Князь Барбашин 3

Глава 3

Чёрт возьми, с этим князем нужно что-то решать!

Дантышек словно зверь в клетке носился из угла в угол собственной комнаты злясь на всех и вся. Его переиграли! Подумать только: ЕГО ПЕРЕИГРАЛИ! И где? На собственном же поле красноречия! И в результате Карл простил русскому государю то, чего не простил французскому королю: нападки на свои права на Новый Свет! Ну почему, за какие грехи главой посольства не стал это напыщенный индюк Борисов, который ни на шаг не отступается от наставлений, полученных в Москве? Ведь будь так, то русским не светило бы ничего: импровизируя на ходу, он переиграл бы их не напрягаясь. Потому что пока ещё дьяк бы отписался в столицу да получил оттуда новые инструкции. А вот князь...

Решив, что надо успокоиться, Ян подошёл к небольшому столику, примостившемуся в углу комнаты, и налил себе в фужер крепкой мадеры. С бокалом вина в руке ему всегда лучше думалось, и, прекратив метаться из угла в угол и опустившись в кресло, он сосредоточил взгляд на жидкости янтарного цвета, которая словно искрилась сквозь стеклянные стенки сосуда. И чуть было снова не вскочил, припомнив откуда родом этот стеклянный бокал, за который он не пожадничал выложить фламандскому купцу круглую сумму денег.

Проклятые московиты, и тут сумели подгадить! И как им только удалось выкрасть у венецианцев их секреты стекольного производства? В другой ситуации он бы счёл это даже забавным. Серениссима до сих пор желчью исходит, пытаясь выяснить, кто же из её мастеров и каким образом смог продать этим северным варварам один из наиболее тщательно оберегаемых секретов республики. Эти торгаши даже к нему обращались за содействием, обещая хорошо заплатить, если его люди сумеют раздобыть в Московии информацию о том, откуда эти дикари достали секрет получения стекла столь высокого качества, что оно немедленно завоевало популярность, получив прозвище "московитское стекло", и даже успешно конкурирует с лучшими образцами муранских изделий. К сожалению, ничего внятного его агентам раздобыть не удалось. А несколько его людей, рискнувших подобраться совсем уж близко к производивших стекло предприятиям, и вовсе просто исчезли без следа. И это было плохо. Нет, пропавших людей ему нисколько не было жалко. Их можно заменить другими, но вот тот факт, что русские овладели секретом ценного производства, благодаря которому в их страну потекли ручейки из золота и серебра, выводило его из себя.

И ладно бы только одно стекло!

Дантышек, будучи сам родом из богатой купеческой семьи Гданьска, бережно сохранял обширные связи как с ближайшими родственниками, так и деловыми партнёрами, благодаря чему был хорошо информирован о ситуации в Циркумбалтийском регионе, и происходящее там нравилось ему всё меньше и меньше. Неожиданно появившись на торговых путях Балтийского моря, русские с грацией медведя в лавке горшечника начали безжалостно ломать веками сложившуюся систему взаимоотношений под себя, не обращая внимания на освящённый временем порядок. Нет, в глубине души Дантышек их очень даже понимал, ведь буквально полвека назад Польша точно так же ворвалась в циркумбалтийский мир, но вот принять новые веяния не желал и противился им как мог. Ведь получаемая русскими польза от нового положения дел приходила в жёсткое противоречие с интересами его страны, которой был совершенно невыгоден рост прибылей русских купцов. Потому что заработанные ими деньги - это рост поступлений в русскую казну, на которые московский князь мог нанять специалистов, купить оружие и военные материалы, а также многое другое, что значительно увеличивало бы его силу. А это весьма опасно для Польши! Поэтому-то одной из главнейших задач короля является сокращение источников поступления в Московию денег, из притока которых великий князь Василий и черпает свою силу. А что может быть лучше для сокращения доходов противника и опустошения сделанных им запасов, как не война? Причём, желательно не с Польшей, а с кем-то другим, противоборство с которым ослабит Москву, и одновременно позволит усилиться державе Ягеллонов.

Вот только где её взять, если даже союз Крыма и Казани, на которые в Кракове и Вильно так уповали, не привёл к краху Москвы! Более того, Казань сама пала в руки московита, а Крым при новом хане стал откровенно враждебен Литве и Польше.

К счастью, не только Краков страдал от наглости этих северных варваров, но и другие народы христианского мира. Его конфиденты уже давно сообщают о росте недовольства в Ливонии, где сокращение русского транзита неблагоприятно сказывается на благополучии тамошнего рыцарства и бюргеров, в рядах которых началось брожение и растут агрессивные настроения. В свою очередь русские недовольны упорными и назойливыми попытками ливонцев навязать им принудительное посредничество в торговле с другими христианскими странами, и продолжающимися попытками недопущения на Русь европейских мастеров. С его точки зрения весьма похвальная политика Ордена, но вот московиты однозначно смотрят на неё с иной точки зрения. И то, что в ближайшие годы вспыхнет русско-ливонская война, Дантышек даже не сомневался. Разумеется, собственных сил ливонцев не хватит на такую борьбу, но их задача стать той искрой, которая разожжёт пламя большой войны. Взять, к примеру, тот же Любек. Посол хорошо помнил, как радовались любекцы, когда их купцы смогли приобретать русские товары без посредничества ливонских перекупщиков за меньшую, чем раньше, цену. И как они же взвыли через несколько лет, когда, осмотревшись и освоившись, русские решили, что на их пути не только ливонцы лишние, но и в дальние страны они могут продавать свои товары сами, без любекских посредников. И вряд ли привыкшая к своему господству на Балтике столица Ганзы стерпит подобное к себе отношение. И не таких обламывали. Так что в назревающей войне Ливонии с Московией за спиной Ордена однозначно станет Любек, а там и император может подтянуться.

Вернее, мог бы, если бы не один чёртов посол...

К своему разочарованию, Дантышек успел удостовериться, что ни император Карл, ни его младший брат Фердинанд, не проявляют большого интереса к происходящему в тех местах, и творящиеся, например, в Венгрии события их волнуют куда больше, чем судьба глухого северо-восточного угла христианского мира.

Нет, при должном умении он, безусловно, смог бы убедить императора в том, что тот не может не прореагировать на угрозу остезейским землям, в конце концов, Ливония является одной из имперских провинций, защита которой входит в круг его обязанностей. Пусть не прямым военным вмешательством, но хотя бы организацией имперской торговой блокады и сбором средств для оказания помощи борющимся ливонцам. И вот тут, как назло, и появился этот трижды проклятый князь. Тот самый "красный ястреб", как за глаза прозывали его в Гданьске, сокрушивший в прошлой войне пытавшихся помешать установлению русского господства на море королевских каперов, а нынче, словно каким-то диавольским наущением буквально очаровавший Карла, фактически убедив того не только не вмешиваться в русско-ливонский спор, но даже признать царский титул Московита! Последнее, вообще ни в какие ворота не лезло.

А уж теперь, после такого фееричного провала, русские явно добьются своих целей, какие бы они ни были.

Вот и выходило, что задача, кажущаяся такой простой там, в Кракове, здесь, в Вальядолиде выглядела уже практически неразрешимой. И на союз с Франциском, к которому в королевском совете относились с лёгким скептицизмом, стоило обратить куда более пристальное внимание, дабы не остаться совсем уж одним против неимоверно усилившегося восточного соседа. Да, именно это и стоит посоветовать королю, когда он отпишется ему о сложившейся ситуации.

Удовлетворённо хмыкнув, Дантышек, немного подумав, задул в комнате все свечи. Пожалуй, на сегодня хватит. Письмо королю стоит писать на свежую голову, ведь, как говорят эти восточные схизматики: "утро вечера мудренее".

*****

Иван Сабуров с грустью смотрел на сестру, к которой его, после смерти отца, теперь по разрешению великого князя пускали навещать во дворце, правда в присутствии сенных девок или кого из боярышень. Наедине княгине оставаться было нельзя даже с братом, но кто сказал, что для такой встречи умная сестрица не сможет подобрать самых преданных из своего окружения? Так что разговоры на половине государыни велись не только о погоде.

Впрочем, долго ли ещё быть сестрице государыней? И ведь всем хороша! Даже сейчас, когда молодость ее была уже позади, великая княгиня не растеряла привлекательности. Что ещё государю надобно? Хотя "что" знали все при дворе. Наследника, вот кого не хватало Василию Ивановичу! И ради этого он готов был пойти на развод и новый брак, благо целый собор постановил за православными такую возможность. А поскольку был государь уже не молод, а между разводом и новым венчанием должно было пройти более года, то тучи, давно веявшие над головой сестры, стали сгущаться слишком быстро.

Это поняла и сама Соломония, так что торопилась, как могла. Вот и сегодня Иван тайком привел к ней двух старух, которых нашли довольно далеко от Москвы. Бабульки, судя по всему, дело своё знали, поплевали вокруг, изгоняя бесов, а потом одна из них подхватила Соломонию под руку и повела в отдельную комнату. Что уж они там делали, Иван не ведал, и коротал время, заигрывая с девушками из свиты великой княгини.

Наконец старушки свою работу закончили и вышли из светёлки вместе с Соломонией.

- Сегодня-завтра уж потерпи, голубица, а потом в баньку сходи, да мужа на ложе ублажи хорошенько. Тело твоё готово к зачатию, - закончили старушки начатую ещё в комнате речь и, получив оговорённую плату, тихо ушли, ведомые одной из девушек.

А брат и сестра сели обсудить сложившееся положение.

- А Василий-то в столицу опять не поехал, остался в своём селе, Воронцове, - с грустью молвила Соломония. - Люди сказывают, нашёл там себе полюбовницу.

Иван вздохнул. Знал он про ту связь греховную, которую Василий навещал вроде бы тайно. Все глубже увязал во лжи великий князь, погружаясь в сладостный грех. Впрочем, и Иван не был святым, и в тайне (ну, думалось, что в тайне) от жены содержал на Москве деваху, с которой тоже жил во грехе, но уважал, как жену. Что сказать, прикипел к ней, да и девчонка была глазу приятна: тонка в талии, с длинными руками, черноока и улыбчива.

Мотнув головой, чтобы отогнать непрошенное видение, он вновь сосредоточился на словах сестрицы:

- Всё ж зря ты с Барбашиным не сошёлся, говорят его лекарь просто чудеса творит.

- Брось, сестрица, сколько уже баб-травниц перепробовали, - отмахнулся Иван, и понизил голос до шёпота: - Давно глаголю, не в тебе дело, в Ваське. Сколь девок он уже перепортил и что? Где хотя б один ребёночек появился?

- Тише ты, оглашенный, - встрепенулась Соломония. - Не верю я новой старшей боярыне. Не Авдотья Челяднина. Это та мне верной была, а эта...

Соломония досадливо поморщилась и махнула рукой. Неожиданная смена главы придворных боярышень, что повсюду сопровождали великую княгиню, выбила её из себя похлеще иного предательства.

- Это всё Шуйские, - зло прошипел Иван. - Говорил же, не к добру те разговоры, что Андрюшка вести начал. Надобно было ему тогда ещё травленный бокал поднести.

- Ой, и дурень же ты, Иванушка, - усмехнулась княгиня. - Неужто и впрямь веришь, что Андрейка те слова сам придумал? Да он просто голова говорящая. Оторвёшь её - Шуйские новую отрастят. Да тебя же и под суд сведут. Вот уверена, что Шуйские ждут - не дождутся, когда же ты своё чёрное дело сделаешь. Думаешь, зря отец тебя от тех мыслей отговаривал? Андрюшка твой в придворных интригах никто. А вот Немой - как глава рода - всё! Прав был отец, давно они это задумали. А мы, точнее я, не верили.

- Однако что-то Андрюшка не похож на пустого исполнителя, - буркнул Иван. - Вон как приподнялся в последнее время!

- Ну так, кто по-молодости определит, кем новик станет, - грустно усмехнулась Соломония. - Вон Димка Бельский, как был дурнем в делах воинских, так и остался. А Андрюшка просто небесталанен оказался, оттого его Шуйский ныне от двора и убирает, что понял, что от племянника на воинском поприще пользы для рода больше будет. Заметил, поди, что речь о бесплодной смоковнице нынче другие уста произносили? Вот то-то! Но и твой бокал с ядом, уверена, ждут до сей поры. Не тому, так этому...

- А что им это даст?

- А ты подумай? К девкам моим уже с вопросами о бабах-ворожеях приставали. А уж коль тебя с ядом поймают - припишут помышление против государя и тогда нас уже ничего не спасёт.

- Будто ты ещё во что-то веришь!

- Верю. И верить до последнего буду. Мне бы с Варькой Барбашиной переговорить, да боязно.

- Так чего там думать, - вскинулся Иван. - Есть у меня кое-кто, кого с нами и не свяжут. И коли есть у их лекаря настой какой - приобретёт. А вот как захочет он ворожбу навесть...

- Отказывайся. Шуйским я не доверюсь ни в чём. А Барбашины ещё не забыли, что они - Шуйские!

Иван кивнул, показывая, что всё понял.

*****

Осенняя ночь наступает рано. И вместе с наступающей тьмой города и веси на Руси погружаются в сон, дабы утром встать на заре. Но в доме, что стоял посреди пышного сада возле Москворецкой башни Кремля, прикрывающей своими бойницами Алевизов ров, продолжал гореть свет. Сегодня сложившийся с годами своеобразный учёный клуб, обычно собиравшийся в келье подмосковного Симонова монастыря, гостевал в кремлёвском доме бывшего государева постельничего, а ныне пребывающего в опале Ивана Никитовича Берсень-Беклемишева.

Приятный запах воска - ну не сальными же свечами освещать жилище пусть и опального, но царедворца - витал в воздухе. На столе, покрытом скатертью, стояли мисы с едой и кувшины с наливками. И вёлся тихий, но такой опасный разговор.

- А я тебе говорю, Триволис, не отпустят тебя домой, - хозяин дома, Берсень-Беклемишев, поправил накинутый на плечи кафтан и отхлебнул из оловянного кубка. - Слишком многое ты узнал о Руси, грек. И хорошего, и плохого.

- Я прибыл сюда по зову государя, - покачал головой Максим Триволис, более известный на Руси, как Максим Грек. - Отчего же ему держать меня?

- А отчего же Аристотеля не отпустили домой? - вопросом на вопрос ответил Беклемишев. - Многое поменялось на Руси, как сюда прибыла Софья-гречанка.

- Не все перемены к худшему, - не согласился Грек. - А совсем без перемен государство застоится, словно старый пруд, покроется тиной и увянет.

- Зря ты так, Максим. Ведь именно вы, греки, и привезли на Русь порушение древних устоев. И оно, словно ржа, разъедает царя и его ближников. Отец Василия ещё слушал чужие советы, а вот сам он уже не хочет этого делать. Что услыхал я, давая совет тогда под Смоленском? Поди прочь, холоп, не надобен ты мне. И вот ныне он решает всё сам-третий у постели, но кто его советники? Худородный дворецкий да юный отрок! Словно они что-то верное подсказать могут. А вот убелённые сединами и большим опытом бояре не нужны Василию. Не то мы молвим, вот как!

- Однако юный Барбашин весьма учёный человек, - вновь не согласился Триволис. - Я много общался с ним, и поверь, его знания вельми обширны. Даже в университете, где я когда-то обучался, он не затерялся бы и среди самых выдающихся профессоров. А его школа? Ваша беда, что не понимаете вы её сущности.

- И чем тебе старые школы плохи? Худо-бедно, но людей грамоте учат. Да и не надо их много. Вон от многого умничания в немецких землях который год нестроение идёт. Смерды супротив дворян встали. Куда мир катится.

- Вот умный ты человек, Иван Никитич, а неумно говоришь, - вступил в разговор дьяк Жаренный. - Грамотных людей нам весьма не хватает. А княжгородские школяры неплохи. Сам с ними работал, чай Лука не абы кто, а зять княжеский, выпросил себе нескольких в службу.

- Так что с того? - раздражённо бросил Берсень. - Или вот в них правда есть? Так нету. Ни в ком ныне правды нет, все искалились на Руси. Да и не только на Руси. У вас, в Цареграде, и вовсе басурмане сидят. Правда, по твоим, Максим, словам, они в дела церкви не лезут.

- То правда, османы патриарху не указывают.

- Вот, значит, есть ещё бог у вас. А наши же от патриаршего рукоположения по великокняжескому велению отказались, оттого государь в землеустройство монастырское руки пустил, а митрополит ему в том потакает, да за опальных людей нынче не вступается. Шемячича, почитай, по навету удела лишили, а ему хоть бы что!

- Но ведь и в узилище не бросили, - попробовал заступиться за митрополита Жаренный. - А могли! Да и вотчины неплохие князю оставили.

- И что? Ты пойми, Фёдор, устои царства рушатся, и рушит их никто иной, а сам государь. Причём по своему изволению, а не по согласию думскому. Для чего тогда Дума нужна? Отец-то его людей жаловал, а сын упрям, встречи против себя не любит и тех, кто встречу ему говорит в опале держит. А ведь разумные люди недаром говорят, что та земля, что свои обычаи перестраивает, недолго стоит. И ведь как пришли сюда греки, так земля наша и замешалась. А до той-то поры в мире и тишине жила. Отцовым обычаем да дедовым словом! Нынче же в Русской земле нестроения идут, как в Цареграде ромейском. А теперь ещё и университет этот! Всё как Ромейской державе строится, но как бы нам по следам той державы не пойти.

- Не попустит того бог, - патетично воскликнул князь Холмский, до того не проронивший ни слова.

- Эх, Андрей Иванович, кабы не отвернулся бог от нас за то нестроение, - печально вздохнул подостывший Берсень. - А то кричат нынче по всем закоулкам - Москва третий Рим, Москва третий Рим! А я так думаю, надобно митрополиту с цареградским патриархом мириться. А боярам да знатным людям стеной за старину вставать, пока устои ещё не порушены до основания.

- Помириться с царьградским патриархом было бы здорово. Да сдаётся мне, что Варлаам слаб для подобного, - тихо произнёс Жареный. - Он без слова государя ничего делать не станет. Эх, вот Иосиф бы Волоцкий, - мечтательно закончил он.

- Да, Иосиф свою линию гнул до конца. Он бы и государя уговорил. Но нет его более, а лучших его учеников Варлаам в чёрном теле держит.

- Но не ты ли, Иван Никитович, завсегда нестяжателей поддерживал? - удивился Холмский.

- Во всём хороша середина, - ответил за Беклемишева Триволис. - И я идеям Нила Сорского приверженец был и есть. Негоже монастырским трудникам православных в крепи держать. Вот только нынче же, одержав победу, отходят церковные иерархи от заветов нестяжательских. И вот это-то и плохо...

- С другой стороны, - добавил Беклемишев, - опять не по-старине получается. Вот забрали земли у монастырей и что? Монаси, вместо того, чтобы бога за Русь молить, работают в поте лица своего. А кое-где и вовсе святые обители закрываться стали. И где нынче знатным старцам презрение искать, коли обители обидели?

- Да ладно тебе, Иван Никитич, - усмехнулся Триволис, - многие обители живут не хуже былых времён. Земли пашут, мёд да воск собирают, ткани ткут, артели нанимают.

- То суета земная, - отмахнулся бывший постельничий. - Монаси же должны о горнем думать.

- То забота святых старцев, - не согласился Триволис. - Вот преподобный Сергий, братию верно держал. К тому нынче и митрополит призывает.

- И всё одно, не по-старине деется, - продолжил гнуть своё Беклемишев. - Ох, как бы нам не наплакаться с этими изменениями.

- Так делать-то что? - воскликнул Холмский

- Встать всем заедино, да потребовать от государя вернуть дедовы обычаи.

- Встать то можно, вот только нельзя войти в одну воду дважды, - покачал головой Триволис.

- Ты, Максим, совсем запутался, - надулся Беклемишев. - Нам надобно, чтоб как при дедах наших тишина да благодать на Русской земле стояла. Монаси бы бога за Русь молили, а смерды бы землю пахали. Дворяне ратной славы искали, а знатные же люди думу думали, да государю советовали. А тот бы не сам-третий у постели дела решал, а по приговору боярскому. Вот тогда бы, как писал древний книжник, зацвела бы земля Русская, светло светлая и украсно украшенная!

- А если не так? - возмутился Холмский. - Что, ежели возвращение старых порядков приведёт не к процветанию, а, наоборот, к краху? Вот при дедах ведь ни пушек, ни пищалей не было. Так что теперь, отказаться ото всего? Так вон, князь-то Барбашин пушками да пищалями рыцарей, в броню одетых, одною пехотой как кутят побил.

- А князь Олександр тех же рыцарей и без пушек как кутят в озере потопил, - тут же привёл свой пример Беклемишев. - Но то справа ратная, а почто мужика-смерда аль купчишек к управлению княжеством тянуть? То не их дело! То дело людей знатных, кому право сие предками дадено, либо дворян, что опорой трону служат. Зачем все эти разговоры о земстве и прочем? Или суд в Новограде, где купец дворян судит. А далее что? Боярина к ответу поволокут?

- Ну, пред царём и законом все равны, - покачал головой Триволис. - Как говорили ромейцы ещё первого Рима: закон строг, но это закон.

- Первый и второй Рим пали по грехам их, - съязвил Беклемишев.

- Но третий Рим стоит, и стоять будет! А уж с его помощью ещё воссияет православный крест над Святой Софией, - убеждённо ответил монах.

- Вот вечно вы греки на кого-то надеетесь, - недовольно буркнул Жареный.

Наступило несколько минут молчания. Дьяк, видимо, колебался, хотел о чем-то спросить, и не решался. Наконец собрался с духом:

- А что, - и его голос почти спустился до шепота, - и вправду государь желает с женою развестись? Это же срам-то какой!

- Развод собором церковным нынче разрешён для православных, - не согласился князь Холмский.

- Что собор? Что собор? - возмутился опять Беклемишев. - Митрополиты без рукоположения патриаршего ставятся, а потом и сами епископов рукоположат неправедно, оттого нет на них благодати. Оттого и в одну дуду со светской властью играют. Разве ж Вселенский собор то разрешал? А может об том истинные патриархи что говаривали? Нет, то Василий своё естество тешит. Не даёт ему бог детей, так он в гордости своей супротив господа пойти восхотел!

- Опасные речи ведёшь, Иван Никитич, - остерёг Беклемишева Триволис.

- Ты ещё скажи, грек, - влез в разговор дьяк Жареный, - что это дело государское. С женою венчанной развестись, да молодуху какую на потеху взять! И митрополит этому потакает, вместо того, чтобы осадить греховодника. А ведь порицал сторонников Иосифа именно за потвору власти земной!

- Вот-вот, - обрадовался помощи Беклемишев. - Искалился народ на Руси, пали нравы у людишек. А всё оттого, что порушены отчины и дедины, а главы всех ближних советников повёрнуты на закат, откуда и идёт в отчизну разная пакость. Жили без сношений с Римом и императором, и горя не знали! С Литвою ратимси, так оно и понятно: за ярославово наследие боремся. А остальное почто? В общем, други мои, я так думаю, коли бояре укорот великому князю нынче не дадут, то он сам со временем бояр в бараний рог свернёт. Только вместе мы сила. А коли будем каждый сам за себя стоять - по одному с нами и расправятся. И первое, что надобно сделать - не потакать государеву разводу. Не дадим горлицу - заступницу нашу в беду.

- Золотые слова, Иван Никитич, - сказал Холмский, качая головой. - Хотя в последнее время государь к словам жены и не прислушивается. Совсем некому стало перед ним за опальных затупиться.

И все присутствующие согласно покивали головами, словно подтверждая сложившуюся ситуацию. Потом они ещё долго сидели за столом, обсуждая разные проблемы, и никто из них даже не обратил внимания на слишком усердного слугу, что то и дело появлялся в горнице, принося, убирая или подливая свежие напитки в пустеющие кувшины. Патриархальные нравы и святая наивность - так бы охарактеризовал их поведение Андрей, если бы мог это наблюдать. Зато вряд ли он удивился бы, когда узнал, что уже на следующий день этот самый слуга подробно выкладывал содержание разговора одному из писцов Шигоны, который, высунув язык от усердия, скрипел пером, записывая всё услышанное на бумажный лист.

Так, ещё не став по-настоящему заговорщиками, кружок умных и по-своему радеющих за страну людей дал в руки великокняжескому следствию улики против себя.

*****

Длинной вереницей, словно траурная процессия, медленно тянулось по степи татарское войско. Пустые колчаны за плечами, грустные лица воинов на изнуренных конях. Не радовал даже полон, захваченный ими. Ведь по сути поход на Польшу, в который Саадет Гирей отправил четырех султанов, закончился бесславно для хана: схватившись на переправе через Днепр с отрядами литовского князя, крымцы понесли крупные потери.

Ислам Гирей, полководец, возглавлявший войско, известный своей смелостью и отвагой, ехал впереди, дабы не глотать пыль от чужих копыт, с опущенной на грудь головой, сдвинувшимся набок малахаем и с нагайкой в руке. Всегда непросто возвращаться, когда понимаешь, что фактически ты понёс поражение, пусть и скрашивает его захваченная добыча. Которой, опять же, могло быть и куда больше, если бы да кабы.

А тут ещё и мурзы с беками, усаживаясь летними ночами вокруг костров, по-тихому жаловались друг другу на новые порядки в стране и с тоской вспоминали времена Менгли и Мехмеда Гиреев. Можно подумать, что ему, Исламу, по-душе то, что творит родственник.

Однако вскоре выяснилось, что беки и мурзы не только жаловались друг-другу. Вскоре то один, то другой из них стал заводить с ханом опасные разговоры, из которых следовало, что приход к власти Ислама Гирея мог бы положить конец реформаторским экспериментам Саадета и вернуть те исконные порядки, при которых страна процветала в прежние годы. Слушая их, Ислам хмурился, Ислам сердился, но...

Но в душе-то он думал точно так же, а потому не стоит удивляться, что ещё на марше он объявил о своём намерении занять ханский трон. Так в Крымском ханстве началась Смута.

Узнав о решении Ислама, Саадет повелел своим людям убить много возомнившего о себе родственника, но тот, предупреждённый друзьями, отступил от Перекопа за пределы Крыма. Тотчас вокруг нового претендента на престол стали собираться значительные силы, поэтому Саадет Гирей стал спешно готовиться к обороне, а ханскую сокровищницу отправил под защиту стен Кырк-Ера.

Ислам Гирей со своими сторонниками прошествовал к городу Кырым - древней столице улуса, которая теперь служила родовым центром Ширинов. Здесь беи и мирзы избрали его ханом. А низложенный Саадет бежал на север и укрылся на Перекопе. Крепость Ор-Капы, которую он столь своевременно отремонтировал в прошлом году, была неплохо приготовлена к обороне. Но Ислам Гирей не собирался терять своих воинов в бесплодных штурмах. Он собирался подождать той поры, когда голод вынудит противника сдаться.

В ноябре 1524 года войска нового хана осадили Перекоп.

На третий месяц осады силы осажденных стали наконец иссякать, а турки, как и предупреждал когда-то Саадета султан, на помощь прийти не могли. Вот только низложенный беками хан не отчаивался. Был у него ещё один козырь в рукаве, о котором Ислам не догадывался. И он не подвёл Саадета.

Когда победа была уже видна, Сагиб Гирей, которого Саадет благоразумно освободил из балаклавских казематов, оценил сложившуюся ситуацию и решительно выступил помощь брату. Это разом изменило всю ситуацию и можно только представлять, какую досаду испытал Ислам I Гирей, видя, как его войско, уже почти одержавшее победу, тает на глазах и поворачивает прочь от Ор-Капы!

А потом, 15 января 1525 года со стен Перекопа защитники углядели разведчиков Сагиба.

Отряд за отрядом подходили отборные войска бывшего казанского хана, и ветер игрался их бунчуками. Сам Сагиб, покачиваясь в седле, думал, как он встретит брата. Он не верил Саадету, но и ситуация в Крыму ему была не по нраву. В конце концов, вычеркивать из очереди престолонаследия поколение детей Менгли Гирея было еще рановато, а внуки, во главе с Исламом, могли пока и подождать.

Ворота крепости со скрежетом отворились и впустили внутрь прибывших на помощь соплеменников. Однако большая часть прибывшей армии расположилась перед стенами, разбив достаточно большой лагерь, в котором тут же принялись разводить костры и резать баранов, готовясь к празднику.

А в это время в светлом, но прохладном помещении одной из башен братья испытующе смотрели друг на друга и каждый пытался постичь тайные намерения другого. Однако междоусобица не устраивала никого, ведь она играла на руку только врагам Крыма. А потому матери двух ханов, присутствующие при этой встрече, взяли дело в свои руки. Две пожилые дамы принесли клятвы от имени своих сыновей: Махтум-Султан поклялась, что Саадет никогда не прикажет казнить Сагиба и не причинит ему никакого зла, а мать Сагиба присягнула, что ее сын не будет претендовать на крымский трон и во всем будет подчиняться старшему брату. В подтверждении этой клятвы Сагиб Гирей всенародно отрёкся от своего ханского титула, а взамен принял сан калги.

Так закончился первый этап Смуты, который, тем не менее оказался определяющим для дальнейшей истории. Ведь став крымским калгою, Сагиб смог, наконец, осуществить то, ради чего и прибыл в Крым: собрать большое войско против Руси, и, как минимум постараться освободить Казанский юрт от чужой власти. И хотя Саадет Гирей не особо поддерживал эту идею, но спорить с братом не стал, понимая, что слишком многим обязан Сагибу. Поэтому калге было позволено поступать так, как он считает нужным. И над степной границей Руси вновь стали сгущаться тучи...