Алонсо де Охеда и его поклонники, напротив, считали, что, несмотря на примитивный образ жизни, судьба туземцев Нового Света — превратиться в скором времени в настоящих испанских граждан.

Однако стало очевидно, что пока чаша весов склоняется на сторону адмирала, и страх перед мятежом, который покончит с обитателями Изабеллы, как это случилось с жителями форта Рождества, вылился в презрение к туземцам. Дошло до того, что даже самые невежественные и неграмотные из вновь прибывших рассматривались по сравнения с обычными индейцами как полубоги, туземцы же приняли свое положение низших существ, даже не пытаясь его оспаривать.

Звон колокола, грохот бомбард, ржание лошадей и удивительное пренебрежение к жизни и боли, выказываемое бородатыми чужаками, ошеломило индейцев, а исчезновение Каноабо, единственного вождя, способного сплотить свой народ против захватчиков, превратило их в безропотных существ, убежденных, что они ничего не могут поделать против тех, на чьей стороне стоят боги грома, огня и смерти.

Женщины стали просто игрушками для сексуальных утех, а мужчины — бесплатной рабочей силой, которую можно эксплуатировать без опасения, что власть имущие, представляющие Католических монархов, хотя бы пальцем шевельнут ради тех, кого они якобы явились освобождать.

Охеда негодовал.

Он был прежде всего солдатом и мог со шпагой в руке противостоять свирепому вождю и разрезать его на куски, если в пылу борьбы дошло бы до этого, но в мирное время восставал против идеи рассматривать врагов как низших существ, ведь подобная идея принижала значимость его победы.

Таким образом, в тот вечер, когда его добрая подруга донья Мариана поведала о визите Анакаоны, заметив, что это прекрасная возможность заключить союз между двумя народами, он впервые в жизни был по-настоящему озадачен.

— Я восхищаюсь принцессой, — сказал Охеда. — Она, вне всяких сомнений, самая красивая женщина на свете, однако есть два серьезных препятствия для этого союза, который, видимо, кажется вам весьма желательным.

— И что же это за препятствия?

— Первое заключается в том, что я считаю недостойным овладевать женой воина, захваченного мною в плен пусть рискованным, но все же не слишком благородным способом. Такое, быть может, еще допустимо во время войны, ради спасения многих жизней, но настоящий кабальеро не должен позволять себе подобного.

— А второе?

— А второе заключается в том, что в пятнадцать лет я обещал жениться на одной девушке из Кордовы, и, несмотря на то, что ее отец против нашего брака и потому держит ее в монастыре, я все же надеюсь, совершив множество подвигов и покорив великие царства, смягчить сердце старика, и тогда, возможно, он согласится отдать ее за меня замуж, хотя сейчас я, наверное, даже не узнаю ее при встрече; я даже не уверен, люблю ли ее по-прежнему.

Ингрид Грасс посмотрела на собеседника с нескрываемой симпатией и в конце концов едва заметно кивнула и спросила:

— Ясно. А нет ли здесь случайно и третьей причины?

— Не понимаю, о чем вы.

— О том, что вы считаете туземку недостойной вас.

— В этом случае я сам был бы недостоин ее, — честно ответил Охеда. — Повторяю, я восхищаюсь Золотым Цветком, считаю ее самой очаровательной женщиной на свете, и если бы не названные мной обстоятельства, я отдал бы жизнь за один ее взгляд. Тем не менее, эти препятствия существуют, и забывать о них я не вправе.

— Она ненавидит Каноабо. Ее выдали за него силой.

— Это ничего не меняет. Я обманул Каноабо, но восхищаюсь им и уважаю как воина. Если бы я увел у него жену, он стал бы меня презирать.

— Вас так волнует мнение туземца?

— Он не просто туземец. Он храбрый воин, умный и благородный. Мы принадлежим к одной касте и стоим выше идей, рас или национальностей. Я знаю, что если откажусь от этого принципа, моя главная жизненная цель, война, полностью лишится смысла.

— И вы не считаете, что могли бы изменить эти принципы?

— Нет. Пока жив Каноабо, и я убежден, что Изабелла ждет моего возвращения.

— И вы могли бы жениться на девушке без любви и даже не зная ее, лишь потому, что дали слово чести?

— Можно возродить дремлющую любовь и даже вспомнить забытое лицо, но потерянную честь восстановить невозможно. Вы ведь меня понимаете?

— Пытаюсь, хотя должна признать, это стоит мне больших усилий, — ответила немка. — В любом случае, я ведь не прошу ничего определенного, лишь время от времени приходить на ферму и быть любезным с принцессой. Хотя всё пошло не совсем так, как я желала, но я решила оставить ее здесь, познакомить с нашей культурой и нашим миром. Это всем принесет пользу.

— Вы требуете слишком многого, — лукаво улыбнулся Охеда. — Навещать эту женщину, зная, что она меня любит, и относиться к ней со всем уважением — это самая сложная задача, с которой мало кто справится.

— У вас это получится.

— Вы так в меня верите?

— Я хочу, чтобы она жила здесь, потому что вы напоминаете мне Сьенфуэгоса, — призналась Ингрид. — Мне бы хотелось, чтобы кое в чем он был похож на вас.

— Только он повыше, — засмеялся Охеда.

— Что значат размеры тела в сравнении с силой духа, — ответила она. — Ровным счетом ничего.

Охеда взял ее за руку, выражая этим жестом глубокую привязанность и уважение.

— Будьте осторожны, — произнес он с улыбкой. — Если при своей несравненной красоте Золотой Цветок еще и научится европейским манерам и станет похожей на вас, можете не сомневаться, что я забуду о данных мною обетах и поставлю под угрозу спасение своей бессмертной души.

— Уж я-то постараюсь.

И она действительно очень старалась. Вернувшись на ферму, донья Мариана тут же приступила к решению нелегкой задачи по превращению удивительного неограненного алмаза, каким пока являлась принцесса, в утонченную даму, которая смогла бы блистать в самых шикарных придворных салонах Европы.

Золотой Цветок, в свою очередь, проявила великолепные способности к обучению, и теперь они вдвоем совершали долгие прогулки по пляжу, расположенному позади фермы, и нередко доходили до самого края мыса, отделяющего широкий залив от глубокого изумрудного моря, по которому в Изабеллу прибывали из Испании корабли.

Это был скалистый утес, откуда можно было рассмотреть всю колонию, адмирал собирался установить здесь маяк, предупреждающий о приближении к Новому Свету. В этом тихом и красивом месте немка любила сидеть и смотреть на безграничный горизонт или густой туман, время от времени расползающийся над спокойными водами, как белое ватное одеяло.

Она проводила здесь долгие часы, слушая пение птиц или металлический звон Короля — колокола, созывающего по вечерам верующих. Она оставалась наедине со своими воспоминаниями или пыталась вообразить, какой будет ее жизнь в колонии, если в один прекрасный день какой-нибудь корабль вернет ей обожаемого Сьенфуэгоса.

И теперь она согласилась разделить этот милый сердцу уголок с принцессой, говорить с ней о Европе, о ее народах и обычаях, о населяющих ее людях, а также о том, как воспользоваться чарами, подаренными самой природой, чтобы завоевать любовь маленького капитана с большим сердцем.

— Охеда — не такой, как все, — говорила она. — И тебя не должно оскорблять, что он не запрыгнул на тебя сразу, как тебе того хочется. Его глубокая вера и, прежде всего, непоколебимая преданность Пресвятой деве, не позволяют ему относиться к женщинам лишь как к самкам, с которыми можно спать, не питая к ним подлинной любви и безграничного уважения. Он хочет любить и быть любимым, но это должна быть настоящая любовь, в полном смысле этого слова.

— Какое отношение боги имеют к тому, что происходит между мужчиной и женщиной? — спрашивала в таких случаях гаитянка. — Это ведь личное дело, касающееся только двоих. Для меня все равно оскорбительно, что Алонсо настолько меня уважает, лучше бы перестал.

— Ты бы предпочла, чтобы он спал с тобой, зная при этом, что тебя не любит?

— Но как он может любить меня и при этом не заниматься со мной любовью? — спросила принцесса. — Ведь тогда любовь будет лишь в уме, но не в теле, а мне бы хотелось, чтобы одно сочеталось с другим.

Это был, вне всяких сомнений, совершенно новый для Ингрид Грасс взгляд на отношения полов; поначалу она была озадачена и не знала, что и сказать, а потому долго молчала, глядя на резвящихся вдали дельфинов.

— Но если он сейчас займется с тобой любовью, тогда любовь будет лишь в его теле, — возразила она наконец.

— Да, но тогда мне легче было бы завладеть и его разумом, поскольку я знаю, что тело — лучшее оружие в этом деле, — честно ответила Анакаона. — Помоги мне затащить его в мой гамак хотя бы на одну ночь — тогда все будет проще.

Донья Мариана Монтенегро едва смогла сдержать улыбку, услышав эту просьбу.

— Это уже услуги сводни, а не наставницы, — ответила она. — И так мы с тобой не договаривались. Моя задача — сделать тебя дамой, а не шлюхой.

— Значит, я шлюха? — вспылила принцесса. — И почему же? Потому, что не покрываю свое тело одеждой, как ты?

— Нет. У вас принято так ходить, поэтому для тебя это не значит быть шлюхой.

— А если ты будешь ходить обнаженной, как я, то станешь шлюхой?

— Учитывая наши обычаи — думаю, что да.

— Так ты хочешь сказать, что быть или не быть шлюхой — зависит исключительно от обычаев?

— Более или менее, — с неохотой признала бывшая виконтесса. — Это зависит от местности, где ты выросла, и от людей, которые там живут.

— Обычаи моего народа гласят, что женщина должна заполучить любимого мужчину в свой гамак. Значит, я не стану шлюхой, если этого добьюсь.

— Это с какой стороны посмотреть...

— Да что там смотреть! — возразила Золотой Цветок. — Мы на моей земле, так здесь было всегда, так должно оставаться и впредь. Почему это мой народ должен подстраиваться под чужие обычаи, пришедшие издалека? Ведь вы же не хотите принимать наши обычаи, всегда царившие здесь?

Сама того не осознавая и находясь за сотни километров от Сьенфуэгоса, Ингрид Грасс столкнулась с той же проблемой, что мучила сейчас ее возлюбленного, с проблемой, которая еще много веков будет тревожить эти берега океана и вызывать гражданское неповиновение.

Чьи законы должны править в Новом Свете, и кому Бог дал право их устанавливать?

И почему те законы — причем далеко не всегда удачные — что веками существовали в Старом Свете, должны иметь власть здесь, на этих девственных, не тронутых цивилизацией землях?

Что лучше — покрывать всё тело от шеи до лодыжек или ходить голым? Придерживаться ретроградных и фарисейских обычаев или отбросить их и вести себя с неосознанным бесстыдством туземцев?

Неужели не существует того пункта соприкосновения, в котором индейцы и испанцы могут влиять друг на друга, объединив усилия в создании нового общества, более справедливого, свободного и идеального?

Бродя босиком по песку, купаясь в жаркий полдень в крохотной бухточке или многие часы созерцая бескрайнее море, откуда, возможно, когда-нибудь прибудет ее юный возлюбленный, Ингрид Грасс, бывшая виконтесса де Тегисе, снова и снова повторяла одни и те же вопросы, но так и не находила на них ответов.

К сожалению, история пошла совсем по другому пути, чем тот, которого она желала.