Карла

VII

На третий день праздника парни с раннего утра разгуливали по деревне. Они рядились кто во что горазд, всех поддразнивали, и даже старухам, на которых они нежданно-негаданно нападали, — и тем приходилось попрыгать с ними. «А ну-ка, наддай, чтобы конопля уродилась повыше!» — кричали парни, подбрасывая ввысь бабушек. Один из них вырядился медведем, другой опутал себя горохом, а вместо головы выставил большую брюкву, третий бегал на четвереньках и хватал за ноги всех встречных. Скажем прямо: они дурачились как могли, и чем глупее была шалость, тем больше она всем нравилась. Играли и танцевали до самой ночи.

Вечером пожилые женщины ушли из трактира, с ними и Маркита. Тогда Карла подсела к Барте и шепнула:

— Крестненький, сделайте для меня, о чем я вас попрошу!..

— Говори смело. Ты ведь знаешь, что я, честь имею, и радугу снял бы для тебя с неба, будь это возможно.

— Зачем она мне? Одолжите-ка лучше платье вашего племянника, я хочу нарядиться солдатом. Только никому ни слова!

— Вот чертенок! Ладно, я это сделаю. А ты гляди веселее, — согласился Барта и погладил усы.

— Да я буду смеяться и шутить хоть до завтра, раз вы этого хотите, только исполните, о чем я прошу.

Барта отозвал в сторонку родственника, переговорил с ним, тот все понял, и оба вышли. Следом за ними выскользнула и Клара. Никто ничего не заметил.

Вскоре Барта привел в трактир солдата и молодого крестьянина. Деревенский парень тотчас привлек всеобщее внимание, потому что у него были коротко подстрижены волосы, на солдата же сперва никто не взглянул, так как все приняли его за молодого Барту.

— Поглядите-ка, да ведь Ирка Бартов стал нашим братом мужиком! — послышалось вдруг, и парни обступили вошедших, осматривая их с головы до пят.

— Батюшки, так это ж Карла! — вскричал Петр, ударив по плечу переодетую девушку.

— Этот-то небось сразу узнал! — засмеялся служивый. Карлу окружили. Ее вертели во все стороны, то и дело восклицая:

— Глядите-ка, будто на нее и сшито! А ведь правда, что штаны пристали ей больше, чем юбка?

— А ну-ка, пустите меня. Сегодня я хочу быть настоящим парнем, — заявила Карла, сильной рукой расталкивая молодежь.

— А как же нам величать тебя, если ты хочешь быть парнем? — спросил кто-то.

Карла смутилась. Но племянник Барты мигом решил:

— Каролина и Карел — одно и то же имя; давайте звать ее Карел.

— Правильно, пусть она теперь будет Карел, — согласились все.

Карел — так и мы теперь будем называть Карлу — взял со стола стакан вина, подошел к Гане, обнял ее, дал ей пригубить, а потом, высоко подняв чарку, выступил на середину круга и запел звучным голосом:

Парни повторили под волынку последний куплет. Карел же, осушив стакан до дна, еще крепче обнял Гану, и они закружились, как веретена.

— Честь имею, соседка, — обратился к старостихе повеселевший Барта, — если бы этот парень не был девчонкой, то я бы сказал, что он парень, и парень что надо!

— Вот именно, Барта, если б тетка не была бы дядей, то наверняка уж была бы теткой; да вот, кстати, и Барта, если бы не хлебнул лишнего, так не тянул бы себя за нос, — пошутила старостиха, видя, что служивый не может найти свои усы.

Солдат хотел ей что-то ответить, но тут подошел Карел и пригласил хозяйку на танец. Старостиха пошла с ним — ведь в конце концов все это было только шуткой!

— Послушай, ты сегодня уже потанцевала со всеми, пойдем-ка теперь со мной, — предложил Петр, пойман Карела за полу.

— Танцевать парню с парнем — все равно что есть хлеб с хлебом, — со смехом ответил тот.

— Да куда уж тебе! Ты парнем не станешь, хотя бы у тебя и борода выросла, — съязвил Петр.

— Оставь-ка, Петр, свои шуточки, не то подеремся: ведь я тебе не Карла! — И, наклонившись к уху парня, Карел шепнул: — Послушай меня да займись-ка Якшовой Барой. Эта девушка — сущий клад и любит тебя. Я точно знаю.

Петр не успел и рта раскрыть, а Карел уже опять танцевал с Ганой.

С той минуты, как Карла переоделась, Гану словно подменили. Она отлично знала, что с нею все та же Карла, но когда подруга обнимала ее, когда шептала ей: «Моя милая, моя дорогая Гана»! — сердце девушки странно замирало. Она не понимала уже, где она, что с ней, и то бледнела, то разгоралась, как калина.

— Меня точно кто околдовал с тех пор, как ты надела это платье. И голова кружится! Видно, нас с тобой сглазили, — жаловалась Гана, отдыхая после танца.

— Оботри лицо платочком, — посоветовал ей Карел. Девушка послушалась, но и это не помогло. Стоило только Карелу взглянуть ей в глаза и пожать руку, как она опять становилась сама не своя.

Было около полуночи, когда молодежь начала собираться домой. С песнями и музыкой провожали парни девушек. Гана и Карел шли первые: они ведь больше всех дали на ворачку, а Гана к тому же была дочкой старосты.

— Так сдержи свое слово! — напомнил племянник Барты Карелу, когда тот входил с Ганой в свои ворота.

— Конечно, сдержу, — отвечал Карел.

Петр не пошел домой. Он сердился на Карлу и, решив насолить ей, провожал Бару.

— Гана! — начал Карел, войдя в каморку и садясь рядом с ней на сундук. — Скажи мне, Гана, это правда, что я тебе нравлюсь в таком виде и ты пошла бы за меня, если б я и в самом деле был парнем?

— Ни за кого другого! Ты мне так нравишься в мундире! — воскликнула девушка и, как обычно, обняла свою подругу. — Да будь ты парнем, уж я бы до самой смерти не пошла ни за кого другого, — прошептала она, опуская усталую голову на плечо Карела.

— Так обещай же мне это перед богом и дай руку! — серьезно сказал Карел. Гана уже не ведала, что творила. Сначала она приняла все это за шутку, но теперь ей было не до веселья. Голос Карела проник ей в сердце, и, подавая ему руку, она проговорила:

— Обещаю.

— Смотри же, запомни свои слова, что бы ни случилось, — сказал Карел. Сильными руками обняв Гану, он целовал ее лицо и глаза, называл ее самыми нежными именами, и девушка горячими поцелуями отвечала на его ласки. — Ну, а теперь ложись спать. Да хранит тебя бог. Помни же, что ты мне обещала!

Карел выпустил Гану из объятий и побежал к себе.

Вскоре он вышел из чулана, тихонько подкрался к Ганиному окошку, приклонил голову к холодной стене и горько заплакал. Потом перекрестился, долгим взглядом простился с родным домом и неслышно вышел за ворота.