Карла

IV

Словно елочки в соседнем лесу, вытягивались год от году Карла и Гана. Они были очень дружны, и вся деревня величала их родными сестричками, потому что и одеты-то они были всегда одинаково. Если девочки направлялись с Маркитой в церковь или на прогулку, они надевали одинаковые красные юбки, обшитые лентами одного и того же цвета, вышитые синим, красным и черным шелком фартучки, пояса и белые венки. Волосы у каждой были заплетены в одну косу, украшенную на конце и на затылке алыми бантами. По будням они ходили босиком, в темных юбчонках, в рубашках с длинными рукавами и пуговкой у ворота. Венки[1] же на их головках красовались всегда.

Карла уже два лета пасла гусей, и это ей очень нравилось.

Позавтракав спозаранку, она совала в мешок по куску хлеба для себя и для Ганы, затем, вооружившись прутиком и взяв Гану за руку, отправлялась выпускать гусей. С гоготом вылетали гуси из сарая во двор, но стоило Карле покликать: «Тега-тега-тега!» — как они тотчас успокаивались и всем стадом, чинно переваливаясь, шли на лужайку.

Когда сходились все маленькие гусопасы и гусопаски, начиналось веселье. Дети пели, играли в солнышко, в водяного, в бедного солдата, в жмурки и другие игры, а не то усаживались в кружок, и самый старший рассказывал какую-нибудь историю.

И Барта приходил сюда, когда случалось ему бывать на поле. Он обучал детей военным приемам, что особенно нравилось мальчикам. Карла тоже участвовала в игре, и ее, как девочку и свою любимицу, усач всегда назначал офицером. Но едва слух о том дошел до Маркиты, Барта и Карла получили изрядный нагоняй.

— Ведь так из тебя ничего путного не выйдет, окаянная ты девчонка! — выбранила Маркита дочку.

— Возись себе с мальчишками, а девочку своими глупостями не порть! — заявила она Барте. Тот намотал ус на палец и ушел словно оплеванный. Но когда он в другой раз заглянул на пастбище и мальчики стали просить его поиграть с ними, он опять не сумел обойтись без Карлы. Она была у него главным героем и усваивала военную науку лучше всех.

Старый солдат учил Карлу не только артикулу. Они вырезывали прялки и уполовники и нередко с большой пользой коротали время на зеленой лужайке.

Зимой Карла вместе с другими ребятишками бегала в Медаков — деревню за две горы от Стражи, где были костел и школа. Не раз настигала их вьюга, а не то случались такие туманы, что и на шаг вперед ничего не было видно. Но Карла хорошо знала дорогу — она добралась бы до дому даже с зажмуренными глазами.

Карла ходила в школу уже третью зиму, когда старостиха привезла Гане с ярмарки доску, на которой по белому были написаны черные буквы, а над ними намалеван красками петух, очень понравившийся девочке. Кроме того, Гана получила еще и рогожную сумку с узором из пестрых лоскутков.

— Пойдешь в школу, — сказала мать, вручая ей подарки. — Авось да выучишься читать. — И Гана запрыгала от радости, услыхав, что будет ходить в школу вместе с Карлой.

Карла уже не раз рассказывала ей, как хорошо в школе, когда учитель выходит из класса и мальчики начинают прыгать по лавкам, и как славно по дороге в школу, когда мальчики наломают в лесу еловых веток, а девочки съезжают на них с горы.

— А когда Петр вздумает столкнуть меня в сугроб, я наберу снега да так влеплю ему снежком, что он идет домой весь в шишках, — с гордостью заканчивала Карла, и Гана, не мигая, не дыша, слушала эти рассказы о геройских подвигах школьников.

Старостиха отдала Гану под надзор Карлы. Петр в ту зиму не ходил в школу, и девочки возвращались домой без особых приключений. Лишь однажды Гана свалилась в речушку, которую им случилось перейти, и ушибла ногу, да так, что не могла ступить на нее. Карла взвалила подружку на спину и донесла ее до самого дома. Маркита перекрестила больное место, положила на него черной мази, и к утру все зажило.

Хотя добрую половину того, что девочки выучили зимой, они за лето забывали, все же через четыре года Гана читала по книжке, а считала так, что ей не нужно было глядеть на пальцы, чтобы сложить пять да пять. Мать объявила, что этого довольно, — она и сама, мол, столько не умеет.

Карла же знала гораздо больше. Она умела читать, писать и считать. Она даже могла прочесть бумаги, которые староста получал от начальства. Все удивлялись ей, а хозяйка постоянно твердила, что из этой девочки, будь она парнем, мог бы выйти учитель.

Время текло как вода. И вот уже девочки стали девушками, от которых матери были вправе требовать помощи в домашней работе. На них уже начинали заглядываться парни, и когда заходила речь о семье старосты, то нередко возникал вопрос: «За кого-то отдадут Гану?».

Гана была круглолицая, синеглазая, очень милая девушка. Говорили, что она вся в мать, а старостиха слыла первой красавицей в деревне.

Карла не была так миловидна, как ее подруга. Но стоило повнимательнее всмотреться в ее смуглое лицо — и оно начинало нравиться. У нее было не по летам мускулистое тело, и, казалось, она станет намного выше своей матери и шире ее в кости. Серые с черными ресницами глаза, густые брови и волосы цвета воронова крыла — все это перешло к ней от Маркиты, от отца же она унаследовала красивый нос и ямочку на подбородке. Только рот у нее был, пожалуй, слишком велик для девушки. Но, несмотря на это, всем нравилось, когда она улыбалась, показывая красивые белые зубы. Карла была ловка, проворна, как рыба, и удачлива во всякой работе. Она с первого взгляда понимала, что и как надо сделать. Она пряла и ткала, варила и стирала, умела сшить рубаху и вышить фартук. Одинаково хорошо косила и жала. И ни одна девушка не могла жать дольше, чем Карла! Пахала и сеяла она не хуже Петра, а он ни за что бы не мог так ловко вскочить на лошадь, как это удавалось ей. Сколько Гана ни уговаривала коров во время доения, они все равно не стояли у нее так смирно, как у Карлы, которая на них только покрикивала.

Одним словом, из нее вышла девушка хоть куда, и старостиха часто говаривала, видя Карлу за работой: «Да, вот они, Маркитины золотые руки!». Поэтому и не досадовали они с Милотой, когда заметили, что Карла по душе их Петру. Ведь такая девка лучше, чем добрый кус поля!

Много надежд возлагала Маркита на свою дочку. В ней заключались вся ее радость и счастье. Пока Карла была ребенком, она берегла ее пуще глаза; подрастая, девочка становилась матери все дороже. Немало поточили о них свои языки соседки — ведь и в деревне и в городе есть свои кумушки-сплетницы, и осудили они Маркиту за то, что носится она с Карлой, словно с дочкой стряпчего. Многих брала зависть, ибо все уже знали, что Петр любит Карлу и что его родители не препятствуют этому. Петр был красивый парень, хозяйство — полная чаша, а Карла-то как-никак всего лишь дочь батрачки! Ей завидовали и говорили: «Это дело обстряпала Маркита, ведь она правая рука старостихи».

Но сильно заблуждались те, кто полагал, что все исходило от Маркиты. Напротив, как только заходила речь о замужестве Карлы, она говорила: «Карла не может выйти замуж и не пойдет ни за Петра, ни за кого другого».

Соседки снова терялись в догадках: «Что за притча? Видно, Маркита говорит это неспроста». Однажды старостиха спросила ее:

— Скажи-ка, Маркита, что ты все твердишь, будто Карла не пойдет замуж? Это почему же?

— Я не могу тебе этого сказать — и не требуй. Ведь ты меня знаешь, хозяйка.

— Не бери грех на душу, Маркита! На что же тогда и девка, коли не выходить замуж? — настаивала старостиха.

— Свет не погибнет оттого, выдадим мы Карлу или нет, — отвечала Маркита.

Хозяйка была удивлена. Она передала этот разговор Милоте и уговорила его потолковать с Петром: что, мол, тот скажет и не знает ли он, любит его Карла или нет.

— Вот что, Петр, признайся: по душе тебе Карла? — напрямик обратился Милота к сыну, когда они утром ехали на поле.

— Что и говорить! Мне-то она по душе, да вот я ей не люб, — хмуро отвечал Петр.

— Ну, а ты толковал с ней? — допытывался отец.

— Что вы, батя! Да разве с ней потолкуешь? Она любого осмеет. Попробуй кто-нибудь к ней хоть немножко приласкаться или обнять — она, словно шершень, сразу вцепится в волосы. Вот Вавра Будровых пришел к ней под окошко на прошлой неделе, а она взяла и окатила его водой только потому, что он не захотел сразу уйти, как она приказывала.

Милота громко расхохотался.

— В самом деле, Карла немного дикая, — сказал он. — Зато когда все это в ней перебродит, из нее получится славная женка. А вы, ребята, будьте пообходительнее с девками, вот они вас и полюбят.

— Я люблю Карлу — куда уж больше, но она и слушать ничего не хочет, — пожаловался Петр.

— А ты погоди немного. Время свое возьмет, — успокоил его отец.

Старостиха думала, что мужу все известно, а он между тем знал не больше прежнего. Женщину терзало мучительное сомнение, а так как она не могла поделиться мыслями ни с Маркитой, ни с Карлой, то излила свое горе одной доброй знакомой. Та добрая знакомая поведала своей куме, которая понесла дальше, и вскоре в догадках терялась вся деревня. Тайна Маркиты стала мучить всех. Тут одной сообразительной бабе пришло на ум, что, наверное, у Карлы имеется какой-нибудь изъян. Она немедленно сообщила о своем открытии другой, та убедила в этом третью, и наконец та же добрая знакомая принесла старостихе весть, что у Карлы на теле имеется отвратительная отметина, и Маркита не хочет выдать дочь за Петра, так как боится, что после свадьбы Карла ему опостылеет.

Маркита и не подозревала о пересудах, и когда старостиха объявила ей эту новость, она страшно рассердилась.

— Чтоб пусто было этой бабе! — воскликнула женщина. — Дочка моя воды не замутит, а все-таки мешает им, как репа на дороге. Господь знает, что человеку надобно, а чего у него нет, то ему людские языки привяжут, — добавила она, заливаясь слезами.

— Ну, успокойся, Маркита, слухам никто еще и не верит. И разве можно за что-нибудь ручаться? Если твоя Карла по душе Петру, он ни на что и не посмотрит, — сказала старостиха.

Маркита твердила, что тело у Карлы — как облупленное яичко, но все напрасно. Как ни доверяла ей хозяйка, теперь и она заколебалась, не видя иной причины, которая мешала бы Марките выдать дочь замуж.

Деревня была полна слухами. Одни преувеличивали недостаток Карлы, другие преуменьшали, тот говорил одно, этот — другое: догадкам не было ни конца ни краю.

Все эти пересуды смущали и злили Петра, но Милота однажды сказал:

— Чего это ты будто сноп вымолоченный? Не слушай болтовни. Зачем гоняться за красотой? Была б девка здорова, а бабьих толков и на коне не объедешь.

Петр послушался отца и старался вести себя с Карлой так же просто, как прежде. Но девушка отлично знала, что он верит слухам, и дразнила его пуще прежнего. Подойдет он, бывало, к ней поближе, а она:

— Берегись, Петр, берегись: я меченая! — Попытается парень обнять ее — оттолкнет: — Убирайся, у меня змея за пазухой, кто до меня дотронется, того и ужалит! — Так Карла осмеивала всех, и, казалось, ее совсем не смущала деревенская болтовня.

Больше всех негодовал Барта:

— Ведь я, честь имею, ее крестный. Думаю, что и знаю побольше других. Брешут бабы! У них с языков течет такая грязная вода, что ее, честь имею, и пить не станешь.

— Вот что, Барта! — сказал однажды Милота, когда старый солдат начал что-то уж слишком горячиться. — Нет дыму без огня. Что-нибудь тут да кроется. К чему столько толковать? Уж коли суждено им жить вместе, будут они жить, что бы ни говорили люди. Оставим это!

Одна только Гана не принимала участия в сплетнях. Если девушки приставали к ней:

— Гана, ведь ты одна знаешь все; скажи же нам, в чем тут дело? — она отвечала:

— Я-то откуда знаю?

— Так вы ведь и спите вместе и одеваетесь — все вместе.

— И не спим вместе и не одеваемся. Да и что мне до этого? Какая бы Карла ни была собой, мы все равно останемся подругами.

В конце концов к новости все привыкли и редко поминали о ней, однако все так и остались при мнении, что Карла не без изъяна.