Княгиня Ольга

Глава 4 Послание царя Иосифа

Княгиня проснулась на рассвете с ощущением какого‑то неблагополучия. Она знала это состояние и понимала, что нужно непременно докопаться до причины, как бы ни было это неприятно, иначе потом разматывать этот клубок будет тяжелее.

Начальник тайной стражи города донес ей, что схвачен хазарский гонец, который отказывался сообщить, куда держит путь и почему попал в плен, что везет и куда. Когда Ольга вчера испытующе спросила, знает ли об этом раввин, начальник отвел глаза, а княгиня про себя отметила: «Опять решает все сам и говорит только тогда, когда попал впросак».

Вчера она ничего не стала говорить, чтобы понапрасну не ссориться, таково было ее правило. Она говорила только тогда, когда принимала решение. И сейчас решение было ясным: нужно переговорить с раввином, наверняка он знает все — и про гонца и про то, что его задержали.

Княгиня взглянула в окно: свет еще брезжил, Византийская Божия Матерь с иконы взглянула на нее, как ей показалось, сурово. Ольга знала, что эта икона явлена была людям в 732 году в день, когда в Константинополе начались иконоборческие гонения. И каждый раз, когда княгиня смотрела на скорбное лицо Богородицы, она вспоминала, что явлена она была перед бедами и испытаниями, и, может быть, и ей поможет пережит их.

Ольга любила посылать своих людей по важным делам, когда город еще спал, чтобы лишние любопытные глаза не увидели того, что им не следовало, и никто не ввел в искушение ее слуг.

У раввина киевской еврейской общины Нафана с Ольгой давно установились дружеские отношения. К этому уважению они пришли не сразу, долго считалось, что именно он должен одержать верх, но противоборство закончилось признанием равенства. Нафан понимал, что от доброжелательного отношения княгини в общине и к нему зависит жизнь его единоверцев в этой стране, и дорожил этим отношением, хотя нисколько не преувеличивал его значения, зная, что оно может измениться.

Княгиня была неприятно поражена полученным накануне известием, потому что о давней договоренности с раввином никаких тайных пересылок с Хазарией через Киев идти не должно. Хазария — враг Руси, и потакать ей Ольга не собиралась. Раввин был человеком учтивым, к тому же и его обаятельная обходительность была приятна Ольге. Глядя на зажженную свечу, она обдумывала, как ей поступить: вызвать ли раввина к себе как человека, представляющего общину и обязанного подчиняться правителям тех земель, где проживает община, или сначала, не выказывая гнева, узнать от него подробности и укорить в нарушении.

Ольга всегда старалась решить дело, не вызывая вражды у людей. Она увидела после смерти князя Игоря, сколькие из его самых близких предали князя, потому что он легко относился к обидам, которые наносил другим. Будучи незлопамятным, насколько может быть незлопамятным князь, он верил, что все вокруг также легко относятся к своим обидчикам. Вчера обидел — сегодня вспоминать не хочется.

У князя Игоря была добрая душа, он любил веселиться и охотиться, тяготился обязанностями верховного жреца и не противился тому, чтобы Ольга исполняла за него то, что должен был делать он как правитель. А еще он был настоящий воин и любил воевать.

Сколько лет прошло с тех пор, как Ольга осталась без мужа, а она никак не могла забыть его смерть. Все свои поступки княгиня сверяла с тем, что поняла тогда, стоя над его мертвым телом. Вероятно, не было ни дня, чтобы она не думала о князе, не вспоминала Игоря.

Вот и теперь, казалось бы, далекий от тех страшных событий день, а она, увидев полоску зари, содрогнулась от тайного воспоминания: именно на рассвете, в такой ранней утренней мгле услышала тогда отдаленный крик и, еще даже не осознавая, не понимая, о чем он, задрожала душой: Игорь!..

— Да, что же делать с раввином? почти насильно вернула себя Ольга к сегодняшнему дню.

Она знала гибельность погружения в прошлое, которое лишало ее сил и воли, которые были ей так нужны.

Княгиня взяла со столика из чаши с водой кольцо. «Камни принимают злую волю, направленную на нас, недобрые помыслы, и только вода может их унести. Она сильнее огня, ибо может огонь погасить. Вода и земля, а огонь послали людям боги, чтобы они уничтожили друг друга. Чти землю и воду и берегись огня», — учила ее в детстве тетка», — Почему я сегодня вспомнила ее? — подумала Ольга. Вставать не хотелось. Одеяло из птичьего пуха было легче пыли, весил только шелк. Она вспомнила константинопольский базар, лавки торговцев с византийскими, китайскими телками…

Откинув одеяло, Ольга села на постели.

«Немедленно увидеться с Нафаном, он, верно, все знает, ему неприятно, и он скажет правду», — подумала она. Но вначале — прежде чем завертится этот надвигающийся нелегкий день — утренняя молитва. Впрочем, легких дней ей давно уже не выпадало.

Ольга взглянула на лик Богородицы, и неожиданно ей показалось, что глаза с иконы смотрят на нее с укором.

— Делаю что‑то не так, — остановилась княгиня, хотя обычно никогда не меняла своих решений. За свою жизнь она смогла выработать в себе четкость и определенность, которые так чужды женской природе, вечно подверженной желаниям и легкомыслию и разъедаемой противоречиями.

Все еще сидя на постели, Ольга напрягла всю свою волю: «Богородица, Матерь Божия, помоги!..»

Главным для княгини всегда было услышать то, что ей подсказывали Святая Доброта и Разум Господень, знающий все лучше нас.

Прежняя Ольга умерла вместе с Игорем. При нем радостью для нее сиял весь мир — вставала и не знала, куда деть себя от радости, Игорь все освещал, даже когда бывал несправедлив и суров. Но ее мир опустел и навсегда лишился радости. С той поры ей уже приходится радость добывать по крупинкам и усилием удерживать в душе. И эта радость быстро таяла, не задерживаясь, как снежные хлопья в еще текучей воде.

Мир обернулся совсем другой стороной… Как лето, когда блещет солнце, поют птицы, вокруг цветы и травы, деревья зеленые и шумящие от удовольствия жизни — все поет, цветет, благоухает, солнце не сходит с неба, только где‑то чуть подремлет, и опять с нами…

Потом солнце пропадает надолго, птицы улетают, вода перестает двигаться, застывая в ледяные глыбы, нет ни цветов, ни травы, ни зеленых листьев на деревьях, стволы их черные и печальные, как памятники самим себе. Если бы прежде не видел, что это — один и тот же мир, никогда бы не поверил… После смерти Игоря кончилось для нее зеленое, счастливое лето.

Страшнее, может быть, чем потерять навсегда радость каждодневной жизни, было узнать зимнюю, ледяную сторону людей. Когда жив был князь, все веселились и пировали, воевали и молились богам, и каждый был повернут к ним своей зеленой, летней стороной…

Ледяной холод предателей, завистников, погубивших Игоря, оказался страшен.

Ольга очнулась: нельзя… нельзя…

В соседней горнице слышны были звуки, топот ног, там уже шла жизнь, перед статуей Макоши ставили новые цветы и меняли масло в светильниках.

Княгиня не мешала своим подданным молиться тем, кого они любили. Иначе…

Легко сломать жизнь, но восстанавливать ее труднее, чем воевать с самыми сильными врагами.

Ее дворовые верят в Макошу и не поклоняются Богородице, впрочем, она не раз замечала, что, проходя мимо ее иконы, многие почтительно склоняют головы. Женщины знают, как много вокруг таинственных и неведомых нам сил, поэтому и с чужими богами тоже лучше быть осторожными, чтобы не наказали.

Править людьми — это искусство и тяжелая повинность, которая иногда становилась ей нестерпимо трудна.

Княгиня представила, как меняют вышитые узорами рушники, которые каждый день возлагают на отполированные ими плечи богини Макоши. Женщины приходят к княжеским палатам и просят, чтобы взяли их рушник для Макоши, они проводят всю ночь около стражи, чтобы оказаться первыми. Среди киевлян есть поверье, что Макошь в Ольгином дворце помогает быстро и безотказно, ведь недаром она была ее жрицей. Впрочем, Ольга была верховной жрицей, пока… пока… не стала христианкой.

Но Марина, жена князя Святослава, доныне жрица храма Макоши на Лысой горе.

Каждый вечер, ложась спать, Ольга молила Богородицу, чтобы та простила ее за такую снисходительность. Но что делать?

В Киеве много христиан, еще больше язычников, и всеми нужно управлять мудро, чтобы не обидеть богов, тем более — не чужих…

Последнее время Марина опять отдалилась от нее, и это опасно. Сколько раз Ольга пыталась ее приблизить, улещивала, задаривала, но этого хватало ненадолго, а потом все повторялось сначала, будто ничего и не было, будто они в жизни ничем не связаны, будто Марина ей не невестка, а она ей — не свекровь… Будто Марина не родила ей внуков… Пожалуй, ради этого княгиня и терпела.

Да, нужно признать, что они не любили друг друга. Но ведь в жизни есть чувства и помимо любви связующие людей — уважение, почтение, страх, наконец, обязательства родства и памяти прошлого. Но все это часто совсем не действует, если у человека нет благодарности. Марина оказалась неблагодарной. Она не помнила, как Ольга не раз ее спасала от гнева Святослава, как помогала с детьми, как учила жреческим обязанностям…

«Почему я так сегодня не собрана, будто кисель плыву? — Ольга улыбнулась. Старшенький внук любил кисель… — Но ведь все эти сбивающиеся… спутанные мысли должны привести меня сегодня к одному… Гонец… Хазария… Раввин… Когда Макошь сердится на нерадивых, она путает у них пряжу», — подумала Ольга и с удовольствием представила себе лукавые глаза Макоши, ее деревянное тело, сплошь убранное вышитыми полотнищами. После того как рушники провисят день и ночь, их относят в храм, а ее украшают новыми.

В Византии Ольга наслышалась рассказов о зверствах иконоборцев, сражавшихся с собственным народом, и поняла, как опасен этот путь и что невозможно выбить силой из голов то, что там засело, разве только сняв вместе с головами… Хотя в Византии не помогло и это. Старое, будто конопля, которая если когда‑нибудь росла на поле, то вырывай ее хоть всю жизнь, все равно кустик то там, то здесь появится. И бесполезно наказывать за это людей — они будут стараться, но ничего сделать не смогут.

Ольга давно уже была одета.

Когда она была занята мыслями, то не позволяла входить к ней и мешать.

Начальник стражи давно уже ждал в горнице перед ее опочивальней.

— Отвези гонца из Хазарии лично, ты сам, — к раввину, — сказала княгиня, пристально на него глядя. Тот покраснел — ему хотелось загладить свою нерасторопность перед Ольгой.

Ольга подумала, что приняла самое верное решение: показать раввину, что княжеская стража все знает и никто не просочится в город без воли княгини, но вместе с тем это должно было напомнить раввину действующий между ними уговор и вынудить его тем самым не только извиниться, но и сообщить то, что он пытался скрыть.

— Хорошо, княгиня, — ответил Акундин. Он был благодарен Ольге, что она не срамила его, не упрекала за то, что уже нельзя было изменить, подумал, как умна княгиня, как силен ее почти мужской характер. Он вспомнил жену, вечно осыпавшую его упреками, и про себя вздохнул с огорчением: «Вот бы ей поучиться у княгини!»

А Ольга, будто угадав мысли начальника стражи, ласково потрепала волосы на его склоненной перед ней голове. Княгиня ценила его верность и усердие и знала, что он всегда старается изо всех сил исполнять свою службу и будет еще старательнее, и обидеть его понапрасну нельзя, чтобы не сделал лишнего сгоряча и со зла. Акундин все еще стоял перед ней на коленях, и Ольга сказала: «Поднимайся и действуй скорее!»

К полудню в малую княжескую горницу, где княгиня любила принимать приятных ей людей, уже прибыл раввин с переводом длинного послания, которое вез хазарский гонец в Испанию. Раввин посадил нескольких ученых людей, и те быстро перевели для Ольги то, что писал хазарский царь Иосиф своему соплеменнику в далекую страну.

— О, я знала достопочтимый Нафан, — сказала княгиня, — что между нами не может быть недоразумений. Мы ведь оба заинтересованы в том, чтобы их не было.