Казанские "Тандерболты"

ГЛАВА 3 ВЫУЧЕННЫЕ УРОКИ

— Задача сегодняшнего вылета – РЛС "Фрейя" в Ломах56. Это первый рейд из нацеленных на уничтожение немецкого радиолокационного поля над Волгой, и обеспечение безопасности наших действий на восточном берегу реки. Уничтожение "Фрейи" станет важным шагом в восстановлении нашего господства в воздухе. Наряд сил и порядок действий таков: двенадцать "Мародёров"57 391-й бомбардировочной эскадрильи пойдут с четвертьтонными бомбами на внутренней подвеске, по восемь штук. Эшелон 4000, после пересечения Волги у Андреевки58 снижаетесь до бреющего полёта. За 25 километров до цели вам придётся прижаться к самым верхушкам деревьев. После удара поворачиваете на север, пересекаете Волгу у Новоульяновска, набираете высоту 5000 и идёте на базу. Обращаю ваше внимание – в Сенгилее, Тушне и Гуляе59, к югу от вашего курса, сосредоточена зенитная артиллерия. Не отклоняйтесь в ту сторону. Полет у самой земли не позволит захватить вас в прицел. Очень плотное прикрытие также у Ключищ60 и, самое важное, вокруг Ульяновска. Хорошо проверьте прокладку маршрута до точки поворота.

— А зачем делать такой крюк через Андреевку? Если мы полетим прямиком к Ломам, то заведомо пройдём мимо расположений зениток, — один из штурманов хмуро изучал карты и морщил лоб.

Полковник Грегори Хьюз ожидал этого вопроса.

— Обманный манёвр. Следует исходить из того, что система РЛС, которую мы намерены уничтожить, будет за нами наблюдать. Они увидят, что вы направляетесь на юго-запад, продолжат ваш курс и поймут – он упирается в Сенгилей. Там батарея береговой артиллерии, которая давно уже сидит в печёнках у наших флотских. Это важно. Вы же ещё не знаете, на реке был большой переполох. Колбасники попытались напасть на остров, занятый русскими морпехами, и один наш бронекатер сцепился с немцами. В общем, они расстреляли шнельбот и тяжело повредили большой буксир. Этот бронекатер сейчас уходит на север, но уже рассвет, и скоро он будет как на ладони. Его прикроют "Тандерболты" со 108-й поляны, а русские штурмовики разровняют батарею в Сенгилее. Учитывая всё это, колбасники предположат, что наш налёт – часть операции прикрытия. Либо подстраховка Илов, которые уже будут долбать батарею. Поэтому логично ожидать, что вы пойдёте на юг. Только вы повернёте на север, и через четыре минуты появитесь над РЛС. Они даже понять ничего не успеют. Есть ещё вопросы?

— У нас будет истребительное сопровождение?

— Нет, — Хьюз прервал возникшее волнение, — вы появитесь и исчезнете так быстро, что оно вам не потребуется. Вы будете над враждебной территорией не более десяти минут.

— Сэр, десять минут могут быть очень долгим временем.

Хьюз предпочёл не заметить тон вопроса. Русский офицер связи, сидевший у дальней стены, удивлённо покачал головой.

— Верно, могут. Но весь полёт над участком цели будет на бреющем. Если приманка сработает, истребители колбасников стянутся совсем в другое место и не успеют вас нагнать. Истребительное прикрытие может вам даже помешать, выдавая изменение курса. Если больше нет никаких вопросов… штурманы и бомбардиры, разбирайте конверты с целеуказанием.

— Теперь и В-26 пошли на войну, — бригадный генерал Клейтон Эдкинс смотрел на двенадцать двухмоторных бомбардировщиков, выруливающих к взлетно-посадочной полосе.

— Против кого, сэр? — Хьюз стоял рядом на балконе башни, наблюдая за самолётами.

— Это вы мне скажите. Военное ведомство до сих пор не уверено, что можно выиграть войну с воздуха. Военная академия настаивает, что авиация является неполноценной силой, если используется независимо, и должна работать на обеспечение действий наземных войск. Одно хорошо, в 1938 и 1939 отменили производство B-17 в пользу средних бомбардировщиков. Даже наши люди из ВВС не помогают делу, упирая на стратегические бомбардировки четырёхмоторными самолётами. Они, кажется, не понимают, что на стоимость одной "Крепости" можно построить два "Мародёра" или три "Митчелла". Хэп Арнольд вернул B-17 в бюджет 1940 года на волне британского заказа. Поэтому мы выцарапали все наличные В-26 и теперь ждём, когда будут готовы следующие партии.

— Маленькая пташка нашептала мне, что большие парни нынче непопулярны. Я слышал, они оказались неспособны попасть в цель любым количеством бомб. Доходило до того, что воронки обнаруживали в десятке километров от точки прицеливания.

— Я тоже слышал. Проблема не столько в прицеливании, сколько в немецких зенитках. Они вынуждают бомбардировщиков мотаться по всему небу, рассыпая бомбы как бык поссал. Поэтому сегодняшний налёт будет на предельно малой высоте. Нам придётся использовать такие методы, если мы хотим нанести существенный урон. А мы должны его нанести, чтобы помешать военной академии срезать финансирование постройки бомбардировщиков.

— О боже, вы только посмотрите на это! Да Миссисипи по сравнению просто ручеёк!

Эдвардс смотрел сверху на Волгу. Обычно с 8000 метров все реки походили… на реки. У них были островки, изгибы и прочие приметы, легко различимые с воздуха. Но Волга, как оказалось, совсем другая. Здесь, в одном из самых узких мест на Казанском участке, она достигала 17 километров в ширину. Берега казались размытыми тенями на горизонте, а необъятность Волги делала повороты трудно различимыми. Чтобы рассмотреть, как петляет река, пришлось бы подняться намного выше. Вид, открывавшийся внизу, наглядно показывал необъятность России. Американцы всегда удивлялись европейцам, которые, побывав в Соединённых Штатах, так и не поняли размеров страны. А теперь они сами оказались в том же положении. Русские степи были по-настоящему бесконечны, и обладали странным воздействием на человеческий разум. В их бескрайней пустоте очень легко потеряться, и буквально, и в переносном смысле.

— Эдвардс, перестаньте засорять эфир, — упрекнул его лейтенант Терри Джексон. Ему, уроженцу Миссисипи, не понравилось умаление титульной реки родного штата. Тем более что после взгляда вниз он сам убедился в правоте Монтгомери. Джексону пришлось признать – американские пилоты, прибыв в Россию, оказались в совершенно ином мире, где привычные мерки и масштабы не выдерживали никакого сравнения.

Позади строя "Тандерболтов" восходящее солнце играло на серо-стальных облаках, казавшихся постоянными обитателями русских небес. Оно подсвечивало их так ярко, что рассмотреть самолёты на фоне этой клубящейся массы было невозможно. Эдвардс, выросший в Пенсильвании, увлекался фильмами о летчиках-истребителях Первой мировой. В "Рассветном патруле" и "Ангелах ада" подчёркивалось, что преимущество захода от солнца часто использовалось немецкими пилотами. А теперь с востока летели они сами, и солнце скрывало их силуэты.

Далеко внизу на полотне Волги виднелась крошечная белая стрелка. Эдвардс нажал передачу.

— Похоже, это тот самый бронекатер. Слишком маленький, чтобы точно рассмотреть.

В ответе Джексона звучала неуверенность.

— По крайней мере, положение точное. В их последнем сообщении сказано, что к рассвету они будут чуть южнее Сенгилея. Смотрите по сторонам, колбасники могут появиться в любую минуту.

— Бесстрашные там ребята, возвращаться при свете дня. Как будто сами нарываются.

— Уокер, я сказал Эдвардсу, теперь говорю вам. Прекратите болтать. Касается всех. Или кто-нибудь хочет прозевать предупреждение, потому что этим двоим поговорить захотелось?

В канале повисла тишина. Все восемь пилотов "Тандерболтов" разглядывали западную сторону Волги в поисках вражеских самолётов. Одной из особенностей летчика-истребителя была способность разглядеть крошечные отдалённые точки самолётов противника. На обучении их отбирали по остроте зрения. Наземные команды придирчиво чистили фонари кабин, чтобы ни одно пятнышко грязи не сбивало с толку.

Немцев выдали блики на остеклении. Короткой вспышки от лобового стекла Bf.110 было достаточно, чтобы предупредить "Тандерболты". Самым острым зрением в отряде обладал как раз Эдвардс, он заметил этот блик и понял его значение. Группа, отправленная на перехват ПР-73 после его ухода от острова.

— Вижу врага. Отблеск прямо по курсу.

— Принял, — голос лейтенанта Тейлора был тихим и взволнованным. Он уже успел представить, как они пропустили налёт и видят тонущий бронекатер прямо у себя под носом. Искорки отражений быстро превратились в дюжину двухмоторных самолётов. Эдвардс сравнил их с заученными наизусть таблицами опознавания. Квадратные законцовки крыльев, раздвоенный хвост. Ме.110, подумал он и сразу поправился. Bf.110. ВВС могут называть его Ме.110, но "Вестник аэронавтики" приводит немецкое название.

— Джексон, берите Барнса, Уокера и Эдвардса, дуйте вниз и разбейте их построение. Мы останемся наверху, на случай появления истребителей, и прикроем вас.

— Принято, — Эдвардс чётко слышал подтверждение приёма приказа. — Мы бьём по среднему звену. Барнс и Уокер по ведущему, Эдвардс, вы со мной по правому ведомому. После этого валим всех. Как только они побегут, возвращаемся и продолжаем присматривать за бронекатером.

Он видел, как "Тандерболт" Джексона перевернулся через крыло и вошёл в долгое пике, которое должно закончиться сближением с немецкими истребителями-бомбардировщиками на встречном курсе. Его руки сами толкнули рули, и он рухнул вслед за ведущим. 110-е стремительно вырастали в прицеле, пёстрый зелёно-серый камуфляж перестал скрывать машины – они были слишком близко. С двухсот метров он дал залп из всех восьми стволов.

Полковник Иоахим Блехшмидт63 видел, как на строй его Bf.110F валятся истребители. Что-то неправильно, что-то по-другому. Иваны так не делают. У них есть установленный порядок – их истребители летят в эшелонированном строе, уступами от 1500–2000 метров до 4 или 5 тысяч. Эти же рухнули не меньше чем с 7 или 8 тысяч. Так высоко залетают только МиГи. И они заходят на нас спереди? Это самоубийство. Мы снесём их раньше, чем они подойдут достаточно близко, чтобы открыть огонь. Иваны обучены стрельбе с минимальных дистанций. Прямо на наши носовые батареи и выйдут.

— Иваны прямо перед нами. Поднимаемся к ним и сбиваем до того, как они сами подойдут, — Блехшмидт потянул ручку на себя, ещё не договорив приказ. Вражеские истребители приближались очень быстро, намного быстрее чем обычно. Полковник ощутил смутную неловкость. Происходящее отличалось от всего опыта Люфтваффе за более чем два года войны в России. Он обратил внимание на изменение расстановки – только четыре истребителя пошли в атаку, а ещё четыре маячили наверху. Подобное взаимодействие было нехарактерно для русских, нехватка радиостанций на самолётах почти наверняка исключала его. Это не Иваны, это американцы.

Блехшмидта спасла привычка летать в третьем звене. Находясь чуть в стороне, он мог координировать бомбовые удары и проверять поражение целей. Кроме того, в третье звено обычно ставили новичков, чтобы они набирались опыта в относительной безопасности. Американцы, очевидно, предположили, что ведущий всей группы будет в центральном звене и сосредоточились на нём. Более того, все четыре самолёта набросились на две машины, идущие в середине звена, явно рассчитывая, что одна из них принадлежит ведущему. Блехшмидт видел, как американские истребители открыли огонь раньше, чем он ожидал. С двухсот, если не с трёхсот метров. Спустя мгновение он разглядел белые звёзды на крыльях и фюзеляжах атакующих.

Из крыльевых пулемётов хлестнули потоки пламени. Трассы сошлись на выбранных целях, нанося огромный урон. Один из Bf.110 взорвался от попаданий в баки, превратившись в огненный шар. Второй содрогался под ударами, из обоих двигателей брызнули рыжие языки, стремительно распространяясь вдоль крыльев. Самолёт свалился вниз, его зелёно-серый фюзеляж превратился в дымно-алую комету. Блехшмидт с облегчением увидел, что появился по крайней мере один парашют, но сразу же понял, что высоты для полного раскрытия уже не хватит.

Он наконец опознал нападающие истребители. "Тандерболт P-47". Раньше их здесь никогда не видели. Наши спецы из Люфтваффе смеялись над ними, говоря, что они слишком велики и неуклюжи, чтобы быть настоящими истребителями. И вот они перед нами. Пусть они велики, но они поразительно быстры и очень хорошо вооружены. Сколько у них пулемётов? Восемь? Двенадцать? Шестнадцать? И все крупнокалиберные, пробивающие броню наших самолётов насквозь 64 . Вот дерьмо, мы попали.

Полковник попытался выстроить ловушку для "Тандерболтов", образовав оборонительный круг, но нагруженные бомбами 110-е были неповоротливы. Американские истребители распознали уловку и отошли в сторону, не ввязываясь в ближний бой. Блехшмидт понял, что пора сматываться. Оставалось только избавиться от груза.

— Сбрасываем бомбы и уходим.

По скорости реакции Блехшмидт предположил, что пилоты только и ждали этой команды, держа пальцы на кнопке сброса. На земле появились разрывы 250-кг бомб, по четыре с каждого самолёта.

Интересно, есть там кто-нибудь? Да и ладно, всё равно там только Иваны.

Оставшиеся 110-е собрались теснее, и снизились почти до верхушек деревьев, пряча уязвимые животы. Экипажи хорошо усвоили это ещё во Франции. Bf.110 были беззащитны перед атакой снизу-сзади. Стрелок не дотягивался туда, и противник мог легко расстрелять самолёт. Но малая высота одновременно не давала шансов спастись, прыгнув из уже подбитой машины.

Блехшмидт посмотрел через плечо. "Тандерболты" выписывали виражи, выстраивая атаку на остальную часть эскадрильи. Одна пара отделилась, занявшись преследованием уцелевших из первого звена. Вторая нарезала круги вблизи и он понял, что они пришли за ним. Слишком большие и неуклюжие для истребителей? Да в жопу! Они может и большие, но зато проворные. Готов спорить, они могут перекрутить 109-х. И вертятся как черти.

Он прямо сейчас смотрел, как они маневрируют, и предположил, что крутящий момент от массивного звездообразного двигателя должен помогать "Тандерболтам" в кренах и переворотах65. Что бы они ни замышляли, если я не остерегусь, они это сделают.

"Тандерболты" уходили выше, попадая в сектор обстрела задних пулемётов 110-х. На мгновение появилась надежда, но сразу же угасла. Появились русские истребители. "Тандерболты" повисли за ними, расстреливая группу с трёхсот метров. По сравнению с такой плотностью огня стрельба 7.92 мм пулемётов просто терялась. Блехшмидт видел, как летевший рядом 110-й внезапно покачнулся, от него во все стороны брызнул обломки, выбитые попаданиями крупнокалиберных пуль. Затем сверкнула искристая белая вспышка, и всё левое крыло оторвалось вместе с двигателем. 110-й перевернулся на спину и вверх тормашками рухнул в сосновый лес.

Теперь моя очередь. "Тандерболт" позади него открыл огонь. Он вывернул рули, бросая самолёт в немыслимый рывок – конструкторы от такого обращения точно побледнели бы – но это мало чего дало. В консоль левого крыла впились трассы, полетели куски обшивки, позади вскрикнул и затих стрелок-радист. На остекление кабины брызнула кровь. И всё вокруг потемнело в клубах маслянистого дыма из двигателей.

Эдвардса впервые так явно старались убить, и мгновенная физиологическая реакция на подобные попытки дезориентировала его. Строчки трасс от задних стрелков 110-х проносились мимо кабины, но, насколько он мог заметить, "Тандерболт" игнорировал их. У него даже появилось некоторое чувство, что могучий P-47 отвергал саму возможность потревожиться от какой-то мелкокалиберной пульки. Он нажал гашетку, слыша грохот крыльевых пулемётов. Крыло 110-го покрылось пробоинами, из двигателя потёк сначала белый, потом чёрный дым. "Мессершмитт" качнулся круто влево, подставляя под огонь длинную, похожую на теплицу кабину, а потом и второй двигатель. Из клубов дыма, почти полностью скрывших самолёт, вывалилась стойка шасси. Двухмоторная машина рухнула вниз, на деревья.

Лейтенант дал ещё одну очередь, по другому 110-му, вилявшему под немыслимыми углами, чтобы выскользнуть из прицела "Тандерболта". Попадания пришлись на хвост и заднюю часть фюзеляжа. Не успел он поправить курс и добить противника, ожило радио.

— Бросьте их, Джексон. Летите обратно к реке и прикрывайте бронекатер. А мы займёмся сопровождением штурмовиков.

Джексон и Эдвардс с неохотой прервали преследование и вернулись к Волге, где увидели раскрашенный в пёстрыми серо-зелёными пятнами кораблик.

— Пусть знают, что ВВС заботятся о них. Проводим ребят.

Эдвардс видел, что все, кто был на палубе ПР-73, приветствуют их, подбрасывая в воздух белые матросские шапки.

— Почти шестьдесят морских миль, шкипер. Ты знаешь, что против течения это четыре часа?

Кеннеди знал. Они подходили к Сенгилею, только на этот раз ночная тьма их не скрывала от наблюдателей береговой батареи. И Том подозревал, что внезапной помощи от батальона гвардейских миномётов тоже не будет.

— Четыре часа, это из расчёта, что в Ульяновской узости нас не ждут какие-нибудь неприятности, — он посмотрел за борт, потом вперёд на реку. — Течение не такое уж и сильное. Мы должны быть дома сразу после полудня.

— Есть какие-то новые сведения по узости?

— Ничего. Наше начальство переняло у русских дурную привычку. Они не говорят нам ничего, пока у нас нет потребности знать это. Вот мы и не узнаем, что там происходит, пока не подойдём поближе.

Дальнейшее обсуждение прервалось взвывшей сиреной воздушной тревоги.

— Шкипер, самолёты! От двадцати до тридцати. Заходят с обеих сторон, выстраивают хаммерхед66.

Кеннеди коротко кивнул.

— Всем по местам стоять, к отражению воздушной атаки приготовиться. Двигатели – полный ход.

Атака хаммерхедом это очень плохо. При угрозе только с одной стороны бронекатер мог развернуться, подставив небольшую проекцию носа или кормы. Но когда две группы заходят с обеих сторон, под углом 45 градусов, то как ни вертись, или один или другой борт окажутся под ударом. Правда, немцы очень редко применяли подобную схему на Волге – манёвр требовал пролёта над восточным берегом, и они старались избегать такого риска без совершенной необходимости.

— Двадцать машин, шкипер. Двенадцать на малой высоте по левому борту, обозначаю "Пугало-1"67, восемь выше по правому борту, обозначаю "Пугало-2".

— "Пугало-2" – пикировщики?

Том задумался. Немцы когда-то сделали ставку на бомбовые удары с пикирования, но сейчас их Ju.8768 были слишком медлительны и уязвимы, чтобы пережить бой, и встречались только там, где не ожидалось вообще никакого сопротивления.

— Нет, вряд ли. Джонни, что показывает радар?

— "Пугало-1" окружает нас. Ждём. "Пугало-2" разделяется, половина остаётся над нами, половина идёт со снижением наперерез "Пугалу-1". Переобозначение. "Пугало-2" теперь "Ангел-1" и "Ангел-2". Это наше истребительное прикрытие.

— Ну и хвала небесам, — Кеннеди выбежал на крыло мостика и посмотрел в бинокль. — Вижу их! Звездообразные двигатели. "Лавочкины"? Нет, ей-богу, это "Тандерболты"! Наши!

Он видел, как оливково-серые P-47 спикировали на немецкие бомбардировщики, но упустил их, когда начался бой. Было слышно рёв двигателей, частый перестук пулемётов, потом над сосновыми лесами, покрывающими берег Волги, поднялись столбы дыма. Два, ещё два и ещё один. Что бы та ни происходило, пять самолетов были уничтожены. Затем он рассмотрел четыре чёрных точки. Они быстро превратились в P-47, через минуту пролетевшие прямо над палубой.

Вся команда ПР-73 выбежала приветствовать их. Истребители покачали крыльями в ответ и пошли в набор высоты, чтобы присоединиться к строю.

Проводив их взглядом, Кеннеди посмотрел на реку. Вокруг бронекатера плавали белые матросские шапки. Команда уже забрасывала сети и пыталась подцепить баграми те, до которых ещё можно было дотянуть.

— Ленни, похоже, нам придётся заказывать новые. Ещё минута или две, чтобы отдышаться, и даём полный ход, чтобы проскочить батарею у Сенгилея.

При свете дня бронекатера настолько редко ходили по реке, что Кеннеди с трудом узнавал окружающую местность. Он увидел узкое устье притока и сужение Волги до пяти с небольшим километров – значит, рядом Старый Белый Яр. Но не было ни артиллерийского огня батареи в Сенгилее, чего он опасался, ни признаков облучения радаром, как при проходе вниз по течению.

Том покачал головой.

— Там на самом деле тихо.

Кеннеди не смог сдержать улыбку.

— Ага, как-то подозрительно даже.

На западном берегу Волги действительно было необычно тихо. Настолько, что всё вокруг просто дышало спокойствием. Лейтенант отвлёкся на голос из выгородки, где стоял радар.

— Группа самолётов с востока, командир. Двенадцать машин. Обозначаю "Ангел-3".

— Это определённо штурмовики.

Джон попытался рассмотреть их в бинокль, но они пока были слишком далеко. По задумке, ПР-73, идущий днём, должен раздразнить немецких артиллеристов, чтобы те выдали своё точное расположение. Тогда их и накроют штурмовики. Замысел, учитывая все обстоятельства, был не блестящим, но Кеннеди решил, что для свёрстанной "на коленке" схемы выглядел довольно искусно. Иногда импровизация била подготовку. Предполагалось, что это как раз тот случай. Вот только никто не ожидал, что батарея будет молчать.

"Ильюшины" шли стройными звеньями по три самолёта. Они сделали несколько кругов над бронекатером, явно озадаченные тишиной под ними. Никто не обстреливал американцев и не стрелял по ним самим. Том покачал головой.

— Думаешь, вчерашний ракетный удар вынес всю батарею?

— Включая зенитное прикрытие? Это вряд ли.

Кеннеди рассматривал местность, где должна находиться батарея 88-мм орудий.

— Ну что, давайте позабавимся? Разбудим их. Орудийный расчёт по местам. Трёхдюймовка, наведение 270 градусов ровно, дистанция 1000 метров. Огонь по готовности.

— Шкипер, ты хочешь потыкать в берлогу палкой? — Том призадумался, к чему может привести такое на вид безрассудное действие.

— Вообще-то, Ленни, мы на стороне медведя. Это скорее попытка отобрать окорок у волка. По уставу называется "разведка боем".

Орудие бахнуло, лейтенант удивился, насколько слаба дульная вспышка днём. Примерно через секунду он увидел разрыв снаряда.

— И никакой реакции. Положите туда ещё десяток снарядов, с небольшим изменением по дальности и азимуту. Попытаемся вынудить их на ответ.

Но спустя время, необходимое на десять выстрелов, западный берег Волги у Сенгилея молчал.

— Что делаем дальше? Высаживаем десантную партию и забираем их запасы шнапса?

Кеннеди засмеялся и внезапно понял, что это было бы неплохо. По крайней мере, как издевательский жест. Но прежде чем он успел ответить, по радио прошёл вызов.

— Бронекатер, это командующий оперативной авиагруппой. Я отправляю двух своих ребят вниз, на разведку. Штурмовики готовы и ударят, как только те что-нибудь высмотрят.

— Эдвардс, за мной. Если увидите что-то, сразу говорите. Сейчас можно болтать, разрешаю.

P-47 Джексона перевернулся через крыло и ушёл вниз, к Сенгилею. Эдвардс последовал за ним, оставаясь позади и немного в стороне. Под ними лежала пугающе притихшая земля. Он видел городок, выросший вокруг речного устья, образовавшего естественную гавань. На его взгляд, скромный и небольшой порт, как и большинство на западном берегу Волги. Те, что лежали на восточном, были более развиты.

Город вырастал на глазах. Сначала он казался довольно приятным местом. Дороги узкие, но заасфальтированные и обсаженные деревьями. Здания с обеих сторон сложены из опрятного светло-серого камня, с желтоватыми крышами и белыми фундаментами. Но как только их "Тандерболты" спустились, Эдвардс разглядел, что деревья мертвы и опалены, а дома сожжены. Выравниваясь, увидел почерневшие отверстия в крышах и следы копоти вокруг окон. Всё это красноречиво говорило о том, какие бои шли в Сенгилее.

— Орудия, как предполагалось, стояли вон там. Эдвардс, вы что-нибудь видите?

Огневые точки должны были располагаться за северной окраиной города и, как любая немецкая позиция, окружены зенитками. Но лейтенант не видел ни одного орудия, и сейчас его не нащупывали огненные трассы 20-мм скорострелок.

— Могу только представить, что их мыши съели, — Джексон определённо был озадачен отсутствием батареи.

У Эдвардса внезапно появилось безумное желание одёрнуть его самого за трёп в эфире. Благоразумие уже почти уступило дерзости, лежащей в сердце каждого девятнадцатилетнего, но тут он кое-что увидел и заложил вираж, чтобы получше рассмотреть.

— Параллельно реке есть свежая колея. Под углом к ней подходят другие, с северо-запада. Посмотрите. На каждом пересечении что-то, похожее на обваловку орудия.

— Так и есть, это огневые позиции. Только там пусто. Нет вообще ничего.

— Ни грузовиков, ни прожекторов, ни орудий. С чего это вдруг?

— Эдвардс, я откуда знаю? Эта батарея очень беспокоила флотских. Какого чёрта колбасники взяли и отказались от такого удобного места?

— Какого чёрта колбасники взяли и отказались от такого удобного места? — Том невольно повторил мысли лейтенанта Джексона.

— Бог их знает. Нам надо будет убедиться, чтобы командование узнало об этом. Независимо от причины переезда, это наверняка важно.

Кеннеди посмотрел наверх. Русские Ил-2 отбыли громить запасную цель, а восьмёрка "Тандерболтов" продолжала выписывать петли над ПР-73. Сегодняшний день на реке оказался неожиданно мирным. До Ульяновской узости оставалось 25 миль вверх по реке.

— Насколько мы можем быть уверены, что РЛС находится там, где нам сказали? — майор Бенджамин Вуд был верным сторонником закона подлости, по которому всё, что может пойти не так, как надо – пойдёт не так, как надо.

— Они уверены, — штурман-бомбардир Эдди Грир довернул B-26 правее, на курс прямо к цели. Сейчас он собирался перейти в носовую кабину, чтобы подготовить сброс. Ещё три самолёта отбомбятся "по ведущему". Четвёрка, идущая следом, сбросит бомбы через несколько секунд после них, по команде ведущего штурмана. Затем третье звено займётся контролем и, если надо, добиванием цели. — Флот собирал пеленги несколько недель. Одна точка пересечения почти ничего не значит, две дают грубую привязку. С каждой новой засечкой точность повышается. Мы получили полтора десятка пеленгов на Ломы. Можно сказать, что нас привели за ручку.

— Надеюсь, вы правы, — Вуд, казалось, ничуть не был убеждён. Одна из проблем бреющего полета: ничего не видно, кроме того, что под носом. Деревья стремительно проскакивали мимо них. Всё по бокам было размытыми пятнами. Врачи назвали такое "туннельным эффектом", но для майора это означало, что он должен выдерживать курс, проложенный штурманом – который видел ничуть не больше него.

Грир снял парашют. Неприятный момент. Ему требовалось спуститься по узкому лазу из кабины на место бомбардира, а втиснуться туда с надетым парашютом невозможно. Если их подобьют, ему надо будет влезть обратно по проходу, надеть ранец пробраться к аварийному люку и выпрыгнуть. И всё это пока B-26 падает, скорее всего горит, и одновременно хаотично вращается. Утешало одно – "Мародёр" очень крепкий самолёт и может пережить множество попаданий.

Из носовой кабины бег деревьев казался ещё более стремительным. Несколько раз Грир думал, что какое-нибудь особенно высокое дерево сейчас окажется прямо перед ними и проломит остекление, но каждый раз оно как будто в самый последний момент отскакивало в сторону. Затем за опушкой он увидел большую, квадратную, похожую на стёганый матрас антенну "Фрейи"69. Он знал, что в Ломах расположены две "Фрейи" и две меньших установки "Вюрцбург"70. Их разместили довольно тесно, чтобы защитить от партизанских атак. Русские обладали многочисленной авиацией, но почти вся она предназначалась для непосредственной поддержкой войск на переднем крае. Её способность проникнуть в ближний тыл противника и поразить находящиеся там цели была ограничена. С другой стороны, ВВС армии США заставили пересмотреть приоритеты. Партизаны внезапно перестали быть главным врагом немецкого тыла.

Антенны, казалось, приблизились скачком. Грир включил внутреннюю связь и коротко приказал:

— Самолёт у меня. Открыть бомболюк.

Затем он выровнялся на дальнюю из двух антенн, медленно вращающихся у опушки. Для этого имелась своя причина. При бомбардировке каждая следующая группа самолётов сбрасывает свой груз чуть раньше, чем предыдущая. Так россыпь бомб не перелетит цель, а у самолётов больше шанс избежать ударной волны и осколков от удара впереди идущих.

Штурману едва хватило времени, чтобы сосредоточиться на прицеле и навести перекрестие нитей на расположение РЛС. Небольшая поправка курса наложила прицел точно на последнюю радарную башню, и он нажал сброс. Восемь бомб выпали из отсека, самолёт сразу "вспух" и сам пошёл вверх.

— Пилоты, самолёт ваш.

Вуд из кабины хорошо видел, как вся установка взлетела в воздух. Грир отлично уложил бомбы прямо в башню и операторскую позади неё. Большая квадратная антенна медленно падала, разваливаясь на ходу. Майор продолжал поднимать полегчавший B-26, наблюдая, как над целью проходят второе и третье звенья. Они добавили хаоса и разрушений, добивая комплекс РЛС. Вуд повёл "Мародёра" вниз и встал на обратный курс, Грир протискивался обратно. Все двенадцать машин пересекли Волгу, оставив позади огромный столб дыма.

Полковник Иоахим Блехшмидт находился в мире, полностью состоящем из горелого моторного масла. Им были забрызганы гондолы двигателей, крылья, остекление кабины и даже её внутренности. Его самого тоже залило настолько, что он не осмеливался вытереться, чтобы не расцарапать кожу закоксовавшимися частицами. На что похожа задняя часть кабины, с обезглавленным стрелком-радистом, он боялся даже представить. Только подумайте – я не уверен, что до сих пор жив. Так, наверное, не должно быть. Наверное это ад, и я обречён лететь так весь остаток вечности.

Он оглядывался, пытаясь представить, как и где будет садиться. Понятно было одно – курс домой это на запад. Пока восходящее солнце остаётся на спиной, всё в порядке. Саратов он отыщет. А что мне делать, когда я туда доберусь? Я не могу разобрать показания приборов, мои двигатели прострелены и едва тянут, одна опора шасси выпала, другая заклинена. Элероны и закрылки, наверное, уничтожены. Беглый взгляд на крылья подтвердил – так и есть. Оба элерона сорвались с осей и висели под странными углами. Закрылки вообще вывалились и болтались в потоке воздуха под крыльями. Я просто обязан быть мёртв. Ни один самолёт не может лететь в таком состоянии.

Прямо перед собой на земле он увидел линию, как будто проведённую карандашом. Она быстро превращалась в вытянутый, узкий прямоугольник аэродрома. Когда его ZG1 прибыла на базу, они решили, что попали в какие-то трущобы. А теперь это была прекраснейшая вещь на свете. Он выровнял машину по осевой линии, не совсем понимая, как ему это удалось. Сквозь слой масла затлели красные индикаторы, показывая, что шасси ещё не выпущены. Или, скорее всего, уже не выпустятся.

И всё неисправное шасси спасло его. Та стойка, которая всё это время торчала под крылом, сломалась, едва он коснулся взлетно-посадочной полосы, и самолёт лёг на брюхо. 110-й со скрежетом сполз с бетона в облаке искр и чёрного дыма, но больше опасности не было. Наземные команды немедленно облепили его, разбив то что осталось от кабины и доставая экипаж. Блехшмидт чувствовал, как его вытаскивают из самолёта и укладывают в стороне на траву. На носилках, укрытых брезентом, лежал его стрелок. Они были вместе с самого начала "Барбароссы", целых два года.

Прямо на его глазах случилось то, что, возможно, ожидало и его, если бы не сломалась стойка. Ещё один подбитый, дымящий 110-й попытался приземлиться. Его шасси было выпущено, и он коснулся полосы… но потом клюнул носом, хвост задрался, концы винтов чиркнули по бетону и самолёт перевернулся, слетая вбок, на газон. Баки взорвались. Пламя охватило машину, спасать уже было некого. Потом он увидел стоявшего рядом с ним человека и попробовал встать на ноги. Генерал Александр Холле71 остановил его и сел рядом.

— Отдыхайте. Вам повезло выжить. Что за черти вас драли?

Блехшмидт посмотрел на командира.

— Не черти, Алекс. "Тандерболты".

— Последний переломный момент. Дальше всё чисто.

Кеннеди знал, что это не совсем верно. ПР-45 затонул после того, как наскочил на мину едва ли не в ста метрах от входа в базу. В полной безопасности они не будут даже когда зайдут в порт – воздушные налёты случались достаточно часто, чтобы любая мысль о безопасности испарялась, только появившись.

— Самогонщик, на связи Грациано. Мы у моста, нужна помощь.

Том заглянул в шифровальную книгу.

— Грациано – это ПР-61. 40-метровый катер "Хакинс"72.

— Чёртова матросня. Почему они не могут забыть про моего папашу73? — Кеннеди взял микрофон и брюзгливо ответил.

— Грациано, здесь Самогонщик. Что у вас там?

— Застряли мы, говорю. Есть трудности. После того, как вы вчера вечером прошли, наши друзья контратаковали и захватили большую часть моста. Они прогрызали себе путь всё утро. Мы их поддерживаем. Но мы слишком толстые, чтобы пройти через оставшуюся протоку, а вы сможете. Надо выгнать гуннов с берега ниже разрушенного моста.

— Подождите немного.

Кеннеди выключил микрофон и повернулся к Тому.

— Что это за парень?

— Канадец, шкипер. Катера с ПР-60 по ПР-65 переданы Канадой по ленд-лизу. Я думал, они севернее, на Ладоге, но видимо нет.

Джон хмыкнул.

— Грациано, а что вы здесь делаете?

— Стояли в Старой Майне на капиталке после подрыва. Потом остались на весь следующий год, помогать, и теперь нам снова нужен ремонт. Мы здесь как пробка торчим, скоро сами увидите.

— Хорошо. Мы сейчас проходим поворот. Что случилось-то?

— Спасибо, — в голосе явно слышалось облегчение. — После вашего ночного прорыва русские устроили контратаку. Гунны проложили штурмовые лестницы через разрушенный мост и не успели убрать их. Ночью было нелегко, но к рассвету русские принесли крепёж, доски, и перешли на западную сторону. Они постепенно перебирались туда всё утро. А теперь, в чём затык. У конца западного подхода есть рыболовный посёлок, в котором засела группа партизан. Их немного, они отделены от города остатками парка, и они ульяновцы. Если мы сможем соединиться с ними, то получим плацдарм в городе. Это очень важно. А если не сможем, они погибнут. Вот поэтому нам нужна ваша помощь – поддержать партизан ниже по реке.

— Понятно. Как мы вас опознаем?

— Узнаете, не беспокойтесь, — голос по радио казался самодовольным.

Разглядывая вроде бы уже хорошо знакомую реку при свете дня, Джон открыл много нового. Раньше он предполагал, что зона городской застройки доходит до самого берега, но на самом деле всё было иначе. Между городом как таковым и рекой протянулась широкая полоса лесопарка. Он видел, что его заложили как зону отдыха – с полянами, эстрадами и игровыми площадками, но сейчас всё это лежало в руинах. Ещё он удивился, насколько город возвышается над речными берегами. На глаз пологий холмистый хребет, на котором стоял Ульяновск, достигал 120–130 метров. Несмотря на разруху, постигшую все русские города, за которые шли бои, сохранились остатки зданий, которые были даже выше монолитных построек, характерных для сталинской архитектуры. Кеннеди решил, что до войны Ульяновск определённо выглядел очень привлекательно.

Но так было раньше. Часть города, которая просматривалась с реки, сейчас превратилась в развалины. Бои, шедшие здесь во время немецкого штурма, почти сровняли Ульяновск с землёй. А потом постоянные артиллерийские дуэли через реку довершили разрушение. Лейтенант не сомневался, что кварталы на обратном скате холмов повреждены меньше, но вряд ли разница сильно велика. Немцы хорошо усвоили – взятие русского города это долго, трудно, кроваво и чрезвычайно разрушительно. К концу сражений обычно мало чего оставалось целым.

Накал боя, идущего прямо сейчас, тоже был очевиден. Кеннеди подумал, что военные историки могли бы описать обстановку как "сложную". Русские, перешедшие с восточного берега, действительно сколотили щиты из брошенных штурмовых лестниц и захватили остатки моста. Но дорога на западном берегу проходила петлёй развязки в виде буквы Р, петля которой смотрела на реку. Внутри неё стояли четыре здания, очевидно, до сих пор занятые немцами. С реки были видны разрывы мин среди них. Русские вели огонь на подавление, не давая гитлеровцам высунуться.

Остальная часть русских сил прорвалась мимо петли и застряла на полпути между основанием буквы и берегом. Их дальнейший путь перекрывали немцы, в свою очередь, запертые другим русским отрядом, удерживающим группу строений возле места, где дорога выходила на берег реки. Этот обособленный отряд одновременно находился под давлением основных сил немцев в Ульяновске, которые, прикрываясь остатками лесопарка, пытались оттеснить русских и освободить свои войска, отрезанные на дороге. Положение, что и говорить, сложилось отчаянное.

— Шкипер, посмотри туда, — Том указал на среднюю часть разрушенного моста. На закопчённых конструкциях, когда-то бывших фермами, застрял закопчённый бронекатер. В бинокль были хорошо видны многочисленные пробоины в почерневшем корпусе, скорее всего, от противотанковых орудий.

— Это ПР-59, из наших. Думаю, если из его экипажа кто-нибудь уцелел, то сейчас они вместе с фронтовиками на берегу.

Бронекатера, даже артиллерийские "Хакинсы", не самое подходящее средство против PAK.75 74 . Риск слишком велик. А мы сейчас собираемся заняться тем же самым, подумал Кеннеди.

— Какова наша цель?

— Группа зданий к югу от расположения русских. Там засели колбасники и готовятся прорываться к берегу. Грациано намерен обстрелять их на повороте. Вон он идёт.

Впереди по курсу ПР-61 подходил к повороту дороги на берегу, где прямо сейчас немцы накапливались для прорыва. Кеннеди удерживал бинокль на нём, отметив на мостике и верхней части корпуса повреждения от обстрела. Артиллерийский катер слишком велик для боёв на реке. Мой "Элко" намного лучше. Догадываюсь, что они уже попытались прижать колбасников раньше, но не смогли протиснуться через узость. Так, а теперь они хотят первым делом накрыть их. Он посмотрел на ПР-61 внимательнее. Было в нём что-то необычное, но не получалось разобрать, что именно.

Ответ появился внезапно и устрашающе. С тех мест, где должны были располагаться носовое и кормовое орудия, ударили два длинных фонтана пламени. По воде докатился низкий рёв фугасных огнемётов75. Жидкое пламя растеклось по строениям за поворотом дороги, как будто заставив их задрожать. Вероятно, экипаж ПР-61 хорошо натренировался, потому что следующие выстрелы он делали, умело отсекая отдельные огненные шары, накрывая уже не дома, а какие-то видимые им отдельные цели. Это было воодушевляющим и одновременно ужасающим зрелищем, даже с приличного расстояния. ПР-61 развернулся и направился в сторону, к следующей цели, а русская пехота сразу начала захват зданий.

— Боже мой, "Лодка-зажигалка", — вид летящих через реку на немецкие позиции сгустков огня внушал Тому страх. Борьба со шнельботами и перестрелки с противотанковыми пушками это одно. А шары маслянистого огня, извергаемые ПР-61, были чем-то… совсем другим. Это породило в уме Тома ещё одну мысль: а что было бы с такой лодкой, если меткий наводчик колбасников попадёт в баки с огнесмесью? Да ничего хорошего.

— Сосредоточить огонь на большом белом здании по азимуту 280.

Кеннеди уловил слабое сочувствие к окружённым немцам. Они расположились на самой дороге, почти под открытым небом. Земляные брустверы могли прикрыть их от обстрела из винтовок и пулемётов, но не от навесных струй огня. Он сразу выбросил эту мысль – ему и так было о чём беспокоиться, и постарался не обращать внимания на тяжёлый рёв огнемётов над Волгой.

Их цель на самом деле была не совсем зданием, даже до войны. Она походила скорее на небольшую полуоткрытую спортплощадку – квадратный металлический каркас со сквозным фасадом и рядами сидений или узких террас. Возможно, это была какая-то специализированная спортплощадка, Кеннеди уже заметил, что русским такие нравятся и они строят их часто. А может, это было кафе, где люди могли выпить чашку чая, любуясь величественным течением Волги. Носовое орудие ПР-73 забросило первый выстрел прямо сквозь крышу. Тренированный расчёт знал, чем быстрее они выдавят немцев, тем скорее пройдут сужение и попадут домой. Под градом снарядов небольшое строение теряло очертания на глазах.

К хлёсткому баханью трехдюймовки присоединился размеренный, ритмичный перестук счетверённой 28-мм скорострелки и скрежещущий треск крупнокалиберных пулемётов. Потом коротко хлопнул 60-мм миномёт, способный достать противника там, куда не дотягивается оружие с настильной траекторией.

— Молодец, Ленни. Но у нас как бы нет осколочных выстрелов для миномёта? Откуда они взялись?

— Ну, шкипер, на базе того… "пропали" с армейских складов несколько ящиков. Довольно много, как мне кажется. Чтобы не было стыдно, их разделили между бронекатерами…

Возможно, Том объяснил бы, что было дальше, но его прервал снаряд, ухнувший в воду недалеко от борта. От окон мостика срикошетили осколки. Бронестекло, по идее, выдерживало почти любой касательный удар, но кто может сказать, не будет ли следующее попадание прямым?

— ПТО, 50-мм, азимут 265.

Расчёт 28-мм пушки уже развернулся туда и засыпал участок снарядами, заткнув орудие. ПР-73 заложил вираж для следующего захода на цель, но Кеннеди знал, что он будет последним. Его бронекатер за последние восемнадцать часов побывал в двух боях, и боеприпасы были на исходе.

— Самогонщик, это Грациано. Войска, перешедшие реку, соединились с остальными. Теперь можно двигать на базу. Держитесь ближе к западному берегу, вдоль дороги.

Было довольно необычно проходить теснину под шаги русской пехоты по настилам, сбитым из немецких штурмовых лестниц. Команда слышала приветственное "Ура! Ура!", раздающееся прямо над головами. Причина была очевидна. Те, кто первыми пересекли реку, подняли "Серп и молот" над самым большим из зданий. Пусть оно разбито, без крыши, без окон и дверей, но всё равно над ним развевалось знамя.

А потом Кеннеди едва не хватил удар. Рядом с "Серпом и молотом" поднимался ещё один флаг. Его явно нарисовали прямо на месте, из подручных материалов и того что было рядом. Уцелевшая простыня, синяя и красная краски, добытые где-то фронтовиками.

Простой синий квадрат с красными полосами, и его хватило, чтобы у команды бронекатера навернулись слёзы на глазах. Сейчас он был лучше настоящего. Кустарные "Звёзды и полосы" полоскались на волжском ветру рядом с "Серпом и молотом" над небольшим освобождённым районом Ульяновска, отмечая участие речников.

Остановка P-47 была куда проще запуска. Эдвардс прижал ногами педали и повернул рычаг стояночного тормоза. Вспомнив юность в Пенсильвании, он улыбнулся – у него случалось немало споров с другом, как и когда использовать ручник на автомобиле. Эта случайная мысль почему-то заставила его подумать о возможном похолодании. На дворе стоял июнь, но русский июнь. Несмотря на явственную ассоциацию России с бесконечными снегами, он решил не оставлять включённым масляный подогреватель. В крайнем случае это задержало бы взлёт минуты на четыре, хотя на каждом инструктаже подчёркивалось, что самолёты, в случае чего, должны стартовать как можно быстрее. Вместо этого он подобрал газ до 1000 об/мин, переставил регулятор смеси в "Холостой ход – Отключение" и подождал, пока двигатель не остановится сам. Потом отключил зажигание, питание приёмника давления и перекрыл подачу топлива. Его первая боевая задача в России была выполнена.

Когда он отстегнулся и вылез на крыло, его "Тандерболт" уже катили в подготовленный ангар. Другие семь машин следовали за ним. Аэродромные команды бойко возвращали площадку в её однозначно заброшенный вид. Врач их эскадрильи подошёл к Эдвардсу и церемониально преподнёс рюмку виски, "любезность дяди Сэма". Лейтенант посмотрел на стопку, где было налито едва на треть76, и решил, что такой день стоит отметить. Он залпом закинул прозрачную коричневую жидкость и задумался, почему дядя Сэм не расщедрился на односолодовый77. Затем вошёл в ангар, где уже готовился разбор полётов. Его комэск, лейтенант Джексон, только что закончил свой рассказ.

— Лейтенант Эдвардс, это же вы управляли "Тандерболтом" PI-H сегодня? Расскажите, как всё было.

Эдвардс поведал историю боя против Bf.110-х, руками показывая манёвры и взаимное положение самолётов. Когда он договорил, штабист похлопал по планшету ладонью.

— Вы видели, как от огня лейтенанта Джексона взорвался сбитый им самолёт?

— Нет, сэр. У него что-то сдетонировало в левом крыле. Странное зрелище, с яркими белыми искрами. Не так, как взрываются баки от попаданий. Левое крыло оторвалось полностью. Потом он перевернулся на спину и ушёл вниз. Я видел, как он упал.

— Верно. Запишем его как подтвержденного сбитого на Джексона. Вместе с тем, который вы свалили вдвоём, у него получается полтора. А второй, подстреленный вами, взорвался?

Эдвардс очень хотел сказать "да", но остановился.

— Честно говоря, нет. Я повредил оба двигателя, он сильно дымил. Он потерял высоту, но я не видел, чтобы он взорвался или хотя бы упал.

Офицер кивнул.

— Весьма откровенно. Я сожалею, Эдвардс, но не могу записать его на вас. Отмечу как "повреждён, вероятно сбит". А третьего пишем в сбитые.

На доске в дальнем конце ангара напротив его имени стояло три отметки. Одна в колонке "Сбито", одна в "Вероятные" и одна в "Подбитые". Джексону, Барнсу и Уокеру зачли по полтора, то есть по одному сбитому и повреждённому на каждого.

— Извините, — развёл руками штабист, — но это всё. И бронекатер, и партизаны доложили о пяти упавших самолётах колбасников. Совпадает. Если вас это как-то утешит, партизаны обнаружили обломки ещё одного 110-го на пути к их базе. Вы первый в очереди на него.

Эдвардс кивнул и оглянулся. На доске было ещё четыре имени: Джонсон, Уорд, Картер и Кинг. У каждого – по три нолика. На таком фоне его половина выглядела пристойно. Внезапно его руки стали подрагивать – он осознал, что сегодня его настойчиво пытались убить. Он решил пойти в офицерскую столовую, и тут на его плечо легла тяжёлая лапа.

— Миша, дружище, как день прошёл?

— О, Алекс, я рассчитывал тебя увидеть. Мы столкнулись с целой стаей 110-х, точно сбили пятерых и одного – вероятно.

Колдунов кивнул.

— А ты? Сколько фашистов ты сбил?

— Половину. И тот вероятный, скорее всего, мой. А что у тебя?

— У 110-го экипаж из двух человек. Так что твоя половинка самолёта – это вполне целый убитый гитлеровец. Молодец. Но я заметил нечто странное. Обычно мы перехватываем немецкие истребители по ту сторону фронта, и как правило их много. А сегодня встретили только нескольких, остальные куда-то делись. Это меня беспокоит.

Колдунов открыл дверь в столовую, Эдвардс зашёл следом. Сегодня у почётное место принадлежало американцу, так как Александр на свободной охоте не сбил никого. Оглядевшись, он гордо заявил:

— Товарищи, в нашем боевом братстве пополнение!

Гвардии капитан Литвяк заинтересованно посмотрела на Эдвардса – теперь он как будто по-настоящему существовал.

— Так-так, и сколько же у вас теперь?

— Половина Bf.110 и один вероятно сбитый. Его нашли партизаны. И ещё одного подбил.

— Как это вы сбили половину самолёта? — иронично поинтересовалась Лиля.

— Мы стреляли по нему вдвоём и он взорвался в воздухе.

— Ха!

— У нас, если одну машину сбивают несколько пилотов, её пишут не дольками, а как сбитую в группе, — пояснил Колдунов.

Вот почему вы открываете огонь с такого малого расстояния, подумал Эдвардс.

— Второго 110-го я продырявил вдоль крыльев, от одной законцовки до другой. Оба двигателя загорелись, кабина почти вся осыпалась. Я не видел, чтобы взорвался или разбился, поэтому его записали как вероятного.

Лиля посмотрела на него и улыбнулась. Внезапно он увидел, что гвардии капитан Литвяк – очень привлекательная молодая женщина.

— Да, думаю, вы сбили его. Партизаны всё равно будут искать место падения. Ну, теперь отметим это дело, выдержанная подойдёт в самый раз.

На стойке перед ними появились три стопки водки. В этот момент у Эдвардса проскочила мысль, и он поспешил озвучить её.

— Саша, ты сказал, что отсутствие немцев беспокоит тебя. Почему?

— Если фашисты собираются перейти в наступление, то ставят как можно больше самолётов на техобслуживание, чтобы в первый день развить наибольшее усилие. Вот такая примета скорого наступления.

— Когда мы возвращались, нашли… в общем, фашисты вывели орудия из Сенгилея.

— Это указывает на то же самое. Гитлеровцы нуждаются в артиллерии. Они концентрируют её там, где необходимо, и убирают с менее важных участков. Ты доложил об этом?

Эдвардс кивнул.

— Значит, мы уже знаем, что фашисты планируют наступление где-то в этом районе.

— Итак, товарищ лейтенант, когда вы обнаружили неправильные боеприпасы, переданные на ваш бронекатер для доставки на остров?

Чекист совершенно не был похож на тот образ, который сложился в мыслях Кеннеди. Из довоенных газетных статеек он представлял себе смуглую, неопрятную личность в запачканном кровью комбинезоне. На ремне полагалось висеть дубинкам, тискам, ногтедралкам и другим инструментам его ремесла. Но он напомнил себе, что Берия и Сталин мертвы, НКВД вернулся под вывеску ЧК, и в этом человеке не было ничего от придуманного им облика. Высокий, стройный и молодой, он скорее походил на любого парня из его собственной обширной семьи. Единственное отличие – какое-то ощущение мрачности. Так выглядит человек, которому поручена неприятная, но жизненно важная работа, и он полон решимости выполнить её в меру своих способностей.

— Мой старшина принял бочонки и решил убедиться, что их содержимое соответствует списку. Это стандартная процедура в нашем военно-морском флоте. Если мы получаем мазут, то проверяем, чтобы это не оказался бензин. Получая пайки, проверяем, чтобы срок годности не прошёл ещё в гражданскую войну. Американскую, конечно, — Кеннеди был полон решимости защитить свою команду от внимания ЧК.

— Вы настолько не доверяете нашим интендантам? — спрашивая, чекист подался вперёд. Джон, обнаружив в его левом глазу что-то странное, присмотрелся повнимательнее. Он, кажется… да точно!

— На флоте есть старая поговорка, "Доверяй, но проверяй". Я доверяю вашим снабженцам, так же как и нашим. Но ошибки неизбежны. Когда они случаются, лучше исправлять их до того, как они станут фатальными.

— Что вы сделали, когда нашли не те патроны?

— Пошли на русский бронекатер, встающий на ремонт, и одолжили там правильные. А потом взяли с собой и те и другие.

— "Одолжили", надеюсь, с разрешения?

Генри Фэрроу вмешался в разговор.

— Разумеется. Как начальник базы я разрешил поделиться боеприпасами. Морским пехотинцам они намного нужнее, чем бронекатеру, который на неделю встаёт в док.

Чекист кивнул.

— Вы отвезли на остров оба типа боеприпасов. Почему?

— Я решил, что у морпехов на самом деле может быть канадское оружие под патрон.303, и разумно взять оба калибра.

— И правда разумно. Совершенно очевидно, что вашей вины здесь нет. Напротив, товарищ лейтенант, я считаю ваши действия похвальными. Но чтобы канадские боеприпасы попали так далеко на юг, должна быть налаженная вредительская сеть.

— Как раз необязательно, — не смог промолчать Кеннеди. Он учился на управленческом факультете Гарварда и часто видел отца за работой. — У меня есть кое-какой опыт в железнодорожных перевозках. В Америке нередко бывает, что вагон случайно прицепляют не к тому поезду, и он теряется. Считайте, ежедневно. Обычно его находят за несколько часов или в пределах суток, но иногда такой вагон укатывается за сотни миль от своего места назначения. В подобных случаях, если товары испортились, железная дорога отвечает за потерю и должна выплатить владельцу груза компенсацию. Вот я и помогал отцу расследовать такие случаи для определения сути дела. У нас я предположил бы, что это ошибка при формировании состава. А потом на том конце кто-то увидел вагоны с бесполезными патронами и решил отправить туда, где они могут пригодиться.

Правильно ли я сделал? — подумал Кеннеди. — Я только описал проблемы, с которыми сталкиваются на американских железных дорогах, и как американская железнодорожная компания могла бы решить сходную задачу. Я не критиковал русских или коммунистическую партию.

Капитан Лапшин перехватил его взгляд и незаметно кивнул. Джон решил, что всё верно, и задумчивое лицо чекиста стало тому подтверждением.

— Это было бы наименьшей проблемой и позволило начать расследование. Один-единственный невнимательный работник куда безвреднее целой сети вредителей.

— Случись такое в Америке, я в первую очередь искал бы недовольного рабочего – того, кто чувствует себя заброшенным или непризнанным. На подобные слабые места фашисты непременно будут охотиться. Человек даже может не знать, что его используют. Он может рассматривать свои действия как ответный удар тем, кто проигнорировал его, или вовсе считать себя патриотом, предупреждающим о проблеме.

Чекист кивнул вновь.

— Отличное предложение. Как только мы найдем, кто это, поймём и суть вопроса.

Кеннеди всё-таки не утерпел.

— Товарищ чекист, можно спросить? Ваш левый глаз на самом деле стеклянный?

— Так и есть. Как вы узнали?

— У него доброжелательный взгляд.

В комнате повисла оглушающая тишина. Капитан Лапшин превратился в аллегорию недоверия. Раньше, очевидно, никто не смел задать такой вопрос. Чекист расхохотался первым.

— Доброжелательный взгляд, говорите? В ЧК такое недопустимо. Я настою, чтобы его заменили более суровой моделью. До свидания, товарищ лейтенант. Родина признает ваши заслуги и благодарит вас.

— Сэр, к вам капитан Ричард Гонсалес.

— Пусть заходит.

— Фотографии, полковник, — Гонсалес перенял привычку ЛеМэя выражаться как можно более кратко. — Первый набор. Четыре цели, которые вы назвали. Все бомбили достаточно недавно, чтобы это можно было заметить. Но ничего нет.

ЛеМэй посмотрел на снимки. Его обычный угрюмый вид только усугубился, когда он изучил их.

— Хорошие кадры. Чёткие.

— Сделаны в косом освещении моей носовой камерой. Так легче всего обнаруживаются воронки от бомб, потому что дают круглые тени. Они не появятся в полдень, если только у вас не стереокамера. Я принёс проектор. Так будет намного лучше.

Гонсалес открыл коробку и настроил прибор. ЛеМэй с интересом всмотрелся.

— Ваши камеры стабилизированы? Не вижу никаких признаков маневрирования.

— Маневрирования? А его и не было. Я пролетел прямо над целью, сохраняя курс и высоту. Так лучше для съёмки.

— Для гуннов тоже. Удивлён, что вы до сих пор живы.

ЛеМэй снова хмурился, на этот раз от глубокой задумчивости. Он ощущал, что нащупал кое-то важное.

Гонсалес немного поколебался, но решил – полковнику нужно объяснение.

— Сэр, зенитки бьют не по отдельной машине. Они наводятся в некий расчётный объём неба, через который должны пролететь цели. Величина этого объёма зависит от высоты, но обычно чем выше летит самолёт, тем он больше. Как только самолёт оказывается в этом пространстве, его шанс быть пораженным зависит от того, как долго он там находится и сколько их там всего. Мой F-5 маленький, и я проскакиваю зону поражения почти на семи тысячах метров как адская летучая мышь. У меня есть система впрыска воды78. Добавляет самое меньше 35 километров по сравнению с базовым P-38. Зенитный огонь не проблема. Истребители – другое дело. Тогда я могу только дать газ до железки и удирать.

— Откуда вы всё это знаете?

— Мой брат служит на флоте, сэр. Когда началось расширение флота, он пошёл в школу артиллерийского дела и стал специалистом по зенитным системам. Сейчас он на "Нью-Мексико"79. Сдаёт на старшину, а я помог ему с учебниками. И сам по ходу дела многому научился.

ЛеМэй неразборчиво проворчал и снова посмотрел на снимок. Все четыре цели, которые он выдал Гонсалесу, были почти не повреждены. Конечно, можно было бы рассчитать точно, но всё выглядело так, будто средний разлёт бомб едва ли не десять километров. На первый взгляд не меньше половины улетело вообще чёрт знает куда, капитан даже воронок от них не нашёл. Глаза снова кольнуло острой болью, и ЛеМэй отвлёкся на минуту, чтобы закапать их.

— Вторая партия, сэр. B-26 ударили сегодня утром. Вот так цель выглядела до налёта.

ЛеМэй вложил снимок в проектор и рассмотрел. Он увидел два радара "Фрейя" и "Вюрцбург", домики операторов и ограждение периметра. Фотография показывала даже тропинки, натоптанные между строениями и следы потревоженной земли, указывающей на минные полях.

— А вот так – теперь.

Не было ничего. Вместо по-немецки аккуратного объекта виднелись только воронки, наползающие одна на другую. Насколько ЛеМэй мог разобрать, в пределах периметра легло не меньше сотни бомб. Картина больше была похожа на перепаханное поле или места сражений Первой мировой.

— Проклятье. Они накрыли за одно утро целей больше, чем мы за полгода.

Гонсалес скривился.

— Первый раз у них получилось. Надеюсь, второй они не попробуют. Колбасники будут ждать их со счетверёнными 20-мм пушками. Как бы там ни было, вот третья подборка, сделанная случайно. Я включаю камеры заранее, до входа в район цели, и выключаю только когда покину его с запасом. Тогда я уверен, что заснял всё. Вот это, кажется, цистерны под камуфляжной сеткой. В последних сериях из двух предыдущих вылетов я нашёл кое-что, похожее на пехотные подразделения на марше. А здесь, думаю, у нас промежуточные склады снабжения. Я не аналитик, но в первом приближении всё говорит о сосредоточении немецкой бронетехники, пехоты и артиллерии вокруг Чувашского плацдарма. Пожалуй даже, для скорого наступления.

ЛеМэй кивнул.

— Попросите полковника Холланда немедленно передать снимки в войска. Отличная работа, капитан. Поблагодарите от меня свою птичку.

Гонсалес улыбнулся, козырнул и ушёл. ЛеМэй закопался в книжный шкаф и не успокоился, пока не отыскал старое наставление по артиллерии, оставшееся со времени учёбы в корпусе офицерского резерва. Разведчик не знал, что разговаривал с человеком, который изначально обучался на артиллериста. Он даже не понимал, зачем таскает за собой старое руководство по французским 75-мм орудиям, а вот в России пригодилось.

Итак, немцы используют 88-мм, не 75, но можно сделать приближение. Теперь помещаем цель размером с B-17, вписанную в соответствующий квадрат, в восьми километрах от орудия. Придаём ей скорость 360 километров в час…

Он быстро шелестел карандашом, складывая, вычитая, учитывая рассеяние и погрешности наведения, потом допуская концентрацию огня. И в конце концов вывел число. Триста семьдесят два снаряда. Столько потребуется колбасникам, чтобы получить попадание точно в описанную цель. Триста семьдесят два выстрела на поражение прямолетящего B-17. Двадцать пять минут непрерывного огня ради одного попадания. Не десять секунд, двадцать пять минут. Батарея из двенадцати зениток может сбить самое большее два самолёта. Уменьшить интервалы в строю, чтобы самолёты занимали меньше места в расчётном объёме. Лететь прямо, выдерживая высоту – это сократит время нахождения в поражаемой зоне. Ну и где эти десять секунд? Спорю, это было страшилкой для новичков, которую приняли за несомненный факт. Всё, прямо с завтрашнего дня забываем о фигурянии по всему небу и начинаем переобучать пилотов на полёт в сплочённом строю. Самому построению тоже надо уделить внимание, учесть каждый ствол. Нужно расспросить Гонсалеса, как лётчика-истребителя. Ненадолго он пожалел, что перешёл в бомбардировщики, но потом напомнил себе об однажды выбранном курсе. Истребители для забав, бомбардировщики для дела.

ЛеМэй отодвинул планшетку, убрал карандаш и умылся. Сообщить своим экипажам, что они полетят прямо в разрывы зенитных снарядов, он мог только одним способом – управляя ведущим B-17.

— В чём дело, Сирли? — Перри, услышав негромкий свист, подошёл к передовой позиции, прикрывающей его противотанковые орудия.

— Не знаю, сержант. Несколько минут назад я слышал что-то очень странное. Какой-то скрип или шелест. А спустя минуту или две снова.

Перри навострил уши, но ночь была тиха как никогда. И до его слуха донёсся тот самый звук, который попытался описать Сирли. Металлический скрип шёл, кажется, откуда-то слева.

— Ты прав, малыш. Я тоже слышу.

— Что это, сержант?

— Понятия не имею, Сирли. Давай проверим.

Перри снял с плеча свой "Гаранд" и трижды выстрелил в направлении странного звука. Результат получился потрясающим, но совершенно не таким, как ожидалось. Три выстрела переполошили все стрелковые ячейки поблизости. К хлопкам "Гарандов" присоединились длинные очереди из автоматов "Рейзинг"80, такие были у некоторых. К ним – ротный пулемёт, добавив огня. Пальба распространилась вдоль оборонительных позиций и угасла где-то вдали.

— Кто, чёрт вас подери, выстрелил первым?

Лейтенант Ирвин Гришэм был в ярости. Помимо траты боеприпасов и стрельбы куда попало, его бесило чёткое предвидение завтрашней головомойки от капитана.

— Я, сэр.

— Перри? Чем вы думали, интересно? Вы, как предполагается, опытный человек, не палящий почём зря, как многие зелёные новички.

— Там был шум, сэр. Мы слышали его несколько раз.

— Шум? Вот такой?

Гришэм взялся за колючую проволоку и потеребил её так, чтобы она терлась о металлическую опору.

— Колючка шевелится на ветру.

Звук получился точно тот же, который слышали Перри и Сирли. Сержант был вынужден подтвердить это, хотя сегодняшняя ночь выдалась довольно спокойной для русских степей.

— Да, сэр.

— Внимательнее, сержант, или ещё долго не увидите новых нашивок.

Перри глубоко вздохнул и на мгновение представил ручную гранату, прилетевшую точно в Гришэма. Потом вернулся в действительность и посмотрел столпившихся вокруг него бойцов.

— Балаган окончен. Все по местам. И смотрите во все глаза. То, что мы слышали, возможно, и было проволокой, трущейся об опору. А может что-то сместило её – и мы не знаем наверняка, что.

Большинство посчитало, что забава действительно закончилась, и начали расходиться. Перри расслышал несколько сочувственных усмешек. А потом на одном участке раздался громкий крик.

— Сержант, посмотрите!

Перри побежал на звук. В ячейке81, которую Эли Дуган превратил в настоящую небольшую крепость, теперь было пусто. Двое солдат стояли и смотрели на всё, что осталось от рядового – штык, которым к глинистому скосу кто-то приколол листок бумаги. Перри снял его и прочитал.

Разборчивая и аккуратная надпись гласила: "Если мы захотим, всех вас перетаскаем".