Карла

VI

Наступила масленица. Что за шум, что за суматоха с раннего утра по всей деревне! А как взбудоражены парни! Вот выбежал один из дому, другой со двора, и все разодеты, умыты, словно собрались на свадьбу.

Наконец и Петр слез с чердака, уже наполовину одетый. Его черные башмаки сияли, чулки были белы как снег. На нем красовались желтые кожаные штаны и богато расшитый короткий синий жилет на красной подкладке, застегнутый только на два крючка, чтобы всем бросалась в глаза новая, до хруста накрахмаленная рубаха. Все остальное — синюю куртку, черный шелковый платок и красную шапку — Петр еще держал в руках.

— Где это у вас, мама, было зеркальце? — обратился он к хлопотавшей у очага старостихе.

— Не приставай ко мне с пустяками. Видишь, что некогда, — проворчала мать.

Маркита подбрасывала в огонь хворост.

— А вы, Маркита, не знаете?

— Да где мне и знать-то об этом! Спроси у девчат, они в чулане.

В чулане Гана месила тесто, а Карла мастерила что-то в углу.

— Только тебя и недоставало! А ну-ка, убирайся! Разве не видишь, что у нас в руках божий дар! — закричала на брата Гана, едва завидев его.

— Не сглажу я его, только скажите мне, девушки, где у вас зеркало?

— Дай-ка я сама сделаю! — предложила Карла, подскочила к Петру и мигом повязала ему галстук. — И к чему это парню зеркало? — заметила она. — Я вот никогда о нем и не вспоминаю.

— А во что же ты глядишься, когда надеваешь венок? — полюбопытствовал Петр.

— Я гляжусь в Ганино личико, — усмехнулась Карла.

— А я в таком случае буду глядеться в твои глаза, — весело ответил парень, натягивая куртку.

— Ну, этак у тебя будет слишком тусклое зеркало, Петр, — сказала Карла, вдевая красный бант в верхнюю петлицу его куртки.

— Нет, Карла, не было бы оно таким тусклым, если бы ты нарочно не заслоняла его черными занавесками, — вздохнул Петр, проводя рукой по ее глазам.

— Гляньте-ка, как он умеет ухаживать! — воскликнула Гана.

— Небось как сбросит праздничное платье, сразу переменится, — сказала Карла и тотчас добавила: — Ну, а теперь проваливай, видишь — мы заняты!

— Ухожу, ухожу, — заторопился Петр, откидывая назад длинные черные волосы и надевая шапку. — Смотрите же, девчата, дайте парням денег побольше, а то не станем с вами танцевать, — прибавил он, выходя из дверей.

Перед домом росли две елки. Петр отломил зеленую веточку, взял ее в зубы и поспешил в трактир, где уже собрались парни с волынщиком во главе. Волынка напоминала собой букет, а ее хозяин — пышный бант. У него в петлице красовалась ветка розмарина, словно у собравшегося на свадьбу дружки. На шапке торчало петушиное перо. Парни ухаживали за волынщиком и наперебой потчевали его вином. Маленький, коренастый, непрестанно ухмылявшийся, он вертелся между ними, время от времени извлекая из волынки протяжные, жалобные звуки, доносившиеся до самой площади, где уже собрались деревенские ребятишки, чтобы поглядеть, как пойдут парни к девчатам в гости.

Так начиналась ворачка[3], которую всегда праздновали во вторник на масленицу. Парни ходили от одной девушки к другой, а те давали им деньги. На эти деньги в трактире устраивалось угощение, потом все плясали три дня и три ночи. Нога волынщика, отбивавшая такт, должна была работать без отдыха. Потому-то парни и носились с ним как с важной персоной.

Карла и Гана едва успели одеться, как во дворе загудела волынка.

— Ах, какая славная музыка! — горячо вздохнула Гана, стирая пыль со стола и лавок, и без того блестевших как зеркало. — У меня сердце так и прыгает, когда я слышу волынку!

И вот волынка заныла уже в дверях. Музыкант закатывал глаза, ухмылялся, скалил зубы, дергался всем телом из стороны в сторону, как будто у него начинались судороги. Это забавляло всех, и молодежь хохотала до упаду. Зато старостиха и угостила его первого пирожками, а староста похлопал по плечу и сказал:

— Значит, верно я говорю, что лучше стражского волынщика не сыщешь.

Волынщик ничего не ответил на любезность, только еще сильнее сдавил инструмент и подпрыгнул. А Гана стояла у стола и с такой нежностью смотрела на артиста, что ему позавидовали все парни. Но вот она подала гостям серебряный талер, Карла — рейнчак, и парни отправились в следующий дом. Так они обошли все дворы, а потом потянулись к трактиру. Тем временем девушки надели праздничные платья и поспешили туда же. Парни встретили их песнями и музыкой и угостили сладкой водкой; затем начались танцы.

Карла с Ганой пришли вместе и вместе же ушли. Да и танцевали-то они все больше друг с другом. Когда в пылу веселья какой-нибудь парень прижимал Гану к себе ближе, чем этого требовал танец, Карла так сильно наступала виновнику на ногу, что тот даже приседал с воплем:

— Побойся бога, ведь ты мне совсем ноги отдавишь!

— Пустяки! Зато я славно погуляю на твоей свадьбе, — потешалась над ним Карла, не переставая кружиться.

— Честь имею, кума, надо бы и нам с тобой сплясать, чтобы у тебя уродился высокий лен, а у меня не свело под коленками жилы, — заявил развеселившийся Барта Марките, встретив ее у трактира в первый день праздника.

Последнее время они немного не ладили, потому что Барта чересчур часто напоминал ей о том, что Карле пора замуж. Маркита ведь не знала, что к служивому приставал Петр, уговаривал быть посредником в этом деле.

— Мне не до плясу, но коли иначе нельзя, так уж ладно, — недовольно ответила женщина.

— Да что это с тобой, кума? Похоже, у тебя душа не на месте. Что это ты от меня скрываешь? Ведь я тебе, честь имею, не чужой.

— Да чего мне скрывать? Видела я во сне покойника Драгоня, и думается мне, что нет ему покоя на чужой стороне. Вот и решилась сходить весной на Святую гору помолиться. А тебе он не привиделся часом?

— Славно придумала, кума! Я, честь имею, тоже собираюсь в Клатов за оловом. Тогда мы выступим в поход вместе. Бедняга Драгонь и мне не раз снился.

— Скажи-ка, голубчик, он ничего такого не говорил тебе? — спросила Маркита, вся трепеща.

— Как же! Постой-ка! А вот как он мне недавно привиделся: я, честь имею, обучал его артикулу, а он назвал меня дураком и не захотел подчиняться моей команде. Так точно оно и бывало в прежние времена. Драгонь был добрый малый, но до чего упрям! Карла вся в него. А что такое творится с девчонкой? Она давно какая-то невеселая, и лицо у нее такое хмурое.

— И-и, кум, девушки все так. То хмурятся, то смеются, — отвечала Маркита.

— Честь имею, кума, ты, конечно, не дашь мне и слова промолвить, но смотри, вспомнишь еще меня: ведь Карла любит Петра... Я бы хотел...

— Не болтай зря, — оборвала его Маркита, и они вошли в трактир, до отказа набитый молодежью.

Барта непременно принялся бы накручивать ус на палец, если бы ему не пришлось помогать себе локтями, чтобы пробиться к столу, где сидели пожилые люди.

Первый день праздника прошел очень весело. Назавтра после обеда Барта привел в трактир нового гостя. Это был его племянник, который пришел в отпуск из Пльзена погостить на праздники. В Страже парня уже знали, и молодежь приветствовала его веселым криком. Солдат тотчас же сбросил мундир и пустился в пляс. Он был красивым парнем. Все девушки исподтишка любовались им. Одной нравилось его лицо, другой — военный мундир, третьей — ловкость в танцах, что почиталось главным достоинством.

— Карла, — сказала Гана, когда они поутру шли доить коров, — а ведь племяннику Барты очень пристал мундир, не правда ли?

— Не скажу. Да и что ты в нем нашла? Он просто пустой вертопрах, и голова у него такая рыжая, разве ты не приметила? — отвечала Карла, и ее темные глаза испытующе остановились на лице подруги.

— Не приметила. Зато мне военное платье очень нравится.

— Об этом ты мне еще никогда не говорила, — упрекнула ее Карла.

— Да оно мне только сегодня и бросилось в глаза, — равнодушно проговорила Гана, от души зевнула и устало опустилась на лавочку в хлеву. — У меня глаза совсем слипаются, — призналась она подруге, — я уж больше ничего не вижу. Упала бы сейчас хоть на камень и уснула бы как убитая. А ведь нам нужно подоить коров и снова танцевать. Вот будет дело, если завтра мы...

Она не договорила, прислонилась головой к стене и уже спала.

Карла с минуту постояла возле девушки, скрестив на груди руки, пристально поглядела ей в лицо, потом с глубоким вздохом взяла подойник и принялась за дело. Прибежавшая следом за ними молоденькая служанка хотела разбудить Гану, но Карла не велела — она-де и одна со всем справится. Через час работа была закончена, а Гана все еще спала. Теперь девушкам опять нужно было идти на танцы, иначе парни подняли бы их на смех: вот, мол, сони, у них отвалились ноги! А они ни за что на свете не согласились бы так опозориться.