Киевские митрополиты между Русью и Ордой (вторая половина XIII в.)

Историографический обзор

Представить себе квалифицированную работу историка без обращения к опыту предшественников и коллег крайне сложно. В ряде случаев исследовательская интуиция, логика и профессионализм при работе с источниками и разнообразными научно-историческими концепциями, открывающимися в исследованиях других авторов, становятся прочной основой для понимания и истолкования источников.

Корпус исследований и работ, посвященных истории Золотой Орды, Руси и ее церкви в XIII в. значителен и включает ряд монографий, отдельных статей из числа специализированных сборников конференций, изданий и тематических журналов. Несомненную научную ценность представляют диссертационные работы последних лет[4]. Что же касается географии научных центров и отдельных исследователей, занимающихся вопросами русско-ордынских отношений и истории церкви изучаемого периода, то она охватывает как территории исторически связанные с монголо-татарским вторжением, в том числе современную Монголию и государства Восточной Европы, так и научные центры на территории США. Последний феномен обусловлен миграционными процессами, приведшими к появлению таковых исследователей на Северо-Американском континенте. О степени интереса к данной проблеме можно судить и по ряду специальных работ, посвященных историографическому обзору новейших исследований, по изучению церковной организации древней Руси и Золотой Орды[5].

Тем не менее, с сожалением приходится признать, что число исследователей, обращавшихся к проблемам монгольского периода истории церкви и истории религиозной политики Орды и Руси не только в интересующий нас период, но и на всем протяжении русско-ордынских контактов, или хотя бы затрагивавших данные аспекты, до последнего времени оставалось сравнительно небольшим. Объяснение этому можно найти в великодержавном и имперском историческом сознании большинства исследователей XIX — начала XX вв., для которых монгольский период виделся чем-то чужеродным, варварским, исторически случайным. В ордынском присутствии видели, прежде всего, насилие и нарушение мирного течения жизни. В результате Орда ассоциировалась с войнами и набегами, а ее политика отождествлялась исключительно с актами насилия и «национального угнетения». В какой-то мере данный взгляд был характерен и для работ советского периода, прежде всего, исследований Б.Д. Грекова и Ю.Г. Алексеева. В известной мере такой взгляд на историю Золотой Орды и древнерусских земель присутствует и в многотомном издании Истории СССР[6]. И только в последние десятилетия, несмотря на имеющиеся материальные и административные трудности, переживаемые отечественной наукой, наблюдается пересмотр устоявшихся стереотипических представлений об Орде и рост неподдельного интереса к ее истории, политическому и культурному наследию.

Историю изучения русской церкви в XIII–XIV вв., ее отношений с Золотой Ордой и с княжеской властью в период татарского господства можно традиционно разделить на три основных периода: дореволюционный, советский и постсоветский. Каждый из этапов отмечен специфическими научными интересами, отражавшими современные им философские и научные идеи. В какой-то мере научные интересы отражали волновавшие общество вопросы и тревоги. Более того, разнился и объем исследований, обращенных к этому периоду отечественной истории. Если дореволюционный этап отмечен сравнительно небольшим объемом научных трудов, то за последние 20 лет количество авторов, изданных ими монографий, статей и представленных к защитам диссертаций по своему числу (числу наименований), по общему качеству проделанного труда, и по кругу затрагиваемых проблем, уже давно превзошел усилия многих поколений ученых всех предшествовавших двухсот лет изучения русско-ордынских связей.

Каждый из периодов обладал своими особенностями. Разнилось число работ, их качество, смелость мысли, идейное (социально-политическое звучание) и научное содержание. На всех перечисленных этапах процесс отражения исторического прошлого в научной литературе обладал некоторыми неповторимыми чертами, выражавшимися в том числе в актуализации тех или иные аспектов деятельности русских и ордынских властей, древнерусской духовной иерархии и различных церковных институтов.

Дореволюционная историография. Дореволюционная историография не представляет собой единого целого. В ней можно условно выделить две основные группы работ. Во-первых, это крупные обзорные исследования по русской гражданской и церковной истории князя М.М. Щербатова, Н.И. Карамзина, митр. Платона (Левшина), архиеп. Филарета (Гумилевского), С.М. Соловьева, митр. Макария (Булгакова), В.О. Ключевский, Е.Е. Голубинского. Во-вторых, это специальные работы, посвященные изучению источников, а также истории Орды и возникших на ее основе тюркских государств Поволжья, Сибири и Крыма[7]. Обозначенный (дореволюционный) период не отличается большим плюрализмом исторических подходов к исследованию Орды и ее отношений с Русью. Однако уже к концу XIX — началу XX вв., благодаря введению в научный оборот большого числа источников и развитию методов исторического исследования, пришло понимание того, что история тюркского мира и его связей с соседями намного богаче, чем это было принято считать прежде[8]. Что же касается историографических судеб дореволюционных работ, то они также оказались различными.

Практически все обзорные работы первой группы выстраивались в соответствии с идеями самодержавной власти. В результате, авторы не утруждали себя разбором и изучением мелких, как они считали деталей. Для всех обзорных работ центральной точкой изучения XIII–XIV вв. выступала Москва. Все остальные города северо-восточной Руси, не говоря уже о южнорусских центрах, рассматривалось как периферия, сыгравшая большую или меньшую роль в развитии российского государства. В некотором смысле история входивших в состав российского государства территорий и земель не становилась предметом детального исследования этих ученых, и в итоге, как бы не существовала. Наиболее последовательно этот подход представлен в концепции С.М. Соловьева, на что неоднократно обращали свое внимание ученые[9]. Значительно ранее подобный взгляд присутствовал у Н.М. Карамзина[10]. Однако в работах В.О. Ключевского оценки ордынского периода не многим расходись с его предшественниками[11]. На их фоне существенно выделялось исследование М.С. Грушевского, предложившего свою оценку событий XIII–XIV вв.[12], но его труд продолжительное время оставался не замеченным в кругу московских и петербургских ученых и до сих пор рассматривается в контексте развития украинской историко-политической мысли.

Появление второй группы специальных работ обусловлено изменениями, произошедшими в российской исторической науке в результате великих реформ Александра II. Большинство этих трудов относится ко второй половине XIX — нач. XX вв. Поскольку новые исследования представлены трудами историков-специалистов и посвящены определенным темам, в т. ч. ордынскому времени, то их исторический взгляд оказывался глубже и предполагал скрупулезное рассмотрение множества деталей и проблем, которые ранее не привлекали внимание составителей обзорных описаний по истории России и ее церкви[13]. Возникшие в отмеченный период специализированные работы позволяли проникнуть во внутренние причины действий ордынских властей[14], и княжеского рода[15]. Пришло понимание необходимости изучения влияния татар на древнерусское общество[16]. Наиболее яркими примерами этого могут служить специальные работы И.Н. Березина посвященные конкретным вопросам по структуре и устройству Джучиева Улуса[17]. Не менее интересны в этом отношении статьи Н.И. Веселовского исследовавшего монголо-татарское влияние на культуру и государственность Руси[18]. Несмотря на то, что в профессиональном отношении труды затрагиваемой группы не уступали крупным обзорным работам, уже в силу своего узкотематического характера они оставались известными сравнительно небольшому кругу специалистов и, в результате, продолжительный период были мало востребованными.

Несмотря на немногочисленность работ и их специфичность дореволюционным историкам удалось разрешить ряд важных проблем. Во-первых, была сформулирована и представлена общая, хотя и не бесспорная концепция, отношения Золотой Орды с Русью и русской церковью. Во-вторых, благодаря вводу в научный оборот большого числа новых источников формировался критический взгляд на историю церкви, ориентировавшийся на новейшие методы и достижения гражданской науки. В-третьих, все чаще возникала потребность рассмотрения истории русской церкви в контексте гражданской истории. В-четвертых, в значительной мере были реконструированы отношения митрополичьей кафедры и монастырей с княжеской властью.

Как уже отмечалось, для большинства авторов обзорных работ, Золотая Орда и ее влияние на Русь, представлялись чем-то ужасным. На многие вопросы, связанные с монгольским нашествием, было принято отвечать через обращение к образам мученичества и героики. Этот взгляд оставался характерным и для церковных авторов. Тюркское политическое влияние рассматривалось как исключительно негативное и имевшее самые плачевные результаты в области экономики, культуры и нравов. Правда, уже в первой половине XIX века, по мере ввода в научный оборот новых источников, стало возникать понимание того, что отношения Руси и Церкви с Ордой не были однозначными, как об этом писал князь М.М. Щербатов[19]. Например, на такой робкий намек присутствует у митр. Платона (Левшина), увидевшего несоответствие имеющейся концепции угнетенной церкви с тем материальным достатком и тем правовым статусом, которым обладала церковь в годы ордынского господства[20]. Не сумели в полной мере преодолеть это затруднение и последующие авторы: архиеп. Филарет (Гумилевский)[21] и митр. Макарий (Булгаков)[22]. Правда, благодаря усилиям всех выше перечисленных церковных авторов удалось сформировать более или менее стройную историю отношений русской церкви, и, прежде всего, ее высшей иерархии, с золотоордынской администрацией.

Несомненные успехи в изучении истории церкви были достигнуты в самом конце XIX — начале XX вв. Их олицетворением стали исследования Е.Е. Голубинского. В своих исследованиях Е.Е. Голубинский опирался на современные ему методы исторического анализа и, прежде всего, на позитивизм[23], вызвавшие критику его научных оппонентов[24]. Как и его предшественники, он намеревался создать большую работу по истории русской церкви. Однако лишь ему удалось наиболее полно описать древнерусский период. Кроме того, Е.Е. Голубинский сопровождал свое исследование постоянной критикой источников[25]. В результате выдающийся церковный исследователь поставил под сомнение традиционный взгляд на положение церкви, в том числе в период ордынского господства, и сумел ясно сформулировать проблему места церкви в русско-ордынских отношениях[26].

Вместе с этим в церковном образовании второй половины XIX — начала XX вв. продолжали господствовать упрощенные представления о деятельности церкви в период ордынского господства, во многом копировавшие концепции большинства своих предшественников. Наиболее отчетливо это прослеживается на примере учебников П.И. Малицкого[27], П.В. Знаменского[28] и А.П. Доброклонского[29].

Примерно на эти же годы приходиться возрождение региональной интеллигенции и возникновение интереса к национальной истории. Результатом этого становиться появление знаковых работ, которые предложили более спокойный взгляд на деятельность Орды, в том числе в области религиозных отношений[30].

Революционные события начала XX века привели к существенным изменениям в научной среде. С одной стороны, они вызвали кризис научных исследований, исход ученых за рубеж, а с другой — способствовали росту национального самосознания внутри российской и национальных элит. В результате, последующий период ознаменовался возникновением двух неравнозначных по размерам и в значительной степени оторванных друг от друга историографических пластов: во-первых, научных работ, созданных в Советской России и в СССР и, во-вторых, исследований, возникших в кругу эмигрантов.

Свое продолжение дореволюционная историография нашла в трудах ученых эмигрантов. Главным образом продолжателями дореволюционной концепции изложения и трактовки материала стали ученые, вынужденные покинуть родину в связи с революционными событиями. Среди историков русской церкви особо выделялись А.В. Карташев и Н.Д. Тальберг. Авторы-эмигранты порой не скрывали свою ностальгию по утраченной отчизне, а в их исследованиях нередко присутствует крайняя религиозная ангажированность, идеализировавшая прошлое и видевшая в русской древности исключительный образец национальной святости, противостоящей внутренним и внешним врагам. Однако имея крайне ограниченный доступ к прежде обильному источниковому ресурсу, их взгляды и выводы в значительной мере опирались на багаж прежней историографии. В итоге, ученые-эмигранты порой позволяли себе смешивать научную дискуссию с политической риторикой, имевшей антисоветский характер, низводя исследования до обычной церковно-политической полемики и нравственных назиданий. Но при всем этом, усилия эмиграции, представляют собой отдельный пласт постреволюционной рефлексии по истории русской церкви, позволяющий понять особенности формирования и функционирования русской ментальности.

Наиболее ярким представителем русских церковных ученых-эмигрантов, следует считать А.В. Карташева. Его известный труд «История Русской Церкви», был завершен в 1959 году и издан в Париже[31]. Для него история церкви была связана, прежде всего, с историей митрополитов, что в значительной мере перекликается со взглядами его предшественников, за исключением, пожалуй, Е.Е. Голубинского. А.В. Карташеву не удалось создать нечто подобное тому, что в свое время написал опальный в церковных кругах академик. В итоге монгольский период истории русской церкви был затронут автором в контексте смены митрополитов и представлен весьма однозначно и достаточно кратко.

Почти одновременно с А.В. Карташевым, в том же в 1959 году, но уже на другом континенте, в Свято-Троицком монастыре Джорданвиля (пригород Нью-Йорка, США), вышла в свет «История Русской Церкви» Н.Д. Тальберга[32]. При всей своей обширности работа имела компилятивный характер, ориентировалась на непритязательный и тенденциозный вкус местного семинарского руководства, а поэтому была лишена научной критичности. В своих суждениях в лучшем случае автор книги вторил митр. Макарию (Булгакову). К тому же работа копировала содержание дореволюционных церковных учебников, лишь расширяя контекст соответствующих параграфов и наполняя их большими морализаторскими суждениями.

Приходится признать, что в силу множества субъективных и объективных причин церковным ученым-эмигрантам не удалось изменить вектор в изучении истории Русской Церкви и России периода монгольского господства. Работы и взгляды этих ученых находились под сильным влиянием идейного наследия русской дореволюционной церковной историографии. Однако им удалось достичь главного — сохранить и поддержать среди русскоязычной эмиграции интереса к истории покинутой ими родины. На этом фоне выдающимся событием стало появление работы Г.В. Вернадского, сына советского ученого В.И. Вернадского, «Монголы и Русь». Интересы исследователя-эмигранта были связаны с областью истории русско-ордынских отношений. Г.В. Вернадский почитается в качестве одного из основателей евразийства. В результате, его взгляд на историю Руси проникнут единой целью — доказать существование широких социально-политических и культурных взаимовлияний Руси и Орды. По мнению историка, все эти взаимодействия сыграли значительную роль в укреплении позиций Московского государства и «смерти» Золотой Орды. В отличие от зарубежных церковных историков-эмигрантов, Г.В. Вернадский не гнушался использованием опыта советских ученых и в большинстве случаев перерабатывал догадки и идеи своих советских коллег, подтверждая, опровергая или совершенствуя их[33]. Важным шагом вперед стало использование Г.В. Вернадским современных ему зарубежных исследований. Остается признать, что в целом, по своему качеству, монография «Монголы и Русь», не уступает многим современным научным работам. Однако появление данного труда можно рассматривать как исключительное явление, лишь подтверждающее, общую характеристику корпуса работ по истории церкви, написанных в условиях эмиграции.

Формирование советской историографии, затрагивающей историю русской церкви XIII в. и Золотой Орды, в полной мере отражает всю гамму противоречий, характерных для процесса становления и развития исторической науки в СССР. Как и дореволюционная, советская историография не обладала полным идейным единством. Различия в исследовательских концепциях и подходах присутствует и в том, как формировались научные интересы ученых, и в том какие мотивы и обстоятельства влияли на возникновение и развитие этих интересов. Подобно дореволюционной, советская историческая наука было пропитана идеологическими концепциями и назидательным тоном.

В итоге, в советской историографии можно выделить три основных подхода, способствовавших возникновению в значительной мере отличных друг от друга историографических комплексов исследовательских работ. Каждый из них формировался в рамках специфических научных, философско-мировоззренческих и идейных влияний. Но практически все они были вынуждены с большей или меньшей степенью старания приспосабливать свои выводы к положениям марксистско-ленинской концепции исторического развития[34].

Первую группу исследований составляют специальные работы, посвященные истории Русской церкви. Часть из них была написана в 20–30-е годы XX в. Однако наиболее яркие исследования приходятся на последние годы советской власти. При всем их сходстве между ними присутствовали и существенные различия.

Содержание работ, изданных в первые два десятилетия строительства социализма, отражало всю гамму эмоций, связанных с постреволюционным отрицанием прежнего историографического опыта. Как и для многих иных произведений этого периода для них характерны крайние идеологические марксистские концепции, построенные на теории непримиримой классовой борьбы. Практически во всех них присутствует острое антиклерикальное звучание.

Основу второй группы составляют работы по истории Золотой Орды, созданные в предвоенное и послевоенное время. В своей основе они сформировалась за счет единой и во многом категоричной линии, построенной на рассмотрении истории монгольского нашествия в контексте отражения агрессии. Все это вписывалось в умонастроения эпохи. Концепция о вражеском окружении советского государства автоматически переносилась на реалии XIII–XIV вв. В результате, история русско-ордынских отношений представала как непрекращающаяся двухсотлетняя борьба русского народа против «монгольской экспансии».

Третья группа объединяет работы, посвященные текстологии древнерусских источников. Большинство из них изданы в 70–80-е гг. XX в. На эти же годы приходится введение в широкий научный оборот новгородских берестяных грамот.

Как уже отмечалось, первая группа историографических источников охватывает работы, написанные и изданные в разное время. Специфическое содержание исторических работ, написанных в 20–30-е годы объяснялось не только революционным пылом авторов. Такая нервозная ангажированность публикаций извинялась еще одним обстоятельством: затяжным кризисом университетского образования и закрытием (до 1937–1939 гг.) большинства исторических факультетов[35]. Созданные в этот период работы по истории церкви отличались своей крайней тенденциозностью и предвзятостью. При всей важности и актуальности задававшихся в исследованиях исторических вопросов, их разрешение плохо вписывалось в общепринятые нормы научной дискуссии. Практически все советские издания тех лет обладали предельной придирчивостью и критичностью. Возникшая ситуация стала возможной не только по политико-идеологическим причинам, но и особенностями методологии исследований, созданных в церковной среде.

Исторические концепции, сложившихся в рамках дореволюционной церковной исторической науки, с научной точки зрения, были архаичны, несовершенны, что делало их уязвимыми для критики. Неоправданные и не подкрепленные домыслы и суждения, приписывание церкви тех возможностей, какими она не обладала, плохая критика источников, тенденциозное отношение к историографии и низведение истории до уровня агиографии служили той питательной почвой, которая позволяла вполне успешно отвергать достижения церковной исторической науки в целом.

Первым, кто обратил внимание на недостатки церкви, был М.Н. Покровский. Его критика нашла свое отражение в кратких, но многочисленных статьях, преследовавших цели идеологической и классовой борьбы[36]. Однако даже в кругу советских историков его выводы не нашли полных поддержки и признания[37].

Не менее знаковыми стали работы другого советского исследователя Н.М. Никольского. Основной его труд — «История Русской Церкви», впервые был издан в 1930 г.[38] Высказанные в нем суждения в значительной мере возникли под влиянием идей М.Н. Покровского. Правда, работа Н.М. Никольского не копировала, а развивала идеи основоположника советской исторической науки. Его концепции отличались большей проработанностью деталей, глубиной наблюдений и внимательным отношением к поиску доказательств, призванных оправдать научные выводы и мировоззренческие позиции автора. Между тем в церковной среде работу Н.М. Никольского оценивали иначе. А.В. Карташев назвал ее «грубой безбожнической "агиткой"»[39]. Но как бы ни критиковали данную работу в православной и эмигрантской среде, для советских исследователей она стала своего рода образцом, а предположения автора послужили стимулом к критическому осмыслению истории церкви в целом[40].

Различные стороны «классовой» и «антифеодальной» борьбы XIII–XIV вв. нашли свое отражение и в более поздних работах 80-х гг. Это объяснялось двумя круглыми датами, выпавшими на 80-е годы: празднование 1500-летие Киева (1982 г.) и 1000-летия крещения Руси (1988 г.). На этом фоне происходит рост исследовательского интереса к истории церковных институтов и их роли в политической жизни Древней Руси. Уже в 1985 г. переиздается работа М.Н. Никольского[41]. На эти же годы приходится появление монографий А.С. Хорошева, И.С. Борисова[42] и разнообразных сборников научных статей. Пожалуй, наиболее известный из них — «Русское православие: Вехи истории», редактором которого стал А.И. Клибанов[43]. Общим для всех них было то, что в условия ордынского господства церковь оценивалась ими как безусловная «колоборационистская» сила, нашедшая в ордынской власти поддержку, способную избавить клир от княжеской «опеки» и обеспечить высшей иерархии безбедное существование[44].

Не менее интересна вторая группа исследований. Она представлена комплексом специальных работ по истории Золотой Орды. Высказанные в них идеи и способы разрешения научных задач находились под сильным влиянием концепций, утвердившихся в 30–40-е годы. В условиях милитаризованного сознания они формировали у читателей и у историков устойчивое представление о непрекращающейся борьбе русского народа с «западноевропейскими и немецкими крестоносцами» и «монголо-татарским игом».

Наиболее отчетливо подобные умонастроения присутствуют в исследованиях Б.Д. Грекова (1950)[45]. Правда, присутствовали и более сдержанные оценки происходившего на Руси XIII–XIV вв. Такой взвешенный анализ политической ситуации присутствовал в научных подходах А.Н. Насонова (1940)[46].

Акцентированное внимание на конфликтной стороне русско-ордынских отношений наблюдается и в более поздних работах. Пример этого — второй том Истории СССР (1966 г.)[47] и исследования В.Т. Пашуто (1968)[48]. Названия глав и параграфов указанной книги и трудов В.Т. Пашуто вполне отчетливо демонстрируют устойчивость такого подхода в советской науке.

Важным изменением необходимо считать то, что практически все вышеперечисленные исследователи рассматриваемого периода русского средневековья признавали важную роль церкви в развитии русско-ордынских связей и столкновений. При этом во внимание принимались особая внутриполитическая ситуация на самих древнерусских территориях, а также культурные и политические влияния со стороны монголов и Орды. Впервые все перечисленные факторы были комплексно исследованы в работах А.Н. Насонова[49]. В его уже упоминавшейся выше монографии «Монголы и Русь», изданной в 1940 г., древнерусская церковь обозначалась как активный участник византийско-ордынских отношений, а место митрополита в связях определялось как главенствующее[50].

Аналогичные оценки встречаются и в исследовании Б.Д. Грекова. В соответствующей части своего совместного с А.Ю. Якубовским труда, вышедшего в 1950 г. и посвященного отношениям Золотой Орды и Руси, выдающийся советский историк подчеркивал наличие у церкви широких даннических льгот, дарованных ханами. Именно этим, по мнению Б.Д. Грекова, объясняется оказанная церковью поддержка ордынского господства над Русью. Развитие этих идей можно встреть в исследованиях И.У. Будовниц, рассмотревшего конкретные примеры использования церковью своего привилегированного положения[51].

Важным достижением советской исторической науки стали уже упоминавшиеся исследования В.Т. Пашуто, сумевшего представить события монгольского нашествия в контексте общеевропейских военно-политических процессов[52].

Особый историографический пласт — исследования, создававшиеся в национальных научных центрах. Однако основное внимание данной группы ученых было обращено к вопросам формирования культуры и государств народов, входивших в состав монгольской империи, а также военно-политической системы Золотой Орды[53]. Правда, к сожалению, тема религиозной политики правителей Улуса Джучи по отношению к русской церкви почти не затрагивалась, либо сводилась к самым общим формулировкам. При том, что в современной общероссийской историографии многие исследования из данной группы не замечаются. Между тем, их появление стало важной вехой в процессе изучения Золотой Орды и связей с ее соседями, в том числе Русью.

Отличная от всех точка зрения обнаруживается в исследованиях Л.Н. Гумилева[54]. Его труды по проблемам отношения Руси и Орды представляют собой особый сплав философских, этнографических, филологических и источниковедческих концепций. Называя себя «последним евразийцем»[55], он стал первым, кто поставил под сомнение существование «монголо-татарского гнета». Ему принадлежит смелая идея, описывающая русско-татарские отношения в качестве взаимовыгодного союза политических и культурных элит Руси и Сарая. В контексте концепции пассионарности такая форма взаимосвязей позволила увидеть в русско-ордынских отношениях сложную, закономерную и исторически оправданную данность. Правда, в среде профессиональных историков идеи Л.Н. Гумилева чаще всего встречают критику.

Как уже отмечалось, третью группу работ составляют исследования источниковедческого характера. Развитие советской исторической науки в области изучения истории древнерусской церковной организации и монгольского господства над Русью поставило ученых перед необходимостью более внимательного изучения источников. Активизация этих работ во многом связана с возникновением Отдела древнерусской литературы института русской литературы АН СССР и деятельностью Д.С. Лихачева[56]. Примером этого может служить историография работ, посвященных «Слову о погибели земли русской»[57]. Что касается Д.С. Лихачева, то при всей спорности некоторых его суждений, он сумел предложить вполне понятные и для его времени успешные методы исследования древнерусских текстов и вложенных в них смыслов[58].

В эти же годы публикуются первые исследования И.Н. Данилевского[59], сумевшего пойти значительно далее, чем это мог предложить Д.С. Лихачев. Правда, основные и наиболее известные работы И.Н. Данилевского вышли в более поздний период.

Не менее знаковыми стали исследования Я.Н. Щапова. Основное его внимание было сосредоточено на детальном изучении древнерусских княжеских уставов и социально-политического положения церкви в древнерусском государстве XI–XV вв. Ему удалось проследить не только формальные, количественные, но и структурные трансформации, происходившие в церкви и приводившие к изменению ее положения в жизни древнерусского общества и государства[60].

Особую группу составляют работы В.Л. Янина[61], А.А. Зализняк[62] и их коллег по истории Новгорода и новгородских берестяных грамот. При том, что само исследование берестяных грамот, несомненно, должно быть отнесено к источниковедению, предложенные учеными реконструкции нравов новгородцев и их жизни могут и даже должны быть отнесены к историографии.

Таким образом, в годы развития советской науки были заложены основы для дальнейшего изучения в области истории церковно-политических связей и русско-ордынских отношений. Тем не менее, определить верхнюю границу «советской историографии» крайне сложно. Это объясняется тем, что влияние «классового» и «марксистского» взглядов «советских» историков, обнаруживавших на Руси XIII–XIV вв. признаки классовой борьбы, монгольского «угнетения» и «ига», продолжают присутствовать и в современных исследованиях, в том числе учебной литературе для вузов[63]. С известной долей условности, можно считать рубежными работы, написанные во время перестройки и общей либерализации 1985–1990-х. Только в эти годы ученые впервые получили возможность отойти от идеологических требований, хотя не редко и пренебрегали этим[64].

Постсоветский период изучения история Золотой Орды во многом обусловлен изменениями в политической сфере, способствовавшими возникновению целого ряда независимых друг от друга и вместе с тем взаимосвязанных центров по изучению Золотой Орды[65]. Рассматриваемый этап отличается плюрализмом мнений, расширением проблематики и возникновением открытых дискуссий по темам, которые ранее были «закрыты» и не предполагали обсуждения даже в научной среде. Результатом этого стало значительное увеличение объема исследований, посвященных изучению истории Золотой Орды, ее внутреннего устройства, внешнеполитических связей, историко-культурного и политического наследия[66].

Как указывалось выше, причины повышенного внимания к золотоордынской тематике на постсоветском пространстве, как и в национальных республиках Российской Федерации, во многом объяснялись процессами суверенизации регионов. Рост национального самосознания рождал потребность в установлении своих культурных корней, в переосмыслении и воссоздании собственной истории, призванной вписать прошлое тех или иных народов и территорий в общемировые процессы. Прежний, советский подход, отводил регионам и их научно-преподавательским корпорациям лишь краеведческие задачи. Написание работ по темам общесоюзного или общероссийского звучания, напротив, рассматривалось в качестве исключительного, хотя и неформального, права московских и ленинградских исследователей. Сегодня ситуация изменилась. В связи с общей либерализацией науки у ученых появилась возможность свободного обращения к вопросам и проблемам безотносительно их места основной службы.

Как уже отмечалось, количество работ современных авторов по истории Золотой Орды настолько велико, что отследить литературу становится крайне сложно. В связи с этим, целесообразно выделить три основные группы историографических источников: диссертационные исследования, монографии и широкий пласт разнообразных статей, представленных в тематических сборниках, в материалах многочисленных конференций и в специализированных журналах.

Диссертационные исследования представляют существенный объем научных текстов. Значительная часть их посвящена военно-политической деятельности Золотой Орды[67], в том числе устройству системы государственного управления, включая институты власти, действовавшие на Руси[68]. Не менее успешно разрешены вопросы исследования в области археологии[69]. Правда, при этом исследования по археологии городов Улуса Джучи, почти не обращают внимание на поиск следов организованной религиозной жизни христиан на территории золотоордынских поселений[70]. Что касается работ, посвященных изучению церковных институтов этого времени, то их количество невелико[71]. При этом затрагиваемые в них вопросы и темы во многом пересекаются и охватывают лишь комплекс общих проблем высшего церковного управления. Это позволяет выстроить общую перспективу развития митрополичьей власти на Руси XIII–XIV вв., но не разрешает затруднения по частным вопросам властных полномочий митрополитов, принципов управления русской церковью, церковной экономики, организации монашества и мирского духовенства, епархиального управления.

Вторая группа представлена монографиями. Спектр затрагиваемых в них тем разнообразен и охватывает проблемы устройства и политико-правового регулирования жизни монгольской империи и Золотой Орды[72], вопросы русско-ордынских связей[73], многочисленные аспекты истории противостояния монголам Галицко-Волынского княжества[74], некоторые стороны церковно-ордынских отношений[75]. Не менее интересны работы посвященные персоналиям (личности Александра Ярославовича Невского и правителей Золотой Орды), а также отдельным моментам развития церковной организации изучаемого периода и предшествующего ему времени[76].

Также значителен пласт работ по истории становления и развития Золотой Орды, ее наследия как в военно-политическом, так и административно-правовом отношении[77].

Третья группа историографических источников, наиболее многочисленная, представлена статьями, опубликованными в сборниках, в журналах, и в материалах конференций. Представленные в них темы практически полностью повторяют комплекс проблем, рассматриваемых в монографиях и диссертациях. Общей закономерностью можно считать то, что наибольшее внимание к аспектам церковной истории проявляют светские лица, в то время как для самих церковных научных и образовательных корпораций темы русского средневековья и ордынских связей не представляют интереса. Наличие традиционных для церковной историографии штампов, присутствует в работах В.И. Петрушко, А.А. Трапезникова и наиболее наглядно подтверждает существующее положение дел[78].

Что касается различных сборников и специализированных журналов, то особо стоит выделить журналы «Золотоордынское обозрение»[79], нумизматический ежегодник[80] и периодические сборники материалов конференций, посвященных вопросам изучения Золотой Орды и русско-ордынских связей («Золотоордынская цивилизация»)[81]. Не меньший интерес к ордынскому периоду истории Руси присутствует в публикациях санкт-петербургского журнала «Rossica Antiqua»[82]. Общей особенностью этих изданий можно считать не только спектр рассматриваемых ими проблем, но и высокое качество исследований. Однако вопросы современной историографии по золотоордынской проблематике и русско-ордынским отношениям заслуживают отдельного диссертационного исследования, что выходит за рамки научных интересов данной работы.

Сравнительно небольшой, но не менее интересный пласт работ представляет зарубежная исследовательская литература. Принимая во внимание, что украинские и иные научные школы на постсоветском пространстве тесно связаны с российской наукой, их традиции близки и еще во многом едины, наибольший интерес вызывают англоязычные исследования. Исключая уже упомянутые ранее постсоветские работы, зарубежные работы охватывают ряд важнейших проблем изучаемого периода. Имея близкие с российской наукой позиции, но формируясь в более открытом для дискуссии обществе исследования американских, британских, восточноевропейских и японских[83] авторов отличаются большей свободой своих оценок и мнений.

При том, что работы зарубежных авторов охватывают широкий круг проблем по истории Золотой Орды, Руси и христианских институтов XIII–XIV вв. Наибольшее внимание ученых обращено на те стороны, которые связаны с историей Европы и нередко, как это в случае В. Чрзановски[84] сосредоточены на истории своих национальных государств. Более того, детально исследована деятельность католических миссий[85] и вопросы дипломатических отношений монголов с Польшей, Литвой и Германией[86]. Не менее внимательно проанализированы венгерским исследователем И. Вашари влияния «татар» на культурные и политические процессы Руси, европейских и тюркских государств[87]. Не меньше информативны и содержательны труды английского ученого Д. Островски, попытавшегося выявить взаимные влияния Москвы и Золотой Орды[88]. Вместе с этим зарубежными авторами рассмотрены вопросы политического управления и военной организации Золотой Орды[89], а также вопросы культурного наследия золотоордынской культуры[90].

Таким образом, значительная часть проблем исследования истории Орды и церковных институтов XIII–XIV вв. может считаться разрешенной. В значительной мере, реконструирована система высшего управления Золотой Орды, уточнены многие стороны церковно-ордынских отношений, изучена деятельность церковных институтов этого периода.

Между тем, вопросы деятельности митрополитов в контексте русско и церковно-ордынских связей к сожалению не получили полного разрешения. Тем не менее, результаты научной деятельности исследователей таковы что, позволяют разрешить вопросы митрополичьего управления и места киевских первосвятителей в русско-ордынских связях первых десятилетий монгольского господства на Руси.