Карла

V

Минула жатва, давно был убран овес и скошена последняя отава. Девушки выбелили полотна, ободрали перья. Потом наступили длинные непогожие вечера, а когда приехал на белом коне святой Мартин, начались посиделки. Хозяйки наготовили себе и служанкам конопли для пряжи на летнее платье мужчинам, на веревки и на мешковину. А девушки запаслись мягким льном, из которого ткали тонкие полотна.

Барта бойко торговал прялками. Каждый парень, желавший подарить девушке прялку, что считалось явным признанием в любви, покупал ее непременно у Барты, потому что никто не умел украшать их так, как он.

Первая неделя посиделок была назначена у старосты. После обеда Карла сняла с чердака прялку из сливового дерева, украшенную цветочками, птичками, сердечками и другими узорами из олова, насадила на нее пучок белоснежного льна, красиво перевязав его красной лентой. Концы ленты она скрепила булавкой, головка у которой была в виде розы из искусственных гранатов с двумя желтыми жестяными листочками. В лен Карла воткнула веретено с красным яблоком на острие. Все это выглядело очень красиво. Она только что принялась осматривать произведение своих рук, как в чулан вошла Маркита.

— Чья это прялка? — спросила она.

— Разве вы не узнаете ее, мама? Да ведь это та самая, что я сделала нынешним летом.

— Так это из-за нее ты жгла лучину и портила себе глаза? Ну, а зачем же ты ее так разукрасила? Ведь ни у одной хозяйской дочки не будет такой прялки, а ты батрачка; еще скажут люди, что ты хочешь похвалиться, — заметила мать.

— Так ведь я украсила ее не для себя. Я подарю ее Гане.

— Ты что, ума лишилась? К чему это? Парни засмеют вас: ведь это их дело — дарить прялки, — всполошилась Маркита.

— Ну, надо мною-то они не посмеются! Я с ними живо расправлюсь. А Гана до сих пор никого не любит. Почему бы ей и не принять от меня эту прялку? А коли она примет, так какое кому до этого дело?

— Старостиха уже присмотрела Гане жениха — Томаша Косину. Его отослали в обмен[2] в Неметчину, но летом он вернется. Только ты помолчи: Гана ничего не должна знать, — предупредила Маркита.

Карла так и обмерла.

— И все-таки я сделаю Гане подарок! А коли не возьмет, так брошу это в огонь! — вскричала она, порывисто схватив прялку.

— Богоматерь клатовская! Да ведь ты день ото дня становишься все чуднее! Что-то еще будет! — вздохнула Маркита.

Карла побежала через двор к дому. Гана была одна в горнице, она расставляла скамейки для прях.

— Господи, какая красивая! Да кто ж это тебе ее подарил? — спросила она Карлу, с любопытством рассматривая прялку.

— Мне ни от кого не надо, это тебе!

— От кого же? — испытующе обратилась Гана к подруге и отдернула руку от прялки.

— Да бери же, это я тебе дарю. Ведь я знаю, что ты не любишь никого из парней, вот и сделала тебе прялочку сама. А этот лен мы вместе с тобой сеяли, пололи и брали.

— Ах, какую радость ты мне доставила! — воскликнула Гана, и глаза ее засияли. — Такой прялки ни у кого не будет. Но что я скажу, если спросят кто подарил?

— А ты не отвечай. Пускай поломают головы, все равно не догадаются. Вот мы с тобой и посмеемся над ними.

— А маме сказать?

— Как хочешь!

— Что это вы затеваете? Ведь так нельзя, — разворчалась старостиха, но все-таки пообещала не говорить до конца посиделок, кто подарил Гане прялку.

Вскоре собрались в дом молодые пряхи. Одни принесли с собой совсем новенькие, только что выточенные прялочки, другие — прошлогодние. Каждая девушка похвасталась своей, но когда Гана вынесла новую прялку, все кинулись ее рассматривать, и восторгам не было конца.

— Кто ее тебе подарил, кто? — посыпалось со всех сторон.

— Этого мы вам сказать не можем, — ответила им Карла.

— Ну так все равно мы сами увидим, — заявили девушки, рассчитывая на скорое появление парней.

В подвешенный к потолку железный светец были вставлены зажженные лучины, девушки уселись в кружок, перекрестились и с песнями принялись за работу.

Вскоре подошли и парни. «Теперь-то мы увидим, кто по ком вздыхает», — подумали девушки. Парни усаживались либо рядом со своими избранницами, либо позади них. Посередине кружка остались только те, у кого еще не было милой. Они сматывали пряжу, рассказывали сказки и помогали хозяину щепать лучину.

К Гане с одной стороны подсела Карла, с другой пристроился Петр. Это удивило присутствующих — ведь они рассчитывали узнать, кого избрала себе Гана. Спросили Петра, но тот ничего не знал; принялись тормошить Карлу, но она скрытничала. Так никто и не допытался правды. До самого конца посиделок Карла держалась близ Ганы. Она была как на посту. Ни один парень не отважился подсесть к девушке из страха перед Карлой, которая умела так посмеяться над каждым, что это могло бы уронить его в глазах других девчат.

Но вот подошли святки, и посиделкам пришел конец. Веселье началось девичьей колядой. Старостиха напекла девушкам вкусных гнетанок, которые так и таяли во рту.

— Но кому же мы их подарим? — спросили друг дружку Карла и Гана, получив от хозяйки по гнетанке «для парней».

— Давай сделаем так, — предложила Карла, — твою съедим пополам, а свою я отдам Петру.

Гана, как всегда, согласилась с подругой.

После обеда молодежь сошлась на площади и с песнями отправилась в Медаково. Девушки принарядились в суконные курточки и красные платки. День был отличный, но с морозцем; снег хрустел под ногами. Парни кидались снежками; двое из них захватили с собой салазки и катали девушек с гор. Гана же не отходила от Карлы.

— Как скучно зимой! — вздохнула она, оглядывая занесенное снегом поле и темно-зеленый лес. — И травки не видно, и птичек не слыхать, даже лес — и тот не шумит листвой.

— Все спит, — отвечала Карла и затрясла стоявшую около дороги ель, ветви которой гнулись под тяжестью снега.

— Потому-то и петь мне не хочется, когда я прохожу здесь зимой. Зато летом, когда все так весело зеленеет, запоешь невольно, — говорила Гана.

— Летом, я думаю, всем весело. Но как должно быть хорошо там, где круглый год лето. Помнишь, что вчера нам рассказывал Барта об итальянской земле?

— А все равно я не согласилась бы там жить, даже если б меня кормили булками и наряжали в золото, — заметила Гана.

— Эх, и хотелось бы мне посмотреть на белый свет! — воскликнула Карла.

— Да ты взойди на Перси пречистой девы Марии, оттуда и край света увидишь.

— Ну нет, милая! Барта рассказывал мне как-то, что свет очень велик и широк. Иди сколько хочешь, хоть в сто раз дальше, чем отсюда до Клатова, и все будет земля да море, и конца этому нет.

— Ну, а как бы ты стала там жить? Никто бы тебя не знал и не сказал бы тебе «здравствуй». Ты и не думай об этом.

— У нас дома лучше всего. Я не пошла бы жить даже в Пажежницы, — сказала Гана, указав головой на деревню, находившуюся в получасе ходьбы от Стражи.

— А что, если бы тебя посватал парень из Пажежниц?

— Да стой он на коленях, все равно не пойду за него, — упорствовала Гана.

— Карла! Гана! — закричала девушкам обогнавшая их молодежь. — Ну-ка, побыстрее! Что у вас, ноги отвалились?

И подруги бросились догонять своих спутников.

В Медакове все направились прямо в трактир. Здесь девушки подарили своим избранникам гнетанки, а те, в свою очередь, угостили их вином и яблоками. И опять все следили, кому же отдадут гнетанки Карла и Гана, и снова удивились, увидав, что Карла отдала свою Петру, а Гана съела свою гнетанку пополам с Карлой, которая купила ей яблок. Теперь-то уж все убедились, что Гана или не хочет никого выбрать, или, может быть, просто не смеет.

Молодежь возвращалась домой в сумерках. Парни были навеселе. Они шалили, боролись друг с другом, кидались снежками — короче говоря, дурачились на чем свет стоит. Девушки бежали впереди, сбившись в кучку, словно овцы. Они оставили парней и доверились Карле, которая, как пастух, вышагивала впереди, возвышаясь над своим стадом на целую голову. Девушки тоже были возбуждены, пели веселые песни, помахивая платочками, но никто из них не вел себя так дико, как парни. Поэтому парней прогоняли, а тех, кто все-таки умудрялся проникнуть в их кружок, Карла заставляла вести себя прилично.

Дома всех ожидала работа. Немало потрудились и Карла с Ганой. Потом Гана пошла в свою каморку, а Карла — в чулан, потому что она всегда спала с матерью.

— Покойной ночи, Гана! — сказала Карла, проходя мимо Ганиного окошка.

Гана поспешно отворила окно и пригласила Карлу.

— Зайди, посиди со мной немного, мне еще не хочется спать.

— Нет, Гана, я останусь тут, во дворе. А ты думай, будто к тебе под окошко пришел парень.

— Ах ты выдумщица! — засмеялась девушка. Тут она оперлась о подоконник, опустила голову на руку и, задумчиво поглядев на усыпанное звездами небо, спросила не спускавшую с нее глаз подругу: — Скажи, Карла, обратила ли ты сегодня внимание на Манку и Томаша?

— Как их не заметить? Оба так пригожи, один лучше другого. Они-то наверняка будут жить дружно, как цветы на лужайке, — ответила Карла.

— А знаешь, Карла, о чем я думаю? Ведь это большая радость, когда вот так любишь кого-нибудь, — прошептала Гана.

— Да, недаром, знать, говорится: где любовь, там и ангелы.

— Ах, Карла, боязно: вдруг меня отдадут за немилого! — вздохнула Гана.

— А зачем тебе идти за него?

— Да как же не идти? Ведь родителей не ослушаешься. Но тогда я, уж верно, умру, — сказала кроткая девушка. Две слезинки выкатились из ее голубых глаз и, как роса, заблестели на украшавшем окно зеленом мхе.

— Не плачь, Гана, тому не бывать, — перебила ее Карла и прижалась лбом к плечу подруги. — Я не допущу, чтобы тебя отдали немилому; скорее убью его. Да лучше уж я сама умру, только бы никто тебя не мучил!

— Знаю, знаю, как ты меня любишь! — горячо воскликнула Гана и погладила черные волосы Карлы.

— Ложись спать, Гана! Спокойной ночи! — проговорила та, неожиданно освободившись из объятий подруги, и Гана, привыкшая к порывистости Карлы, тихонько пожелала ей спокойной ночи и затворила окошко.