Катарсис

Глава 14

Государь назначил штурм на утро. К этому времени все подготовительные работы завершены: подкопы проведены, взрывчатка заложена, вся артиллерия и ракеты развернуты, войска готовы. Мне отвели роль резерва. Это чтобы перед офицерами оправдание было. Все же в бой рвутся. Даже наш доктор. А мне нельзя.

Величественное зрелище, когда взлетают миллионами кусочков древние стены. Шильдер не пожалел ни пироксилина, ни пороха. Пушки дали залп, а ракеты дымными хвостами закрыли небо. Город запылал, задымил.

В пробитых проемах показалась вражеская пехота. По ней пушки дали залп, и войска пошли на штурм. С наскоку не пробились. Турки упорно сражаются. Пустили еще ракет и ядер. Передовые отряды проникли в разломы. Через час на стене взлетело грязное знамя с дырой. На взятый бастион затащили пушки и открыли бешеный огонь. Весь день и всю ночь грохот залпов, крики атак без всякого перерыва.

На следующий день турки выдохлись и запросили переговоры. В лагере ликование. Шесть тысяч пленных и Варна наши.

В моей палатке появился Гурский.

— Медлить нельзя, Андрей Георгиевич. Только вот какое дело, — замялся он.

— Не то захватили?

— Нет, все то. В запалке предстоящей битвы до вас не довели важную деталь. Очень важно, чтобы с вами была ваша женщина. Не обязательно жена, но та, которую вы любите.

— Зачем? — задал я пустой вопрос.

А в голове уже складываются пазлы комбинации. Это получается, что Великий Князь с умыслом привез Алену? Подло. На него не похоже. А если наоборот, везти не хотел, добился, чтобы ее в Одессу отправили. Но все равно пришлось. И его поведение в нашу встречу? Будто прощался с ней и виноватился передо мной. Сейчас мозги закипят.

— Есть некоторые условия, — в сторону промямлил Дмитрий Семенович и вдруг вскинулся, — Да мы сами толком ничего не знаем.

— Я не хочу подвергать риску супругу.

— Это полное ваше право. Я поддержу. Никто не будет настаивать.

— А я буду, — раздался Аленкин голос из-за стенки.

Тень метнулась по ткани палатки. В проеме появилась рассерженная жена. На ней мягкие кожаные лосины, белая рубаха с воротом на шнуровке перехвачена по талии ремнем. Сверху накинут алый плащ. На бедре побрякивает цепочками подаренный кинжал. Разрез сбоку начинается чуть ниже пояса и перехвачен шнуровкой до колена. Через него видны обтягивающие изящную ногу алые лосины. На ногах короткие сапожки с пряжками в стиль поясу. Светлая коса немного растрепалась, но ей очень идет.

— Ты не знаешь, куда я собрался, — начал я.

— И ты толком не знаешь! Сказано вместе, значит вместе. И не спорь.

— С ней не поспоришь, — ткнул меня локтем Гурский и с усмешкой вышел.

Я вздохнул. Ее не переубедишь. Да и не правильно это. Нельзя отнимать возможность подвига ради любимого мужчины.

— Чего бы не случилось, не отходи ни на шаг, — поднял я ее подбородок пальцем и поцеловал.

Император вступил в Варну. Его первые слова были: «Король Владислав отомщен». Неисправимый романтик. Теперь город зачищен. После принятия капитуляции и прочих формальностей Николай Павлович со свитой и охраной подъехал к нам. Вскоре всей компанией мы очутились в начале узкой улочки.

— Елена Петровна, — государь спешился и подошел к Алене, — Твердо ли вы решили быть с вашим мужем? Я не смею даже просить вас об этом и считаю необходимым еще раз напомнить об опасности неизвестного.

— Да, твердо решила, Ваше Императорское Величество, — Алена наклонила голову, — У нас каждый день неизвестный.

— Помните, друг мой, — обратился Государь ко мне, — Что бы не случилось, действуйте по велению сердца и совести.

Возле узкой входной двери в беленый двухэтажный дом стоит караул. Я взял Алену за руку и шагнул в дверь. В полумраке глаза быстро привыкли. Внутри стоят и сидят несколько человек в гражданском с живописными лицами все повидавших на свете людей. «Сюда, Ваше Сиятельство».

Мы проходим несколько комнат, спускаемся в подвал. Стена из ракушечника стоит на скальном основании. А в скале очень низкая тяжелая дверь. Видно, что маскировку сгребли в сторону: разные шкафчики, полки, занавески. «Далее нам ходу нет, — сообщает секретный агент, — Возьмите свечи».

С подсвечником на четыре свечи я почти встаю на четвереньки, чтобы пройти в дверь. За ней ступеньки зеленого мрамора и можно распрямиться. Что-то мне это напоминает. Я не тороплюсь спускаться и считаю ступени. Тридцать вниз. А вдруг еще куда занесет? С другой стороны, не пойти нельзя.

— Алена, чтобы не случилось, не отпускай мою руку, и если мы окажемся не вместе, помни, что я люблю тебя.

— Все будет хорошо, — шепчет жена.

Она вцепилась в руку. Я чувствую, как ее трясет. Мы спускаемся вниз. Полная тишина. Только наше дыхание, шорох одежды и потрескивание свечей. Внизу ступени закончились и огонь выхватил круглую площадку размером с большую комнату. Казалось, ее вылепили из камня, как из теста. Ни единой царапины или следов инструмента. Гладкие стены уходят вверх, и надпись над входом угадывается, но силы огня мало для прочтения. Высокие своды коридора не видны. Будто гиганты древности создали для себя обычный ход. Но материал стен изменился. Они стали зеленоватыми и не отражали огонь. Каждая квадратная плита на полу метра в три стороной и покрыта непонятными знаками. Если прикрыть подсвечник, то плиты будто фосфорически светятся. Ноги почувствовали еле заметную вибрацию плит, и навалил страх.

На негнущихся ногах мы добрались до полукруглого высокого входа в огромный зал. Как только мы шагнули в него, раздался треск. Огромный камень поднялся из пола и перекрыл выход. Свечи погасли от порыва ветра. Но полной темноты не наступило. Зал подсвечивался от невидимых источников в самих стенах, их барельефах, статуях и узорах. Глаза привыкли к полумраку. Алена дернула меня за руку. На каменном выступе сидела фигура в белом.

— Здравствуйте, — мой голос разносится гулко, — Если я не имею права находиться здесь, скажите. И я просто уйду.

— Раз дошел, знать, имеешь, — раздается скрипучий голос с непонятным акцентом, — Да и не уйдешь пока.

— Кто вы?

— Человек, как и ты. Служитель, смотритель, хранитель. Ты знаешь, зачем пришел?

— Если честно, то только предполагаю. Пославшие меня вожделеют предмет, дающий могущество в мире.

— Ничего они не вожделеют кроме того, как удержаться у власти. Здесь этого нет. А сам ты чего хочешь?

— Хочу направить свой народ по верному пути, для него предназначенному.

— Не в силах человека исправить пути народов. Выбрать можно на распутье. Да и то только тому, кому такое право дано.

— Мне не дано?

— Нет. Ты можешь подсказать, направить сильных мира вашего.

— Значит нет волшебного камня или короны, что дает подчинение мира?

— Есть.

— Неожиданно.

— Но только не для тех, кто хочет прийти на все готовое, — фигура приблизилась.

Он очень стар. Далеко за сто лет. Морщины не оставили ни одного гладкого места на лице и шее. Только глаза ясные, голубые и молодые.

— А что есть?

— Зачаток, росток.

— Это растения?

— Это камни. Они тоже растут, — он махнул рукой вглубь, — Один человек может взять один зачаток. Если он покажется.

— И я тоже? — пискнула Алена.

— И ты, — улыбнулся старик, — Пошли.

Мы последовали за ним. В глубокой и обширной нише виден низкий и большой каменный стол. Плита в полметра толщиной покрыта орнаментом и письменами. Я достал из-за пояса посох.

— Это куда-то нужно поместить?

— Зависит от того, что желаешь сделать. Но для вас бесполезная вещь. Важно, что потом помещать.

— Простите, я загадки плохо понимаю после последних событий.

Старик показал жестом на стол. Мы уселись. Плита теплая. А сам не спеша стал объяснять.

Здесь можно получить зародыши будущих царств. Но главное, на какую почву они попадут. Можно получить раздоры и войны внутри своего же народа, можно переродить народ в совершенно другой, с другим именем и путем. А можно вырастить новый. Или объединить несколько разрозненных. Самое сложное, это найти место, куда посадить камень. Выглядит он, как кристалл или большой ограненный алмаз. Цвета разные, формы разные. Надо, чтобы он не зачах. Для этого ищут места силы на той земле, где хотят устроить его. И от того места тоже много зависит. Обычно это место в пещере или на земле, где зародыш усилит свечение. Там его помещают в удобной подставке и тщательно охраняют. Если такой зародыш возьмется и начнет расти, то охрана появится из избранных и назначенных ответственными.

— И для для турецкой империи есть? — спрашиваю я после рассказа.

— Есть. Рубиновый, молодой.

— Если его разбить, то Турция падет?

— Не разобьешь. И не падет. В твоих силах пригасить только. Тут жезл и потребуется. Готов ли ты взять такую ответственность на себя?

— А что там брать? Исконные враги наши. И веру магометанскую несут на славянские земли.

— И чем плохо?

— Так ересь же! Магометане!

— Ты сейчас за свою страну говоришь. И за нее переживаешь. Но в самом себе не имеешь уверенности.

— Христианин из меня плохой, но путь к Богу считаю у нас более совершенным.

— Вот! Плохой. А не думал, почему?

— Не справляюсь, очевидно.

— Ты про путь спрашивал. Верно. Лестница, ведущая к Господу через Христа, совершенна. Да только что же вы у ее основания столпились? Никто дальше не идет. Молчишь? А я скажу. Потому что нижние ступени этой лестницы хитрые греки у вас выдрали. Пути начального нет, подняться не можете. Теперь смотрите снизу на недосягаемые высоты и пьете вино, чтобы их забыть и в себе задавить. От собственного бессилия. Поставили свечки, даже покаялись и причастились, а ничего в жизни не меняется.

— А Магомет дал лестницу со ступенями?

— А он дал! И по ней идут. Любой крестьянин себя уважает и идет маленькими шажочками. Но идет! Что ты хочешь взамен предложить? Почему бы сначала со своей лестницей не разобраться прежде, чем другую отбирать?

— Сейчас за больное место зацепили. Не знаю я, как разбираться. Насколько понял, взяла Русь на себя путь Орды. И что бы не делала, в Орду превращается. Будет Чингисхан, будет и слава. Пытается правитель улучшить жизнь, Орда его и растопчет.

— Способ есть. Только не здесь. Ты достаточно услышал, чтобы понять.

— Как нам сделать так, чтобы они появились?

— Не могу сказать. Общих путей нет. Вы готовы оба, так что смотрите и думайте.

— Могу их передать другому?

— Можешь. Не бери на себя груз. Ты — не правитель. Предоставь это тем, кто поставлен.

— Когда откроется вход?

— Через день, может два. Может, неделя. Сейчас я уйду, и ты увидишь, что будет с проходом после.

Не прощаясь, старик повернулся в одной из темных ниш. Я хотел посмотреть, но камень, словно расплавленный пластилин, потек. Ниша сомкнулась. Осталась ровная стена. Мы посмотрели друг на друга. В тишине где-то капала вода. Каменная чаша ведер на десять нашлась в глубине.

— Не ядовитая? — с сомнением посмотрел я.

— Не чувствую ничего. Давай попробуем?

Капли падали с огромного сталактита, почему— то единственного в пещере. Во рту пересохло от волнения, и я не отказался. Вода оказалась вкусной и холодной.

Через час ничего произошло. Потом время начало теряться. Алена утверждала, что прошло три часа, мне казалось, что не менее пяти. За это время я обследовал залу. Выход надежно перекрыт. Все ниши слепые. Но страха нет. Даже весело. Вода так подействовала? Алена сидит на плите, глаза блестят. Я потянул тесемку платья.

Мы лежали обнаженные на теплой плите. Сплетение рук, сплетение ног, судьбы сплетение, как писал Пастернак. А своды еще помнили наши стоны и крики. Появилось свечение в выемке стены.

Самые большие зародыши похожи на страусиные яйца, только граненые, с торчащими мелкими кристаллами и выступами. Более тупое основание покрыто серой породой. Их около десятка. Мы выбрали два самых больших и положили на стол. Ничего не удивляло. Мы любим и наслаждаемся друг другом. И ничего не имеет значения кроме этого.

Как потом выяснилось, прошло больше суток, прежде чем плита опустилась и вход открылся. Пришлось спешить, потому что за нашей спиной коридор смыкался и превращался в сплошной камень.

Дверь закрыта. Я лег на землю и забил ногой по толстому железу. Заскрипели петли и свет свечей заставил зажмуриться.

— Тихо вы, аккуратней, — шипел я на вытаскивающих нас агентов, — Срочно Николая Павловича известите.

— Уже послали, — ответил Гурский, — вторые сутки вас нет. С ума сходим. Что там было?

— Сначала страшно. Потом хорошо, — посмотрел я на Алену.

— Что это у вас завернуто?

— Яйца судьбы. Шучу.

Нас посадили в экипаж под охраной не менее сотни улан и казаков. По зализывающему раны городу проследовали мы на берег. А потом и на корабль. Игната со мной не пустили, хотя он дожидался с двумя помощниками.

В присутствии очень узкого круга самых доверенных лиц несколько раз пришлось рассказывать, что с нами произошло. Сначала без деталей, потом с деталями. Потом со всеми деталями и мыслями.

— Что ж, — резюмировал Государь, — Даже хорошо, что ничего не произошло. Если мы не нашли Копье Ромула, значит, и не надобно сие. Относительно зародышей мне требуется время на раздумье.

Камни поместили в шкатулки и выставили охрану. Алена не отходит от меня ни на шаг.

— Не будет нам счастья от этих каменюк, — теребит она меня за руку.

— А кому будет?

— Пока не знаю. Но тут им точно не место.

— Ага. Вот кого к Государю в советники надо, — целую ее, — Кончилось все. Теперь к нашим делам можно вернуться.

Но я ошибся насчет советников. Мы остались ночевать на линкоре «Париж», а на следующий день Император устроилсовещание. Вместе с Аленой.

Кругом охрана. Свита суетится снаружи. Нас пропустили.

В каюте сам Николай Павлович, Викентий Иванович, Гурский, Бенкендорф и еще два неизвестных мне лица.

— Я созвал вас, чтобы утвердиться в решении, — молвил Николай Павлович, — Все вы разным образом причастны к происшедшему. Итак, что сделать с найденными зародышами? И сначала я желаю выслушать Елену Петровну. Если вам, сударыня, требуется время для обряда или иного способа познания, извольте приступить немедленно.

Алена неслышно скользнула к открытым ларцам. Ее руки щупали воздух вокруг. Глаза полузакрыты, и губы что-то шепчут. Присутствующие смотрят, кто с недоумением, кто со скепсисом.

Алена выдохнула и растерла лицо ладонями.

— Без всяких обрядов скажу. Здесь от них не будет счастья вам, Государь. Чем дальше отправите, тем лучше.

— Вы сейчас про Россию говорите?

— Опасно даже хранить. Чем ближе к Москве, тем хуже. В пещеру их надо. Или в подземелье какое на время.

— Что скажете, Зарайский?

— Доверяю жене.

— Благодарю вас. Вы можете выйти. Решение вам доведут.

Мы отобедали в офицерской кают-компании. И прежде, чем сойти на берег для прогулки мне попался Самуэль.

— Ваше Сиятельство, я ценю то, что вы сделали для сохранения моей жизни и одобряю ваш поступок в отношении ракет Пуадебара. Установки все еще целы?

— Увы, капитан, я приказал их утопить подальше от людных мест.

— Поддерживаю мудрое решение. В наш гуманный век нужно быть осторожнее с такими изобретениями. Я рад, что встретил вас. И имею кое-что сказать.

— Весь во внимании.

— Прошу прочитать наедине и сжечь, — он протянул мне скруток бумаги.

— Благодарю, капитан.

На берегу нас встретил Шильдер. «Не беда, что обедали. Мы нашли прекрасную гостиницу с ресторацией. Такой баранины вы не достанете в Костроме. Идемте, нарочно попробуйте». Печеное на углях мясо и правда, чудесное. Красное вино прекрасно под него идет. Для отдыха взяли комнаты. Не все в палатках ночевать. Про дела друг меня не спрашивал, но вижу, что очень хочет. В комнату подали кофий и трубки.

Пока молчали и блаженно пускали дым, я достал записку. «Срочно уезжайте. Для вашего убийства нанят профессиональныйдуэлянт. Зная Ваш характер, уверен, что не оставите задирки без ответа. И примете вызов от одной из лучших сабель Европы и одного из лучших стрелков. Посему умоляю удалиться. Не сочтите призывом к бегству, но лишь к благоразумию».

Поздновато. В большую залу вошли двое офицеров и двое гражданских.

— О, одесская жрица, — у гражданского был немецкий акцент.

— Простите, не расслышал? — повернулся я к подошедшим.

Говорившего выделял твердый взор и решимость. Пшеничные волосы и аккуратные усы придавали узкому лицу гусарский вид, но в глазах виден точный расчет. Рука держит трубку. Мощная такая рука. Запястье железное, наверное.

— Повторить несложно, — с сильным акцентом ответил незнакомец, — Уверен, вы перехватили записку от своей женушки к любовнику и теперь в изрядном затруднении. Впрочем, понимаю. Я и сам не против ей написать.

— Так напишите, — улыбнулся я.

Внутри все свернулось в комок. Мой ответ, это просто психологический ход для выхода на контрасте. Без драки тут не обойтись. Если решить по-другому, то возможен позор и презрение в обществе. Руки потом не подадут. Лучше бой принять. Вот и офицеров прихватили в свидетели.

На саблях я невеликий мастер. Да, тренируюсь иногда, и даже уровень оценивают в выше среднего. Но до профессионалов далеко. С ножом лучше, потому что тренируюсь больше. От пистолетов можно ждать любой каверзы. Тут специалисты в устройстве дуэлей великие. Заряд не досыпать, пулю заменить на смещенную, а то и вовсе не вложить. Своих дуэльных пистолетов у меня нет. И время против меня. Чуйка говорит, что действовать надо быстро и сразу здесь. Потом велик шанс проигрыша. Пальцы взяли карандаш, вроде как для пометок в записке.

— О, вы разрешаете? Сколько я буду должен за такое одолжение? — ухмыляется немец.

— Ничего не понимаю. А! Вы, наверное, хамите, чтобы вызвать меня на дуэль? — я продолжаю глупо и растерянно улыбаться.

— Вот именно, — холодные водянистые глаза смотрят не мигая.

Стек постукивает по голенищу блестящего сапога. Тренировался гад. А вот теперь нужен контраст.

— Что! Меня, графа Зарайского-Андского, какой-то немецкий шмурдяк вызывает на дуэль!? — заорал я, как бешеный, — Драться немедленно. Что? Условия? Вздор! Меня вызвали, мои и условия. Да я с тебя шкуру спущу, ублюдок!

— Ваше Сиятельство, — Шильдер побледнел, — нужно выбрать оружие, место, секундантов, назначить время.

— Секундант — ты, — брызгал я слюной, — Место здесь, время сейчас, немедленно. Секундант, как я вижу, у него с собой. Оружие то, что держим в руках.

— Что это за ребячество? — скривился он.

— Заткнись, урод. Шильдер, командуйте.

— Начали, — удивленно, будто спросил, произнес тот.

Трахеостомию мундштуком делали. Чего бы и катетеризацию сонной артерии не сделать? Противник быстро сориентировался, перехватил стек. После моего лоукика поморщился, но изготовился. «В глаз метит» — мелькнуло в голове.

Я топнул громко по полу для отвлечения. А сам попытался контролировать его правую руку. Не тут-то было. Киллер ловко увернулся и попытался достать лицо. Его такая ситуация забавляла. Полуулыбка осталась до конца.

Я применил цыганский перехват вместе с ударом стопой по его ступне. Он потерял равновесие. Секунды достаточно, чтобы изо всех сил всадить трубку. Рука моя столкнулась с шеей и выпустила оружие. Я отступил назад и встал в низкую оборонительную стойку. Больше для эффекта.

В трубке забулькало и полилось пульсирующей струей по сторонам. Стол и стулья покрылись кровью. Полуулыбка сменилась удивлением. Противник упал на колени и выдернул трубку. Струя ударила сильнее. Я прекрасно знаю, что это обозначает. При повреждении общей сонной артерии очень мало времени для спасения. Секунд двадцать-тридцать. Были такие случаи, когда пациенты сами затыкали пальцем артерию и спасались таким образом до приезда «Скорой». Здесь никакого желания спасть не было. Оскорбление супруги смыто очень обильной кровью. Тело повалилось на бок, выпуская бордовую лужу. Я поднял глаза на секунданта:

— Я всегда говорил, что курение опасно для здоровья. Ты тоже хочешь прикурить?

Побледневший вертлявый человечек с бакенбардами затряс головой.

В лагере спокойней. Мы заказали вина, мяса и овощей. А сами удалились к своим. К вечеру уже дошли слухи, как граф Зарайский дал прикурить. Я ожидал последствий, но странным образом дело замялось. Гурский сказал, что беспокоиться не о чем.

Не долго нам быть в лагере. Осенняя пора дала знать о себе и в этом благодатном крае. Зарядили сплошные дожди. Унылым вечером в палатку шагнул Дмитрий Семенович.

— Нечего, брат, тебе делать тут более, — сказал он после второй рюмки водки, — Теперь другая война будет. Сейчас морозы зарядят, и войска отойдут на зимние квартиры. Осада Силистрии и других крепостей уже снята.

— Хорошая новость. А что Государь?

— На девятнадцатое ноября назначено заседание штабов. После оного отбудет в Петербург. Уже известно, что главным оставит Дибича.

— Вполне достойный командующий.

— Я вот что спросить хотел, — нагнулся ко мне Гурский, — не было ли каких слухов о Залуском? У тебя же своя сеть. Может, что попадалось?

— А что с ним не так?

— А то, что приказали долго жить. И знаешь, как? Подавился польским штандартом. На постоялом дворе утром нашли слуги.

— Ишь ты, — без эмоций наливаю я в рюмки, — Тогда, не чокаясь, за польский штандарт.

— Так не знаешь? — Дмитрий Семенович не берет рюмку.

— Ты думаешь, мои? Могу сейчас всех построить. Кто в бою участие принимал, на месте. Да и смысл мне его убивать?

— У тебя свои смыслы. Ну, не знаешь, так не знаешь, — он хватил рюмку, — Государь отправил в Варшаву двенадцать турецких пушек, чтобы отлили монумент королю Владиславу третьему. Не понравилось полякам идея. А тут еще эта смерть не вовремя.

— Действительно, какая неприятность, — невнятно ответил я, жуя кусок ветчины, — Думаю, что его грабили, а он лишнего наговорил по своей шляхетской гордости, вот и заткнули. Да перестарались.

— Езжай ка ты, Андрей Георгиевич, домой поскорее. Да негров своих увози. А то они всех баб тут перепортят.

Спорить я не стал. Наутро подморозило, лагерь свернули, и стали готовиться. Прискакал Гаврилов.

— Андрей Георгиевич, позвольте остаться.

— Зачем?

— По госпиталям двадцать четыре тысячи раненных и больных. Понимаю, что всем не поможешь, но довести инструкции, как действовать при угрозе заражения, я обязан. И помогу по мере сил.

— До Нового Года времени хватит? А там по снежку приедешь.

— Хватит. Как управлюсь, так домой.

Мы обнялись. Я дал ему денег. Он провожал наш караван, пока его фигура не скрылась из виду.