Кати в Париже

XIV

Естественно, случались и не такие розово-алые часы. Случались и часы, когда я уставала. Собственно говоря, я не понимала, почему мне приходилось теперь работать гораздо больше, чем раньше. У нас с Евой тоже было маленькое хозяйство на двоих. Почему же хозяйство мое с Леннартом было куда более обременительным? Ведь Леннарт помогал мне, сколько мог. Он накрывал на стол, и вытирал посуду, и застилал свою кровать. А иногда пылесосил квартиру, выражение его лица было как у маленького мальчика, получившего в подарок новую игрушечную машину для развлечения. Создавалось впечатление, что пыль для него — дело второстепенное, гораздо важнее было выяснить, с какого точно расстояния может поглотить пылесос определенный клочок бумаги. Кроме того, Леннарт частенько считал уборку излишней. «Здесь ведь так красиво! — говорил он. — Пойдем погуляем лучше в Юргордене».

И я охотно швыряла тогда все, что было под рукой. Я постановила для себя, что Леннарт всегда будет для меня на первом плане, а хлопоты по хозяйству — на втором. Ведь лето так коротко, а вечера так красивы! Темными дорогами бродили мы вдоль залива Юргордсбруннсвикен и смотрели, как августовская луна, словно большой сочный апельсин, поднимается над дубовыми рощами Юргордеиа. И я говорила себе, что эти странствия с Леннартом я буду вспоминать до девяноста лет. Мне ни в коем случае, когда настанет осень моих дней, не придется сказать: «Все лето напролет я занималась уборкой. Это было первое лето нашей жизни, а потом мы так состарились, а потом настал конец!»

Но тем не менее иной раз приходилось делать уборку. Я ненавижу пепельницы, полные окурков, клочья пыли под мебелью, полуувядшие цветы и крошки под столом. Я так люблю свой дом! Каждый день, приходя из конторы, я, стоя в дверях гостиной, молюсь. Это лучше всего делать именно здесь. Мои глаза блуждают по комнате — книжная полка под окном, красивый старинный шкаф из дома Леннарта, наш круглый белый стол, акварели над цветастым диваном, светлые шторы…

Мне все нравится, и я не желаю обманывать себя в этот миг наслаждения, совершенно пренебрегая уборкой.

Было и еще кое-что. Прежде мне нужно было содержать в порядке лишь мои собственные платья. Теперь же внезапно в мешке для грязного белья оказывалось множество грязных рубашек. Приготовление же еды для двоих, когда эти двое были Леннарт и я, было что-то совсем другое, чем для меня и Евы. Теперь мне одной приходилось выдумывать меню к обеду, бегать на рынок Хёторсхаллен[163] во время перерывов на ленч и желательно приготовлять обед, когда Леннарт приходил домой на час позднее меня. Иногда мне в голову приходило, что еда и ее приготовление — тоже нудное занятие, и почему ученые не могут придумать вместо нее какие-нибудь пилюли? Но ученые, разумеется, были мужчины, и им не надо было каждое утро разрешать сложную проблему, что готовить: голубцы или овощной суп? Ведь в том, что надо каждый день в течение всей жизни обедать, таилось что-то чрезвычайно неприятное. Иногда я не могла отделаться от мыслей обо всех этих голубцах и рыбных котлетах, и я видела, как они длинным бесконечным рядом тянутся на моем жизненном пути. Я считала, что, возможно, привычка есть регулярно каждый день — глупая, и однажды сделала попытку спросить Леннарта:

— Послушай-ка, а будет у нас сегодня обед?

— Что у нас будет на о… — начало было Леннарт.

— Нет! — оборвала я его. — Меня интересует, будет ли у нас сегодня какой-нибудь обед?

— А почему его у нас не будет? — спросил Леннарт, беспокойно вытаращив глаза.

И я объяснила ему, что у меня теперь совершенно новая теория в рамках науки о питании, которая сводится к тому, чтобы в полной тишине поглощать обед только три раза в неделю.

Леннарт сказал, что у него тоже есть своя теория и что моя ошибочна. И тогда я неохотно отправилась в кухню и приготовила маленький горький капустный пудинг.

Но ни один капустный пудинг в мире не мог уничтожить радостное сияние моего юного замужества. Неважно, что я иногда уставала. Я была так счастлива, и всякий раз, когда я слышала, что Леннарт вставляет ключ в замок, я замирала от радости. Подумать только, что такой маленький звук может так развеселить!

Всегда слышишь, что первый год замужества — самый трудный, именно тогда муж с женой ссорятся и дерутся больше всего.

— Ха-ха, к нам это не относится, — сказала я Леннарту. — Но мы ведь и на редкость разумны! Я вообще не понимаю, как люди выдумывают причину, чтобы враждовать? А ты понимаешь?

Нет, Леннарт тоже не понимал! Этот разговор состоялся в пятницу ноябрьским вечером, и некоторых Бог наказывает сразу же. Назавтра у нас с Леннартом была первая ссора.

Ночыо Леннарт кашлял, он был простужен, плохо выглядел, и я хотела оставить его в постели. Но он отказался. Я сказала, что подогрею ему воду с лимоном. Но он отказался. Тогда я сказала, что самое лучшее питье — это молоко, и я сейчас же поставлю на плиту кастрюльку с молоком. Но он отказался. Я всего лишь час, короткий час говорила о том, как полезно теплое молоко, и тогда Леннарт нетерпеливо сказал:

— Не надоедай! Я не хочу теплого молока и не хочу воды с лимоном или какого-нибудь другого дьявольского питья, я хочу только кашлять в мире и покое.

— О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

Я жутко рассердилась. «Не надоедай!» Не надо большего, чтобы почувствовать себя вечной домомучительни-цей, ярмом мужчины, который несет этот крест со времен Адама. О, как я разозлилась!

— Ну что ж, все ясно: хочешь заболеть воспалением легких — пусть будет воспаление легких, — сказала я. — Меня уже ничто не касается… даже если пенсии вдов повысят!

Леннарт, сидя у кухонного стола, ждал, что я накрою на стол к утреннему чаю. Он, конечно, понял, что я рассердилась, так как, чтобы отвлечь меня, спросил:

— А тебе не кажется, что чашка настоящего горячего чая поможет от кашля?

— Выпей чашку настоящей горячей синильной кислоты, — ответила я. — Это куда более эффективно!

И я ринулась в контору, не попрощавшись и не сказав больше ни слова. Как только я спустилась вниз, я уже раскаялась. Мой бедный любимый, он сидел наверху и кашлял и переживал из-за своей норовистой старой карги-жены! Зачем я сказала про эту синильную кислоту? Что на меня нашло, почему я так нелепо разозлилась? У меня было огромное желание кинуться обратно на четвертый этаж и попросить у него прощения, но было уже много времени. Мне пришлось медленно бежать, чтобы не опоздать в контору.

У меня была безумная куча дел до полудня, но я все же нашла время позвонить Леннарту.

— Любимый, прости меня, — поспешно извинилась я. — Я вовсе не думала то, что сказала, прости, прости, прости! Когда ты вернешься домой?

Сначала я услышала приступ грохочущего кашля на другом конце провода, но потом он сказал:

— Раньше четырех мне, пожалуй, отсюда не выбраться, но, если у тебя есть готовая синильная кислота, мы можем осушить чашку вместе.

Я была чуточку разочарована, что ему не освободиться раньше четырех. У нас бывал такой приятный часок после полудня в субботу, когда мы пили кофе!

— Тогда не позднее четырех! Поспеши домой, будь Добр!

Он слабо закашлял в ответ.

Наша контора закрывается по субботам[164] в два часа, и, прежде чем часы пробили два, я была уже за дверью. Еве нужно было в другую сторону, и она не составила мне компанию. Улица Кунсгатан казалась мрачной в эту пасмурную погоду, у людей был кислый и загнанный вид. Но я простила их — у них, конечно, не было Леннарта, не было и маленького, чисто убранного дома на Каптенсгатан, и они не будут пить там послеполуденный субботний кофе в четыре часа дня. Парочка вкусных пирожных в придачу к синильной кислоте Леннарту после моих подлостей не помешает.

Я перешла улицу наискось, чтобы забежать в кондитерскую «Ого». И тут я услышала веселое восклицание:

— Не может быть, это же Кати!

Предо мной на тротуаре стоял Ян. Человек из моего прошлого, за которого я в своем безграничном тупоумии собиралась выйти замуж.

— Как мило! — сказал Ян. — Давай зайдем в «Ого» и поболтаем о прежних временах!

Вообще-то говоря, по-настоящему хорошим человеком меня не назовешь! Ведь я, не раздумывая, бросила Яна почти в ту самую минуту, когда впервые увидела Леннарта. Ян был тогда опечален. А теперь, встретив его на Кунсгатан, я вдруг почувствовала, что очень хотела бы и сейчас видеть Яна чуточку опечаленным. Не очень опечаленным, а лишь совсем-совсем немного грустным из-за того, что эта удивительная женщина выскользнула у него из рук!

Я попыталась выглядеть удивительной и таинственной, пока размышляла — пить мне с ним кофе или нет? Я была в шляпе, которая шла мне больше всех остальных, и это решило дело. Кроме того, Леннарт не должен был прийти домой раньше четырех часов.

Будь у Яна хоть капля совести, он попытался бы после чашки кофе казаться хоть чуточку унылым. Он должен был низким грустным голосом продекламировать мне: «Носишь ль имя другого и носишь ль другого кольцо?» — или как там. Но к сожалению, так редко можно заставить мужчин вести себя как подобает. Он радостно показал мне новехонькое кольцо. Значит, он помолвлен!

— Малышка Лундгрен из моей конторы, — сказал он. — К Новому году мы поженимся.

— Ну, как приятно! — воскликнула я.

Да я и считала так. Я вдруг и думать забыла, что Яну нужно из-за меня грустить. Мы были лучшими друзьями, болтали, и нам было по-настоящему весело!

Мы даже пришли к обоюдному согласию: Бог ниспослал нам счастье — вовремя одуматься и понять, что мы друг другу не подходим. Расставаясь, мы дружески похлопали друг друга по плечу.

— Старая добрая Кати! — сказал Ян.

Да, он мог бы соблюсти меру. Такой уж старой и доброй я все-таки не была.

У меня уже не оставалось времени. Была половина четвертого. Я бежала по улицам, держа картонку с пирожными в руках. О мой любимый Леннарт, как я рада, что я замужем за тобой, а не за Яном! Право же, ты должен это узнать, как только придешь домой!

Леннарт был уже дома.

— Боже мой! — воскликнула я. — Когда ты пришел?

— В час, — ответил Леннарт. — Чтобы приготовить тебе кофе. Где ты была?

— В «Ого» пила кофе с Яном, — правдиво призналась я. — Не думала, что ты придешь раньше четырех.

Леннарт поднялся из-за стола, который красиво накрыл к моему приходу. Там стояли наши прекрасные кобальтовые кофейные чашки, а рядом с моей — одинокая розовая роза.

Он холодно посмотрел на меня и сказал:

— Понимаю, ты думала, меня не будет дома до четырех часов. И пользуешься случаем!..

— О-о-о-о-о-о-о-о-о!

Я так жутко рассердилась! Что он имеет в виду? Разве я не вольный человек, который имеет право встречаться, с кем захочет? Как я могла знать, что Леннарт сидит дома и ждет меня?

— Что ты имеешь в виду, говоря, что я пользуюсь случаем? — закричала я. — Тебе не стыдно?

Леннарт не ответил. Лицо его было замкнутым и ожесточенным, это был Леннарт, которого я никогда прежде не видела. Не произнося ни слова, он прошел мимо меня в тамбур и начал надевать шляпу и пальто.

Я ринулась за ним.

— Куда ты идешь?! — закричала я. — Будь любезен остаться дома, чтобы я могла поколотить тебя!

Дверь за ним захлопнулась, а я стояла, дрожа всем телом и по-прежнему держа картонку с пирожными в руках. Это было гнусно! Гнусно с его стороны… только промолчать и уйти! Типично по-мужски! Мы — женщины — остаемся и приводим в порядок квартиру, даже если речь идет о криках, гневных словах и слезах.

Сначала я разозлилась, затем я злилась и печалилась. А потом только печалилась. На столе рядом с розой я нашла маленькую карточку. Там было написано: «Моей любимой надоедливой Кати!» И тогда я больше не печалилась, а смертельно отчаивалась.

Приходи домой, Леннарт, приходи домой! О, где он, что он делает? Бродит ли по туманным ноябрьским улицам, и мерзнет, и кашляет, вместо того чтобы быть дома, где бы его окружила заботами любящая жена?

Я убрала кофейные чашки. Проходили часы. Леннарта все не было. Я позвонила тете Виви и неестественно весело спросила, не у нее ли Леннарт. Его там не было…

Нет, как могло такое случиться! Конечно, он погиб! Меня охватила безумная паника, я ходила взад-вперед, и плакала, и кусала носовой платок. Он погиб! Его переехала машина. Я читала, что люди особенно легко попадают в автомобильные катастрофы, когда чем-то взволнованы! О, я сама теперь не смогла бы перейти пустыню Гоби, чтобы меня не переехали! Сосчитаю до пятисот; если он и тогда не придет домой, позвоню в полицию. Или, подумать только, а если его не переехала машина? Подумать только, подумать только, а что если он нанес себе какое-нибудь увечье? Мы никогда прежде не были врагами, кто знает, как бурно может реагировать Леннарт! Может, он из рода «jene Asra, welche sterben, wenn sie lieben»[165]

O-o-o-o-o! Я, наверное, никогда не узнаю, где он был, может, он прыгнул в воду возле какой-то темной набережной и его никогда не найдут! Потому что он, вероятно, не так предусмотрителен, как некий старик Ларссон, который оставил после себя записку: «Повесился в дровяном сарае». Я засмеялась мерзким истерическим смехом при мысли об этом, а потом заплакала и стала кусать носовой платок.

И тут я услышала, как поворачивается ключ в замочной скважине, и почувствовала такое безумное облегчение, что почти разозлилась снова.

Леннарт вошел в квартиру. По-прежнему с непроницаемо замкнутым лицом. Он холодно смотрел мимо меня, как будто меня не было. Ну ладно! Дуйся на здоровье! Если уж веселиться, так веселиться!

В молчании накрыла я на стол, в молчании съели мы наш запоздалый обед. Я съела очень мало свиной колбасы. Я хотела, чтобы Леннарт понял, что никогда нельзя знать, надолго ли сможешь удержать на свете свою жену, ведь она может и исчахнуть! Это запросто!

Посуду я мыла в одиночестве. Леннарт не помогал мне, как обычно раньше, и это было прекрасно! Прекрасно то, что с тобой так плохо обращаются и не оказывают помощи в убийственной домашней работе! А кроме того, еще и ругают за то, что ты один-единст-венный раз повеселилась с добрым старым другом!

Добрым старым другом? Ну да, ну да, тебя любили, нашлись такие, что чуть не впали в чахотку с горя, когда их покинули, чтобы выйти замуж за одного… за жестокого вола, который только мучит и тиранит тебя! О, как болит сердце… Пожалуй, надо пойти к врачу… Ты ведь никогда не была особенно сильной!

Мои слезы закапали в воду с посудой.

Тут я почувствовала, как пара рук обняла меня.

— Кати, я так несчастлив! — сказал Леннарт. — Ты тоже?

Я бросилась ему на шею и заплакала так, что только брызги полетели.

— Несчастлива, еще спрашиваешь! Несчастлива\ Я думала, ты умер!

Мы долго стояли совсем молча, обняв друг друга.

— Любимая! Подогрей синильную кислоту, — сказал Леннарт.