Катарсис

Глава 13

До утра мы ждали в лагере возвращения своих. Пока печально все. Из пяти негров выжили двое. Причем один тяжелораненый умер к обеду. Федя скрежещет зубами:

— Это предательство! Он был моим другом. Мы с ним в джунглях делали засады на португальцев. Ели из одной тарелки, делили все трудности. И вот, он лежит в чужой земле. Ты терял друзей?

— Терял, Федя, терял. И сейчас теряю. Из двадцати человек вернулись десять. И то, только потому, что успели развернуть лошадей под прикрытием гранатометов. И если я не показываю злость, то это не значит, что ее нет.

Загадок много. Свою разведку выслать нашим запретили. И даже не включили в разъезд. Бокового охранения вовсе не было. И не дали его устроить. Когда началась пальба, мои тут же залегли за деревьями. Среди егерей возникла неразбериха. Бывший командир полка попытался организовать сопротивление, но его ненадолго хватило. Турок навалилось раз в пять больше. Старший дал команду на стрельбу из РПГ. Четыре человека отстреляли все шестнадцать заряженных труб, пока остальные разворачивали повозки. Успели прорваться.

— И что, будем скорбеть и терпеть? — скрежещет зубами Федя, — Я говорил с царем, он мне понравился. Может, он не знает?

— Знает. И я говорил. И с ним, и с Гурским. Проверка будет проводиться. Пока у них нет оснований говорить о предательстве. Наши подозрения к делу не пришьешь. Общая версия такая, что Залуский просто струсил и потерял управление, допустил ошибки. Но за это его даже не накажут.

— Но погибла элита вашей армии! Голову надо отрубить.

— Федя, пока не горячись, — пытаюсь я предупредить излишние речи, — Ты теперь русский офицер и дворянин. Это политика. И не наша. За своих людей мы спросим. Потом. Сами. А сейчас будем ждать развязки. Надо, чтобы она не обошлась без нас.

На обед меня позвал Дмитрий Семенович в свою палатку, особо.

— Понимаю отчаяние, дорогой друг. Переживаю твои потери, как свои. Но это война. Всякое бывает. Во всем разберемся.

— Это многих волнует. Ничего этому Юзефу не будет?

— Детский вопрос, право. Думаю, ты спрашиваешь более для очистки совести перед своими неграми. Когда на кону стоят отношения с Польшей, о каких наказаниях может идти речь? Напротив, сейчас Залуского тихо отпустят от войны подальше, а после Нового Года жалуют генерал-майором да и в отставку отправят, — он посмотрел на мое мрачное лицо и схватил за плечо, — Ты думаешь, Государь ничего не понимает? Если бы дело касалось русского, то разговор был бы иным. А тут без веских доказательств нельзя ничего предпринять. А их нет. В противном случае, развопится половина Европы.

— Ладно. Не только утешать же звал?

— Поддержка нашим войскам, как понимаешь, не дошла. Государь желает послать тебя на помощь. Турки пробиваются. А больше некому.

— А что не пошлет?

— Так ты не в армии. А посему вот тебе письмо. Если решишь, то выступай утром. Нет, так будем ждать штурма, — Гурский протянул мне записку.

«Дорогой друг, — писал Император, — В это сложное время остается надеяться только на самых преданных друзей, коим я тебя всегда считаю. Если имеешь силы и решимость помочь в военном деле, то направляйся к принцу Вюртембергскому и поддержи его против неприятеля. Если такой возможностью не располагаешь, то не имею ничего супротив. Ибо Господь наш дает испытания по силам».

Записка догорала на пламени свечи. Гурский молчал.

— Мне нужен маршрут, сопроводительные письма и сопровождение, — смотрю я перед собой, — Моих прибавилось, но этого мало.

— Можно только две сотни казаков и полуэскадрон улан с пушками.

— Прекрасно. Доложите Государю, что я выдвигаюсь завтра. И еще, пусть доставят англичанина. Кое-что осталось незавершенным.

Мой прадед говорил: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Чутье говорило, что обязательно надо идти. И ничего плохого не будет. Я объявил своим решение. А после вызвал самый проверенный десяток и Федю.

— Мы завтра уходим на боевые действия, — смотрю я на хмурого негра, — не должно остаться незавершенных дел. Нужно установить, куда направился Залуский. И убить. Лучше тихо и естественно.

— Ты же не собирался?! — вскинулся Федя.

— Я думал. Сам понимаешь, это поворотный момент. Или я выполняю волю Императора, а она однозначна. Без веских доказательств ничего ему не сделают. А при наличии оных только пальцем погрозят. Или заступаюсь за своих людей. Решение я принял сразу, но по привычке выжидал. Своих черных ребят направлять не надо, слишком приметно. Позволь другим твоим одноплеменникам за вас вступиться.

— Если будут гнать тебя, уйдешь с нами, — белые зубы сверкнули в полумраке, — не боишься против Императора пойти?

— Боюсь. Не за себя, а за всех остальных. Их железной рукой прижмут так, что выжмут все воспоминания о былой вольнице. И уже притягивают к себе. Сам не видишь, что происходит?

— Вижу, что ты в фаворе. Даже людей твоих щедро награждают.

— Щедро. И с умыслом. За Кирилла я сам просил, но ему еще чин дали. Он теперь офицер, а значит его в систему затягивают. Фрол достоин, безусловно. И получил все по заслугам. Теперь он не просто вольный крестьянин, а дворянин. И может самостоятельно действовать в любом направлении.

— Уйдет?

— Не сейчас. Но людям свойственно меняться. Семья, дети, другие обстоятельства, ласковый взор Императора. И вот уже у человека новые друзья.

— Но я же не изменился, — Федя вытянул ноги.

— Ты — это политика. Уверен, звание тебе еще поднимут. А вот награждение Петра, это удар под меня. И имение дали на территории, где мои интересы. Явная попытка разделения. Только вся надежда на совесть, которая у него есть.

— Не нагнетай. Это жизнь. Просто получай удовольствие от того, что ты делаешь. Тебе радоваться надо, что тебя любят, уважают, слушают, а ты ищешь язвы в своих близких.

— Действительно, плюнуть на все, да с тобой махнуть? Ночь, костры, барабаны.

— Это и здесь можно устроить, — смеется Федя.

Пока мы стояли лагерем, подтянулось еще чуть менее сотни бойцов. Дошли тайными тропами и начали работу. Некоторые внедрились к туркам и обещали сведения о русских, кто-то играет роль купца или приказчика. Получается не очень, поэтому большинство прибыло ко мне. С легендами и потоком оперативной информации разбираться уже некогда. Отбираю только сведения о передвижении турок и возможных засадах.

Рано утром недалече от нашего лагеря выстроились две сотни донцов. Есаул и сотник пришли доложиться. Я уселся с ними за карту маршрута и внес поправки моих разведчиков. Обговорили охранение, дозоры и порядок движения.

Самуэля, английского капитана, тоже доставили с запиской от Грейга, где он настоятельно просил не ломать судьбы, в общем-то, хороших людей, но оказавшихся волею проведения не в том месте, не в то время, не с теми людьми, не с тем заданием. Англичанин не в настроении.

— Очень похоже на вас, сударь, — язвил Самуэль, — прикрываетесь заложником.

— Ну что вы! — поднял я бровь, — Вспомнилось ваше желание подробней ознакомится с творением гениального Пуадебара. Теперь уже с этой стороны. Вот и решил предоставить такую возможность.

— С чего вдруг такая щедрость?

— С того, что повторить ракеты не удалось. Засядко изготовил свои, но они лишь совершенный вариант ракет Конгрива. И я при вас выпущу последние экземпляры, а установки сброшу в море. Никому, так никому.

— О, понимаю вас, — на его лице мелькнула усмешка презрения, — Позволите разглядеть ракеты перед запуском?

— И даже дам запустить.

— Прекрасно. Я не против почтить память француза. Это будет прощальный салют.

В десять часов вышли. Солнце почти как летом. Спокойно идем версту за верстой. Пару раз дозор гонял подозрительных всадников, но крупных соединений не видали. Вечером я предстал пред светлые очи командира войск, сдерживающих блокаду Варны.

Фридрих Евгений Карл Пауль Людвиг Вюртембергский является племянником вдовствующей императрицы, мамы Николая Павловича, Марии Федоровны, урожденной Софии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской. То есть, кузен Императора. Или двоюродный брат.

Мне он понравился. Умное, чисто выбритое открытое лицо, шапка волнистых темных чуть в рыжину волос не закрывала высокий лоб. Легкая курносость придавала шарм.

— Раз больше никого не будет, то завтра выступаем, — объявил он по-немецки после взаимных приветствий и чтения писем, — очень надеюсь, что ваши ракеты покажут себя не хуже конгривских.

— Для этого необходимо разместить их наилучшим образом. Тем более, что осталось их на полтора залпа.

— Тогда сами решайте вопросы диспозиции, но с условием: не строить помех действиям войск.

— Нам нужны высоты для позиции и скопления неприятеля для цели.

— Конкретика будет только завтра. Перед нами корпус Омер-паши в тридцать тысяч при шестнадцати орудиях. Ждать мы больше не можем. Турки накапливают силы. Их позиции на горе Куртепе. Если притащат еще артиллерию, то выбить станет много сложнее. И так уже вчера атаковали отряд Бистрома, а с тыла ударил гарнизон Варны. Так что Бистром сейчас не помощник. Надо бить сейчас или уходить, чего исполнить, как понимаете, никак нельзя.

— Понимаю, в полном вашем распоряжении.

— Пойдем двумя колоннами. У меня летучий отряд в десять эскадронов, а у полковника Сухозанета десять батальонов пехоты, четыре эскадрона и сорок два орудия. Вот его и поддержите. Как далеко летят ваши ракеты?

— Поражение до пяти верст. Но если укрепления на горе, то эффективность весьма слабая. Для некоторых видов боеприпасов.

— Пускайте не некоторые.

На том и порешили.

Рано утром обе колонны вышли из лагерей и двинулись к горе. Меня представили Сухозанету. Жилистый темноволосый красавчик с аккуратными усиками. Послушал про свободу действий. Несколько высокомерно осмотрел мое войско и отправил к артиллерии.

К десяти часам войска зашли в седловину без сопротивления и стали занимать позиции. Мы с Кириллом прикинули, что по горе бить бесполезно. Надо ждать атаки. В таком случае лучше выставляться для ближней дистанции. Что мы и сделали. По правилам наши пойдут в контратаку. И здесь надо их поддержать. Я подошел к полковнику.

— Необходимо выявить огневые позиции. Все-таки шестнадцать пушек там есть. Предлагаю провести разведку боем.

— Скоро сами полезут. Но то, что вы смотрите дальше, мне нравится. Проводите. Только согласуйте с артиллеристами.

Подполковник, начальник батарей, был только за. Лихая сотня с гиканьем понеслась к горе. А еще две стали разворачиваться с флангов. И турки не выдержали, дали залп. Мы засекли позиции и стали наводиться по пушкам, а так же по позиции ниже, где должна быть пехота. Две установки зарядили единственными ракетами с меленитом. Остальные шрапнелью.

Сухозанет оказался прав. Турки тянуть не стали. Нас атаковали плотными колоннами. Наши предположения по направлению оказались верны. Как только ровное место заполнилось турецкими мундирами, я скомандовал огонь. Самуэлю доверили крутить ручку динамо. Он только глаза выпучивал. Когда дым стал рассеиваться, сказал:

— Это адская шарманка! Я чувствую себя чертом в аду, играющим на погибель грешников.

— Цель накрыта, — крикнул сбоку Кирилл.

Наступление прекратилось. Вся равнина покрыта трупами. Площадь небольшая, поэтому мало кто уцелел. Англичанин проглатывает слюну и смотрит из под ладони, что-то бормоча под нос. Сейчас наши пойдут в контратаку. Точно, офицеры уже ведут вперед русскую пехоту.

— По позициям огонь! — ору я.

Установки отработали по горе. Заволокло желтым дымом. Вслед ударили пушки и пошла пехота.

Но восемь тысяч в наступлении на тридцать тысяч в укрепленном районе — это очень мало. Даже если это бравые русские солдаты против турок. Я отметил, что турецкие пушки не стреляют.

Наши откатились назад и заняли позиции на равнине. А турки ринулись в контратаку. И волну пули не остановили. На меня летел здоровяк в синих штанах и голый по пояс. Выстрел хауды отбросил его. Через полминуты передо мной валялось пять трупов, разряженные пистолеты и сломанное о голову турка ружье.

В левой руке я зажал нож, в правой саблю. Смуглый тощий боец с палашем попытался меня достать с разбега. Я просто шагнул назад, а когда палаш по инерции опустился, махнул лезвием по горлу. Турок осел, зажав шею двумя руками. Второй оказался опытней и сделал финт. Саблю я отбил, а вот большой кинжал полоснул меня по правому плечу. Боли я не почувствовал, только горячая струя пошла по руке. Левой рукой я метнул нож. Расчета на поражение не было, только на отвлечение внимания. И сабля турка отклонилась, отбив нож в землю. А я вогнал свою в солнечное сплетение и отшагнул вправо от слабого ответного удара.

Потом натиск ослаб, и уже наши войска поднялись в атаку. Мои с бешеными воплями бросились догонять противника. Я осмотрел рану. Глубокий порез. На жаре не сулит ничего приятного. Надо зашивать и обрабатывать. Противостолбнячной сывортки нет и пока не будет. И заражение крови элементарно получить. Залив рану водкой, я перевязал руку, как мог. Санитары, повинуясь общему порыву, убежали вперед. Надо догонять своих. Я оглянулся.

Сзади стоял Михаил Павлович. В руке его пистолет со взведенным курком. Невдалеке десяток казаков охраны.

— Тебя еще не хватало! — прорычал сквозь зубы я, но он услышал.

Картину разум нарисовал простую. Меня отправили на бой, чтобы завладеть всем. Тем достанется имущество по завещанию, а этому Алена. Или саблей в шею, если успею раненой рукой его проткнуть. Великий Князь опустил пистолет и подошел ко мне вплотную.

— Здравствуйте, Гурский. Пройдемся к турецким позициям?

— Зачем такие сложности? Впрочем, извольте.

До ближайших камней метров сто. За ними еще двести метров равнины и там бьют огрызающихся турок. Я подобрал нож и вложил саблю в ножны.

— А я приехал с просьбой, — молвил он глядя вдаль меж двух скал, — Пристрелите меня.

— Что с Аленой? — я подступил вплотную.

Мой взгляд из поллобья должен его прожечь насквозь. Стрелять нечем, а вот нож воткну запросто. И очень немного меня от этого отделяет.

— Все хорошо с ней. Я привез ее еще сегодня ранним утром. У вас нет никаких причин сомневаться в вашей супруге. И я не позволил себе переступить через дозволенные границы. Со мной нехорошо. Решайте. Скоро турки воспрянут и наши вернутся на позиции.

— Объяснитесь, — я поглаживаю рукоять ножа.

— Так бывает. Я околдован и ничего не могу с собой поделать. Разум говорит, что это не увлечение, а наваждение.

— Если вы даете слово, что не предпринимали дурного в отношении Елены Петровны, то зачем вас пристрелить?

— От дела удержался, а от мыслей нет. Сколько пытался, не могу и все тут. С этим и приехал. Не могу сам справиться. И в себе удержать не могу. Считаю, что имеете полное право сатисфакции. Дуэль между нами невозможна, а случайный турок вполне. Вон тела валяются.

— Тогда и я признаюсь. Думал убить вас, как только повод будет. И плевать на все последствия. Только один старец отговорил. Сказал, что другие способы можно употребить. Время и расстояние.

— Интересно. Повторить ваше путешествие?

— Это уже решайте сами. Он обмолвился и еще про одно, что родственники переходят в другой разряд. Мы — не родственники. И не представляю, о чем речь.

— Ну почему же? Такое возможно, если я стану крестным отцом вашего ребенка. Тогда Елена Петровна будет кумой. Пообещайте, что не забудете про меня, когда время придет.

Мы пожали руки и разошлись. Мои вернулись без потерь. Санитары бросились обрабатывать рану. Тут же и зашили, напоив стаканом водки. Через два часа я вполне был на ногах. Как раз меня вызвали на совещание.

— Четыре орудия, пригодные для ремонта, мы захватили, — сообщил Сухозанет, — остальные разбиты совершенно. Погибших турок великое множество. В ближайшие несколько дней они точно не полезут. Отошли наверх и закрепились в обороне. Задача выполнена. Угроза прорыва блокады устранена. Отдельно хочу отметить графа Зарайского-Андского с его ракетами. Очень жаль, что больше их нет. Имею распоряжение в случае успеха отправить вас немедленно обратно. Поэтому приношу благодарности и прошу выполнить предписанное.

— Выполню прямо с утра, — киваю я.

Обратно добрались без приключений. В лагерь я даже не заехал, сразу к берегу. Через час Алена прыгнула из лодки в мои объятия.

— Чего натворила, что тебя под конвоем обратно привезли? — улыбаюсь я после поцелуев и объятий.

— Уже успел добраться до тебя? — серьезно смотрит жена, — припугнула немного, чтоб настойчивость сбавил. И сказала, что я нужна тебе здесь. А остальное пусть летит в тартарары.

— Михаил Павлович несчастный человек. Вскружила ему голову.

— Сам себе вскружил. Делом надо заниматься, а не бабами любоваться.

— А ведь я чуть не убил его.

— Что за ребячество? — отпрянула Алена, — Кто говорил про объекты оперативной разработки? А как получаться стало, так сразу караул кричать?

— Так я и не убил. Договорились, что крестным станет, как повод будет.

— Вот и не пугай меня. Все будет хорошо, я чувствую. Говорят, штурм скоро?

— Совсем скоро. А потом мой выход.

— Не твой, а наш. Один никуда не пойдешь!

Потап возвращался в деревню. Из тюрьмы. Гранитная уверенность впечатывалась в каждое движение, слово, взгляд. Он знал, что будет делать. И не сомневался ни в чем.

Полгода назад к мужикам подошли зарайские ухарцы и попросили старших поговорить. Собрались нарочито тайно, ночью, как тати. Главный из зарайских объявил, что все связанное с ними должно быть в тайне. Пришли самые почтенные дядьки васи, провы, михайлы. Важно расселись по скамьям, задрали расчесанные бороды кверху.

Суть разговора свелась к тому, что надо для присмотра за порядком выбрать тайных людей. Человек пять. Сила называется. А к ней старшего, который связь держать будет с зарайскими. Если на что обида случилась, то по совести между своими разобрать. А если с властями или барином спор, то и с ними. Не по закону, который для нужд бар и властей писан, а по совести. Деревенская Сила и должна решать, что сделать. Над Старшим есть Большой. Над Большим и над всем уездом Голова. А что там дальше, никто не знает.

Мир всю ночь спорил и порешил Старшим Потапа выбрать, а в Силу ему определить пятерых надежных парней. Выбрали, поклялись тайну хранить на кресте да и разошлись. Потап секретно съездил к Большому. Мол, кобылу присматривал, а тот продавал. Разговаривали в хлеву.

— Смотри, Потап, дело сурьезное, — поднял бровь Большой, — господа, как взбесились. Выглядывают нашего брата. Да в острог норовят. Сам слыхал, как полковник стращал: «Как зараза, распостранилась, — говорит, — везде проникла, ужо найдем управу».

— А ежеля найдут?

— А тут брат, либо за мир постоять, пострадать, либо терпеть.

— За мир не страшно. Всяк моим сиротам поможет.

— Ты, коли попадешься, первым делом знать дай. А там Богородица защитит.

Применение нашлось скоро. Мелкие непорядки не в счет. Когда приказчик деда Митяя кнутом перетянул, то ему самому темным временем на голову мешок накинули да тем же кнутом и поучили. Дело житейское.

Потом приехал чиновник. Как водится, собрали миром ему денег. Да только не довез он их. Сила встретила, по шее накостыляла да назад отобрала. Пригрозили, что в город приедем да посчитаемся, если язык длинный.

Тогда уже пожаловала полиция с солдатами. Уж барин орал: «Не потреплю бунта. Всех в Сибирь, на каторгу. Ноздри вырвать, в железо, в темную!»

Сам лично устроил дознание, и нашелся болтун. На Потапа показали. Стращали да в морду били, но своих не выдал. И сам ничего не сказал. Как учили, дураком прикинулся. Но в тюрьму отвезли. А на мир навесили такие издержки, что хоть на паперть иди.

На третий день уже отчаялся было Старшой. И еще два дня молился тихо. К вечеру солдат с охраны позвал: «Слышь-ка, дядька, выйди. Тебя спрашивают». В коридоре неизвестный мужик в хорошей одежде и с прищуром назвался от Головы, передал денег и узел с едой. А потом подробно расспрашивал, кто да что. Потап не утаил ничего. Тот лишь похмыкал, по плечу похлопал и повелел держаться.

Со следующей недели начались перемены. Тумаки раздавать перестали. Солдаты смотрят уважительно, за едой ходят. Пристав, что рожу бил, пришел с извинениями. И к великому удивлению, за ним следом занырнул чиновник. Заискивающие рысканье лысины насмешило Потапа. «Не видел я его никогда, — подтвердил чиновник следователю, — а вы, братец, зла не держите, если в чем обознался. Все люди, все человеки. И Христос велел прощать». Потап простил.

Через неделю выпустили с извинениями за проволочки. Чудное дело, потому что без вины и по году держали. Встретил тот же хитрый мужик, дал три рубля и совет: «Ты к барину зайди, да посмелее. За такое страдание денег должен будет».

А на выезде после будки с полицейским ждут трое парней из Силы на телеге. Много чего произошло, оказывается. Парней брали зарайские с собой для опознания чиновника и пристава, да при них же такие страсти устроили, что хоть беги. Двоих других на учебу к себе забрали на два месяца. Барину конюшню спалили. Он взъярился было, но тут неизвестно от чего помер приказчик после рюмки водки. Мало того. Заставили зарайские одного из парней со штофом к барину зайти: «Мол, прислали тебе на угощение. Не желаешь ли?». Барин не пожелал. И сразу стало тихо.

По приезде Потап сразу пошел в усадьбу. Плечом отодвинул дворецкого и зашел в залу.

— Не шали, брат! — поднялся из кресла барин, — Погорячились и будет.

— А никто с тобой шалить и не собирается, — усмехнулся Потап, — Твоя обязанность людей защищать, а не обирать. Не справляешься, поможем. А за огорчение сто рублей с тебя. И миру возместишь поборы. Грозить не буду, сам все понимаешь.

Барин, обычно орущий с выпученными глазами, чуть что не по нему, вытащил из шкатулки ассигнации и протянул:

— Ты уж, не взыщи, братец, на обиду. Если какая непонятность, сразу ко мне приходи. Миром все и уладим.

По ступеням барского дома к своим спустился Потап, как человек с высоко поднятой головой.