КГБ в 1991 году

Утро 21-го. ГКЧП

В 8 часов утра началось заседание коллегии Министерства обороны. Историк Р. Пихоя пишет, что на том заседании большинство генералов высказалось за необходимость вывода войск из Москвы, перевода Вооруженных сил из повышенной боеготовности в постоянную.

Так и было.

Коллегия Министерства обороны СССР 21.8.91 г. в 08.00 рассмотрела ситуацию, сложившуюся в результате осуществления мер чрезвычайного положения, введенного в отдельных местностях СССР 19 августа с.г. решением Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР.

Для реализации мер, предусмотренных Конституцией СССР и Законом СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения», привлечены отдельные подразделения и части Советской Армии. Перед ними поставлены задачи по обеспечению стабильности обстановки, предотвращению возможных провокаций экстремистских сил, охране важнейших государственных учреждений, коммуникаций.

Воины этих подразделений и частей с достоинством и честью выполняют свой конституционный долг, добросовестно решают поставленные перед ним задачи. Они, как и весь личный состав армии и флота, отчетливо осознают, что их участие в реализации мер чрезвычайного положения направлено на претворение в жизнь воли советских людей, выраженной в итогах всенародного референдума, на сохранение и упрочение единой для всех народов страны многонациональной Родины — Союза ССР.

Время, прошедшее с момента введения чрезвычайного положения, показало, что личный состав в основном выполнил задачи, поставленные перед ним руководством страны.

Ввиду этого коллегия Министерства обороны СССР считает целесообразным осуществить планомерный вывод воинских подразделений и частей из мест, где они находились для стабилизации обстановки, в ППД.

Коллегия Министерства обороны СССР заявляет, что Советские Вооруженные Силы были, есть и будут частью народа, верным защитником его коренных жизненных интересов. Они твердо поддерживают политику перестройки, обновления советского общества, сохранения и упрочения международного мира и всеобщей безопасности и всегда готовы обеспечить достаточную и надежную оборону нашей страны.

МОИСЕЕВ, 21.8.91 г. КОЧЕТКОВ, 21.8.91 г.

Министру обороны Язову рекомендовалось выйти из состава ГКЧП. Язов согласился со всем предложениями, кроме одного: выхода из ГКЧП.

— Это мой крест, — заявил он. — Буду нести его до конца. Я попал в состав ГКЧП по должности, выйти уже не могу. И добавил: — Я не мальчишка: сегодня одно, а завтра — другое.

После чего подписал шифрограмму: «Войскам, привлекавшимся для решения задач по охране важнейших военных и административных объектов и стабилизации обстановки в городах Москва, Ленинград и некоторых других местах, 21 августа 1991 года начать возвращение в исходные пункты. Объединения, соединения, части и учреждения всех видов Вооруженных сил СССР, приведенные ранее в повышенную боевую готовность, привести в состояние постоянной готовности».

Язов не явился на утреннее заседание ГКЧП. Вместо него поехал Варенников. Когда он сообщил о решении Язова, все возмутились:

— По какому праву он единолично отменил решение ГКЧП о вводе войск?

Тогда они решили ехать к нему сами.

В 10 часов утра Крючков и несколько членов ГКЧП, а также Шенин, первый секретарь МГК КПСС Прокофьев и Плеханов были уже в кабинете Язова на Фрунзенской набережной.

Министр обороны встретил их внешне спокойно, но потом дал волю своим эмоциям. Высказал недовольство бездействием ГКЧП. Подтвердил свой приказ о выводе войск из Москвы и отмене комендантского часа, введенного 20-го вечером.

Что там происходило? Крючков описал совещание в общих чертах. «Обсудили обстановку, ночное кровопролитие и пришли к выводу, что далее рисковать нельзя, и потому решили прекратить деятельность Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР, выехать в Форос к Горбачеву, еще раз доложить ему обстановку, попытаться убедить принять какие-то шаги для спасения государства от развала».

«Подробности!» — наверняка потребуют любознательные читатели. Подробности кроются в словах: «Язов, вы предали нас…»

Позднее заместитель министра обороны генерал-полковник В. Ачалов рассказывал: «Перед коллегией министерства обороны, назначенной на 8 утра Язовым, я стал свидетелем его разговора с Крючковым. Разговор был жесткий. Язов говорил в трубку: “Я выхожу из игры. Сейчас собирается коллегия, которая примет решение о выводе войск из Москвы. Ни на какие совещания к вам я не поеду!” Оторопевшие руководители ГКЧП поспешили к нему сами».

Ачалов подтвердил, что приехавшие в течение полутора часов уговаривали Язова не выводить войска и не отстраняться от участия в начатом деле. Но переживания от гибели трех человек на Садовом кольце были настолько велики, что Язов упорно стоял на своем: он не будет отменять приказ:

— Если не убрать армейские подразделения, вряд ли удастся избежать новых столкновений. Достаточно поджечь один танк с боекомплектом, и быть большой беде.

Атмосферу, в которой происходил разговор, передает протокол допроса Язова после его ареста. Бакланов, теряя терпение, нервно спросил:

— Зачем тогда надо было начинать?

— Что ж, мы начали, чтобы стрелять? — ответил он. — Умели напакостить, надо уметь и отвечать.

— Как они реагировали на это? — спросил следователь.

— Бурно. Все реагировали очень бурно.

На вопрос, в чем заключалась миссия приехавших, Язов ответил:

— Уговорить меня продолжать действовать.

— Кто конкретно призывал к этому?

— Крючков призывал, говорил, что не все потеряно, что нужно вести какую-то «вязкую борьбу». Тизяков, несколько нервничая, высказал в мой адрес целую тираду: «Я… воевал, прошел фронт. У меня нет никого. Только приемный сын. Он один проживет. Я готов на плаху. Но то, что вы, Дмитрий Тимофеевич, сделали, — это подлость…» Прокофьев начал: «Я провел совещание, обнадежил людей, а вы предаете…» Спрашиваю: «Ну хорошо, скажи, что делать? Стрелять?»

Из дальнейших показаний Язова: «Предложил лететь к Горбачеву, включить связь, сказать правду народу. “Другого выхода нет, не понимаете, что ли?” — спрашиваю их. Кто-то вспомнил о Лукьянове, дескать, надо с ним обсудить обстановку. Я Крючкову говорю: “Вы все знаете, кто где находится. Звоните ему”. Крючков пригласил Лукьянова. Когда приехал Лукьянов, я сказал ему, что решил ехать к Михаилу Сергеевичу.

Крючков вдруг стал говорить, что он договорился с Ельциным выступить на сессии Верховного Совета России. Я ему говорю: “Ты можешь выступать, а мы полетим. Только напиши записку, кто там дает распоряжение, чтобы Горбачеву связь включили”.

Крючков сказал, что тоже полетит. По времени было часов двенадцать. Решили лететь: Лукьянов, Бакланов, Тизяков, Крючков… Все были такие возбужденные, ходили, нервничали, курили. Ну, в общем, переругались. Здесь бы я подтвердил слова Ельцина: “Пауки в банке перегрызлись”».

Утро 21-го. Ельцин

В 10 часов утра и.о. председателя Верховного Совета РСФСР РИ. Хасбулатов открыл чрезвычайную сессию российского парламента. Повестка дня: «О политической ситуации в РСФСР, сложившейся в результате государственного переворота».

Хасбулатов назвал ГКЧП самозванной хунтой, отстранившей от власти законного президента страны, осуществившей контрреволюционный государственный переворот. Заговорщики ставили своей стратегической задачей отстранение от власти российского руководства, захват и интернирование президента России, прогрессивных деятелей Верховного Совета и правительства.

Затем слово было предоставлено Ельцину. Он сообщил о тех указаниях, которые были приняты им как российским президентом и попросил их утвердить, поскольку такие решения требовали согласия парламента.

Выступил советник Горбачева Г.Х. Шахназаров. Сказал, что отдыхал в санатории на южном берегу Крыма.

— Михаил Сергеевич несколько раз связывался со мной по телефону, — сообщил он. — Как обычно, он продолжает интенсивно работать и на отдыхе. Мы обсудили ряд предстоящих мероприятий, в частности, его выступление при подписании Союзного договора 20 августа. В последний раз президент позвонил мне 18-го числа в 16.00. Я запомнил это время, потому что только что вернулся с прогулки и механически взглянул на часы. Он сказал: «Ну как, завтра едем?» Был назначен отъезд на вечер 19-го числа.

Далее Шахназаров пересказал разговор с Горбачевым.

— Он спросил, какие новости. Поделился своими оценками некоторых выступлений в печати. В разговоре я поинтересовался, как он себя чувствует, как его здоровье, потому что знал о его радикулите. Он сказал: «Все хорошо, меня подлечили, все нормально».

Беззаконными и неприемлемыми назвал решения ГКЧП член Совета безопасности СССР В. Бакатин.

Депутаты поддержали все действия и одобрили все указы Ельцина, предпринятые им в отношении ГКЧП. Проголосовали также за смещение с должностей всех руководителей регионов, заявлявших о поддержке ГКЧП.

Сессия приняла решение для установления контактов с Горбачевым направить в Форос делегацию в составе вице-президента А. Руцкого, главы Совета министров И. Силаева и группы народных депутатов России.

Но гекачеписты их опередили. В 14.15 из аэропорта Внуково вылетел президентский самолет Ил-62 с членами ГКЧП Крючковым, Язовым, Баклановым и Тизяковым на борту. Тем же самолетом выразили желание лететь Лукьянов и Ивашко.

По словам главкома ВВС Е.И. Шапошникова, Борис Николаевич позвонил ему и спросил, нельзя ли воспрепятствовать их полету? На что Евгений Иванович ответил, что, кроме того как сбить самолет, другой возможности не имеется. Однако Ельцин отверг такой вариант.

Этот эпизод можно было бы принять за шутку или за очередной миф, которых тогда ходило множество, но он имеется в показаниях Шапошникова по делу ГКЧП. Евгений Иванович признавался, что он позвонил начальнику Генштаба М.А. Моисееву и высказал ему мнение о том, чтобы приземлить самолет на каком-нибудь другом аэродроме. Однако Моисеев категорически отказался от этой идеи и посоветовал Шапошникову, чтобы тот не занимался не своим делом. Самолет ведь президентский, и менять его маршрут никто не имеет права.

Президентский самолет, на котором летели члены ГКЧП, был оборудован надежными средствами связи, а на земле у ГКЧП остались надежные люди. В 15.20 Лукьянову стало известно о попытке воспрепятствовать полету, и, как потом скажет на следствии, он поверил этому.

После полудня 21-го. ГКЧП

Узнав, что гекачеписты выехали в аэропорт Внуково и могут прилететь Форос раньше, чем делегация российского руководства, Ельцин, находившийся на сессии Верховного Совета, снова взял слово и сообщил депутатам, что намерения Крючкова и его сообщников не известны и надо обязать «Аэрофлот» блокировать их вылет.

Но было уже поздно — самолет с членами ГКЧП находился в воздухе.

Еще из машины по пути во Внуково Крючков связался с Янаевым. Сообщил, что они отправляются в Форос, и спросил, не хочет ли присоединиться и он. Янаев ответил: надо же кому-то остаться в Москве.

Потом Крючков признавался: у обоих возникло предчувствие, что это, возможно, их последний разговор по телефону.

В самолете большую часть пути молчали, изредка созванивались с Москвой, узнавали обстановку. Линию поведения на встрече с Горбачевым не вырабатывали. На понимание с его стороны надеялись слабо.

После полудня 21-го. Ельцин

В 16.52 из Внуково вылетел в Форос Ту-134. На борту — Руцкой, Силаев, министр юстиции РСФСР Н. Федоров, члены Совета безопасности СССР Бакатин и Примаков, председатель ЦКК Компартии РСФСР Н. Столяров и 10 народных депутатов РСФСР.

Слово Силаеву: «Мы торопились, — давал он свидетельские показания по делу ГКЧП, — так как у нас было предположение, что они (члены ГКЧП, вылетевшие в Форос раньше. — В.С.) хотят что-то сделать с Горбачевым или куда-то его увезти. Чтобы обезопасить себя, мы обратились в четыре посольства, поставив их в известность о целях нашей поездки, а также предложив им по возможности выделить нам в подмогу кого-нибудь из дипломатов. Но так как мы вылетали в срочном порядке, то успели взять только французского дипломата. Я приглашал также Яковлева и Шеварднадзе, но они по какой-то причине не смогли полететь. Согласились с нами отправиться члены Совета безопасности Примаков и Бакатин, а также министр юстиции РСФСР Н. Федоров».

Делегация хотела лететь на свободном самолете Ту-134, который находился во Внуково. Но его охраняли люди из КГБ. Пройти в салон помог заместитель министра внутренних дел РСФСР А. Дунаев.

С российской делегацией в самолет прошли помощник Руцкого полковник А. Стерлигов и более 30 офицеров МВД и Службы безопасности Ельцина, а также журналисты, собравшиеся в аэропорту. В 19.15 Ту-134 совершил посадку в Бельбеке. Милиционеры остались в самолете — на всякий «пожарный» случай.

«Мне дали команду выйти на Московский округ ПВО и отслеживать полет, — делился своими заслугами председатель КГБ РСФСР, член коллегии КГБ СССР В.В. Иваненко, — чтобы в пути ничего не случилось.

Я связался с командующим Московским округом ПВО, установили самый прямой контакт и отслеживали весь полет. Он докладывал каждые 20 минут. Мы знали, что их не приняли в Симферополе, в Бельбеке дважды сесть не смогли…

Удалось связаться с председателем Верховного Совета Крыма Николаем Багровым. Договорились, что он выезжает в Форос и будет отслеживать развитие событий со стороны. Об этом “источнике” не знал никто. Именно от него стало известно, кто в какой самолет садится, какой самолет раньше вылетает. Это было очень важно».

Помощник Горбачева А. Черняев красочно описал встречу российской группы с Горбачевым: «Руцкой, Силаев, Бакатин, Примаков, российские министры и парламентарии бросились к Горбачеву за балюстрадой на втором этаже дачи. И потом разговор вразнобой — кто во что горазд, один другого перебивает, каждый хочет поскорее сообщить “самое важное”…»

Горбачеву о вылете гэкачепистов, а вслед за ними российского руководства стало известно из сообщений по радио. Раиса Максимовна подумала, что надо спрятать Михаила Сергеевича: мол, они летят, чтобы реализовать наконец-то то, что они задумали. Ей стало плохо, и, по словам Михаила Сергеевича, она потеряла речь, отказала левая рука…

После отъезда российской делегации в Форос в кабинете у Ельцина собрались люди из его ближнего круга. Обсуждали, что делать с членами ГКЧП.

По словам Генпрокурора РСФСР Степанкова, прежде всего нужно было заручиться поддержкой Генерального прокурора СССР Трубина. Среди заговорщиков были депутаты союзного парламента. Российская прокуратура не имела права не то что их арестовать, она не могла даже возбудить против них уголовного дела. Кроме того, неясно было, чем закончится форосский рейс Руцкого.

«И на том совещании у Ельцина я стал добиваться, чтобы президент воздействовал на Генерального прокурора СССР, - делился своими воспоминаниями Степанков. — Только Трубин мог придать предстоящим арестам легитимность. Только он мог получить от Верховного Совета СССР согласие на лишение депутатского иммунитета подлежащих аресту лиц. В итоге трудных телефонных переговоров российского президента с Генеральным прокурором СССР была достигнутая принципиальная договоренность о сотрудничестве прокуратур России и Союза». Ситуация прояснилась около 18 часов, когда Горбачев из Фороса позвонил Ельцину. Степанков, по его словам, убедился, что Михаил Сергеевич здоров, был насильно изолирован, а ГКЧП действовал, не получив от него никаких полномочий.

«После телефонного разговора с Горбачевым, — описывает дальнейшие события Степанков, — Трубин объявил о возбуждении уголовного дела против организаторов антиконституционного переворота. На аресты он пока не решался. Но зато дал понять, что не против того, чтобы дать карт-бланш прокуратуре России. Теперь я имел и основания, и возможности для принятия правовых решений: о возбуждении уголовного дела, задержании и арестах. Времени было в обрез. А дел — невпроворот. Я, Лисов и несколько следователей срочно готовили необходимые документы. Компьютеров у нас тогда не было. Печатали на пишущих машинках прямо у меня в кабинете. Я быстро вычитывал, подписывал, ставил печать…»

На вечернем заседании чрезвычайной сессии Верховного Совета РСФСР Хасбулатов предоставил слово Ельцину для срочного сообщения. Слово — стенограмме заседания.

«На сегодняшний час, — пафосом в голосе объявил он, — задержаны и находятся в соответствующих определенных местах бывший министр обороны Язов (аплодисменты), бывший председатель Комитета госбезопасности Крючков (аплодисменты). В связи с тем, что председатель Кабинета министров Павлов находится в больнице, к нему приставлена соответствующая охрана (аплодисменты). Взят под стражу Янаев (аплодисменты). Взят под стражу генеральный директор завода имени Калинина Тизяков (аплодисменты). И сейчас группа поехала домой к министру внутренних дел, бывшему министру Пуго (аплодисменты).

Едва умолкли аплодисменты, как раздался громкий, привыкший повелевать, голос. Это был председатель российского правительства Иван Силаев: “Я хочу сказать о том, чего пока не знают многие члены Верховного Совета о Лукьянове. По существу, он был главным идеологом всего происшествия (аплодисменты). Он был главным идеологом этой хунты (аплодисменты)”».

Позднее Ельцин напишет в своих «Записках президента» такие строки о Силаеве: «Вечером 19 августа ко мне в кабинет в “Белом доме” зашел Председатель Совета Министров Иван Степанович Силаев и сказал: “Борис Николаевич, простите, но я уйду домой. Хочу быть с семьей в эту ночь”. И в его глазах я прочитал: “Поражение неизбежно, я старый человек, хочу в последний раз увидеть жену и детей”.

Первой моей реакцией была какая-то растерянность… В конце концов политики — не самураи, клятву кровью они не подписывали. Я Ивана Степановича прекрасно понимал. И все же это был уход одного из лидеров. А значит — тяжелый моральный удар по оставшимся. Поэтому этот эпизод постарались обставить как необходимую меру предосторожности — один из руководителей России должен был оставаться вне стен “Белого дома”».

Вечер 21-го. ГКЧП

Самолет с членами ГКЧП через два часа полета совершил посадку на аэродроме Бельбек. Оттуда на машинах — в Форос. Горбачеву, естественно, доложили об их прибытии, но он не торопился принимать. В томительном ожидании провели почти четыре часа.

«Прибывшие сразу потребовали встречи, — описывал ситуацию Горбачев. — Я велел охране, уже зная, что они едут, занять позиции в доме и около него, быть готовыми открыть огонь, если будут предприниматься попытки войти на дачу без моего разрешения. Такая попытка была со стороны Лукьянова и Ивашко, которые говорили охране, что они не имеют ничего общего с путчистами, и повторяли это мне, когда я в конце концов все-таки их принял».

От имени Горбачева прибывшим передали, что в Форос вылетела российская группа, ее ждет Михаил Сергеевич и примет раньше. А уж потом — их, гэкачепистов. Так что, ждите…

Им стало ясно, к чему клонилось дело. Могли ли они немедленно выехать на аэродром и возвратиться в Москву? Крючков впоследствии говорил: такая возможность была. Но они не воспользовались ею, потому что прилетели в Форос с добрыми намерениями.

«Можно было бы обратиться к местным военным, — вспоминал он, — и наверняка получить у них поддержку. Однако в наши намерения входило совсем другое. Мы прибыли доложить обстановку, объяснить наши действия, рассказать, что произошло в стране за истекшие двое суток и какие выводы из всего этого напрашиваются. Мы вовсе не собирались просить у Горбачева о каком-то снисхождении или милосердии лично для себя». Лукьянов и Ивашко действительно проследовали к Горбачеву. Они вернулись к остальным и сказали, что разговор был относительно спокойный. Михаил Сергеевич примет Крючкова и других, но только после встречи с делегацией российского руководства. Она уже на подъезде к Форосу.

Делегация прибыла около 18 часов и сразу же проследовала к Горбачеву. Они беседовали около двух часов, и все это время Крючков и приехавшие с ним терпеливо ждали.

В комнате, в которой они сидели, работал телевизор. Тональность новостей изменилась. Она стала откровенно осуждающей, а к вечеру — клеймящей ГКЧП. Звучали призывы строго покарать гэкачепистов.

Тизяков, сидевший рядом с товарищами, узнал из теленовостей, что его освободили от должности президента Ассоциации государственных предприятий и объединений промышленности, строительства, транспорта и связи СССР, а в Свердловске, где он возглавлял научно-производственное объединение «Машиностроительный завод им. М.И. Калинина», требуют снятия его с должности.

Из дневника Р.М. Горбачевой: «…В 17.45 связь была включена. Через 73 часа. Изоляция кончилась! Арест тоже!»

О включении связи. А была ли она выключена? Историк Р. Пихоя в своей книге «Советский Союз: История власти. 19451991» (с. 684) после фразы «Сейчас же были восстановлены средства связи» сделал следующую сноску:

«Вопрос о том, были ли эти средства связи полностью выключены, до сих пор остается неясным. Есть свидетельства, что телефонная связь у Горбачева была и ею пользовались сотрудники охраны Горбачева с его ведома, как и специальное средство связи Президента СССР, которое КГБ не мог отключить».

После возвращения Горбачева из Фороса и ареста членов ГКЧП в общем хоре обличений и разоблачений, которыми была полна пресса, осталось мало замеченным мнение Валентина Занина, генерального директора ленинградского производственного объединения «Сигнал».

«Ознакомившись с версией М.С. Горбачева, — заявил он, — изложенной письменно в газетах, я утверждаю, что таким образом изолировать Президента СССР от связи невозможно. Я являюсь одним из производителей различных средств связи, и изоляция живого и несвязанного президента возможна только при демонтаже основного оборудования, изъятии его и вывозе, чего не было сделано, как явствует из сообщения. Это многие тонны. То есть был случай добровольного невыхода на связь… 24.08.91. Занин».

К письменной информации Валентин Занин добавил устно: «Вы должны отдавать себе отчет в том, что это не дача или, во всяком случае, не только дача. Это один из основных пунктов управления страной, на котором расположены многочисленные системы связи, не зависимые друг от друга. Можно отключить электричество, тогда будет действовать местная динамомашина, если выйдет из строя она, можно включить аккумулятор. Если выйдет из строя аккумулятор, то питание для системы связи можно обеспечить от ручного устройства. Если этого нельзя сделать, то есть еще одна система связи, о которой я не могу сказать. Для этого президенту достаточно иметь только авторучку и лист бумаги, чтобы обеспечить себе связь со страной».

Горбачев назвал это откровенной белибердой: «Все виды связи были отключены раз и навсегда». Что ж, у него своя правда.

Кстати, а у Лукьянова — тоже своя. 16 февраля 1993 года в телепрограмме Андрея Караулова «Момент истины» Лукьянов поведал немало интересного об августовских днях 1991 года. В частности, утверждал, что на даче в Форосе у Горбачева было два работавших телефона, по которым, по словам Лукьянова, не составляло труда связаться с Москвой. Кроме того, охрана Михаила Сергеевича подчинялась лично ему, а вовсе не руководству КГБ. А это означало, что она не препятствовала его свободе.

Из дневника Р.М. Гэрбачевой (продолжение): «Вошла Иринка: “В дом пытались пройти Плеханов и Ивашко. Остановил у входа Борис Иванович: «Приказ — никого не впускать. Будем стрелять!» Плеханов сказал: «Я так и знал… эти будут стрелять». Развернулись и ушли назад. Папа продолжает говорить по телефону”.

Зашел Михаил Сергеевич. Спросил, как я себя чувствую. Сказал, что не стал разговаривать (несмотря на неоднократные попытки с их стороны) ни с кем из заговорщиков.

Сразу переговорил с Борисом Николаевичем Ельциным: “Михаил Сергеевич, дорогой, вы живы? Мы 48 часов стоим насмерть!” Переговорил с другими руководителями республик. Джордж Буш и Барбара передали мне привет, сказали, что три дня молились за нас.

Показал записку, подписанную Лукьяновым и Ивашко: “Уважаемый Михаил Сергеевич! Большая просьба по возможности принять нас сейчас. У нас есть что доложить вам”. Сказал: “Вообще я не буду принимать Крючкова, Бакланова, Язова. Не о чем мне теперь с ними говорить. Лукьянов и Ивашко… Может быть, приму — потом. Жду российскую делегацию”.

…Прибыла делегация. Руцкой, Силаев, Бакатин, Примаков, Столяров, Федоров, депутаты, пресса. Все в доме. Снизу, с первого этажа, доносятся радостные, возбужденные голоса…

Попросила Ирину, чтобы ко мне пришли женщины, кто в эти дни был здесь, в доме с нами. Мы обнялись, всплакнули. Я поблагодарила их за все, что они сделали для нас и что разделили с нами.

Вошел Анатолий: “Михаил Сергеевич дал команду — собираться. Улетаем. Вещи пусть остаются. Их упакуют и отправят следующим рейсом, на котором вылетят все “наши москвичи”».

«Связался с Бушем, — говорится дальше в воспоминаниях Горбачева. — Начал отдавать распоряжения. Прежде всего отстранил Язова от должности, возложил обязанности министра обороны на Моисеева (начальник Генерального штаба. — В.С.) и обязал его обеспечить посадку в Бельбеке самолета, которым летели Руцкой и другие товарищи. Дал указание начальнику правительственной связи отключить все телефоны у членов ГКЧП. Коменданту Кремля — взять под охрану Кремль и изолировать всех оставшихся там путчистов».

Перед вылетом отделили Крючкова от группы, ожидавшей аудиенции у Горбачева, под предлогом того, что Горбачев с ним побеседует в самолете по пути в Москву.

Его усадили в отдельную машину в общий кортеж, который двинулся из Фороса в аэропорт Бельбек. Там провели в самолет, на котором в Форос прилетел Руцкой. Почему разместили именно в тот самолет? По словам Руцкого, «с ним на борту точно не собьют».

В самолете Крючкова встретил помощник Руцкого А. Стерлигов. Он сказал: ему приказано сопровождать, поэтому хотел бы сесть рядом.

Самолет взлетел в 23 часа. Ждал ли Крючков, что его во время полета позовет Горбачев? И да, и нет. Надежда, хотя и маленькая, все же была. Но когда передали, что в самолете переговорить не удастся и что Михаил Сергеевич перенес встречу на 22-е, Крючков все понял. И все же спросил: в какое время? Ему ответили:

— Об этом будет сообщено дополнительно.

Горбачева с семьей расположили в отдельном маленьком салоне. Михаил Сергеевич пригласил Руцкого, Силаева, Бакатина, Примакова, Черняева и сотрудников своей личной охраны. Праздновали освобождение из форосского «плена», рассказывали Михаилу Сергеевичу, как они поднимали народ на борьбу против ГКЧП.

Не скрывали радостного возбуждения и Бакатин с Примаковым. Они предусмотрительно прихватили с собой текст своего заявления, с которым выступили 20 августа, и он пошел по рукам. Раиса Максимовна настолько расчувствовалась, что оставила его у себя.

«Считаем антиконституционным введение чрезвычайного положения и передачу власти в стране группе лиц, — говорилось в нем. — По имеющимся у нас данным, Президент СССР М.С. Горбачев здоров. Ответственность, лежащая на нас, как на членах Совета безопасности, обязывает потребовать незамедлительно вывести с улиц городов бронетехнику, сделать все, чтобы не допустить кровопролития. Мы также требуем гарантировать личную безопасность М.С. Горбачева, дать возможность ему незамедлительно выступить публично».

В Форосе оставались Лукьянов, Ивашко, Бакланов, Язов и Тизяков. Их усадили в Ил-62, который взлетел с аэродрома Бельбек минут через 15–20 после взлета Ту-134 с Горбачевым на борту. Там же в отдельном отсеке под присмотром Стерлигова находился и Крючков.

Между тем в Москве происходили важные события. Собрался Президиум Верховного Совета СССР — в отсутствие Лукьянова, который улетел в Форос. Заседание вел председатель Совета Союза И.Д. Лаптев.

Лукьянов поручил ему и председателю Совета национальностей Р. Нишанову назначить заседание на 22 августа, к моменту возвращения из Фороса. Однако они собрались 21-го.

Признали незаконным фактическое отстранение Горбачева от исполнения его конституционных обязанностей президента СССР и передачу их вице-президенту Янаеву. Потребовали от Янаева немедленной отмены его указов и основанных на них постановлений о чрезвычайном положении как юридически недействительных с момента их подписания. Решили внести на рассмотрение внеочередной сессии Верховного Совета СССР предложение о создании депутатской комиссии для осуществления контроля за ходом расследования действий должностных лиц, нарушивших Конституцию СССР.

Получив это постановление, Янаев немедленно подписал указ о прекращении деятельности ГКЧП. А Лукьянов? Он услышал текст этого постановления по телевизору, сидя в Форосе в ожидании встречи с Горбачевым.

Она все же состоялась. В трактовке Горбачева это выглядело так. «Я принял Лукьянова и Ивашко в присутствии Руцкого и Силаева. Я спросил, почему они бездействовали оба, особенно Лукьянов. Почему он ничего не сделал? Лукьянов стал несвязно оправдываться. Я задал вопрос, почему он сессию на неделю отложил. Ведь было же достаточно одного слова, чтобы эта затея рухнула. В общем, никаких вразумительных объяснений я от него не услышал. После моего возвращения в Москву Лукьянов добивался встречи. Но она так и не состоялась. Откровенно говоря, я пришел впоследствии к мысли, что встречаться мне с ним не имеет смысла. Хотя попытки были добиться со мной встречи — настоятельнейшие».

Примаков о той встрече рассказывал так:

— Горбачев сказал Лукьянову, что он предатель, в резкой форме спросив его, почему тот не собрал Верховный Совет, не встал рядом с Ельциным? Лукьянов стал представлять дело так, что он чуть ли не организовывал сопротивление ГКЧП, но Горбачев, указав на дверь, оборвал его: «Иди, посиди там. Тебе скажут, в каком самолете ты полетишь!»

Их дружба продолжалась 40 лет — со студенческих времен. В тот же день информационные агентства передали короткое сообщение: «В Прокуратуре СССР. В связи с наличием в действиях членов незаконно созданного Государственного комитета по чрезвычайному положению признаков государственного преступления Генеральным прокурором СССР возбуждено уголовное дело. Расследование поручено группе следователей».

О том, как и кем решалось, где размещать арестованных, тогда не сообщалось. О подробностях читающая публика впервые узнала в сентябре 1993 года из газеты «Россия».

«До прилета оставалось минут 40, а где содержать задержанных, еще не решили, — рассказывал председатель КГБ РСФСР В.В. Иваненко в интервью журналисту Андрею Жданкину. — Следственный изолятор КГБ в Лефортове сняли сразу. Недоверие к КГБ огромное, и если люди узнают, что путчисты находится там, в цитадели КГБ, завтра же Лефортово разнесут по кирпичику. Кто-то предложил объект 100 под Белым Домом, где ночью 3 часа находился Ельцин. Степанков сходил туда и отказался: температура плюс 26, высокая влажность, а путчисты люди пожилые, не дай Бог, что случится».

И тогда Иваненко позвонил заместителю начальника ХОЗУ Совмина России Прошину и спросил, нет ли у него пустующей базы отдыха или пансионата. Прошин предложил «Сенеж» под Солнечногорском.

«Всех рассадили между автоматчиками, — продолжает Иваненко. — Из Внукова-2 кавалькада машин медленно, со скоростью 40 километров в час, двинулась по кольцевой в сторону Ленинградского шоссе. В “Сенеже” все было готово. Арестованных развели по комнатам, Дунаев расставил охрану. Степанков дал команду завезти видеоаппаратуру и начать допросы. Те записи допросов, которые попали в “Шпигель”, были сделаны именно там. По ним видно, что плана следствия не было, следователи не готовы, в вопросах сумбур. Но психологически важно было начать сразу, по горячим следам, чтобы люди начали выговариваться».