Карла

II

Стражская старостиха готовила батракам полдник. Порой по ее полному приветливому лицу пробегала тень, и она принималась потихоньку ворчать:

— Третий час уже, а он все не едет. Ох ты господи! Не затащили бы его в городе в корчму!.. Меня прямо дрожь берет. Ведь при нем столько денег!

Вдруг на площади раздался удар бича, словно из ружья выпалили. У старостихи сразу отлегло от сердца: она отлично знала, что хлопнуть бичом с такой силой не умел, кроме старосты, ни один крестьянин во всей деревне. Она весело засуетилась у печи, чтобы встретить мужа готовым обедом. Вот лошади заржали уже во дворе, минуту спустя в дом вошел староста Милота, а следом за ним женщина с девочкой на руках.

— Погляди-ка, мать, кого я из города привез! — сказал хозяин.

Старостиха посмотрела на вошедшую и радостно воскликнула:

— Богородица клатовская, да ведь это наша Маркита! Откуда ты взялась?

— Я пришла в Домажлицы с солдатами. А твой хозяин привез меня домой, — отвечала Маркита, пожимая протянутые к ней руки.

— А что, девочка эта твоя?

— Моя.

— Пускай же растет тебе на радость! Она словно вишенка! Да входи же, входи!.. Садитесь вот сюда, за стол!.. Я только накормлю работников и сейчас же вернусь к вам, — заторопилась хозяйка и исчезла в дверях.

— А твоя-то вовсе и не старится, — заметила Маркита, усаживая за стол ребенка.

— Да, грех жаловаться... Носится, словно ветер, — отвечал Милота, вешая кафтан и шляпу на гвоздь около постели.

И в самом деле, старостиха была проворной женщиной. Спустя несколько минут она уже поставила на стол обед и принесла свежесбитое масло, молоко и белый пирог, благоухающий какими-то пряностями.

— А теперь кушайте. Чем богаты, тем и рады. На вот, Маркита, отрежь-ка себе, да и девочке дай, — угощала хозяйка, придвигая к Марките початый каравай хлеба с крестом на верхней корке, где уже лежала отрезанная горбушка.

— Налей ей молока, оно обеденное, сладкое — что твой миндаль. Молочко-то ведь от Пеструхи, которую ты нам выходила. Нынче она принесла славную телку.

— Пеструха была смирной коровкой, а вот Рыжуля — та выделывала штуки. Сколько раз вышибала у меня из рук подойник! — сказала Маркита.

— Да, с ней никто не мог сладить, когда ты ушла от нас в Неметчину, — сказал хозяин. — Так и пришлось продать ее, да еще с убытком.

— Ну, расскажи нам, милая, как тебе жилось у немцев. Что поделывает твой муж, Драгонь? Он тоже воротился? — принялась расспрашивать старостиха.

— Он уж не воротится, помер, — объявил Милота.

— Помер! — ужаснулась его добросердечная жена и залилась слезами. — Пошли тебе господь утешение! Да что ж это с ним приключилось? Он ведь был такой крепкий!

— Тоска по родине, — отвечала Маркита.

— Да, уж тут ничем не поможешь, коли нельзя домой воротиться, — подтвердила старостиха.

— То-то и оно. Солдата не отпустят, пока свое не отслужит. К тому же Драгоню и верить не хотели. Все говорили, что тоска по родине — пустая выдумка, что солдат не должен быть бабой, что ему надо быть терпеливым. Однако ничего не поделаешь! Коли падет на сердце печаль, так и мужчина не совладает с нею, — вздохнула Маркита и положила ложку, потому что кусок застревал у нее в горле. Помолчав, она продолжала: — Не будь там кума Барты, Драгонь наверняка убежал бы. Барта втолковал ему, как плохо может это кончиться, утешал его, а потом написал, чтобы я пришла к ним. Да ведь ты, хозяин, сам и прочитал мне письмо... Кабы у меня в ту пору не хворал ребенок, я бы вмиг собралась; только его болезнь и задержала. Господь прибрал дитя, и вы знаете, я тогда же отправилась к мужу.

— И не повеселел он? — спросила хозяйка.

— Когда я рассказывала ему о доме и пела наши песни, ему становилось легче, а потом его опять одолевала кручина. Он даже не пожалел, что ребенок умер. «Все равно сдали бы его в солдаты, — говорил он, — так и слава богу, что прибрал мальчонку». А через год народилась вот эта девочка. Драгонь очень радовался, прямо ожил. Потом заболел чахоткой, стал хиреть да хиреть, не мог уже службу справлять и вскоре помер. Одно было у него желание — еще раз взглянуть на родные места. И это не удалось бедняге, пришлось ему лежать на чужой сторонушке. Разнесчастная эта солдатчина! Не дай господи никому... — зарыдала Маркита.

— Успокойся, Маркита, на все господня воля, — утешал Милота. — Такая беда случается со многими матерями и со многими женами. Иначе и быть не может. Государь император — наш господин, и мы обязаны служить ему.

— А давно ли помер Драгонь? — спросила старостиха.

— На пасху минул ровно год, — отвечала Маркита.

— Так отчего же ты раньше не воротилась?

— Кум Барта отсоветовал пускаться в путь одной с ребенком. Уговорил обождать до осени, пока солдаты пойдут домой. А когда настала осень, сказали, что они пойдут весной. Вот и пришлось дожидаться весны, чтобы не тащиться одной, да еще глядя на зиму. Едва-едва дождалась. Весь этот год я жила в прислугах у офицерши — она мне кумой доводится. Очень хотела она забрать меня с собой в Прагу, но я решила вернуться к вам. Ведь вы меня не прогоните, если я буду служить вам так же, как прежде служила? А коли сохранит мне господь девочку, так и для нее, наверно, найдется какая-нибудь работа, — прибавила Маркита.

— Об этом ты не заботься: кто захочет трудиться, всегда подыщет себе дело, а работа даст и кусок хлеба, — сказала хозяйка.

— Вот как мы сделаем, — немного поразмыслив, объявил Милота. — У нас есть свободный чулан. Ты и поселяйся там с девочкой. Кормить мы тебя будем. Я посею восьмушку льна — зимой, когда будешь свободнее, напрядешь на себя. Жена даст тебе двух гусей, с них насобираешь дочке на перинку. Жалованье будет прежнее. Ну как, теперь ты довольна?

— Спасибо тебе, Милота, сто раз спасибо, — проговорила женщина, и на глазах ее заблестели слезы, когда она подала Милоте руку в знак того, что поступает к ним в услужение.

Пообедав, хозяин занялся своими делами, а Маркита немедленно принялась помогать хозяйке.

— Как тебя зовут? — обратилась та к маленькой девочке.

— Карла, — отвечал ребенок, подняв на женщину серые глаза с густыми черными ресницами.

— Что это ты, Маркита, за имя выдумала? Я во всю свою жизнь и не слыхивала такого, — удивилась старостиха.

— Я тут ни при чем. Ты ведь знаешь, что имя ребенку у нас обычно дает крестная. Я и предоставила это крестной. Кто же мог подумать, что девочку нарекут Каролиной?

— Да есть ли такое имя в календаре? — допытывалась старостиха.

— Верно уж есть, коли священник ничего не имел против.

Крестьянка покачала головой и дала девочке кусок пирога. Потом погладила ее по кудрявой головке и жалостливо проговорила:

— Нечего сказать, хорошо же тебя окрестили, бедняжку!

— А где твой Петр? — чтобы переменить разговор, спросила Маркита.

— В Медакове, в школе. Ты удивишься, как он вырос: через год пойдет пахать.

— А не прибавился ли кто у вас с той поры?

— Ты же, милая, знаешь наши дела, — усмехнулась старостиха. — Была у меня одна дочка — господь прибрал ее, да сразу же наделил другою. Ей уже год, ни минутки не посидит на месте.

— А где она сейчас?

— Гусопаска взяла ее с собой на лужок. Малышка любит поваляться на травке.

— А как ты назвала ее? — спросила Маркита.

— Ганой.

— Гана — славное имя. Хорошо, что у тебя есть дочка: дочка красит дом, как роза садик. Вот и будут они с Карлой подружки. Поручи-ка мне заботу и о твоей девочке: ты ведь знаешь, как я люблю детей, — попросила Маркита.

— Охотно, — отвечала старостиха. — В страду просто не знаешь, как и быть с детьми, то ли брать с собою на поле, то ли оставлять дома. Ты, Маркита, будешь помогать мне по дому да за скотиной присматривать, а старшую батрачку, Ганчу, я пошлю в поле вместе с другими.

Маркита этого только и ждала, больше ей не требовалось никаких приказаний. В доме, где она вновь поселилась после четырехлетнего отсутствия, ничего не изменилось, ничего не сдвинулось с места, только что вот родилась Гана да продали неспокойную Рыжулю, в саду подросли молодые деревца, а в хлеву — Пеструха.

Как мимолетный ветерок, что пронесется порой по озеру и взволнует его недвижную гладь, так и весть, что Маркита, жена Драгоня, возвратилась из Неметчины и что Адам Барта тоже скоро воротится, взбудоражила тихую и однообразную жизнь сельских жителей. Мужчины, женщины, старухи и девчата, батраки и даже маленькие дети, короче говоря — все, кто бы то ни был, приходили в дом старосты поглядеть на Маркиту и ее кудрявую девочку с таким диковинным именем. Марките приходилось без конца повторять, как ей жилось у немцев, и рассказывать семье Павла о Петре, а семье Петра — о Павле. Одна хотела знать, как стряпают немки, другая — как там прядут, один расспрашивал об урожае, а другой любопытствовал, христиане ли живут в Неметчине. Маркита рассказывала все, что знала, а когда чего-нибудь не знала — отсылала к Барте. На другой день каждый ребенок в деревне уже знал, как жилось Марките все эти четыре года, а ей тоже было известно, кто у кого родился, кто сыграл свадьбу и кто умер.