Самым ужасным моментом путешествия в Куньмин был тот, когда водитель вдруг издал полный ужаса вопль, от которого кровь стыла в жилах. Я ехала в ночном автобусе, который гордо именовался спальным, хотя с названием явно погорячились: о сне не могло быть и речи.
Вдоль салона автобуса стояли три ряда двухэтажных кроватей, между которыми оставались два узеньких прохода. Я заняла верхнюю полку рядом с дверью, наискосок от водителя. В поездах верхняя полка — самое то, а вот в автобусе, как я вскоре обнаружила, на них лучше не ездить.
Матрас был ужасно коротким и узким. Я не могла улечься и вытянуть руки, поскольку второй руке банально не хватало места. Меня предупредили, что в таких автобусах процветает воровство, поэтому я попыталась уложить багаж спать вместе с собой, а сама пристроилась в позе зародыша посерединке, но положение оказалось не слишком удобным для сна, вдобавок автобус провалился в какую-то яму, подпрыгнул, и мой рюкзак со свистом полетел на пол. Я решила не делить с ним постель, но даже мне одной места на койке не хватало.
Мало того, что верхнюю полку явно проектировали в расчете на худосочных анорексиков, так вдобавок на ней не было никаких перекладин, за которые можно было бы уцепиться, чтобы ненароком не свалиться вниз. Коротенький металлический бортик тянулся вдоль койки, но он был слишком низким и вряд ли спас бы меня от падения на первой же колдобине, а их по пути попадалось предостаточно. Автобус трясся и подскакивал, и пассажиры вместе с ним. Моя койка ходила ходуном. Когда колеса автобуса выписывали очередные пируэты на ухабах, я подпрыгивала, а потом приземлялась на жесткий матрас, ощущая себя, как человек, которого пытаются реанимировать с помощью дефибриллятора. Мне было жутко неудобно, но все полки заняли, так что перелечь на менее опасное место не было возможности.
Когда автобус отъехал в восемь вечера, уже стемнело, и в отличие от поездов, где можно читать, пока не выключат свет, в салоне автобуса освещение отсутствовало как класс. Единственное, что оставалось — лежать и молиться о сне.
Тут ожил мобильный. Это Клайв звонил мне из отеля, находившегося черт-те где. Возможно, ему просто захотелось пообщаться с кем-нибудь, кто проводит вечер не так интересно, как он.
— А ты где? — спросил он с неуместной веселостью.
— Трясусь в спальном автобусе между Лицзяном и Куньмином, — процедила я сквозь зубы и описала все неудобства.
— Ну и ну! А скоро ты приедешь в Куньмин? — поинтересовался Клайв.
— Да, всего-то через каких-нибудь одиннадцать часов, — весело ответила я.
Повисло молчание.
— Господи, — выдохнул Клайв. — Вот бедняга!
Наискосок от меня на нижней полке храпел сменщик водителя. Он издавал звуки потрясающей громкости. Сопел, разговаривал во сне и хрюкал. Его коллега за рулем харкал так громко, как мне еще не доводилось слышать, метко посылая плевки за окно, причем делал это с завидной частотой, примерно раз в пять минут или что-то около того, причем каждый плевок сопровождался громким эхом. Я лежала и размышляла, уж не болен ли он туберкулезом и не заражусь ли я на таком расстоянии, а потом каким-то загадочным образом умудрилась провалиться в сон.
Я проснулась в два часа ночи, когда мы припарковались на стоянке. Это было пустынное место, освещенное только фарами автобусов, между которыми шныряли призрачные силуэты. Пассажиры, вырванные из объятий сна, мало разговаривали, лишь время от времени закуривали, и оранжевые огоньки сигарет светились в темноте. В углу стоянки обнаружились прилавки, с которых даже ночью торговали какими-то не слишком привлекательными на вид штучками на палочках, фруктами, орешками и водой. Продавцы тоже в основном помалкивали. В этом месте, темном, промозглом и тихом, было что-то зловещее. Этакое чистилище для спальных автобусов, расположенное у черта на куличках, где доживают век старые автобусы, расплачиваясь за свои грехи, к примеру, за нанесение увечий пассажирам. На минуту мне показалось, что тот вопль ужаса водитель издал именно потому, что предчувствовал: нас ждет коллективная кончина.
Я слезла с койки и заставила себя выйти на холод, чтобы сходить в туалет — глупо упускать такую возможность, а потом вернулась, улеглась на узенькую койку и стала ждать. Мы простояли еще около часа, пока водитель трещал с друзьями в буфете. Они там все ржали ну просто как кони и с шумом втягивали в себя лапшу. А на стоянке царила мертвая тишина, которую нарушало только равномерное жужжание моторов и крики какой-то тетки, расхаживавшей с рупором и орущей команды водителям, когда те парковались. Едва автобус останавливался, грозная бабища заходила в салон и орала что-то сонным разомлевшим пассажирам. Я не поняла, что именно она нам сказала, но, наверное, что-то типа: «Приветствую вас, товарищи пассажиры. Сейчас два часа ночи, и вы благополучно прибыли в ад. Вы отсюда никуда не уедете, уж не знаю сколько времени, поскольку водитель № 1 голоден, а водитель № 2, по-видимому, умер. Так что лежите тут в темноте и пересчитывайте свои синяки в тишине, которая будет прерываться только моими выкриками. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы у тех, кто лежит на верхней полке, хорошенько затекло тело. Всем доброй ночи».
Наконец водитель вернулся, потряс своего сменщика за плечо, и они поменялись местами. Я до конца пути так и не спала толком. Дорога была просто ужасная. Возможно, ее снова ремонтировали, и мы объезжали стройку по размытой колее. Как бы то ни было, автобус подпрыгивал на каждой ямке, их, видимо, прорыли специально, чтобы проверить кости пассажиров на прочность.
Когда на следующее утро мы в половине восьмого приехали в Куньмин, я очень напоминала один из тех призрачных силуэтов, что шныряли вчера по стоянке, и дело было не только в недостатке сна.
После того как меня одиннадцать с половиной часов отбивали о полку, все внутренности буквально тряслись.
Через пару часов, чувствуя себя ничуть не лучше, я решила погулять по городу, поскольку в тот вечер, когда я ждала стыковочный рейс до Чжундяня, толком ничего не увидела: прилетела поздно, улетала рано, да и отель специально выбрала поближе к аэропорту. Теперь у меня было несколько дней перед перелетом в Цзинхун. К счастью, из столицы провинции самолеты летали регулярно.
Куньмин показался мне приятным местом. Зеленые человечки на светофорах не неслись галопом, как в Нанкине, но и не маршировали, как их коллеги в других частях света. Они казались расслабленными: так, наверное, ходят на Луне. Широкие проспекты с витринами магазинов контрастировали с хаосом задворок, где стояли покосившиеся от времени деревянные хибары. Иногда фасады домов под свесом крыши венчал каменный резной орнамент.
На птичьем рынке тысячи птиц пытались перекричать друг дружку, а от обилия расцветок рябило в глазах. Интересно, кто-нибудь здесь красил птиц, как того несчастного пса в Сучжоу, у которого были розовые уши и хвост? Я наткнулась и на цветочный рынок, где на прилавках тоже бушевало буйство красок, а в воздухе витали головокружительные ароматы. По дороге я периодически заходила в чайные лавки, поскольку Юннань славится своим чаем.
В одной я купила набор крошечных чашечек «под старину», а в другой, усевшись за низенький резной столик, пробовала листья разных сортов, а напротив меня сидела продавщица — утонченная молодая горожанка с безупречной кожей такого же оттенка, как жасминовый чай. Она кипятила воду и наливала ее в чайничек, где лежали листья, потом переливала в другой чайничек, а оттуда уже разливала в крошечные чашки, но это считалось первой заваркой, не пригодной для питья, поэтому она тут же выливала чай и наливала по новой. Проделав процедуру несколько раз, девушка разливала получившийся в итоге напиток в две чашки, для себя и для меня, а на заднем фоне все это время звучала китайская скрипка эрху.
Я успокоилась и отправилась на обед в мусульманский квартал. В Китае около двадцати миллионов мусульман, в том числе потомки торговцев, расселившихся вблизи южных торговых портов и вдоль Шелкового пути, а также потомки уйгуров и тюрок, во времена династии Тан перебравшихся на северо-запад Китая в Синьцзян. Здесь висели туши барашков, мужчины в белых колпаках жарили кебаб, мешали лапшу в огромных чанах и месили тесто для лепешек. В магазинчиках торговали арабской каллиграфией и изображениями Мекки. Из одной лавки сладко пахло фруктами, а внутри на прилавке красовались горы апельсинов и ананасов. В конце концов, я остановила свой выбор на маленьком ресторанчике, уселась за самодельный столик рядом с жаровней, и хозяин через несколько минут принес мне тарелку с сочным обжигающим кебабом, приправленным перцем и травами.
В конце улицы располагался музей провинции Юннань. Я успела побывать уже во многих китайских музеях и заключила, что все они очень похожи. За редким исключением, типа превосходного Шанхайского музея, это унылые холодные здания с неприветливыми фойе и пыльными лестницами. Обычно здесь пусто, только какая-нибудь древняя старушка сидит у двери. В каждом из музеев один зал посвящен фарфору, один — бронзе, кроме того, имеется выставка каллиграфии, или старинных монет, или национальных костюмов этнических меньшинств. В здешнем музее была представлена скудная экспозиция буддийского искусства — четыре или пять резных фресок, пара глиняных статуй без головы и, наоборот, пара голов без тел, очень похожих на те, что мне доводилось видеть в других музеях. Мне пришла интересная мысль: а ведь китайским музеям было бы неплохо обмениваться частями тела статуй; вдруг окажется, что голова из Куньмина подходит под тело в Чэнду, а к ним вполне подойдут руки и ноги из Хэфэя. Тогда музейщики будут долго торговаться: «Меняю нашу правую руку на вашу левую ногу» — и, возможно, соберут статуи целиком.
Вечером я пошла поплавать. Отель был с бассейном, так что глупо не воспользоваться такой возможностью, да и вообще надо же хоть раз поплавать в Китае. Китайцы увлекаются спортом, хотя в последние годы их успехи на международных соревнованиях омрачены скандалами, связанными с допингом. Мао Цзэдун хорошо плавал, для него в Чжуннанхае, неподалеку от Запретного города, специально построили олимпийский бассейн с подогревом. Постепенно бассейны появились в большинстве резиденций Великого Кормчего по всей стране. Мао много времени проводил у воды, читал там и работал. Для его помощников слово «бассейн» стало чуть ли не синонимом аудиенции у Председателя. Ли Чжи суй, о котором я не раз упоминала в первой главе, получил приглашение «Вас просят прийти к бассейну», когда Мао впервые вызвал его к себе и назначил своим персональным лечащим врачом.
Когда отношения с русскими особенно обострились, Мао Цзэдун даже Хрущева принимал возле бассейна. Встреча имела место после ссоры двух держав из-за строительства флота. Мао обратился к Москве за помощью, а советский посол Юдин заявил, что СССР внесет свой вклад, но при этом намерен командовать флотом. Мао пришел в ярость. Хрущев прилетел в Пекин, чтобы наладить отношения. Гаррисон Салсбери так описывает этот инцидент в своей книге «Новые императоры» (Harrison Salisbury «The New Emperors»):
«Мао пожелал, чтобы встреча прошла у бассейна, даже не „у“ а „в“. Хрущев сроду не увлекался плаванием. Ему выдали мешковатые зеленые плавки и спасательный круг. Мао же щеголял в облегающих плавках, демонстрируя накачанный пресс, и плавал, как дельфин, а Хрущев барахтался по-собачьи. Переводчики бегали по краю бассейна, пытаясь перевести слова Мао Хрущеву и при этом не свалиться в воду. Хрущев отвечал по-русски с сильным украинским акцентом и пару раз хлебнул воды. В конце концов, Мао сжалился и позволил промокшему до нитки гостю пойти в дом».
Я спала двенадцать часов и все равно не выспалась. Мое путешествие длилось всего полтора месяца, а я уже заработала хроническую усталость. В Лицзяне я провела на день дольше, чем нужно, чтобы восстановить силы, но поездка на автобусе меня буквально подкосила. Дело даже не в недостатке сна, поскольку даже в поездах и автобусах я спала как убитая, просто приходилось постоянно быть начеку на случай непредвиденных обстоятельств. Странно, что я так сильно утомилась всего за несколько недель. Может, у меня просто чахлый мозг, который дает сбой всякий раз, когда нужно думать и адаптироваться к новым условиям. Может, моей нервной системе не хватает гибкости, как и конечностям. Видимо, перед следующей поездкой стоит попробовать развить свои умственные способности, играя в шахматы и разгадывая кроссворды. Но я, тем не менее, пыталась как-то расшевелить себя и отправилась в Бамбуковый храм в двенадцати километрах от Куньмина.
Храм построен при династии Тан, однако во времена волнений его несколько раз сжигали дотла, а потом отстраивали заново. Существует легенда о возникновении храма. Два брата императорских кровей отправились, как-то раз, на охоту и заметили носорога. Они погнались за диковинным зверем, но быстро потеряли его из вида, зато встретили монаха, а когда приблизились, монах воткнул в землю посох и испарился. Вернувшись на следующий день, братья увидели, что из посоха выросла целая бамбуковая роща, и поняли, что хотел сказать монах — это святое место, здесь необходимо возвести храм.
Но наибольший интерес представляют вовсе не создатели храма, а пятьдесят архатов, созданных сычуаньским скульптором Ли Гунсю и его учениками в конце девятнадцатого века. В тот момент его творчество оказалось настолько передовым, что статуи стали скандально известными. Слишком уж они были реалистичными и человечными: со своими надеждами, тягой к удовольствиям, всеми присущими людям несовершенствами. Каждый из пятисот архатов уникален и обладает собственным характером. Вот, например, монах с затуманенным взором едет на муле. Некоторые статуи очень толстые, запечатленные на них персонажи сидят, развалившись, и на животе видны некрасивые складки. Другие, наоборот, такие тощие, что можно все ребра пересчитать. Кто-то молится, кто-то грустит, кто-то вытаращил глаза от ужаса. На лицах застыли различные эмоции — удивление, печаль, страх. Один архат аппетитно ест сочный фрукт, другой демонстрирует приемы кун-фу, высоко задрав левую ногу.
В главном храме на стене по обе стороны от золотого Будды — целый коллаж. Персонажи плывут по трехмерным волнам, прыгают, кричат и, кажется, оживают на кирпичных стенах. Картины очень живые, они поразительно реалистично и точно передают эмоциональные состояния человека, но одновременно какие-то сюрреалистические (причем они были созданы задолго до того, как сюрреализм зародился как направление в искусстве на другом конце земли). Монахи здесь ездят верхом на мифических чудищах, в окружении целой армии ярких рыб с глазами навыкате, плавают на спинах крабов, акул и черепах, а один летит на розовой птице с развевающимся хвостом.
Ли Гунсю нанес слишком сильный удар по эстетическим чувствам своих современников. Они не просто не одобрили новое слово в искусстве. Вскоре после того, как сооружение храма закончилось, злосчастный скульптор просто исчез с лица земли.
Я пошла посмотреть оставшиеся скульптуры, которые стояли в залах по обе стороны от ворот, ведущих в храм. Здесь за стеклом пылились около пятидесяти старинных скульптур, а у дверей, положив руки на колени, неподвижно сидела старушка. Скорее всего, она спала. А может, умерла. Да, вполне возможно, что это трупное окоченение.