Китай. Искусство есть палочками

Глава 15 Дорогой паломников

Парень, который сидел рядом со мной в самолете, зарылся лицом в бумажный пакет. Его безудержно рвало. Я летела через весь Китай, с восточного побережья на дикий запад. Конечный пункт — город Чжундянь на севере провинции Юннань, неподалеку от границы с Тибетским автономным районом, правда, по дороге следовало пересесть на другой самолет в Куньмине. Ну а поскольку самолет из Шанхая прилетал поздно вечером, а стыковочный рейс был только утром, то мне предстояло провести ночь в Куньмине.

Я заселилась в отель, который заранее забронировала, зашла в номер и изучила набор гигиенических изделий, которые предлагались моему вниманию. На бутылочках красовались грозные надписи «Только для мужчин» и «Только для женщин». Надпись на той, что предназначалась сильному полу, гласила: «Продукт разработан для обработки мужских гениталий». Интересно, а что произойдет, если женщина случайно обработает свои гениталии этой штукой? Каков будет результат? Сыпь? Волдыри? Специфический запах?

Я решила не экспериментировать и лучше пойти куда-нибудь поесть. Темнело, и уходить слишком далеко от отеля не хотелось, поэтому я зашла в первый попавшийся ресторан, показавшийся мне более или менее чистым и популярным среди других посетителей. Меню на английском снова не было, но я уже привыкла.

— Пойдемте со мной, — велела я официантке, вставая со стула.

Девушка смешалась, а я начала тур по ресторану, заглядывая в чужие тарелки. Слава богу, посетителей это не обидело. Напротив, китайцам эта игра явно нравилась, и они с удовольствием включались, выкрикивая свои рекомендации зычными голосами, как торговцы, расхваливающие товар. Проблема в том, что я понятия не имела, что они мне говорят. Может быть, тыкая в тарелки, орут что-то типа: «Виверра сегодня просто супер! Объедение! А вот рыбу не бери, ее только что вытащили из Янцзы, у нее две головы и три хвоста!»

Я проявила осторожность.

— Вот это, — сказала я, показав на большую тарелку овощей.

— А не хотите ли еще… — Тут официантка разразилась тирадой на китайском: похоже, когда она разобралась, что к чему, новый способ работы с клиентами ей понравился.

Я пошла ва-банк и решительно кивнула:

— Давайте, — хотя не имела представления, что мне предлагали.

В итоге официантка принесла мне железную доску, на которой аппетитно шкварчали куски говядины вперемешку с перцем и луком, большую тарелку овощей, чашку риса и бутылку пива. И все это за двадцать юаней. Я вернулась в отель сытая и невероятно довольная собой. Похоже, я навострилась выживать в ресторанах.

Чжундянь — город со множеством имен. Помимо китайского названия в ходу еще тибетский вариант Гьелтанг, местный аэропорт почему-то называется Дицин, а туристы обычно именуют этот район Шангри-Ла.

В шанхайском магазине иностранной литературы я купила себе книгу Джеймса Хилтона «Утерянный горизонт» (James Hilton «Lost Horizon») и начала читать в самолете. Именно из этой книги к нам пришло название Шангри-Ла: так Хилтон назвал ламаистский монастырь в горах Тибета, куда попали его герои после того, как пережили крушение самолета. Этих людей привезли сюда против их воли, но монастырь оказался страной грез, райским уголком, скрытым от бушующего мира. Здесь замедлялся процесс старения, и ламы жили сотни лет, вдыхая полной грудью свежий воздух, среди зеленых лугов и снежных шапок, венчающих горные вершины.

Когда вышла книга Хилтона, разгорелся жаркий спор о том, где же находится загадочная земля, вдохновившая писателя. Сам Хилтон сроду не предпринимал никаких путешествий, разве что в опасные закоулки читального зала Британской библиотеки, но якобы на него повлияли журнальные статьи о ботанике Джозефе Роке, много лет прожившем на западе Китая. Так или иначе, откуда бы Хилтон ни почерпнул свою идею, дело кончилось тем, что в 2002 году китайское правительство заявило, что загадка решена, и переименовало округ Чжундянь, присвоив ему новое название — Шангри-Ла.

Учитывая, что в последние недели я посещала сплошь серые и грязные города, мечтая о рае на земле, из самолета в аэропорту Дицин я вышла полная самых радужных предчувствий. Над головой сияло ярко-голубое небо. Вдали виднелись горы. Вдохнув чистый прохладный воздух, я окончательно успокоилась, поняв, что приехала, наконец, в Утопию.

Гай уже ждал меня в зале прибытия. Он прилетел вчера из Пекина и встретился с нашими проводниками, так что из аэропорта мы отправлялись в путешествие на запад.

Мы собирались проехаться по внутренней коре (малому кругу), так называют здесь ритуальный обход святых мест. Настоящие паломники путешествуют несколько дней и завершают полный круг вокруг святой горы, мы же собирались преодолеть большую часть пути на микроавтобусе. Из Чжундяня нам предстояло целый день ехать до приграничного города Дэцинь, где мы остановимся на ночлег, потом пешком отправимся в горы и там разобьем лагерь, затем дорога обратно до Дэциня и еще день пути до Чжундяня. На самом деле в сам Тибетский автономный район мы не попадали, только в приграничную территорию, но оставались при этом в провинции Юннань. Наши проводники сказали, что так будет лучше. В Тибете действуют строгие ограничения. Иностранцам запрещено разговаривать с местными жителями, а турфирмы должны придерживаться заранее оговоренных маршрутов. А по эту сторону границы мы вольны перемещаться, как нам угодно.

Командовал нашей группой Еси. Этот молодой парень в шляпе наподобие ковбойской, с длинными черными волосами и бородкой клинышком казался воплощением тибетца двадцать первого века. Он прекрасно смотрелся бы на Диком Западе. Мне казалось, что именно такие ребята рассекали галопом, направляясь на золотые рудники в Калифорнии. Хотя у него не было ни пистолетов в кобуре, ни лошади. Только шляпа.

Еси являлся совладельцем туристической компании «Караван», организующей поездки по Тибету с целью воссоздать подлинно тибетский дух приключений, будь то перемещение с караваном мулов или путешествие по маршруту буддийских паломников.

Еси был потомственным путешественником. Его дедушка, погонщик мулов, по пять-шесть месяцев пропадал вдали от дома, сопровождая караваны, перевозившие чай и текстиль, из индийского Дарджилинга в Тибет, а позднее основал крупную торговую компанию с филиалами в Лхасе, Куньмине и Дарджилинге.

Сам Еси рос в Индии. Его родители эмигрировали в 1950-е, после оккупации Китаем Тибета, поэтому он говорил по-английски с мягким индийским акцентом. Еси отучился в университете в Штатах, работал продавцом на Манхэттене, служил в банке в Швейцарии, а потом вернулся в родной Тибет и основал там собственную компанию.

Еси привел с собой проводника Тхубтена, который раньше был буддийским монахом. Это сообщение немало повеселило остальных членов группы. Тхубтен определенно сбился с пути истинного: только вчера он навернулся с мотоцикла. Теперь у него огромная шишка на лбу, а из-под повязки все еще сочится кровь. Кроме того, с нами ехал повар по имени Адро, Нуми — водитель, в чьи обязанности входило также отмывать чашки от жирного чая с маслом, и человек просто энциклопедических знаний — библиотекарь А-пин. А-пин принадлежал к национальному меньшинству бай, одному из народов, населявших южные регионы Китая. Он делился своей мудростью с Гаем на китайском. Оказалось, что А-пину даже с представителями своего народа приходится общаться на китайском, а не на диалекте бай, потому что диалекты даже соседних местностей так сильно отличаются, что жители двух близко расположенных деревенек не могут друг дружку понять. В результате китайский является единственным средством общения, если А-пину приспичит поговорить с родственниками, живущими в пятидесяти километрах.

Мы ехали через город. Прямо по шоссе цокали копытами лохматые черные яки, а свиньи бежали вдоль проезжей части. Тут же толпились бесчисленные ослики с грузами. Этот мир кардинально отличался от восточного побережья Китая. Серость последних недель рассеялась. Небо здесь блестело яркой синевой, воздух был свежим и чистым. Фасады крошечных лавок оживляли ярко-красные, розовые и голубые флажки; даже хибарки, казалось, украсили: на стенах были нарисованы облака, а среди них розоватые цветы лотоса, зеленые листья, оранжевые и желтые фрукты.

Правда, одна черта роднила эти места с остальным Китаем — страсть к строительству дорог. Мы двигались по идеально гладкому шоссе. Мы сделали круг, чтобы заехать в деревушку, жители которой зарабатывали на жизнь продажей посуды из дерева. Микроавтобус припарковался, и мы перешли через шаткий висячий мост. Внизу бурлила ледяная вода, а по берегам росли фруктовые деревья, на кустах распустились огромные цветы.

На другом берегу жались друг к дружке около десятка белых домишек с плоскими крышами, которые одной стороной выходили на грунтовую колею, по которой брели люди, яки и свиньи. На первом этаже имелась дверь, но не было окон, поскольку его отвели для скотины. Жилые помещения располагались на втором этаже. Их украшали ряды резных расписных окошек. Самый верхний этаж занимал только половину ширины здания. На крышах некоторых домов виднелись спутниковые тарелки, принимавшие новости из далеких краев.

Нас пригласили в один из домов. Мы уселись за красные лакированные столики и полакомились фруктами — помело и горьковатыми апельсинами, что росли в садах вдоль речушки, а также грецкими орехами, которые нам поднесли на красном с золотом подносе. В углу комнаты были свалены в кучу деревянные круглые чашки с куполообразными крышками. В такой посуде тибетцы обычно хранят цампу, традиционное тибетское блюдо из ячменя. Я решила, что из уважения к хозяевам куплю что-нибудь из посуды: выбрала блюдо, расписанное золотой краской, и спросила, сколько оно стоит. Однако хозяева так обрадовались, что их работа пришлась мне по душе, что отдали блюдо просто так, в качестве подарка.

Мы снова сели в микроавтобус и продолжили свой путь вверх. Еси то и дело показывал на старые разбитые дороги на краю пропасти, по которым в свое время водил караваны его дедушка. Около шести вечера мы добрались до Дэциня. Это был приграничный городок, последняя остановка перед въездом в Тибетский автономный район. Здесь тоже лохматые яки брели по улицам, принюхиваясь к кучам мусора. То и дело нам попадались группы паломников, которые стекались со всей страны в это время года, чтобы после уборки урожая завершить кору.

Мальчик лет четырнадцати остановился и уставился на нас. Его раскосые глазки заблестели от удивления, а пухлые губки слегка приоткрылись. Он вопросительно наклонил голову, замотанную желтым шерстяным шарфом. В маленьких мочках поблескивали голубые сережки.

Около лавки, торгующей фетровыми шляпами и теплыми шерстяными накидками, столпились женщины; при виде меня они захихикали. Их прически украшали длинные ленточки красного, зеленого и желтого цвета, а на шеях висели нитки разноцветных бус и золотые цепочки с кусочками бирюзы. На фоне смуглой обветренной кожи сияли белоснежные улыбки. У тибеток были длинные приплюснутые носы, а щеки алели так, будто в них втерли пригоршню спелых ягод.

Одна девушка была без головного убора. Ее черные всклокоченные волосы стояли под необычными углами, как взъерошенная шкура яка. Под грубой серой безрукавкой ярким пятном алела короткая кофта, а на ногах я увидела все те же вездесущие армейские тапочки зеленого цвета.

У обочины припарковались несколько открытых грузовиков, в кузовах которых сидели в общей сложности человек сто битком, словно сельди в бочке. На пыльной кабине ближайшего грузовика красовалась буддийская свастика.

— Не слишком удобный способ путешествовать, — сказала я Еси, глядя на паломников.

— Ну, в автомобиле им понравилось бы еще меньше, — ответил он, — с непривычки там многих укачивает.

Мы около часа гуляли вдоль лавочек, торгующих атрибутами жизни кочевых народов: национальными костюмами, седлами, жестяными котелками и кастрюльками, Чтобы выглядеть так же круто, как Еси, мы с Гаем купили себе по ковбойской шляпе, а я не сдержалась и приобрела вдобавок ярко-голубую шерстяную накидку, доходившую мне до пят и украшенную золотой, розовой и желтой вышивкой и мехом. Продавец был крошечный и ужасно жеманный. Он передвигался по своим владениям, мелко семеня и изящно покачивая маленькой упругой попой, словно лоснящийся черный кот, но при этом он пищал как мышонок, отказываясь снизить цену. Просто удивительно, как этот женоподобный персонаж, более женственный, чем все покупательницы вместе взятые, выжил в этом суровом краю.

Мы пообедали в одном из ресторанов на главной улице, где ели мясо яка с рисом и овощами. Потом мы с Гаем пошли в местный бар, где продавали ужасно дешевое пиво. А снаружи вездесущие паломники прижимались носами к стеклу, которое запотевало от их дыхания. Сбившись в кучку, более робкие прятались за спинами более смелых, с удивлением разглядывая чужаков, которые затесались среди них. Это были крестьяне из глухих деревенек, возможно, впервые в жизни видевшие иностранца живьем. Они не улыбались и не пытались заговорить, просто смотрели, не мигая, и их глаза светились через стекло, словно ряды крошечных лампочек.

Пиво в первой бутылке оказалось на вкус таким отвратительным, что мы решили его не допивать. Поскольку бутылка стоила всего пять юаней, то мы сдвинули стаканы с остатками тошнотворного пойла на край стола и заказали другой сорт. Вскоре в дверях показался какой-то паломник, отбившийся от товарищей. Его смелость явно подпитывало кое-что покрепче, чем чай с маслом. Храбрец нетвердой походкой направился к нашему столику, его узкие глаза раскраснелись и окосели еще больше от выпитого. Ткнув пальцем в стаканы с недопитым пивом, он сказал что-то непонятное, но общий смысл был ясен: можно ли забрать пиво. Мы кивнули. В ту же секунду паломник схватил один из стаканов, почти полный, и, рывком запрокинув голову, как йог, приветствующий солнце, влил янтарную жидкость в горло и заглотил в один присест, потом моргнул, громко рыгнул и вытер рот рукавом. Барменша этому не слишком обрадовалась. Мы привлекали слишком много внимания, потому она попросила нас уйти.

Паломники спали прямо на земле, сгрудившись вокруг костров, разведенных на обочине. Мы же пока шиковали и провели ночь в лучшем отеле города, где смогли отлично выспаться, принять горячий душ и собраться с силами — дорога предстояла дальняя.

Нашей первой остановкой стал монастырь на холме: там следовало воскурить благовония перед тем, как отправиться в наше паломничество по собственному сокращенному маршруту. На подступах к монастырю стояли ряды чортенов, так в Тибете называют ритуальные ступы. В утренней дымке их белые основания в виде куба, символизирующие землю, и белый купол, символизирующий небо и путь к просветлению, ярко выделялись на фоне темных гор.

Мы вышли из автобуса, ежась от холода, купили веток можжевельника, а потом немного согрелись, пока засовывали можжевельник в печи, из которых тут же повалил дым, окутывающий нас сильным ароматом костра и хвои.

Еси выдал каждому из нас по пучку розовых ароматических палочек. Мы держали их концы в пламени, пока палочки не начинали тлеть, а затем засовывали их в теплый мягкий пепел, на верхушке мерцал оранжевый огонек, и поднимался к небесам спиралью дым.

Из печей тоже вырывался клубами дым, который впитывался сотнями разноцветных молитвенных флажков; ими украшали колонны пагоды, а также вешали всюду, где дует ветер — между ветвей деревьев и просто на бамбуковых шестах, чтобы гармонизировать пространство. Вдали виднелись снежные шапки гор, куда мы направлялись.

Солнце медленно поднималось из-за горизонта. Это было незабываемое зрелище. Небо сначала порозовело, затем стало фиолетовым, а потом и ярко-голубым. Солнечные лучи коснулись запорошенных снегом вершин, и снег засиял, как бриллианты.

После подношений богам мы спрятались от холода в одном из низеньких домишек рядом с дорогой, где позавтракали домашними лепешками, яйцами, цампой и выпили по чашке чая с маслом, чтобы подкрепиться перед тяжелым днем.

— Я уже пробовал этот чай, — сообщил Гай, когда Нуми наполнил чашку мутной желтоватой жидкостью, напоминавшей разбавленный водой чуть подкисший соус бешамель. Судя по тону, Гая не слишком-то радовала новая встреча с тибетским напитком.

Еси засмеялся.

— А ты думай, что это суп.

Оказалось, что когда перед тобой чашка варева, от которого желудки иностранцев нехорошо сжимаются — подсоленного черного чая, смешанного с маслом из молока самки яка, такой способ срабатывает.

Как чай эта смесь вызывала отвращение, а если относиться к содержимому чашки как к жидкому сырному супу, то можно, по крайней мере, проглотить его без рвотных позывов, а если перемешать с цампой, то и вовсе получалось нечто, отдаленно напоминающее овсянку.

Снаружи паломники, кутаясь в грубые шерстяные накидки, сидели на корточках прямо на земле и грели руки об эмалированные кружки с таким же чаем, который разливали из почерневшего от копоти жестяного котелка.

— Чай и цампа — все, чем они питаются, — объяснил Еси. — Они берут с собой по пачке чая и по контейнеру с цампой, а по дороге покупают масло по мере необходимости.

Скудное и однообразное питание, ничего не скажешь. Я порадовалась, что мы с Гаем путешествуем с комфортом и можем добавить в наш рацион мясо яка и рис.

Еще два часа мы ехали по горному серпантину. Кое-где дорога, как и положено, обваливалась в пропасть, и незадачливый путешественник при неблагоприятном стечении обстоятельств вполне мог отправиться следом. В других местах сверху периодически скатывались валуны. Тяжелые грузовики с паломниками аккуратно ехали по центру дороги, стараясь не заглохнуть со своей ношей на полпути. Я закрыла глаза в надежде заснуть.

— Хочешь поехать на муле? — спросил меня Еси, когда мы добрались до начала того отрезка, который предстояло преодолеть без микроавтобуса.

— Конечно, — ответила я.

Идея привела меня в восторг. На таком транспортном средстве мне еще не доводилось перемещаться. Моего «боевого коня» экипировали, накинув ему на спину старый красно-белый коврик. Как и большинство существ, обитающих в Китае, мул мог похвастаться крупными размерами. Когда в начале 1940-х Эрнест Хемингуэй посетил Китай, он, в какой-то момент решив, что его лошадь слишком мелкая, а потому бесполезна, взвалил ее на плечи и понес. У моего мула был белый бархатный нос, добрые глаза, и вез он меня молча. Похоже, о проступке Хемингуэя в Китае до сих пор помнят и подвергают всех белых мужчин остракизму, поскольку Гаю не предложили ехать на муле, и он поднимался в гору на своих двоих. К счастью, наш багаж ехал отдельно от нас, так что не пришлось тащить тяжелый рюкзак. Нуми, Адро и А-пин отправились вперед с маленьким караваном, чтобы подготовить лагерь для ночевки.

В первый день мы шли пять или шесть часов. После ланча (яйца вкрутую, лепешки и вяленое мясо яка) я решила дать бедняжке-мулу отдохнуть и остаток пути проделала пешком. Сначала верхом ехать было весело, но постепенно похолодало, а мы двигались в тени леса. В конечном счете, наш вояж задумывался как паломничество, и вряд ли удастся снискать благосклонность высших сил, если за меня всю работу проделает несчастное животное.

Вскоре после ланча мы добрались до перевала и дальше пошли вниз. Здесь деревья были увешаны молитвенными флажками так густо, что они выглядели как плотный разноцветный навес, через который, насыщая краски, пробивались солнечные лучи.

Мы тоже привязали флажки к дереву, оставив следы собственного пребывания в этом значимом с религиозной точки зрения месте.

Тогда по восточному календарю был год Овцы. Считалось особенно важным совершить кору именно в год Овцы, поэтому сюда стекались десятки тысяч паломников. Каждые несколько минут мы встречали на своем пути очередную группу, двигавшуюся по склону в том направлении, откуда мы прибыли. Паломники шли гуськом, опирались на тонкие бамбуковые жерди, которые подобрали по пути, и эта вереница напоминала живую изгородь.

Какой-то старик улыбнулся, глядя на нас, и по его смуглому лицу разбежались во все стороны тоненькие лучики морщинок. Передние зубы у него отсутствовали, вместо них зияла чернота, на шее висели деревянные четки, а на голову он надел меховую шапку, похожую на защитную каску. Еще один китаец щеголял, завернувшись в длинную белую овчину, похожую на негатив растаманских дредов, а третий, помоложе, надел желтый свитер с треугольным вырезом поверх строгой рубашки в ромбик с непропорционально длинными концами воротника. Его меховую шляпу украшала бахрома, которая выглядела как длинные нечесаные брови.

Женщины и девушки носили передники всех цветов радуги. У многих за спиной были привязаны младенцы.

— Таши делек, — здоровались паломники по-тибетски.

— Таши делек, — отвечали мы снова и снова.

В разгар дня на небе не осталось ни облачка. Солнечный свет слепил, а воздух был свежим и чистым. Под пронзительно синим куполом неба поблескивали снежные шапки гор, а сочная листва зеленела так, что мы уже не сомневались — вот она, Шангри-Ла.

На ночлег мы остановились неподалеку от деревеньки, на изумрудно-зеленом лугу у подножья гор, укрытых снегами. К нашему приходу палатки уже установили, костер развели, и в котелке весело булькала вода для кофе. Наслаждаясь рубленым мясом яка, жареными бобами, баклажанами, кабачками, брокколи и картофелем, мы искренне посочувствовали настоящим паломникам, для которых день закончится очередной чашкой чая и миской цампы.

Темнело. Мы поставили раскладные стулья вокруг огня и заполировали ужин тибетской ячменной водкой. Адро и Нуми танцевали и горланили песни, восхваляя местную огненную воду, а мы смотрели на небо, на котором сияли нереально красивые звезды.

Вскоре я, разумеется, пожалела, что поддалась на уговоры и попробовала водку. Вообще-то я выпила всего ничего и запила ее огромным количеством воды, но поскольку мы находились высоко, алкоголь понесся по венам со скоростью света. Меня стало мутить, а голову сдавила ужасная боль. Когда мы разошлись спать, я долго лежала без сна в нашей с Гаем палатке в альпинистском спальном мешке с капюшоном. Под воздействием алкоголя и высоты я ощутила приступ клаустрофобии, а вся жидкость в моем организме тем временем хлынула вниз, в мочевой пузырь, который надулся и теперь полностью оправдывал свое название. Ночью температура упала ниже нуля, и меньше всего мне хотелось вылезать на холодную улицу, но дальше терпеть я не могла, поэтому я вырвалась из плена спального мешка и выскочила наружу. Холод внезапно принес облегчение. Опорожнив мочевой пузырь, я снова вернулась в палатку. Через несколько минут из темноты донесся сдавленный голос Гая:

— Ты не спишь?

— Как ты себя чувствуешь? — задала я встречный вопрос.

— Отвратительно.

Мы оба замолчали, упиваясь жалостью к себе, после чего Гай спросил:

— У тебя есть болеутоляющее?

Я покопалась в аптечке. Мы проглотили по таблетке и провалились в глубокий безмятежный сон.

Нас разбудил незнакомый звук — это яки и мулы шли мимо нашей палатки, позвякивая колокольчиками. В лучах восходящего солнца снег на вершинах гор отливал розовым на фоне темного неба, по которому плыли маленькие облачка. Между сладко пахнущим лугом, на котором мы разбили лагерь, и горами вдалеке шла еще одна горная гряда, чуть пониже; туда солнечные лучи пока не попадали, и вершины отбрасывали на снег длинные острые тени. А здесь на деревьях рос густой мох, который обычно называют бородатым, и сейчас он, казалось, светился нежно-зеленым светом.

Адро умудрился прямо на костре испечь на завтрак лепешки, которые мы съели вместе с яйцами, картошкой и местным медом, хрустящим от кусочков льда. Когда завтрак подходил к концу, мы заметили, что через поле бредет какая-то женщина в красной косынке, согнувшись, словно вопросительный знак, под тяжестью вязанки хвороста. Она присела отдохнуть и с удивлением рассматривала меня, без сомнения, недоумевая, кто эти странные люди, с аппетитом поглощающие странную еду.

Еси показал нам горную речушку, которую местные жители использовали, чтобы вращать тяжелые жернова мельницы, где мололи ячмень для цампы, а еще обратил наше внимание на, ни чем не примечательную зеленую коробочку, от которой тянулись провода.

— Это электрогенератор, — пояснил он, — тут в каждой семье такие есть. Течение реки создает достаточную мощность, чтобы осветить дома, у некоторых даже есть телевизор.

Мы прошли через деревню, мимо огромной спящей свиньи, нескольких бодрых псов и бессчетного количества куриц. Стайка маленьких девочек тащила на коромысле блестящее алюминиевое ведро с водой. На одной был темно-синий свитер с олененком. Девочки разулыбались во весь рот при виде нас.

Еси и его помощники хотели было снова усадить меня на мула, видимо, решив, что подъем для меня тяжеловат, но я пожелала прогуляться. Верхом, конечно, очень весело, но сегодня физическая нагрузка не повредит. Мужчины то и дело останавливались, чтобы помочь мне, подавая палки, буквально затаскивая наверх и не позволяя ничего нести. Внезапно во мне взыграло самолюбие, я ощутила острую потребность доказать, что девушки тоже умеют взбираться по склонам. В итоге я опередила Еси и всех остальных. Гай пыхтел, но не сдавался, только изредка жаловался, останавливаясь и переводя дух. Когда мы в очередной раз сделали остановку, чтобы подождать членов нашей группы, я забрала у Гая наш общий рюкзак, что немало шокировало проводников.

— Ты позволишь ей нести рюкзак? — ахнули они.

— Ага, — сердито ответил Гай, — позволю!

По дороге мы зашли в деревеньку, где жила подружка Тхубтена. У нее был свой постоялый двор, и нас усадили в комнатке, которая выходила в центральный дворик, и дали мяса, лепешек и чая с маслом. На этот раз прогорклая жижа показалась почти вкусной. После обеда мы продолжили путь в Дэцинь, завернув в ярко раскрашенный монастырь, где зажгли масляные лампы в надежде, что их свет станет проводником для наших душ в лучшем мире. Горящее масло пахло кислятиной, но свет, исходивший от сотен крошечных светильников, зачаровывал.

Весь следующий день мы ехали от Дэциня до Чжундяня. По дороге мы посетили маленькую школу, которую открыл монах из монастыря, расположенного поблизости. Он решил посвятить свою жизнь образованию бедных крестьянских детей. Многие ученики были сиротами или же детьми из неполных семей, а в здешних суровых условиях отсутствие даже одной пары рук сильно сказывается на качестве жизни. Хотя в Китае начальное образование является обязательным, родители должны платить за него, поэтому в сельской местности, вдали от бдительных чиновников, дети из бедных семей просто не могут себе позволить ходить в школу. Когда монах понял, что многие ребятишки из соседних деревень не умеют ни читать, ни писать, он решил как-то изменить сложившуюся ситуацию. Поначалу уроки проходили в маленькой деревянной хибарке, где вместо доски на стене висел кусок зеленого пластика, но, на счастье, пару лет назад сюда заезжала представительница Всемирного фонда дикой природы. Ее так тронуло увиденное, что она собрала средства, на которые возвели двухэтажное кирпичное здание со спальнями и классами. Сейчас там обучались сорок восемь учеников. Расходы на содержание школы составляли около семи-восьми тысяч фунтов в пересчете на юани, то есть на каждого ребенка уходило около ста пятидесяти фунтов, включая питание, проживание, одежду и школьные принадлежности. Приходилось экономить. Все дети носили одинаковые красные или синие спортивные костюмы. Старшие ученики в возрасте двенадцати-тринадцати лет по очереди дежурили на кухне. Они жили здесь одиннадцать месяцев в году и учились читать и писать по-тибетски. Условия, конечно, спартанские, но, судя по всему, дети были довольны, и все вокруг блистало чистотой. Нам предложили чай, который мы с благодарностью выпили, после чего сделали небольшой взнос в фонд школы.

В Чжундяне мы поселились в отеле, совладельцем которого был брат Еси, Таси. Очень красивое здание, обставленное старинными тибетскими стульями и шкафами, с элегантными шелковыми портьерами и коврами с лхасской фабрики Таси. К несчастью, принять с дороги ванну не представлялось возможным, поскольку горячую воду в отеле давали только по вечерам. Отопление тоже включали лишь по настоянию постояльцев. Стильное, конечно, местечко, но все-таки не стоит слишком экономить на топливе на высоте три тысячи двести метров над уровнем моря в преддверии зимы. Ночи здесь даже холоднее, чем в горах: хотя на календаре был всего лишь ноябрь, но к утру столбик термометра опускался до минус десяти. Однако тибетцы, по видимости, привыкли к таким трудностям.

— У меня в квартире вообще отопление сломалось, — заявил нам Еси, — так что я сплю под несколькими одеялами и в шляпе.

В любом случае отдохнуть нам не пришлось, так как Еси организовал для нас вечеринку в деревеньке в паре километров от города, где жил Дакпа, его партнер по бизнесу. Дакпа и Еси хотели возродить старинные традиции, чтобы местные собирались вместе, пели и танцевали, и открыли что-то типа клуба, рядом с которым была даже баскетбольная площадка, в надежде привлечь молодежь: все лучше, чем от скуки часами торчать в караоке-баре и злоупотреблять алкоголем.

Мы сидели за деревянным столиком в зале, обшитом светлыми еловыми панелями и украшенном декоративной резьбой, а рядом, в пристройке под навесом, местные жители готовили традиционные тибетские кушанья. Мы плотно наелись и выпили вина, а когда покончили с ужином, то в дверях показалась голова в красном тюрбане. Я поймала взгляд девушки и улыбнулась, та сразу же отпрянула, а через несколько минут в зал стали заглядывать все новые и новые любопытствующие. В конце концов, они набрались смелости и вошли. На женщинах были длинные платки цвета фуксии, обмотанные вокруг головы наподобие венца, и темно-синие платья, расшитые розовыми и зелеными цветами. Некоторые мужчины носили шляпы, напоминающие перевернутое ведро, богато украшенные золотой тесьмой и кистями из меха, а у одного была такая смешная меховая шапка, что издали казалось, будто у него на голове примостился маленький медведь. Все местные жители улыбались, демонстрируя идеальные зубы. Видимо, в этом тибетском чае действительно что-то есть.

Несколько минут местные нервно хихикали и перешептывались, но потом, казалось, забыли о нашем присутствии и пустились в пляс, причем сам танец выглядел следующим образом: мужчины клали друг другу руки на плечи, встав в линию, а женщины точно так же выстраивались напротив, лицом к ним, затем мужчины начинали петь и высоко подбрасывать ноги в ритм музыки, после чего наступал черед женщин.

И тут вдруг в зал вошла маленькая девочка лет трех в розовом платьице.

— Это дочка Дакпы. — Еси засмеялся, когда малышка поковыляла к нему, чтобы обнять, а потом вдруг остановилась и попыталась изобразить те же движения, что и танцоры.

То было весьма отрадное зрелище. Может быть, эти люди двигались и не совсем слаженно, зато от души. Вскоре мне начало казаться, что танец может продолжаться всю ночь напролет, а нам уже пора было спать. Каждый раз, когда песня затихала, Еси покашливал, собираясь попрощаться, но тут начинался новый номер. Еси посмотрел на нас с улыбкой:

— Если уж они разойдутся, то не остановишь.