Кэннон

Глава 16

Эдди

Пять лет назад

— Он уехал сегодня утром, — говорит Грейс, плюхаясь на мою кровать. — Я думала, ты знала, что он уезжает. Ему пришлось явиться в учебный лагерь.

У меня такое чувство, будто кто-то ударил меня в живот.

— Я думала, он попрощается.

Грейс переворачивается на спину и накручивает на палец длинную прядь тёмных волос.

— Это странно, да? — спрашивает она. — Он попрощался со мной прошлой ночью. Я полагаю, поскольку ты была в кино, он не хотел беспокоить тебя, когда ты вернулась?

— Вероятно, — у меня кружится голова, и мне приходится сесть.

— Что не так? — спрашивает Грейс. — Ты выглядишь бледной. Тебе принести содовой или чего-нибудь ещё?

— Нет, я… — начинаю я. Что я могу сказать? Я влюбилась в своего сводного брата, и он поцеловал меня, и я была достаточно наивна, чтобы думать, что это что-то значит для него. Потом я услышала, как он рассказывал всем своим друзьям ужасные вещи обо мне, но я всё ещё думала, что он мог бы в последнюю минуту признаться в любви, прежде чем уйти в морскую пехоту.

Я полная идиотка, девочка, которая прочитала слишком много сказок.

— Что такое? — Грейс садится. — Это ведь не из-за Хендрикса, не так ли?

— Хм? — спрашиваю я, отвлекаясь от своих мыслей о Хендриксе. У меня сводит живот при мысли о том, что он вступит в морскую пехоту. Что, если с ним что-то случится, и последними чувствами, которые я испытывала к нему, была ненависть за то, что он сказал обо мне? Я никогда себе этого не прощу. — Нет, это не из-за Хендрикса.

— Вы, ребята, какое-то время были действительно хорошими друзьями, да? — спрашивает Грейс. Она хватает один из флакончиков с лаком для ногтей с моего стола и начинает красить пальцы на ногах. — Фу, розовый. У тебя больше нет ярких цветов? Ты действительно видишь меня в розовом? Я имею в виду, без обид, тебе он явно идёт.

— Думаю, в ванной есть какой-то, — отвечаю я, оцепенев. Мне плевать на лак для ногтей. Я не могу думать ни о чём, кроме Хендрикса.

— Не беспокойся о Хендриксе, — говорит она, вскакивая и исчезая в ванной. — Хотя, ты действительно можешь представить его морским пехотинцем? Это было бы всё равно, что мне пойти в армию. Они наложат в штаны, когда увидят, как он входит в учебный лагерь с синими прядями в волосах, — когда она появляется снова, у неё в руках флакон синего лака для ногтей. — Кстати, о голубом, по крайней мере, у тебя есть что-то более полезное, чем это розовое дерьмо. Как ты думаешь, он вернётся весь такой крутой и невольно сексуальный?

Мысль о том, что Хендрикс станет «невольно сексуальным», вызывает у меня дрожь, и я стараюсь не думать о том, как он мог бы выглядеть после службы в морской пехоте. Я фантазировала о Хендриксе уже столько раз, что и не сосчитать. Слишком много раз, чтобы это было хорошо для меня. Мне нужно выбросить Хендрикса из головы.

Наши дни

— Секундочку, — отзываюсь я. Дверь открывается прежде, чем я успеваю сказать что-либо ещё, и я судорожно тянусь за полотенцем, которое небрежно бросила на кровать, запутываясь в куче мокрой одежды на полу у моих ног. Подняв голову, я вижу, как Хендрикс закрывает за собой дверь. Я шиплю на него сквозь стиснутые зубы, чтобы он убирался к чёрту из моей спальни, пока его кто-нибудь не поймал, но он просто стоит там, ухмыляясь мне. — Отвернись.

— Зачем? — шепчет он. — Твой вкус всё ещё у меня на языке, но ты не хочешь, чтобы я видел тебя голой?

— Не говори так.

Я пытаюсь обернуть полотенце вокруг своего тела, помня о том факте, что Хендрикс не делает того, что я ему говорю. Он не только не слушает меня, он стоит там без рубашки, его грудь всё ещё влажная от дождя. Без рубашки и сексуально.

— Не говорить чего? — спрашивает он тихим голосом. Он пересекает пространство между нами так быстро, что я резко вдыхаю. — Голая? Или что твой вкус всё ещё у меня на языке? Ты бы предпочла, чтобы я сказал, что лизал твою киску?

— Хендрикс, — шепчу я. — Ты не можешь так со мной разговаривать. Не здесь, не в этом доме.

— Или что? — он подходит ко мне вплотную и прижимается губами к моему уху, берёт один палец и проводит им вверх по моей руке, по плечу, затем по ключице. Он медленно, лениво проводит им по моей шее, и я остаюсь такой взвинченной, такой жаждущей, что готова снова расплакаться. — Чего ты боишься, Эдди?

— Тебя, — шепчу я. Это единственное слово, которое я могу выдавить, единственное, что срывается с моих губ. Я не говорю всего остального, что крутится у меня в голове, того, что я хочу сказать.

Я боюсь, что всё, ради чего я работала, будет разрушено.

Я боюсь влюбиться в тебя снова.

Я боюсь, что ты разорвёшь моё сердце в клочья, как ты сделал, когда ушёл.

Я боюсь, что ты сломаешь меня.

Взгляд, которым одаривает меня Хендрикс, практически дикий. Он издаёт глубокий горловой звук, его рука на моём затылке, и я думаю, что если он поцелует меня снова, то уничтожит нас обоих. Но он просто смотрит на меня.

— Ты права, — говорит он.

— Что?

Всё, что я могу чувствовать — это тепло его руки на моей шее, жар, который исходит от его ладони вниз по моему телу, скапливаясь у меня между ног. Я — оголённый нерв, комок нужды и желания, и как бы сильно я ни хотела, чтобы он ушёл, большая часть меня хочет, чтобы он остался. Большая часть меня хочет, чтобы он поднял меня и трахнул у стены спальни, прямо сейчас.

Он стонет, как будто может прочитать пошлые мысли, которые проносятся у меня в голове, и прижимает меня к стене.

— Брось полотенце, — говорит он хриплым и серьёзным голосом.

— Что ты делаешь? — я выдавливаю слова, поднимая ладонь, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого провожу рукой по его груди и вниз по рельефному животу. Я вижу его твёрдость, прижатую к джинсам, и всё, о чём могу думать, так это о том, чтобы он был внутри меня.

— Я делаю то, о чём говорил тебе раньше, — отвечает он.

— Хендрикс, прямо здесь не место. Наши родители…

— Мы оба будем притворяться, что ты не страдаешь по мне? — спрашивает он. — Что ты не становишься мокрой от мысли о том, что я буду внутри тебя? — он просовывает руку под полотенце, между моих ног, и нежно касается меня кончиками пальцев, и от его прикосновения я практически таю.

— Я не знаю, хорошая ли это идея, Хендрикс, — говорю я, протестуя, но слабо. Моя решимость даже не слабая. Её практически не существует.

Он обхватывает руками мои запястья и прижимает их к стене над моей головой, затем удерживает их там одной рукой, нежно проводя пальцем по моим губам.

— Это, блядь, плохая идея, Эдди, — шепчет он, его палец медленно движется вниз по моей груди к ложбинке. — Это, блядь, худшая идея в мире.

— Это худшая идея на свете, — говорю я. — Мы должны быть разумными.

— Я никогда не был разумным человеком, — молвит Хендрикс, отступая от меня и осматривая. — Сними полотенце.

Я резко втягиваю воздух, но делаю именно это. Я просовываю палец под край полотенца, и оно мягко падает на пол. Я остаюсь стоять там совершенно голая, а Хендрикс не сводит с меня глаз. Он изучает меня мгновение, затем делает шаг вперёд, в нескольких дюймах от меня, его рот так близко к моему, когда он дразнит меня, его тёплое дыхание на моей коже.

Он кладёт ладонь мне на живот, тяжело выдыхая, когда скользит ею вверх между моих грудей, его глаза не отрываются от моих, когда он накрывает мою грудь ладонью, его большой палец сразу же оказывается на моём соске. Когда я стону, он шепчет:

— Осторожно, не дай Злой Стерве услышать тебя. У меня такое чувство, что ей бы это не понравилось.

Мысль о том, что наши родители узнают, заставляет моё сердце чуть не остановиться.

— Чёрт, Хендрикс, — шепчу я.

Хендрикс улыбается и отпускает мои руки.

— Ты можешь уйти в любой момент, сладкие щёчки, — говорит он.

— Нет, я не это имела в виду. Я…

Он приподнимает бровь и опускается на пол между моих ног:

— Раздвинь для меня ноги, Эдди.

— Опять?

Но то, как он это говорит, глядя на меня снизу-вверх, заставляет меня думать, что было бы глупо делать что-либо, кроме этого. Он прикасается кончиком языка к моему клитору, и это посылает волну возбуждения, рикошетом проходящую по моему телу, вплоть до кончиков пальцев. Я провожу руками по его коротко подстриженным волосам:

— Боже мой, Хендрикс.

Я слышу, как он глубоко вдыхает, и тот факт, что он находится у меня между ног, вдыхая мой запах, в то время как наши родители внизу, так нелепо… неуместно… что это заставляет меня краснеть.

— Я собираюсь не торопиться теперь, когда мы ушли из-под дождя, Эдди. Я мечтал о том, чтобы уткнуться лицом тебе между ног, — мягко говорит он. — Я фантазировал о том, как мой язык касается твоего клитора, облизывая тебя, чувствуя, как ты кончаешь мне на лицо. Ты знаешь, сколько раз я думал об этом?

Я могу сказать, что моё лицо, должно быть, пунцовое, из-за жара, который приливает к щекам:

— Хендрикс.

— Ты краснеешь, — шепчет он. Он берёт мой клитор в рот, сначала нежно, а затем посасывает так сильно, что мне приходится обхватить его голову, не в силах сдержать свой крик. Затем он отводит голову и смотрит на меня снизу-вверх— Тебе придётся вести себя тихо, Эдди, или я дам тебе что-нибудь в рот.

Никто никогда не разговаривал со мной так, как Хендрикс со мной сейчас.

— Осторожно, — шепчу я. — Я не уверена, что это заставило бы меня молчать.

Хендрикс издаёт звук, первобытный по своей интенсивности, и крепко сжимает мои ягодицы, притягивая меня к своему рту с такой яростью, что у меня перехватывает дыхание. Его язык повсюду, лижет меня, исследует, и я чувствую, как мои колени почти подгибаются подо мной. Когда он отводит лицо, я хватаюсь за его голову, чтобы удержаться в вертикальном положении.

— Ты на вкус лучше, чем я мог себе представить, — произносит он.

— Ты представлял, какова я на вкус? — эта мысль усиливает пульсацию у меня между ног.

Хендрикс не сводит глаз с моего лица, когда скользит пальцами внутрь меня, и я тихо стону.

— Я дрочил при мысли об этом тысячу раз, — шепчет он. — Я кончал, думая о моём языке внутри тебя.

— О боже.

То, что он делает своими пальцами, своими волшебными пальцами — это почти чересчур. Его прикосновения почти невыносимы.

— Скажи мне, что ты думала о том, как я трахну тебя, Эдди, — говорит он, его пальцы поглаживают меня, теперь более настойчиво, прижимаясь к о-очень-чувствительному месту внутри меня.

— Я думала о тебе, Хендрикс, — выдыхаю я, с трудом выговаривая слова. — Даже до того, как ты ушёл.

— Расскажи мне, — говорит он. — Расскажи мне, что ты делала раньше, думая обо мне.

Его пальцы продолжают творить своё волшебство, но он накрывает мой клитор своим ртом, обводя его языком, посасывая и поглаживая меня.

— Я… о Боже… — я хватаюсь за его голову, прижимая его к себе, стараясь, чтобы мой голос оставался не громче шёпота, помня о том факте, что наши родители в доме, что если бы они обнаружили нас, всё будет кончено. Всё будет испорчено. Самое хреновое в том, что я думаю, угроза разоблачения на самом деле делает это ещё более напряжённым. — Когда мы купались ночью, я… о чёрт… вернулась сюда и трогала себя, думая о тебе.

Хендрикс стонет у моего клитора, и вибрация почти сводит меня с ума, точно так же, как это было на улице под дождём.

— Расскажи мне, Эдди.

— Я лежала на кровати в этой комнате, думая о том, как возьму твой член в рот, — шепчу я. Моё дыхание прерывистое, слова прерывистые и перемежаются судорожными вздохами. Пальцы Хендрикса продолжают поглаживать меня, и я так близко. Он снова стонет, и тот факт, что Хендрикс так возбуждён, выводит меня из себя. — Я кончила, думая о тебе внутри меня, сверху на мне. Я кончила, думая о тебе, кончающем в меня.

— Блять, — я слышу, как он стонет это слово, его рот наполняется мной, и я сильно кончаю, прикусывая губу, чтобы не закричать, мои руки прижимают его голову к себе так крепко, что думаю, он, возможно, не сможет дышать.

Я всё ещё кончаю, мои мышцы крепко сжимаются вокруг его пальцев, но он не даёт мне передохнуть. Когда он убирает от меня пальцы, я практически кричу от ощущения пустоты. Но он поворачивает меня, усаживает на пуфик рядом с моим креслом.

— Садись, — рычит он.

Я безмолвно подчиняюсь, больше сосредоточившись на пульсирующей боли между ног, чем на чём-либо другом, пока он не снимает с себя одежду и не встаёт передо мной обнажённый, его огромный член в нескольких дюймах от моего лица.

— Охренеть! — выдыхаю я. Слова слетают с моих губ прежде, чем я успеваю подумать.

Хендрикс поднимает брови:

— Соответствует ли он твоим ожиданиям?

— Я не уверена, что смогу… — но я не могу отвести от него глаз и протягиваю руку, поднося его к своим губам. Я дотрагиваюсь языком до единственной капельки предэякулята, которая блестит на кончике, пробуя её солёность на вкус.

Хендрикс стонет, хватая меня за волосы на макушке.

— Обхвати своими сладкими губками мой член, Эдди, — говорит он. Это не просьба — это приказ. И я подчиняюсь, беря его в рот. Я провожу языком по всей длине, пока он бормочет своё одобрение. — Чёрт, Эдди, ощущения во рту у тебя лучше, чем я мог себе представить.

То, что он говорит, подстёгивает меня, и я стону, когда сосу его, обхватывая его тяжёлые яйца одной рукой, а другой поглаживая основание его члена. Когда он у меня во рту, о чём мечтала годами, я пьянею от вожделения.

Когда Хендрикс дёргает меня за волосы и рассказывает, как он дрочил при мысли о том, что я сосу его член, я заглатываю его глубже, подстёгиваемая его словами, пока мне не кажется, что он вот-вот взорвётся. Он трахает мой рот, проникая глубже мимо моих губ, крепко сжимая мои волосы, пока не оказывается совсем близко.

Затем он без предупреждения вырывается у меня изо рта.

— Блять, Эдди, — тихо произносит он, его голос срывается, когда он кончает мне на грудь, одной рукой всё ещё сжимая мои волосы. Когда он останавливается, то смотрит на меня с застенчивым выражением лица. — Чёрт. Я не знаю, что на меня нашло.

— Ну, я знаю, что на меня нашло, — говорю я, смеясь.