Китай. Искусство есть палочками

Глава 19 Собака на ужин

На мгновение мне показалось, что я попала в Таиланд или во Вьетнам. Погода жаркая и влажная, по обе стороны дороги растут пальмы, все домики на сваях, а мимо едут на велосипедах женщины в конусовидных соломенных шляпах. Но, что примечательно, я все еще находилась в провинции Юннань, только в южной ее части, регионе Сишуанбаньна на границе с Бирмой и Лаосом, населенном народностью дай, относящейся к той же этнической группе, что и тайцы, и сильно отличающейся от остальных жителей Китая. На автобусе сюда пришлось бы добираться часов двадцать, а то и все двадцать пять. Поэтому, учитывая, какой разбитой я себя чувствовала после двенадцатичасового переезда в Куньмин, я предпочла добираться до Цзинхуна на самолете.

Из аэропорта меня вез необычайно дружелюбный таксист. Возможно, все объяснялось тем, что он заломил цену в несколько раз выше обычной. Водитель говорил со мной на чистейшем путунхуа[12] и очень медленно. Нам почти удалось поддержать разговор о погоде на уровне «В Куньмине холодно? — Нет, в Куньмине жарко», и установить, что я прибыла из Англии, после чего таксист поднял большой палец вверх и провозгласил: «Инго хао», — то есть: «Англия — хорошая страна». На том и порешили.

Цзинхун тоже оказался неплохим городком. Здесь, как и сказал таксист, было очень жарко, и я обрадовалась, обнаружив, что в отеле, который я выбрала исключительно из-за дешевизны, имеются плавательный бассейн и бар у воды. Ни там, ни там людей не было. Я переоделась в шорты и отправилась в ближайший тайский ресторан, где заказала цыпленка с овощами в кокосовом молоке, жасминовый рис и острый салат из папайи. За соседним столиком выпивали человек десять китайцев.

Они провозглашали тосты, осушали маленькие стаканчики с прозрачной жидкостью и морщились как от лекарства, а потом повторяли весь процесс.

Лица у двоих постепенно приобрели фиолетовый оттенок, а глаза налились кровью. Один из них вскоре поднялся с места и нетвердой походкой направился к двери, мыча какие-то слова прощания. Официантка сочувственно улыбнулась.

После обеда я прогулялась по городу. Мне хотелось найти гида, который свозил бы меня в джунгли на пару дней. Я слышала, что туристический бизнес здесь процветает, и ожидала, что меня со всех сторон будут атаковать турагенты, наперебой предлагающие услуги своих фирм, стоит мне только появиться в городе, а я, как разборчивая невеста, выберу того, кто мне больше понравится. Однако на самом деле никто не обращал на меня внимания. Похоже, придется изрядно пошататься по городу, самой выслеживая потенциального гида.

Вскоре я заблудилась. Городок совсем маленький, но почему-то улицы упрямо не хотели совпадать с теми, что изображены на моей карте, так что я просто шла, куда глаза глядят. Оказалось, что Цзинхун больше, чем я ожидала, и я явно забрела куда-то не туда. Вскоре я вышла на круглую площадь, с одной стороны которой располагался парк, а с другой — большое здание почты. Похожая площадь была изображена и на карте, вряд ли есть еще одна такая же, с парком и почтой, вот только кто-то взял и поменял все названия улиц. Как только я сделала это маленькое открытие, ориентироваться стало значительно легче. Я, наконец, опознала «туристическую улицу», на которой находились несколько кафешек и пара гостиниц, с виду довольно потрепанных. Выцветшая табличка обещала: «Кровати на третьем этаже, 12 юаней». На другой красовалась надпись: «Бамбуковые хижины в стиле дай», а внизу стрелка, указывающая на темную улицу, где орали бродячие кошки, шныряли жирные крысы и ползали ленивые упитанные тараканы, которые вообще-то в этих краях могли бы и летать.

Я поднялась на второй этаж одного из деревянных домов и зашла в кафе «Меконг». Кафе было совсем простеньким, с бетонным полом, деревянными столиками и бамбуковыми светильниками, но вполне чистое. Девушка народности дай с нежной кожей цвета тростникового сахара и темными глазами, похожими на сливы, принесла мне стакан свежевыжатого ананасового сока, который я с удовольствием выпила под звуки церковных хоралов. Ну, хоть какое-то разнообразие после «Бонни М» и эрху. Я была единственным посетителем и волей-неволей задумалась, где проводят время все те туристы, о нашествии которых так много говорится.

Я спросила девушку, не знает ли она, где можно нанять проводника. Она ответила, что ее знакомая водит туристов, и тут же позвонила. Мы договорились встретиться на следующий вечер в восемь часов, и если дело сладится, то уже утром отправиться в джунгли.

Едва я вернулась в отель, а это было в двенадцать минут десятого, зазвонил телефон, но, когда я подняла трубку, мне никто не ответил. Все вернулось на круги своя. Я с грустью посмотрела на кровать. Радость от перспективы улечься под одеяло, свернуться калачиком и сладко уснуть несколько омрачилась при мысли о том, сколько китайских мужчин платили за то, чтобы их ублажали на этой самой постели. В ванной рядом с гелями, шампунями для волос и шапочками для душа я заметила две квадратные коробочки, на которых было написано: «Антисептические безразмерные трусы с встроенным кондомом». На коробочке довольный мужик демонстрировал чудо-трусы, гордо тыкая членом в камеру. На коробочке стояла цена — тридцать юаней.

Среди моих знакомых есть пара мужчин, гардероб которых без подобного аксессуара не полон, поэтому я сунула коробочки в рюкзак. Я честно собиралась заплатить за них, предвкушая диалог с сотрудниками отеля, когда я буду освобождать номер.

— Вы что-нибудь брали из мини-бара? — спросит меня девушка за стойкой регистрации.

— Нет, — честно отвечу я, — но я прихватила две пары антисептических безразмерных трусов.

Однако, к моему огорчению, когда настала пора уезжать, я напрочь забыла о трусах и, получается, невольно украла их.

С женщиной-проводником я встречалась только в восемь вечера, так что впереди был еще целый день. В одном из туристических кафе я взяла напрокат велик и отправилась исследовать деревушки неподалеку от Цзинхуна, свернув с шоссе на узенькую колею, и вскоре блочные дома уступили место хижинам на красных кирпичных сваях с покатыми крышами. Я крутила педали довольно долго, пока не выехала к шаткому бамбуковому мостику через Меконг. У въезда на мост сидели трое представителей национальности дай и требовали один юань. Ха-ха, мост с платным проездом, только в стиле Сишуанбаньна.

Я прошла по мостику пешком, толкая велосипед, решив, что если поеду, то дело может закончиться незапланированным купанием в Меконге, слишком уж ненадежными показались мне кривые перекладины. На другом берегу начиналась равнина. Местные жители засеяли тут каждый пригодный для земледелия клочок земли. Здесь росли огурцы, помидоры и еще какие-то зеленые штуки, которые я не смогла идентифицировать. Все строго параллельно и перпендикулярно на ровных прямоугольных грядках. Вдали холмы отливали розовым и голубым цветом. Утром было пасмурно, но сейчас облака рассеялись, и солнце припекало через туман. Костлявые курицы в ужасе закудахтали и бросились наутек от моего велика, смешно задирая длинные тощие лапы.

Дальше дорога шла в горку среди пышной и буйной растительности. Листья бананового дерева достигали двух-трех метров в длину, а за ними скрывались огромные гроздья неспелых зеленовато-желтых плодов. Тут же рос огромный куст пуансетии, которую за форму цветов называют иногда рождественской звездой. Любители экзотики разводят такие тропические цветы у себя дома на подоконнике, но здесь, в дикой природе, пуансетия вымахала просто гигантская, высотой с дом. А чуть дальше безмятежно покачивались на спокойной глади ирригационного пруда водяные лилии, розовые лепестки которых устремились прямо в небо.

Я ехала примерно часа три. Этот Китай отличался от всего, что я уже успела увидеть. То и дело я проезжала мимо стаек ребятишек, возившихся в грязи, а один раз мне попалась женщина, ведущая стадо буйволов. Маленький теленок встал как вкопанный, выкатил свои огромные глаза, а потом припустил вслед за матерью на непослушных длинных ножках.

Боже, подумала я, неужели даже буйволы видят, что я выгляжу как-то странно?

Интересно, что и здесь, в джунглях, шло строительство дорог. Ближе к повороту на Цзинхун тропа расширялась. Раз в несколько минут появлялся грузовик, нагруженный красной глиной, и уносился вниз по холму, поднимая облака пыли, Новая дорога свяжет эти холмы и блестящий бетонный мост через Меконг, но вот куда она пойдет дальше? Такое впечатление, что никуда. Джунгли и все. Тупик.

Может быть, китайцы просто убивают таким образом время. Сидят на корточках, попивают чай и беседуют:

— Старина Ли, ты что делаешь на следующей неделе?

— Я-то? Да ничего.

— А не хочешь поучаствовать в строительстве дороги?

— Ух ты! Хорошая идея. Я люблю строить дороги. А где, кстати?

— Да какая разница, просто построим дорогу в джунглях посреди банановых деревьев.

— Заметано, старик!

Обратно я ехала другим путем, и мне попались три храма народа дай. Буддизм, который исповедуют дай, отличается от того, что распространен в остальном Китае. На севере большинство китайцев предпочитают махаяну, а дай, как бирманцы, тайцы, лаосцы и камбоджийцы, среди которых больше всего кхмеров — тхераваду, что в переводе означает «учение старцев». Основное различие между двумя ветвями буддизма заключается в том, что приверженцы тхеравады ставят во главу угла монашескую жизнь, считая, что есть один-единственный путь к просветлению. В странах, где популярна тхеравада, в монастырях обычно имеются школы для мальчиков, которые в итоге часть детства проводят в монастыре. Сторонники махаяны, или так называемой «великой колесницы», считают, что все люди связаны, и ставят коллективное спасение выше индивидуального просветления. В махаяне важную роль играют бодхисатвы, существа, достигшие просветления, но отказавшиеся от нирваны, чтобы вести к просветлению остальных. Тибетский буддизм является мистической ветвью махаяны.

Я остановилась у первого храма. Яркие здания с высокими крышами, расписанные золотой и красной краской, отличались от буддийских храмов в других частях Китая. Местные Будды, сияющие золотом, с огромными выпуклыми лбами, были совершенно не похожи на кругленьких Будд севера. Я обошла храм, быстренько пробежалась по сувенирным лавкам, а затем присела в тени большого дерева выпить колы. Мимо меня прошел монах в длинном оранжевом одеянии.

Два следующих храма оказались более древними и потрепанными. У ворот одного молодой монах болтал с кем-то по сотовому телефону, а рядом с входом во второй несколько монахов играли в карты и радовались при этом как дети. Я прошла внутрь и посмотрела на выцветшие фрески на стенах, рассказывающие о нелегком пути к просветлению в эпоху до появления мобильников.

На следующий день рано утром мы уехали в джунгли. Лицзюань, так звали гида, забрала меня из отеля. Ей было около двадцати пяти лет, она изучала английский и работала официанткой. Школу пришлось бросить в пятнадцать, когда серьезно заболел отец, нужно было кормить семью. А потом, когда черная полоса прошла, Лицзюань даже умудрилась один год поучиться в Пекине. На экскурсию в джунгли она прихватила с собой своего родственника, парнишку, которого называла Хао Лю, что в переводе обозначает «шестой», поскольку он был шестым сыном в семье. В Китае родители часто зовут отпрысков не по именам, а по порядковым номерам.

— А как же в школе? — спросила я у мальчика. — Ну ладно, Шестым быть еще ничего, Шестых не так много, а вот если ты Первый или Второй? Учитель вызывает Второго, а таких в классе человек пятнадцать.

Мальчишка хихикнул и сказал, что у них есть нормальные имена, так что Шестым его зовут только дома.

В джунглях и прочих отдаленных частях Китая политика китайского правительства по ограничению рождаемости не всегда работает. Закон лояльно относится к этническим меньшинствам, особенно к тем парам, где первый ребенок — девочка, поскольку в семье нужен мальчик, чтобы помогать возделывать землю. Зачастую супруги не ограничиваются двумя детьми, и тогда их штрафуют на крупную сумму, а если семья не может заплатить штраф, то власти сносят дом и вынуждают плодовитых родителей покинуть деревню. Поскольку домики здесь выглядят как конструктор, то их легко восстановить, и в итоге провинившаяся семья и дальше живет припеваючи. Но согласитесь, что в любом случае шесть сыновей — это уже перебор.

Шестой был тихим робким мальчиком. Возможно, его били все братья по очереди, начиная с Первого и заканчивая Пятым. Он выглядел младше своих двенадцати лет и казался довольно хилым. В Цзинхун Шестой перебрался всего два месяца назад, до этого их семья жила в деревне. Он по-детски непосредственно радовался перспективе отправиться в поход в джунгли, поскольку видел, что иностранцы возвращались оттуда в восторге.

Мы с Лицзюань и Шестым сели на автобус, который и довез нас до первого пункта назначения под названием Мань Фэй Лун. Остальные пассажиры автобуса возвращались к себе в деревню из города. Один парень вез мешок с живыми цыплятами, из которого доносилось жалобное попискивание. Какая-то тучная тетка тащила большой куль с кормом для свиней, на котором сидел и, что называется, в три горла жрал ярко-розовый поросенок, причем хвост его, вопреки всем законам гравитации, стоял торчком, напоминая итальянские макароны фузилли в виде пружинки. Соседка этой женщины везла маленький детский велосипед. Каждые несколько минут она смотрела на свое приобретение и улыбалась, по-видимому, предвкушая, как обрадуется сын или дочка такому роскошному подарку, а мы всё ехали и ехали через бесконечные заливные поля, банановые рощи и плантации гевей, из сока которых производили натуральный каучук. Деревца росли аккуратными рядами. На коре были сделаны небольшие надрезы, а внизу привязаны маленькие чашечки, чтобы собрать буквально по капле драгоценный сок.

В Мань Фэй Лун мы посетили пагоду, строительство которой датируется 1204 годом. Здесь со стройным золотым Буддой соседствовала статуя богини народности дай, с длинными развевающимися локонами. По легенде, ее волосы спускались до самой земли, и так богиня кормила людей. Рядом стояли павлин, символизирующий женскую красоту, и слон — воплощение мужественности и силы.

Мы пообедали в этом крошечном городке. Мимо то и дело проезжали монахи на мопедах и велосипедах. Поскольку руки помыть было негде, я достала свой дезинфицирующий гель и предложила его Лицзюань и Шестому. Лицзюань из вежливости взяла капельку и протерла ладони, а Шестой пришел в ужас.

— Что это? — тихонько спросил он у Лицзюань.

— Хочешь руки помыть?

Шестой яростно затряс головой. По-видимому, сама мысль об этом привела мальчугана в ужас. Мы попробовали блюдо местной кухни — жареного цыпленка и свинину, по вкусу напоминающую колбасный фарш, а потом отправились на рынок, чтобы купить съестного в дорогу. Деревенька, где мы собирались остановиться на ночлег, очень бедная, так что лучше позаботиться об ужине заранее.

Лицзюань выбрала торговца, который со скучающим видом крутил в руках грязный ножик. Лично мне этот тип совершенно не понравился. Перед ним на деревянном прилавке лежала туша свиньи, почти целиком состоявшая из жира с тонкими прослойками мяса.

— Ты любишь свинину? — весело спросила Лицзюань и улыбнулась.

Что? Да этой свинье надо для начала провести липосакцию, но я решила не вступать в конфронтацию и поэтому просто кивнула. Лицзюань начала торговаться. Забавно, что диалог между ней и торговцем почти слово в слово повторял те диалоги, которые мы заучивали в Лондоне на занятиях. Мне тогда показалось, что так не бывает и это явное преувеличение, и только теперь я поняла, что это ключ к выживанию в сельской местности. Беседа продавца с покупателем строилась примерно следующим образом.

Лицзюань (незаинтересованным тоном). Почем свининка?

Торговец. Восемь юаней за цзинь[13].

Лицзюань (громко охая). Восемь юаней? Слишком дорого!

Торговец. Восемь юаней — это дешево. На прошлой неделе я продавал по десять юаней за цзинь. (При этом он смотрит потенциальной покупательнице прямо в глаза в надежде, что та поверит.)

Лицзюань. Я не могу себе этого позволить! У меня престарелые родители, пятнадцать голодных детей и целая орава кур, которых тоже надо кормить. Если я отдам восемь юаней, то не хватит денег на зерно, и мы все умрем от голода. Давайте за шесть, а?

Торговец. Шесть? За эту вот прекрасную свинку?

Ну, раз у вас нет денег, могу продать вам свиные ножки, из них получится наваристый бульон. (При этом он воинственно потрясает ножом: то ли собирается отчикатъ для нас свиные ножки, то ли просто оскорбился за свою свинью, я так и не поняла.)

Лицзюань. Ладно. Может, сойдемся на семи?

Торговец (сквозь зубы, чтобы мы поняли, как нелегко ему далось решение). Так уж и быть…

Автобус до Дунфана, откуда начинался наш поход, отправлялся в два часа, но когда Лицзюань провела рекогносцировку на местности, оказалось, что он уедет не раньше четырех. Дорога займет около трех часов, а это означало, что в Дунфан мы доберемся уже затемно, а оттуда нам придется еще два часа идти через джунгли до деревни, где намечен привал. Усомнившись, а так ли хорошо Лицзюань знает дорогу, чтобы тащить меня ночью через джунгли, я нашла альтернативное решение — такси.

Лицзюань провела переговоры и сбила цену до восьмидесяти юаней. Автобус все равно обошелся бы нам в тридцать юаней на троих, поэтому я с радостью заплатила разницу, и мы поехали по колдобинам и ухабам. В какой-то момент Шестой буквально катапультировался с сиденья и ударился головой о потолок машины, вскрикнув от боли, но зато в итоге мы добрались до Дунфана без пятнадцати четыре — автобус-то еще даже не отъехал — и углубились в джунгли.

— Смотри по сторонам! — велела мне Лицзюань. — Местные сказали, что тут полно медведей, и посоветовали, если вдруг мы с ними столкнемся, замереть без движения, потом потихонечку свернуть в сторонку и бежать, что есть мочи! — Девушка издала нервный смешок.

Чтобы отвлечься от мысли о том, что мой череп может размозжить одним ударом лапы бурый азиатский медведь, я принялась расспрашивать Лицзюань о ее семье. Бабушка Лицзюань во времена «Культурной революции» провела три года в тюрьме, поскольку случайно уронила на землю значок с портретом Мао и на него нагадили курицы, а кто-то из очевидцев донес властям. Кроме того, Лицзюань пересказывала мне все, что слышала от своей матери о «Большом скачке».

— Мама вспоминала, что они с голодухи ели листья.

— Неужели люди до сих пор не разочаровались в Мао, несмотря на то, что он принес им столько страданий?

— Местные считают его богом.

— А ты?

— Ну, я думаю, он в чем-то был прав, а в чем-то нет, но богом я его не считаю. — Лицзюань замолчала. — Мне повезло. Я родилась в 1979 году.

То есть через три года после смерти Великого Кормчего и через год после того, как Дэн Сяопин пришел к власти, упразднил коммуны и разрешил крестьянам зарабатывать на жизнь своим трудом.

— А люди до сих пор говорят о том, что случилось, или предпочли забыть? — не унималась я.

В первые недели пребывания в Китае я воздерживалась от подобных вопросов. Мне казалось невежливым копаться в трагическом прошлом этих людей и бередить старые раны. Я думала, что они не захотят делиться ужасами пережитого с иностранкой, но потом я пришла к выводу, что китайцы беседуют на эту тему совершенно спокойно. Все, с кем я говорила, реагировали одинаково: да, это ужасно, но все в прошлом.

— Иногда говорят, — пожала плечами Лицзюань. — Как-то раз я сопровождала группу туристов из Шанхая. В свое время их всех сослали в эти места в трудовые лагеря, и теперь они захотели вернуться сюда снова.

— А что за работу им приходилось выполнять в лагерях?

— Тяжелую. Например, работать на лесоповале.

Они к такому не привыкли. И, когда я их сюда привезла, многие плакали.

Мы добрались до Якоу, деревеньки, населенной племенем акха, в начале седьмого. Это была совсем новая деревня, построенная в 1999 году, когда сюда переселили около трехсот человек, решив, что их родные земли лучше подойдут для выращивания риса, кроме того, сюда же трактором прокопали дорогу. Мы шли по крошечным грязным улочкам. Дома стояли на таких высоких сваях, что казались просто крышами на ножках.

— Вот здесь мы заночуем, — сказала Лицзюань и показала на дом чуть побольше, чем остальные, даже с пристройкой. — Это дом деревенского старосты.

— Нас ждут?

Лицзюань улыбнулась.

— Вообще-то нет. В джунглях нет телефонов, но я уже бывала здесь раньше и знаю этих людей.

Мы поднялись по ступенькам и заглянули в главную хижину. В комнате, которая освещалась только языками пламени из очага и единственной тусклой лампочкой, сидела целая толпа пожилых мужчин. Один из них вскочил, подошел к нам и заговорил с Лицзюань. Оказалось, что сегодня у них выдался трудный день. В деревню приехали с проверкой из центра, так что старейшины собрались вместе с проверяющими. Кроме того, из соседней деревни пришли два парня покупать корову, вернее, сразу трех коров, и в перерывах между расчетами они торговались и в итоге договорились о цене — семьсот юаней за корову, а завтра отправятся в Дунфан, где продадут коров на мясном рынке примерно за семьсот тридцать-семьсот пятьдесят юаней. Не слишком-то большой навар, как мне показалось. Мужчины покачали головой. Да, деньги не большие, согласились они, намного выгоднее покупать коров в Бирме. Граница с Бирмой проходила теперь всего в пяти километрах от деревни, и коровы по ту сторону стоили намного дешевле. Проблема заключалась в том, что если их, не дай бог, заметит пограничный патруль, то можно получить пулю за нелегальное пересечение границы, поэтому на вылазку за коровами местные отваживались всего раз в год.

Сейчас, когда инфраструктура в приграничных районах значительно улучшилась, контрабанда является настоящей проблемой, причем речь идет не о коровах, а о наркотиках из региона, так называемого Золотого треугольника. Несмотря на скандалы из-за героина, отношения между Бирмой и Китаем остаются хорошими. Бирма была первым некоммунистическим государством, признавшим КНР после победы нового режима в 1949 году. В обмен на эту любезность китайское правительство стало одним из главных торговых партнеров Бирмы и основным поставщиком вооружения. За исключением короткого разлада в 1960-х добрососедские отношения длятся уже несколько десятилетий. Китай поддерживает военное правительство, пришедшее к власти в 1988-м и переименовавшее Мьянму в Бирму, кроме того, Китай — одно из немногих держав, не осуждающих хунту за то, что она не признает результаты демократических выборов 1990 года.

От опасной темы, связанной с бирманскими пограничниками, мы перешли к вопросам лингвистики.

В языке дай корова называется «му», поскольку, как мне объяснили, коровы так мычат.

— Ну, английские коровы тоже так мычат, — сказала я Лицзюань, которая переводила нашу беседу.

Меня порадовала мысль, что наши коровы, если бы им довелось встретиться, смогли бы понять друг друга в отличие от нас.

Мы сидели на плоской крыше новой пристройки и пили зеленый чай, пока проверяющие заканчивали ужин. А внизу, прямо в грязи, собаки и щенки всех размеров и мастей резвились среди черных свиней, что-то усердно рывших непропорционально длинными пятаками. Цыплята с упоением барахтались в песке, тут же ходили гоголем разноцветные петухи. Местные жители возвращались домой с полей. Мимо нас то и дело проходили женщины с традиционными высокими прическами.

А за спиной простирались дикие джунгли. В лучах предзакатного солнца окружающий мир приобрел теплый медовый оттенок. Огромные листья бананов отсвечивали желтым. Вдалеке холмы постепенно меняли свой цвет с зеленого на голубоватый, и очертания их становились размытыми. Клубы дыма вырывались из труб и смешивались с вечерним туманом. Солнце садилось, и облака порозовели, а холмы темнели и теряли очертания, пока, наконец, на землю не опустилась настоящая тьма.

Пастухи стояли поодаль, курили и что-то обсуждали. Они говорили обо мне. Лицзюань перевела:

— Они спрашивают, чем ты занимаешься, а еще… — девушка замялась, — эти ребята поспорили, умеешь ли ты сажать рис.

Теперь оба парня уставились на меня и смущенно улыбались. Я улыбнулась в ответ. Что ж, мальчики, не удалось вам меня раскусить.

— Она пишет книги, — сообщила Лицзюань.

Пастухи заохали. Но потом согласились, что такое странное занятие подходит для женщины со столь экзотической внешностью. Они некоторое время о чем-то горячо спорили, а потом спросили через Лицзюань:

— А в вашей стране такие же солнце, луна и звезды?

Сложный вопрос. Да, солнце и луна такие же, а вот звезды… Про звезды эти двое знали намного больше, чем я.

— Такие же, но только мы их видим под другим углом.

Пастухи как по команде подняли голову и стали всматриваться в небо, усеянное мерцающими огоньками, размышляя над моим ответом.

На ужин нам подали жареную собаку. В честь проверяющих староста распорядился убить пару псов, и собачатину нам подали вместе с нашей не слишком-то аппетитной свиньей, овощами и рисом. Я съела два маленьких кусочка. Мясо было острое, очень жесткое и ничем не отличалось от мяса любого другого старого животного.

— Иногда в деревнях даже крыс едят, здесь люди очень бедные, — сказала мне Лицзюань.

Сын старосты ужинал вместе с нами, а под столом шныряла тощая кошка в ожидании, не перепадет ли что-нибудь со стола.

— А кошек тоже едят? — поинтересовалась я. Лицзюань перевела.

— Конечно, нет! — молодой человек пришел в ужас. — Как можно!

Позднее выяснилось, что кошек не едят вовсе не потому, что они не так вкусны, как собаки и крысы.

Дело в том, что кошки ловят мышей, а потому считаются полезными животными.

После ужина проверяющие продолжили работу.

У одного из них был калькулятор, который издавал попискивание всякий раз, когда нажимали знак равенства, и только этот звук нарушал спокойствие ночи. Проверяющие засиделись за полночь, и в итоге нам выделили пару комнат в доме сына старосты — крошечные клетушки, похожие на коробку, но мы были благодарны, ведь иначе нам бы пришлось спать в главной комнате с остальными членами семьи.

За завтраком мы снова встретились с жареной собакой, но я категорически отказалась, поскольку семь утра перед дальней дорогой казалось мне неподходящим временем для кулинарных экспериментов, и ограничилась рисом и овощами.

После завтрака мы отправились в деревню Вэйдун, которую населяло племя хани, близкие родственники акха. Лицзюань жаждала опробовать на мне новый маршрут через джунгли. Я выразила надежду, что мы не заблудимся, как-никак мы находились всего в пяти километрах от китайско-бирманской границы, а мне не хотелось бы закончить свои дни, пав жертвой доблестного бирманского пограничника. К счастью, сын старосты (не тот, в доме у которого мы ночевали, а другой) предложил проводить нас.

Этот юноша, поджарый и мускулистый, с гордой осанкой, шел впереди. На нем были брюки цвета хаки, армейские кроссовки, белая футболка и кепка с вышивкой в виде маргариток. На одном плече болтался пластиковый пакет из-под стирального порошка, а на втором — винтовка.

— А зачем винтовка? — спросила я у Лицзюань. Может быть, он собирался спасти нас от пограничников.

— Против медведей! — Лицзюань сделала большие глаза, а потом засмеялась: — На самом деле, думаю, он хочет подстрелить какую-нибудь птицу на ужин.

Мы шли через джунгли, а под нами хрустели ветки. Вообще-то слово «шли» не совсем подходит, поскольку мы трое были вынуждены передвигаться скачками, чтобы не отстать от проворного юноши. Наконец мы оказались на тропе, знакомой Лицзюань, и разошлись в разные стороны. Парень отправился дальше в поисках ужина.

Вокруг нас дрожали, словно в танце, огромные кусты с желтыми цветами. Лицзюань считала, что это какая-то разновидность диких хризантем, однако, на мой взгляд, от окультуренных собратьев почти ничего не осталось. Цветы были просто гигантского размера, а кусты напирали со всех сторон.

А среди них как-то умудрились просочиться алые пуансетии.

Я все еще думала о тех людях, у которых мы останавливались на ночь. Староста определенно был важной шишкой, только в его доме имелась пристройка, остальным жителям деревни приходилось спать в одной комнате главной хижины.

— А как этот твой знакомый стал старостой?

— Его выбрали. Старосту у нас всегда выбирают.

На местном уровне, как объяснила Лицзюань, демократия процветает. В деревнях избирают старост, они обладают большими полномочиями и могут даже влиять на решения региональных властей.

Через некоторое время мы сделали остановку в деревне, принадлежащей племени булан, второму по численности этническому меньшинству после дай.

В деревне было малолюдно. Единственной живой душой оказался старик, который сидел на корточках у входа в свою хижину и плел корзины. Его щеки ввалились, а лицо испещряли морщины, тем не менее, в темных глазах горело любопытство. Старик курил длинную бамбуковую трубку. Интересно, был ли это табак или же кое-что, делавшее его тяжелую жизнь веселее.

Лицзюань громко поздоровалась и спросила, не нальет ли он нам чаю. Старик доброжелательно улыбнулся, отложил свою корзину и скрылся в хижине, а потом появился с тремя чашками черного чая, в которых плавала грязь. Шестой выпучил глаза и отказался пить.

— Вообще-то неудобно отказываться, — шепнула мне Лицзюань.

Что касается меня, то я решила, что лучше потерять лицо, чем заработать пару дней поноса, и в надежде, что старик не знает ничего об истории экспорта чая, торговом дисбалансе и опиумных войнах, притворилась, что англичане не пьют чай, и даже не дотронулась до подозрительной жидкости.

Еще часа через два мы добрались до места ночлега. К этому моменту Лицзюань и Шестой уже заметно подустали и в основном помалкивали.

— Ноги стерла, — пожаловалась Лицзюань.

Парнишка тоже приуныл, недоумевая, почему иностранцы платят немалые деньги за то, чтобы шляться по джунглям. Он пожаловался, что ноги у него просто отваливаются, и признался по секрету Лицзюань, что ненавидит пешие походы.

Когда мы дошли до деревни, хозяева проводили нас на веранду, усадили и угостили чаем, орешками и фруктами. Я надеялась, что перекус взбодрит моих погрустневших гидов. По традиции племени хани, хижина делилась на две части: мужчины и женщины спали отдельно, и в каждой половине был собственный очаг, хотя мне очаг на мужской половине показался лишним, поскольку еду и чай готовили исключительно женщины. Сегодня большая часть жителей отсутствовала, поскольку одна из семей строила новый дом, и, по давнему обычаю, все остальные им помогали.

Строительство тут было организовано четко: после месяца подготовительных работ сам процесс занимал ровно девять дней, а вечером девятого дня устраивали новоселье. Все дома в деревне походили друг на дружку как две капли воды, и каждую крышу венчал непонятный предмет, напоминающий подкову.

— Это рога, — объяснила мне Лицзюань. — Еще в период Борющихся царств один генерал захватил Юннань, и хани ему очень обрадовались, с тех пор они украшают дома рогами, как на шлеме у того генерала.

Чуть-чуть передохнув, мы отправились искупаться в водопаде. После пары дней в джунглях освежиться было приятно, и Лицзюань с Шестым, глядя, как я мою голову в ледяной воде, еще раз утвердились во мнении, что у меня не все дома. Лицзюань ограничилась тем, что сполоснула лицо и ноги, а Шестой вообще не стал мыться. Я надела купальник, опасаясь, что, увидев полуголую иностранную тетку, мальчишка потом долго будет мучиться от кошмаров, однако Шестой, похоже, решил, что даже зрелище иностранки в купальнике — это уже слишком для его нервной системы, и отказался приближаться, оставшись сидеть за камнем, где мы вскоре и обнаружили его уже сладко спящим.

В доме, где мы ночевали, был маленький щенок, как нам сказали, всего месяц от роду, с бархатистой шкуркой, маленьким хвостиком и шелковистыми ушками. Когда на улице похолодало, одна из женщин принесла малыша в дом и положила у очага, а младший сын тут же посадил его себе на колени и начал гладить и тискать. Тут же ходили и взрослые собаки.

— Вы съедите этого щенка, когда он вырастет? — спросила я. Вообще-то я шутила. Наивная.

Старший сын только что вернулся со стройки. Он удивился, что кто-то может задавать такие глупые вопросы:

— Конечно!

— Щенков было пять, но четверо умерли, — сказала женщина.

Все члены семьи погрустнели, но я засомневалась, жалко ли им несчастных щеночков, или они расстроены оттого, что лишились еды. А может, и то, и другое. Эти люди искренне любили собак, а обычай съедать щенков, когда те вырастут, — ну, это всего лишь проза жизни в диком краю, где многие люди умирали от голода.

— Некоторые едят змей, — поддержала разговор бабушка, крошечная старушка, напоминающая садового гномика. А старший сын хозяев пожал плечами и что-то пробурчал: похоже, ему наша беседа не особо нравилась.

— Хани очень суеверные, — объяснила мне Лицзюань. — Они верят, что змеи понимают человеческую речь, а потому их есть нельзя.

— Лет десять назад трое жителей нашей деревни нашли очень большую змею, — продолжила бабушка с торжественным выражением лица, — убили ее и съели, а потом все трое сперва онемели, а затем их полностью парализовало. Так-то вот.

— Они все еще живы?

— Нет, один умер спустя два года, второй почти сразу после первого, а третий дотянул аж до прошлого года…

Мы сидели вокруг огня. Все члены семьи закивали. Если это случилось лет десять тому назад, то все взрослые наверняка были очевидцами тех событий.

— Ты ей веришь? — спросила Лицзюань, которая привыкла к европейцам и их цинизму.

Она пожала плечами.

— Ну да.

Когда я вернулась домой, то ради интереса написала своему приятелю-медику, который специализировался на тропических заболеваниях, и спросила, могло ли такое быть на самом деле. Он ответил утвердительно и объяснил, что на юге Китая водится несколько разновидностей змей, и яд некоторых вызывает паралич, в том числе и лицевых мышц, и скорее всего, те несчастные, о которых шла речь, не потрудились как следует приготовить змею, а значит, ей даже не пришлось их кусать.

На следующее утро мы всего за три часа по протоптанной тропе добрались до пыльного ветхого городишки, где собирались сесть на автобус до Цзинхуна. Это была ужасная дыра. Все рестораны оказались закрыты, а автобус предстояло ждать два с половиной часа. Мне не терпелось уехать. В Цзинхуне хотя бы есть пиццерия, пиво и массажисты, однако здесь не нашлось даже частника, который подбросил бы нас. В конце концов, нам удалось в какой-то забегаловке купить лапши — длинные полоски теста, напоминающие глистов, плавали в мутной жиже.

Наконец приехал автобус. Я заняла место впереди, а Лицзюань и Шестой уселись позади меня. Мы устроились с комфортом, но понимали, что это ненадолго, поскольку автобусы в сельской местности здесь обычно набиты битком. Сначала в автобус зашел старик с бамбуковой метелкой и вымел из-под сидений гору шелухи от семечек. Мы сидели тихо, как мышки, и ждали остальных пассажиров.

Нам предстояло преодолеть сорок восемь километров до главной дороги, причем у нашего скрипучего автобуса на это ушло аж три часа. Если честно, я устала после трех дней ходьбы и двух ночей, проведенных на полу чьих-то хижин, но о том, чтобы поспать по дороге, не могло быть и речи. Несколько пассажиров выпустили в проход щенков, которых, видимо, только что купили. У одной тетки в корзине сидело аж четыре маленьких создания, а еще одна собака, побольше, устроилась на коленях у новой хозяйки и поскуливала всякий раз, когда автобус попадал в яму.

«Это еще не самое плохое, дружок, — мрачно подумала я, глядя в грустные глаза пса, — тебя купили, чтобы в один прекрасный день зажарить…»

Боже, я никогда не думала, что буду так счастлива увидеть асфальт и другие машины. Дорога стала менее ухабистой. В конце концов, после четырех часов тряски, мы добрались до автовокзала, где пересели на автобус до Цзинхуна. Солнце тем временем медленно клонилось к горизонту. В вечернем свете поблескивала безмятежная гладь воды на заливных полях, в которой отражались банановые деревья и кусты диких хризантем.