Катарсис

Глава 1

Дорогой читатель! Предупреждаю, что вы будете читать альтернативную историю и фантастику, поэтому все совпадения в данных действующих лиц случайны, никакого умысла и намеков нет.

Я вдруг почувствовал вкус к ведению хозяйства. Стал что-то понимать и научился оценивать российскуюреальность без эмоций. Конечно, не так хорошо, как мой управляющий Рыбин. Но личные открытия всегда возбуждают к дальнейшим экспериментам. С компаньоном мне повезло. Семен Семенович настоящий энтузиаст. Все тонкости успешного управления открывает без утайки. Особое удовольствие ему доставляет разбить мои фантазии и прожекты на экономические темы. Мы часто сиживали допоздна долгими зимними вечерами за шахматами после ужина и чая.

— Никогда не будет у нас, как в Европе! — горячился он, — ответственно заявляю, никогда! Что вы удумали? Какие фермерства, какие технологии? Разве в них дело?

— А в чем?

— Андрей Георгиевич, — укоризненно качает он головой, — и вы туда же? Еще один просветитель и благодетель крестьянский на нашу голову. Да вы посмотрите, чем заканчивается вся благодетельность! Пока даете, берут. Задарма что же не взять? А как запустишь дело или благодетель помрет, так все прахом идет. Не нужны крестьянам ни образование, ни подачки. Не понимают они этого. За дурь и блажь барскую принимают.

— Однако, по образованию поспорю.

Все наше строительство ориентировано на будущие наукоемкие технологии. На Острове уже построена моя усадьба в два этажа с флигелями. И башня с телескопом. Давно мечтал о таком. Гипертрофированная идея домика в деревне.

А рядом выросли дома инженеров, ученых, корпуса рабочих и прочие постройки. Всю твердую землю использовали. Газончики между кирпичными дорожками, заборчики. Все красиво. Специальные садовники следят за порядком. Часть зданий пришлось строить на соседнем малом острове. Осушили перешеек, отсыпали к нему дамбу, а затем и дорогу насыпали щебнем. Теперь так и называется — остров Малый.

К большой земле дорогу устроили основательно. Правда, не по прямой, как хотелось, а где инженеры велели. В Стрельниково построили учебный корпус. Степан, брат Игната, там бессменный директор. Пуадебар пригласил знакомых преподавать. После тщательной проверки и вербовки трое учителей допущены в учебный центр. Жалование больше в два раза, чем в гимназии, зато и требования выше. Но их устраивает.

У нас закрытое учебное заведение со спартанскими условиями. Все мои родственники своих чад туда посылают. Без сдачи минимума даже десятским не станешь. Кроме оперативной и физической подготовки дают только то, что необходимо в жизни. Русский язык в обязательном порядке. Математика в виде навыков быстрого устного счета, минералогия для разведки ископаемых, химия взрывчатых веществ и для бытового использования. И, конечно, оперативное дело с разными специализациями. Экзамен состоит в самостоятельном выполнении настоящего задания в составе группы. После выпуска все получают назначения, благо поле деятельности расширяется постоянно. Приезжают потом важными «начальниками» к радости родителей и зависти прочих.

— А вот не желаю споров, — грозит пальцем Рыбин — мы сейчас толкуем о крестьянском сословии, а вы опекаете и обучаете, по сути, не крестьян. Если изволите, остатки казаков или иных вольных людей. Из крестьян могут быть только исключения. Несмотря на все преференции, не вижу очередей из просителей за своих чад. Да, мужик желает обучить грамоте чадо, чтоб иметь грамотного под рукой. Но не более.

— Согласен, — морщусь я.

— Ближайшая личная выгода, вот девиз мышления крестьян, — поднял Рыбин палец, — и они правы. На какие перспективы можно загадывать при такой жизни? «Дай Боже скот с приплодцем, а детей с приморцем». Это где еще такая пословица может явиться, чтоб своим детям смерти желать?! Лишние рты.

Он прав. Нищета подчас беспросветная. Еще раз вспомнили Екатерину Великую, которая проезжала по Мереславской губернии. В одном месте не удержалась и сказала: «Здесь только горе и грязь». Так ту деревню и переименовали в честь монаршего внимания, Горе-Грязь.

И мне совершенно нечего возразить. Никакой струны таинственной русской души я не нашел. Никакого особого уважения не приобрел. Если можно украсть, упрут. Если можно надуть с работой, надуют. Пришлось всецело полагаться на опыт управляющего.

— Но не является ли такая жизнь следствием отсталости и забитости? — Пытаюсь я найти выход.

— Нет! Такая жизнь оттого, что сначала в головах отсталость, а уж к нему род занятий прилагается. Тут только коренные перемены всего устройства жизни помогут.

— Сделайте милость, поясните, — я пригубил кофий.

— Вы думаете, что если мы дадим крестьянам последние достижения механиков: конные сеялки, веялки, мялки, плуги, новые разработки посадки, то все изменится? Нисколько.

— Отчего же?

— А кто даст климат, такой же благополучный, как в Европе или Америке? Кто даст земли, чтоб не только за счет навоза родили? Ваши нововведения могут облегчить жизнь, но совсем не переменят. Наш крестьянин имеет сто дней в году на сельские работы, а европейский пуасан в два раза больше. И выход зерна там сам-восемь, а у нас сам-три. Я посчитал затраты. Получается нашему в восемь раз тяжелее. Какое тут богатство. С голоду не умереть и то достижение.

— Но у вас, дорогой друг, получается? Причем так отлично, что слышать подобные возражения из ваших уст весьма удивительно.

Семен Семенович устроил образцовое хозяйство. Я назначил его управлять всеми прочими землями. Теперь он господин Главный Управляющий. В собственность я ему больше ничего не дал, но договор о прибыли в виде процентов заключили. Хлопот у него много, причем, секретных.

В моем ведении только официально пять тысяч крестьянских душ. Идут переговоры о покупке имений, где еще столько же. И тысяч двадцать неучтенного люда, который пополняется каждый день, как снежный ком. По мере прибытия народ распределяют по лесным деревням, хуторам и пустошам, чтоб глаза не мозолили местной власти. И за всеми нужен присмотр.

Доходу Семен Семенович получает достаточно, чтоб дочь его слыла выгодной партией среди местного дворянства. Собственный выезд с парой вороных видно из далека. Со свитой неустанно ездит по владениям, а их все больше и больше. Если какой скандал, то смотрит лишь строго и качает головой, а вечером приезжают бойцы. Но это теперь крайне редко.

— Увы, не могу поставить себе в заслугу совершенно все, — разводит он руками, — железная дисциплина поддерживается только вашими силами. Прибавьте к тому приезжих людей, почитающих за счастье работать за тарелку каши, теплый ночлег и одежду.

— Но у них и того не было.

— Я не в укор. Сейчас это благо для них, но такой труд не имеет перспектив для большого дохода.

— У вас же приносит?

— За счет чего?! За счет обработки всего, чего можно. Мы не отдаем сырье на рынок, оно очень дорого для нас, и дешево для продажи. Выращиваем только то, что дает гарантированный урожай. Остальное проще купить. И то, что получаем, перерабатываем в крупы, муку, скобяные и кожаные, валяные и тканые изделия. Чем больше, тем лучше. Крестьяне это поняли и не протестуют. И сами на своей земле пытаются повторять.

— Так мы скоро до коллективных хозяйств дойдем.

— Это мечта несбыточная. Впрочем, экономически в наших условиях так выгоднее. При развитии техники лучше обрабатывать большие поля, чем каждый будет царапать сохой свой участок. Но по самой человеческой сути так не выйдет. Один другому завидовать будет, считать, обижаться. И кончится тем, что все придет в упадок.

— А если заинтересовать? На оплату посадить?

— Это не общее хозяйство, а ваше заведение с наемными работниками.

— Пусть мое. Так все равно лучше. Тогда остается производство.

— Именно так. И крестьянин может и должен быть участником этого производства. Взять, к примеру, наши крахмало-паточные заводы. Картофель перетирать не каждому заводу под силу. Распределяем. Мужики перетирают дома, сушат на печах крахмал, а нам сдают. И все пока довольны.

— Пока?

— Я лелею идею поставить паровую терку. Это даст возможность обогнать ростовские и даниловские заводишки. Но работа всегда найдется. Тем более, не мешает для получаемой патоки открыть винокурню. Мы, дворяне, имеем на это право.

— Я сразу двумя руками за. Берите деньги и делайте. И паровики, и винокурни.

— Сделаю. Выжить можно только так. У нас не Малороссия, что посадил и выросло. Но если не будет потрясений, то проживем и тут вполне прекрасно, с Божьей помощью.

— Получается, что в наших лесах сносно можно жить только при развитии промышленности?

— Увы, других путей не вижу, — заключил Семен Семенович.

Пока в нашем болоте все спокойно. Но если вылезти из берлоги, так не скажешь. Войны на границах идут постоянно. Бурлит Кавказ при поддержке Турции и Англии, идет война с Персией за Армению. Я не сторонник однозначных оценок, но английская политика переигрывает русскую. Кусают шавки медведя. Вроде не смертельно, но капельки крови вытекают.

В Анапе, где в будущемхорошо на песочке валяться, сейчас турки. Продолжаются набеги на станицы и аулы. Идет полным ходом работорговля через Кавказ. Армян тиранят и вырезают целыми селениями. И деваться России некуда. Приходится заступаться. Куда пойдешь из своих границ? Англичане молодцы, действуют на чужой территории и часто чужими руками. А наш Государь слишком честен для такого.

Недавно я задумался о воздухоплавании и пытался вытащить из памяти книжку про дирижабли. Плохо получается. Зато вспомнил эпизод, когда во время Крымской войны английская эскадра подошла к Питеру и встала на якоря. Все ее очень боялись. Выезжать к морю посмотреть красивые корабли даже стало развлечением горожан. Впрочем, обстрел и десант казались тогда реальными. Один бравый офицер предложил подойти к врагу на воздушных шарах, когда ветер попутный установится. А там зажигательная смесь сделает свое дело. Нашлись и меценаты, и добровольцы. Но Николай Павлович отмел предложение: «Не рыцарский поступок». И как с этим быть? Заваливать русскими трупами крепостные рвы, значит, обычное дело, а победить без потерь будет не по-рыцарски.

Спорить я не собираюсь. Указывать, кому и как править, тоже не буду. Пусть как-нибудь без нас такие развлечения проводят. Своих сберечь для меня важнее.

Моя ситуация уникальна, но не в корне. Оказачивание крестьян пытался устроить и Александр Павлович. И продолжает Николай Павлович. Сгоняют народ в военные поселения, крестьян насильно записывают в казаки. А они протестуют. Одним словом, ничего не получается. А посему наша общность выглядит удачным примером.

В марте приехал доктор Гаврилов, наш знакомец по американскому походу. Помыкался в Кронштадте да и подал в отставку. Якобы по старой памяти заехал в гости и, стесняясь, попросился:

— Андрей Георгиевич, не могу предложить себя в полноценную замену господина Петрова, но нижайше прошу рассмотреть возможность услужения вам по медицинской части.

— Алексей Васильевич, эко вы витиевато выражаетесь. К тому же после шторма в Бискайском заливе мы уговорились обращаться на ты или нет?

— Действительно. Право, неудобно предстать просителем. Да уж так пришлось.

— Отчего пришлось? Разве все средства спустили?

— Ну что вы! Я не игрок и не прожига. Прикупил имение батюшке и матушке, дела им поправил. Уж они рады безмерно, поминают тебя в молитвах. А меня все женить порываются.

— Так ты от невесты сбежал? — хлопнул я по коленкам.

— Отнюдь. В этом они меня не неволят. Сбежал я от пустой жизни. Нет в ней прежнего огня.

— Куда же он делся?

— Угас, непонятно как. Поначалу все пошло лучшим образом. Наши с Петровым статьи были опубликованы в журналах. Хлорирование признали достойным методом улучшения воды. Очистка по Петрову-Гаврилову. В Европу пошло. Там назвали бразильским методом. Потому что мы это все там опробовали.

— Вот засранцы!

— Прости?

— С шиповником как?

— По нему пока споры. То, что он прекрасно заменил лимоны для предупреждения цинги, не вызывает сомнений. Но тоже самое вещество в нем действует или другое, пока неизвестно.

— Очень известно. Тоже самое. Да тебя— то где обошли?

— Не совсем. За исследование мне премию вручили.

— Ну, если все хорошо, то как огонь угас?

— Да, Андрей Георгиевич, кроме научного счастья должный характер нужно иметь. Мало открытий, надо из них еще и выгоды выправить. А я такой прытью не располагаю. Нашлись бойкие господа, что не упустят своего. Коммерческий интерес совсем иное искусство, нежели любопытство исследователя.

— Отодвинули?

— Отодвинули, — горестно вздохнул Гаврилов, — нет, не подумайте. Благодарности отпущены. Новсе остальное без меня.

— А практика?

— Какая практика? По службе одно болото. Васильев далек от медицины. Сейчас эскадрой занят. Петров за тридевять земель. Конечно, я пользовал пациентов. Да что мне таиться? Ведь я там один! Привык я ко всем вам, как к родным. Вы с Еленой Петровной только и есть, да все ваши. Вот и думаю, а я то чей?

— Так и чей?

— Объявляю, что приехал проситься обратно в команду.

— И я скрывать не буду. Нужен врач. Не только лечить, но и смотреть за другими, изучать и продвигать новые идеи. Статьи написал, значит, сможешь и другое оформить. Принимай под начало все врачебное дело. А то Домна с Аленой занимаются тем, где мужская рука нужна. С Рыбиным, моим управляющим и компаньоном, познакомлю. Он санаторий организовал, а дела ни шатко ни валко. Поможешь там для начала, пока лаборатория строится.

Присмотр нужен за каждым направлением по отдельности. Иначе все будет делаться не спеша, годами и десятилетиями, как тут принято. И рычаги у меня пока силовые.

Мой командирвоенного крыла Петя за дело взялся сурово. Дисциплина железная везде. Никифор, безопасник из Петербурга, очень его хвалит.

Твердой рукой за горло взяты соседние губернии, Нижегородская и Вятская. За ними общины из марийцев, чувашей, мордвы попросились под крылышко. Не все, конечно, а кого давят и обижают, в первую очередь. Мы не отказываемся защитить, даже наоборот, делаем это показательно. Народы Поволжья еще не обрусели. Многие и русского языка не знают. Есть там своя «элита», которая предана царю-батюшке, но нам она не помеха. Везде теперь наши представители, которые руководят процессом за долю малую. С татарами и башкирами добрососедский нейтралитет. Мы им помогаем скот, мясо и шкуры пристраивать. Защищаем от обмана. Многие хотят кинуть неграмотных инородцев. Наказываем купцов иногда совсем жестко и показательно. Зато при сложных случаях обращаются к нам, а не в суд.

А вот с Москвой в начале лета случилась война. Точнее, с криминальным миром. Я был против залезать в эту кашу, но решению помог случай.

В начале лета Алену вызвали к Александре Федоровне с мешками трав. Императрица беременна на последнем сроке и желает видеть рядомдоверенного человека. Не хотела Алена ехать, вся извелась беспокойством за меня.

— Понимаю, что надо, — не отпускает она мою шею, — только сердце неладное чует. И для тебя и для меня.

— Хорошо, давай представим, что ты не поедешь, — кусаю я губу, — сказаться больной недолго.

— Тоже плохо. Она там бедная ждать будет, спрашивать. А я здесь останусь. Расположения царского больше не видать. Понимаю, надо ехать. Только ты уж будь мил, не лезь без меня, куда не надо.

— Не сомневайся.

Супруга пишет регулярно. Лечение, по ее пониманию, проходит удачно. Жалуется, что придворные дамы развлекаются плетением интриг. Но моя уворачивается от всех хитросплетений и дружит с царицей. Я дал ей в сопровождение пару человек для охраны и еще двое служанок с ней.

А я вот загрустил. Ее предчувствия передались мне. Тогда решил сосредоточиться на текущих делах. Нужно было наличные получить для расчета с народом. Сначала думал съездить в Питер, проведать Алену, взять денег у Веретенникова, а заодно проверить дела в компаниях, но сроки поджимали. И я решил, что Москва ближе, чем Питер. К тому же и половина лимита денег не выбрана.

Поехали мы с Игнатом вдвоем на станционных лошадках в древнюю столицу. Когда-то берем почтовых, что дорого, а где-то договариваемся с ямщиком. Из вещей у нас один мой саквояж, да сумка переметная у Игната, которая нелепо смотрится вместе с дорогим сюртуком и цилиндром.

По своей территории ехать удобно. Там мигнут, здесь доложатся. Но Москва недалеко.

Задерживаться не планировалось. Остановились на постоялом дворе. Вполне приличный хозяин и половые. Утром накормили рябчиками и куском поросенка. Напились чаю со сливками. Половой поймал нам извозчика.

Утренняя Москва имеет свое обаяние. Булочники и молочники кричат. Копыта стучат по мостовой. Воздух чистый.

Без всяких проволочек я деньги получил лично в кабинете директора, пока пил с ним кофий. Раскланялись и с тяжелым саквояжем двинулись искать ямщика. Игнат настаивал на ночевке в гостинице или доходном доме. Я решил, что лучше остановиться поближе к дому. Успели бы за остаток дня добраться поближе к трактиру Алексея-старообрядца.

В Москве тысяча восемьсот двадцать седьмого года около трехсот тысяч жителей. Но не следует думать, что это маленький город. Он силен пригородами, как и Мереславль. Население Мереславской губернии по переписи одна тысяча семьсот девяносто девятого года такое же, как в две тысячи двадцатом. Тот же миллион двести тысяч человек. Только распределены они не так. Сейчас большая часть живет не в городах, а в окрестных деревнях. Буквально, в шаговой доступности. Город, это просто офис, где сидит начальство, продают товары. А деревни, это спальные районы, производственная база. Если город не рядом, то села играют роль перевалочных пунктов для товаров и рабочей силы. В них, чтоб далеко не ходить, строят заводы и фабрики. Там же, рядом с цехами, живут купцы-заводчики.

Довольно скоро мы наняли пролетку до первой загородной станции. Остался позади деловой центр. Потянулись окраины. Громким цоконьем оглашаем узкие мощеные улочки. Я уже предвкушал наслаждение летней природой и крынкой свежего молока на станции, как лошади дернулись.

Мы резко встали в конце какой-то узкой темной улочки со стертыми камнями мостовой. Все произошло в две секунды. На узде висел бородатый оборванный мужик. Ямщик наш закрыл голову руками и вжался в колени. С обеих сторон к нам бежали еще четверо. Ближайший, огромный чернобородый мужик, с перекошенным лицом и безумными глазамиподнял кистень.

Я даже на Игната не посмотрел. Нырок руками в ступени и далее на землю. Над головой полетели щепки от пролетки. С собой только нож и пистолет Эгга с двумя вертикальными стволами. Но его еще достать надо. Не успею, следующий удар будет точным. Куда бы он не пришелся, кистень-это не шутки. Ногу или руку сломает на раз.

Лежа на боку я пнул по босой ноге. Мужик не упал, но удар снова попал в пролетку и был тише. Я разглядел за босыми огромными ступнями чьи-то начищенные сапоги. И перекатился глубже под днище. Краем глаза отметил, что Игнат рубится с двумя. Один уже лежит и смотрит на меня неживым глазом.

Я выдернул пистолет. Услышав щелчок взводимого курка, кто-то шикнул. Замелькали сапоги и мой саквояж с деньгами, удаляясь в сторону подворотни.

Расстояние до сапогов уже семь метров. Я перевернулся на спину из-под пролетки и снизу вверх выстрелил в огромного мужика. Тот мелко засеменил ногами назад, но не упал. Я перевернулся на живот и пустил пулю между лопаток убегавшему. Обладатель сапог упал, вытянув руки с саквояжем вперед.

К моему удивлению, здоровяк пришел в себя. Я крутанулся на бок и за колесо. Кистень выломил несколько спиц. Рука выдернула нож. Как тюлень, я рывком на животе перескочил на другую сторону и поднялся за спиной Игната. Он сдерживал левой рукой одного, который двумя руками тянулся к горлу, а правой с кинжалом умудрялся отбиваться от топора.

Я обернулся. Здоровяк лез за мной верхом. На рубахе расползалось маслянистое бордовое пятно. Он поставил ногу на порожек и оперся руками на пролетку, наклонившись вперед. Я ударил ножом в основание шеи. Лезвие ушло за грудину. Мужик выпучил глаза, дернулся назад и осел наземь. Рукоять, которую я держал прямым хватом, вылетела из руки. Я развернулся к спине Игната. Где он носит пистолеты, для меня не секрет. Правой рукой выдернул хауду у него из-за пояса, левой взвел курок и тут же, не поднимая, выстрелил из— под полы его сюртука в живот бандита с топором. Взвел второй курок. Перенес ствол поверх протянутых рук и упер в раскрытый рот и пустые глаза. Грохнул выстрел. Тело без половины черепа отбросило наземь. За глухим стуком наступила звенящая тишина. Бело-сизый дым рассеивался.

Мы сидим на земле, упершись спинами на колесо. Лошади с обрывками упряжи бродят поодаль через пару домов. Ямщик мелко крестится и весь погружен в себя.

— Старый я стал, — винится Игнат, — и глупый. Ты на меня надеешься. А оно вона как вышло.

— Да уж как-то вышло, — тру я лицо ладонью и встаю, — живы, и Слава Богу.

— Знал же, что за деньгами едем. Надо было пару человек взять. Так смело не пошли бы.

— Что деньги? Вон, валяются, — я подхожу к трупу в сапогах и поднимаю саквояж, — мы оба хороши, расслабились на домашних пирожках. А тут прямо Чикаго. Вставай, сейчас народу набежит.

И точно. Любопытство взяло верх над страхом, и народ вылез из подворотен. Какая-то баба запричитала: «Ой, что это деется. Убили!».

— Дай-ка ей в морду, — распорядился я, — где полиция?

— Чичас придет, — ответил дворник, испуганно озираясь на заткнувшуюся тетку.

И точно, не спеша приближался городовой с роскошными усами, как у Бармалея. По бокам семенили два подручных в гражданской одежде. «Не повернув головы кочан», он подошел к трупу в сапогах.

— Ох, отбегался Ванька, — первое, что сказал он, — кто это его так?

— Да вот, их благородие сподобился, — угодливо доложил дворник.

— С кем имею честь? — Определил он во мне главного.

— Граф Зарайский-Андский, — представился я, — по банковским делам приезжал.

— Граф? Вот как?

Ответить я не успел. Подкатила коляска. Выпрыгнул квартальный надзиратель с такими же усами, но лицом шире. Городовой доложил обстановку.

— Говорите, граф? И какие же банковские дела привели вас в такой закоулок?

— Обычные. Получил деньги в Государственном банке, возвращался домой.

— И много ли везете?

— Двести тысяч, — открыл я саквояж, — на текущие расходы.

Квартальный шепнул агенту, и тот на той же коляске скрылся.

— Необходимо опросить вас и вашего спутника по поводу сего прискорбного случая.

— Опрашивайте.

— Пройдемте в околоток.

На коляске нас доставили к серому зданию с двумя фальшивыми колоннами. Далеко ехать не пришлось. Внутри прохладно и пахнет кислым. Нас усадили на стулья в тесной комнатке, ничем от провинциальныхоперских кабинетов моего времени не отличавшейся. Та же беднота, прокуренные стены и бумаги на столе. Пятнадцать минут прошли в ожидании и молчании.

Тут подбежал агент с раскрасневшимся лицом и горячо зашептал в ухо квартальному. По мере понимания услышанного, то выпрямлялся, а затем и вовсе вытянулся во фрунт.

— Ваше Сиятельство, разрешите доложить, квартальный надзиратель Иванов проводит следственные действия для разъяснения обстоятельств вашего ограбления.

— Вольно, квартальный надзиратель. И как, получается проводить?

— С нашим превеликим старанием и радением по каждому случаю.

— И что, стало меньше ограблений?

— Никак нет. Воруют, подлецы.

Я рассказал, как было дело. Поговорили почти приятельски. Дал квартальному сто рублей, а городовому четвертной на усиление борьбы с преступностью. Выяснилось, что напала на нас шайка Ваньки Муромского. И вся она осталась на мостовой к общему удовлетворению. Читал я когда-то записки Гиляровского. И многие статьи по истории полиции. А теперь своими глазами вижу, что не только в Суличе или Костроме плохо с полицией. Ее почти нигде нет. Беды все те же. Денег платят мало, взятки дают все и всем, так принято испокон веков. Всплыла фраза, не помню каким губернатором сказанная во время визита цесаревича Александра в Углич. Его там, кроме толпы народа и самого губернатора, никто не встречал. Толпу никто не разгонял, оцепления не было. Оказалось, что на весь город только два полицейских чина имеется. А на сетования цесаревича по этому поводу был ответ: «Полиция в России имеет значение чисто символическое; она ничего не охраняет, потому что не может ничего охранять: она существует лишь для свидетельствования о силе русского Бога над Россией и каждым ее уголком».

Справедливости ради надо отметить, что уровень преступности все-же ниже нашего раз в десять. И зависит сильно от места. В Москве и Питере по голове могут дать и кошелек забрать. Но далеко не у всех. На господ больших нападут лишь в порядке исключения, но случаи такие бывают. Особенно, если лазать не там, где полагается большим господам. А вот господа помельче страдают часто. Носят с собой, кто пистолет, кто шпагу или трость с набалдашником, но против внезапного группового нападения это бесполезно, а у бандитов вызывает лишь насмешки.

Отъехать домой мы вновь не успели. Подоспел участковый пристав и передал приглашение к Губернатору. Прибыть предлагалось немедленно. Нас усадили в ту же коляску, и вскоре мы оказались перед красивым зданием будущего дома Моссовета и московской мэрии, резиденцией генерал-губернаторов.

Игната усадили в приемной ожидать. А я предстал перед Его Светлостью Светлейшим Князем Дмитрием Владимировичем Голициным.

— Я оченн жалею о напатении, — по-русски Князь говорил плохо и заглядывал в бумажку, — их постигла кара по заслугам.

— Я тоже так считаю, — кивнул я.

— Оченн рад увидеть легенду русских лесов.

— Скорее, болот, — отвечаю по-немецки.

— О, Слава Богу! Может, вы знаете французский?

— Увы, Ваша Светлость, нам с женой ближе язык Гёте.

Князь мне понравился. Седые кудри над чистым и открытым лицом. В пределах дозволенного поговорили о нашем путешествии в Америку, о здоровье Императрицы. Слухи, и довольно точные, быстро распространяются. Про Алену он знает много чего, хитро улыбается и мечтает познакомится. Обещаю взять ее с собой в следующий приезд.

— Хочу войти в деловой мир Москвы, но, боюсь, мне дела сложно вести при таком противодействии разбойников.

— Варвары, беглые солдаты и каторжники. Но что можно сделать?

— Свои заведения я смогу охранять сам и доставлять покой посетителям. А возможно, и другие, при надобности, — смотрю я многозначительно.

— О да, порядок! Что может быть лучше немецкого порядка во всем? Если сможете это устроить, жители будут благодарны вам.

— А я им, — моя понимающая улыбка оценена легким кивком.