Киевские митрополиты между Русью и Ордой (вторая половина XIII в.)

Заключение

Развитие восточной христианской церкви во многом основывалось на отношениях, выстраивавшихся между церковными иерархами и всевозможными политическими структурами. Как правило, главным выразителем церковной позиции в подобных связях и контактах выступал глава местной церковной организации, каковыми в условиях Византии были патриархи, а на Руси — местные киевские митрополиты. Высокое положение предстоятелей поместных церквей и их епископата объяснялось как политическими традициями, так и особенностями мировосприятия современников, отводивших архиереям высокое почетное место в социальной иерархии общества. История древнерусской церкви вполне наглядно иллюстрирует описанное обстоятельство. Высшая духовная иерархия вполне успешно умела находить общий язык, как с представителями местных элит, так и с завоевателями, как это хорошо показал опыт русско-ордынских отношений.

Уже на начальном этапе своего существования в древнерусском государстве церковь заняла специфическое положение. Священная иерархия оказалась включенной в активные внешне- и внутриполитические процессы восточнославянского общества, его знати и правящего княжеского рода. Это участие обнаруживало себя в целом ряде форм: миссионерские и архипастырские поездки, миротворчество, церковные суды, наложение или снятие интердиктов, рукоположение епископов или отказ от совершения хиротоний, монашеские постриги, написание посланий и поучений.

Одной из причин дипломатической активности русских первосвятителей было то обстоятельство, что продолжительное время киевская митрополия возглавлялась византийцами, чей высокий статус и чья чужеродность позволяла рассматривать митрополитов в качестве лиц, способных выступать незаинтересованными посредниками в процессе переговоров или преодоления нарастающего противостояния. Такому положению способствовали и иные обстоятельства. Митрополиты в соответствии с практикой своего времени, вероятнее всего были легатами Византии, т. е. по сути, послами византийского патриарха и императора. Уже, исходя из своего статуса, они выполняли определенные посреднические функции.

К тому же епископат имел возможность влиять на брачную политику князей, формировать стереотипы должного поведения, а также через учреждение (или отказ в таковом) архиерейских кафедр способствовать, или наоборот препятствовать повышению статуса тех или иных древнерусских земель в административно-политической иерархии княжеских столов. В итоге, даже при том, что положение духовенства на Руси продолжительный период оставалось невысоким, подобное совмещение митрополитами византийского и местного дипломатического опыта еще более повышало значение русских первосвятителей в политической структуре древнерусского государства домонгольского периода.

Актуальность в посреднической деятельности архиереев возрастала по мере развития древнерусского государства и роста семьи правящего дома. Происходившие перемены приводили к закономерной децентрализации великокняжеской власти и усложнению правил отношений между представителями различных ветвей княжеского рода. Возникавшее противоборство и соперничество должно было преодолеваться уже не только силовыми, но и иными путями.

Видоизменялись и отношения внутри иных, некняжеских элит. Рост самосознания городской знати, оспаривавшей прежнее положение князей, также усложняло ситуацию. Все это повышало роль церковного участия в назревавших и случавшихся конфликтах. В виду новых приоритетов церковь осуществляла свое воздействие через попытки регулирования браков, написание посланий и поучений, призванных снять остроту межличностных отношений в кругу верхушки древнерусского общества, активизацию поездок, рукоположение епископов и священников, либо отказ от хиротоний. Важным средством регулирования общественных связей стали усилия по созданию адаптированных к русским реалиям канонических норм, выразившихся в Вопрошаниях и канонических ответах. Важным рычагом влияния на власть стали действия, способствовавшие формированию ритуалов власти, призванных не только демонстрировать административно-правовые и политические возможности князя, но и его христианские качества, а также смыслы и символические образы, усваивавшиеся власти.

Однако трижды, во второй половине XI в., а также в середине и во второй половине XII в., по мере возрастания социально-политического веса митрополита и статуса епископата в целом, высшая иерархия столкнулась с более сложными проблемами. Сближение церкви и местных властей грозило децентрализацией власти киевских митрополитов. Возник своего рода конфликт интересов в структуре самой священной иерархии. Во-первых, результатом возникших проблем стали временное появление в 70-х — 80-х годах XI столетия митрополий в Чернигове и в Переяславле, статус которых является предметом научной дискуссии последних лет. Во-вторых, не менее показательны споры внутри епископата относительно личности митрополита-русина Климента-Смолятича. Но наиболее наглядно и остро проблема обозначилась вокруг попытки Андрея Боголюбского создать собственную владимирскую митрополию с княжеским любимцем Феодором во главе.

Необходимо отметить, что к 30-м годам XIII в. церковная организация справилась не только с внутренними конфликтами, но и обладала внутренней целостностью, способной учитывать сложные влияния, оказывавшиеся на церковную иерархию со стороны различных донаторов. Можно с уверенностью констатировать, что к середине XIII в. церковь, в лице ее первоиерархов, существенно интегрировались в политическую структуру древнерусской действительности, нарастив по мере своего развития эффективный комплекс инструментов воздействия на близкие к ней политические и властные силы.

Монгольское вторжение на Русь имело катастрофические последствия для княжеской власти и значительной части населения. В значительной мере испытания постигли и церковные институты, в том числе институт киевских митрополитов. В то время как часть иерархов, в большей или в меньшей мере, разделили судьбу своей паствы (гибель епископа Митрофана и плен епископа Порфирия), другие, вероятно, предпочли под разными благовидными предлогами или без таковых покинуть свои кафедры и тем спасти свою жизнь (митрополит Иосиф, епископ Кирилл). Тем не менее, с момента монгольского вторжения и закрепления власти ханов на Руси, церковь в лице ее первосвятителя сумела занять специфическое положение в русско-ордынских отношениях. Имея значительный опыт установления отношений между русскими князьями и иными политическими силами, иерархи церкви с первых лет русско-монгольской войны сумели найти компромиссную позицию в отношении новых монгольских властей. Этому способствовали законы Яссы, призывавшие правителей степной империи к уважительному отношению к религиям покоренных народов. О достижении взаимного понимания между церковной иерархией Руси и монголами можно судить по ряду сюжетов. Наиболее яркий из них — пленение и освобождение черниговского епископа Порфирия из плена при не вполне выясненных обстоятельствах.

Цели церковно-ордынских взаимоотношений в период до 1251 года во многом определялись сложным положением древнерусских элит, вызванным разорением значительной части городов и княжеских семей. Обеднение ктиторов привело к тому, что до второй половины XIV в. прекратилось каменное строительство. Неспособность защитить и содержать имущество толкало епископат, а позднее и митрополита, к поискам новых источников дохода, способных заменить утраченные поступления со стороны прежних донаторов в лице представителей княжеского рода и боярства. Наибольшей трудностью для церковной иерархии стало исчезновение митрополита Иосифа.

В самом епископате, тесно связанном с местными политическим элитами, вновь обнаружились непростые отношения. К тому же, лишенные над собой полного митрополичьего контроля, прежде поддерживавшегося великокняжеской властью, епископы пробовали выстраивать собственные связи с Ордой, без учета мнения киевской кафедры. На это указывает история ростовской епископии и не менее настойчивые поиски южнорусских епископов по установлению канонических отношений с Римским папским престолом.

Сообщения летописных и канонических источников позволяют заключить, что церковь сумела достаточно быстро восстановить свои прежние статусные позиции. Можно утверждать, что с самого начала становления церковно-ордынских отношений степень влияния Орды на состояние киевской митрополичьей кафедры было существенным. Как уже было отмечено, этому во многом способствовали нормы Яссы. Об остроте внутрицерковных и внутриполитических противоречий на Руси можно судить по обстоятельствам поиска кандидатуры и избрания нового митрополита. Очевидно, что Византия самоустранилась от решения этого вопроса.

В итоге, на процесс выбора русского первосвятителя попробовали влиять различные, главным образом, южнорусские княжеские ветви (черниговская и галицко-волынская). Более того, какую-то самостоятельность в этом деле могли себе позволить проявить некоторые южнорусские епископы. Но их вероятный претендент, как и их действия, не были признаны Даниилом Романовичем. Неудачной оказалась судьба «Русского архиепископа» Петра Акеровича, посланного Михаилом Черниговским на Лионский собор. Окончательное решение в вопросе выбора Киевского первоиераха оказалось в руках Даниила Галицкого. Вероятнее всего, в Никее в русские митрополиты был поставлен печатник Галицкого князя.

С прибытием нового митрополита, Кирилла II, появилась возможность получения в Орде защитной грамоты, призванной обезопасить положение русской церковной организации. Наиболее ранний из сохранившихся ханских ярлыков церкви датируется 1267 г.

Он связан с именем Менгу-Тимура и дарован Кириллу II. Преамбула этого документа упоминает о более ранних дарениях. Полученный ярлык выводил митрополита и епископат из-под княжеской зависимости, давая иерархам определенную политическую свободу и широкие права, ставя княжеский род и церковь на один уровень. Ответным решением церкви стало учреждение Сарайской епископии, выполнявшей посольские функции в интересах Никеи.

Но как бы то ни было, положение митрополитов на протяжении второй половины XIII — начала XIV вв. оставалось неоднозначным как на северо-востоке Руси, так и в южнорусских землях. В новых условиях предельной свободы от княжеской власти главным инструментом поддержания церковного единства стали многочисленные поездки Кирилла II. Однако это не гарантировало безусловной лояльности со стороны высшего духовенства. Например, с поставленным в Новгороде архиепископом Далматом у Кирилла II складывались весьма непростые отношения, следствием которых стал Владимирский собор 1274 года. Обстоятельства его созыва ясно указывали — полного единства в церковных институтах нет. Но при этом митрополиту удалось обеспечить признание авторитета киевского первосвятителя, как главного гаранта существования церкви, ее целостности и безопасности епископских благ в новых политических условиях. Для осуществления своей власти митрополит сумел заручиться поддержкой со стороны ордынской администрация. И, судя по всему, Владимир, центр пребывания великого баскака, стало одним из самых удобных мест для реализации митрополичьей власти.

В складывавшихся русско-ордынских отношениях выбранная митрополитом Кириллом позиция и контролируемая высшим духовенством риторика различных текстов позволяла находить общее интересы, как с древнерусскими элитами, так и с Ордой.

Сформировавшаяся в эти годы концепция «казней Божиих» хоть и отражала эсхатологические настроения эпохи, но и с успехом разрешала сложную задачу определения места церкви в условиях вхождения русских земель в состав монгольского государства. Отказ от призывов к сопротивлению монголам нашел свое выражение и в уклонении от героизации всех тех, кто выступил против захватчиков. Ореол мученичества Митрофана, Михаила Черниговского, и иных — результат более поздних эпох и плод той части церкви, которая была связана с княжескими родами и монастырской письменной традицией, а не с епископскими кафедрами. Однако поведение церкви в первые десятилетия монгольского господства и выбранная митрополитом Кириллом линия поведения, судя по сообщениям источников не нашла сочувствия у современников. Слово о погибели Земли Русской и практически не замечает даже факт существования церковной иерархии. Аналогичными видятся и иные ранние по происхождению летописные сюжеты, в которых, так или иначе, осмысливается вторжение. И все же, по смерти митрополита Кирилла II, церковная организация, в целом, представляла собой окрепший институт с существенными автономными источниками доходов, а также широкими правовыми возможностями неприкосновенности. Именно в эти годы были заложены те условия, благодаря которым к концу ордынской зависимости русская церковь приобрела статус крупнейшего и богатейшего феодального института на Руси.

Учитывая все вышеобозначенное, можно заключить, что к концу XIII века, церковная организация представляла собой вполне сформировавшийся институт, интегрированный в систему древнерусских и золотоордынских социально-политических отношений. Византийское происхождение митрополитов и набор канонических инструментов, наличествовавший у русских первосвятителей, позволяли им активно участвовать в международных и межкняжеских отношениях Руси и Орды. В условиях русско-монгольской войны, противостояния древнерусских князей, самовольности галичского епископата, а также канонической неопределенности правопреемников распавшейся Византии институт Киевских митрополитов оказывался в весьма неоднозначной и сложной ситуации. Произошедшее после установления ордынского господства на Руси обеднение ктиторов и ослабление великокняжеской власти, как позволило, так и вынудило древнерусских первоиерархов действовать в собственных интересах. Для преодоления возникшего митрополичьего кризиса власти, появилась необходимость в использовании неординарных форм управления церковью. Ими стали митрополичьи объезды лояльных епископских кафедр и княжеских столов. Наконец, в 1274 г. по воле митрополита был проведен большой Собор во Владимире и вскоре введен единый Номоканон унифицировавший деятельность церкви и монашества. Помимо этого, сформировались и получили каноническое закрепление новые источники содержания митрополита и епископских кафедр. Ими стали разнообразные и очень обременительные поборы с духовенства. Изменение политической ситуации на Руси поставило митрополичью кафедру перед необходимостью ее признания Ордой. Это привело к установлению между русским первосвятителем и Сараем определенных отношений. Итогом такой политики стало получение церковью существенных экономических и административно-правовых иммунитетов, расширивших права митрополита и епископата. Ханские ярлыки церкви фактически выводили высшую церковную иерархию из-под контроля великокняжеской власти. Впервые церковь стала равноправным участником политических процессов на Руси. По-сути сформировалась новая церковная доктрина в отношении, как новых ордынских властителей, так и старых древнерусских князей. Вступая в прямое сотрудничество с ордынской администрацией, высшая церковная иерархия открытием своей кафедры в Сарае способствовала росту политического влияния Орды и тем самым внесла свой вклад в усиление ордынского господства. Вместе с тем, ни о каком миссионерстве сарайского духовенства, которое могло бы способствовать становлению иного расклада сил, говорить не приходится. Нежелание воздействовать на ордынскую зависимость в эти годы выразились в выработке концепции «казней Божиих», которая фактически осуждала любое сопротивление Орде.

К концу XIII в. положение киевской первосвятительской кафедры усиливается, расширяются права епископов в отношении подчиненного им духовенства. Интересы митрополии все более связываются с Владимиром, а затем и с Москвой, древнерусскими центрами более спокойными с политической точки зрения, имевших тесные связи с Сараем и служивших местом пребывания представителей Орды.

Сложившаяся ситация вокруг института киевских митрополитов позволила первоиерархам и самой древнерусской церкви стать мобильной, вольной в своих действиях и независимой в своем финансовом положении, силой, занявшей очень выгодное положение, между Русью и Ордой.