Кэннон

Глава 22

Эдди

Три года назад

Я смотрю на экран компьютера, курсор мигает в середине текста электронного письма, в сообщении ничего нет, кроме адреса, который дала мне мама. Она сказала, что Хендрикс на Окинаве, на другом конце света.

Хендрикс в безопасности на другом конце света, где между нами ничего не может случиться.

Это была моя первая мысль, когда я услышала, где он. Это пиздец, что я так подумала. Это пиздец, что моя первая мысль была о нас, а не о том факте, что он морской пехотинец, который может оказаться в Ираке или Афганистане. Я испытала облегчение, узнав, что он служил где-то так далеко, что никто не мог ожидать, что я навещу его. Я думаю, это делает меня ужасным человеком.

Но за моим кратковременным чувством облегчения немедленно последовало всепоглощающее чувство страха, паники при мысли о том, что я могу потерять его на войне. Мне пришлось считать до четырёх, затем до восьми, затем до двенадцати, пока я, наконец, не успокоилась настолько, чтобы снова дышать.

Почему я сижу здесь, преисполненная того же чувства надвигающегося ужаса, и смотрю на пустое электронное письмо Хендриксу? Это всего лишь электронное письмо — оно не должно вселять страх в моё сердце.

Я начинаю печатать то, что хочу сказать, по одному слову за раз, высокопарно и бессвязно. Затем я стираю слова и начинаю сначала. Забавно, как легко текут слова, когда я записываю их в свой дневник, тексты песен, которые у меня никогда не будет шанса спеть. Но они не приходят сейчас, когда я просматриваю электронное письмо единственному человеку, которому хочу написать.

Вместо этого страх сжимает мою грудь, и я не могу дышать.

Интересно, когда я снова смогу дышать?

Наши дни

Хендрикс сдержал своё слово, и следующие несколько дней я провожу с ним, запершись в квартире, где на мне нет ничего из одежды, кроме его футболки, когда мы выходим подышать свежим воздухом. В противном случае, мы трахаемся, валяемся голышом и болтаем о глупостях, смеясь так, как мы привыкли, когда были подростками. Лицо Хендрикса приобретает лёгкость, счастье, которых я у него не видела.

Когда я получаю голосовое сообщение от своей матери, которая читает мне лекцию о том, что все благотворительные пожертвования, особенно на такие вещи, как моя одежда, должны проходить через неё, поскольку она мой менеджер, я беру подушку с дивана в гостиной и швыряю её в голову Хендриксу:

— Ты пожертвовал мою долбаную одежду?

Хендрикс ухмыляется, выглядя совершенно, блядь, довольным собой:

— Ты собираешься сказать мне, что не поддерживаешь ветеранские организации?

Я сильно хлопаю его по руке:

— Ты думаешь, ветеранам нужен мой шкаф, полный одежды?

Хендрикс смеётся.

— Ветеранам не нужны твои дизайнерские ярлыки, сладкие щёчки, — говорит он. — Они будут проданы с аукциона, а вырученные средства пожертвованы организации ветеранов. Но, я имею в виду, если ты хочешь их вернуть…

— Я не могу поверить, что ты украл мою одежду, — говорю я, качая головой. Я не могу поверить, что не сержусь. В Хендриксе есть что-то такое, что делает его совершенно чрезмерное поведение, его чрезмерную заботу неожиданно милыми. Секс, должно быть, делает меня глупой.

— Я всё время хотел, чтобы ты была обнажённой, — произносит он. — Это небольшая цена.

— Для тебя, может быть, — говорю я. — Я та, кто потеряла свой гардероб. Ты идёшь и делаешь что-то настолько ужасное, и потом, это ради благой цели, так что ненавидеть тебя невозможно.

— Мы оба знаем, что ты всё равно не можешь ненавидеть меня. Расслабься, сладкие щёчки, — говорит Хендрикс. — Я сохранил то, что, как я знал, ты любила. Это у меня в шкафу.

Затем он поднимает меня, его руки подхватывают меня под бёдра, и несёт к кухонному столу. Моя задница прохладна на фоне мрамора, и он улыбается мне, стоя между моих бёдер.

— Я заглажу свою вину, — говорит Хендрикс, прикасаясь ко мне губами.

— Ну, не знаю, — отвечаю я, откидываясь назад и закрывая глаза, наслаждаясь ощущением его языка на мне, исследующего меня. — Там было много одежды.

— Ты избалованная негодница, — шепчет он, и я притягиваю его голову ближе к своей киске.

— С каждой минутой я становлюсь всё более избалованной, — признаюсь я, когда возбуждение захлёстывает меня подобно приливной волне.

Реальность не вторгается к нам до фестиваля кантри-музыки, который я не могу отменить. В середине одной из медленных песен во время выступления на открытом воздухе я закрываю глаза и на мгновение вдыхаю всё это, и вспоминаю, как мне чертовски повезло. Когда я смотрю на Хендрикса, стоящего за сценой, он показывает мне «большой палец вверх» и эту свою самоуверенную ухмылку. И я чувствую себя намного счастливее.

После выступления, собираюсь сесть в лимузин, когда происходит это — взрывается фейерверк — раз, два, а затем несколько взрывов подряд. Лицо Хендрикса становится белым как мел, и он замирает, стоя у дверцы лимузина.

— Хендрикс.

Я касаюсь его руки, и он отдёргивает её, его трясёт, когда раздаётся очередная серия взрывов. Страх сжимает мою грудь, когда я вижу, что этого обычно сильного мужчину парализовало что-то, чего я не совсем понимаю. Я беру его за руку, на этот раз более крепко, и толкаю на заднее сиденье лимузина. По дороге домой мы сидим в тишине, и Хендрикс дрожит. Я не знаю, что делать, но он не отталкивает меня, когда я обнимаю его. Он просто позволяет мне сидеть рядом с ним, прижавшись к нему, пока дрожь, кажется, не утихает.

В своей квартире я веду его прямо к себе в постель, снимаю с нас одежду и забираюсь под простыни. Никто из нас не произносит ни слова. Хендрикс кладёт голову мне на грудь, тихо прижимаясь ко мне, и я долго смотрю в потолок, не зная, бодрствует он или спит. Я не знаю, что ещё делать, кроме как быть здесь. И я надеюсь, этого достаточно.